Текст книги "Анк-Морпорк: Перо Острее Меча (СИ)"
Автор книги: Sergey Smirnov
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
Глава 8
Всё началось с тишины.
Не с той привычной, густой тишины Анк-Морпорка, что на самом деле была лишь бульоном из далёких воплей, скрипа несмазанных осей и низкочастотного гула, с которым город переваривал сам себя. Нет. Это была тишина нового толка. Семафорная. Цифровая. Оглушительно пустая.
«Шепчущие доски» погасли.
Сначала этого никто даже не заметил. Горожане, привыкшие к непрерывному потоку чужого мнения как к ещё одному сорту вездесущей грязи, просто текли мимо, ощущая лишь подкожное, необъяснимое беспокойство. Будто из воздуха пропал какой-то важный, хоть и ядовитый, ингредиент. Потом кто-то остановился. Ткнул пальцем в мёртвую, гладкую поверхность, на которой застыл последний отзыв: «Сосиска была горячей, но булка – холодной. Три крысы». Потом остановился ещё один. Через десять минут у каждой доски в городе клубилась небольшая, растерянная толпа. Привычный, едва различимый шёпот, сотканный из тысяч мелких обид, глупых восторгов и чудовищных грамматических ошибок, иссяк.
Это почувствовалось даже в кабинете Ваймса. Не то чтобы он мог слышать доски отсюда. Просто внезапно прекратился поток мелких катастроф. Никто не вбегал с криком, что рейтинг Гильдии Кондитеров обвалился из-за «недостаточно белого сахара». Никто не жаловался, что Гильдия Шутников получила одну «крысу» за «вялую попытку государственного переворота». Переговорная трубка, последние недели разрывавшаяся от воплей взбешённых глав гильдий, молчала. Мертвенно молчала.
Коммандер докурил сигару до самого фильтра, обжигая пальцы, и с подозрением уставился в окно. Такая тишина в Анк-Морпорке всегда означала одно из двух: либо все умерли, либо кто-то готовится сделать что-то очень, очень скверное.
И тут оно случилось.
Сначала на площади Имени Меня, прямо напротив Незримого Университета, «Шепчущая доска» мигнула. На долю секунды она погрузилась в полную темноту, а потом вспыхнула вновь. Но вместо привычной, хаотичной мешанины из отзывов на ней появилось нечто иное.
Идеально свёрстанная газетная полоса.
Она была выполнена в строгом, чуть старомодном стиле «Анк-Морпоркской Правды». Тот же шрифт. Та же безупречная вёрстка. И заголовок, набранный крупным, убийственно чётким кеглем, который, казалось, кричал с доски на всю площадь.
ПРАВДА О «ПРАВДЕ»: РАССЛЕДОВАНИЕ «ЛЕТОПИСЦА»
Волна прокатилась по городу. Одна за другой, с секундной задержкой, как костяшки домино, все «Шепчущие доски» Анк-Морпорка обновились, показывая один и тот же текст. Тысячи разных голосов толпы, которые так хотел услышать Уильям де Ворд, были стёрты. Остался один. Холодный, точный и безжалостный. Голос Алистера Мампа.
Горожане, столпившиеся у досок, начали читать.
Статья была шедевром холодной, дистиллированной ярости. Никаких эмоций. Никаких оскорблений. Только факты, даты, выдержки из реестров и протоколов. Она методично, как часовщик, разбирающий сложный механизм, препарировала ту самую, первую знаменитую статью Уильяма де Ворда. Ту, что сделала ему имя. Ту, что была построена на лжи.
«…как следует из записей Гильдии Алхимиков от 14 числа месяца Грусть, господин Альберт Фосген в указанный день находился на ежегодной инвентаризации летучих субстанций и физически не мог дать интервью господину де Ворду…»
«…ключевой „анонимный источник“, цитаты которого составляют основу обвинения, согласно нашим данным, является вымышленным лицом. Ни в одном из списков Гильдии или городских налоговых реестрах за последние пятьдесят лет не числится человек с подобными инициалами…»
«…следовательно, репутация господина Фосгена, который после публикации был с позором изгнан из Гильдии и, по слухам, закончил свои дни, работая в очистке коллекторов, была уничтожена на основании сфабрикованных данных, единственной целью которых было создание газетной сенсации…»
Люди читали. И тишина начала уступать место звуку.
Сначала это был невнятный шёпот, бормотание отдельных слов. «Не может быть…», «Фосген? Помню такого, тихий был…», «Вот же ублюдок…». Но по мере того, как сотни, а затем тысячи глаз пробегали по одним и тем же строчкам, звуки начали сливаться. Шёпот превратился в гул. Низкий, монотонный, почти гипнотический. Будто весь город впал в транс и начал читать вслух одну и ту же молитву. Или один и тот же приговор.
Это был звук коллективного разума, лишённого собственной воли. Звук единого, навязанного мнения. Звук, от которого у Сэмюэля Ваймса, стоявшего теперь у окна своего кабинета, по спине пробежал холод, не имеющий ничего общего с анк-морпоркскими сквозняками.
А потом посыпались «крысы». Словно прорвало плотину.
На виртуальной странице «Пера», посвящённой газете «Правда», счётчик начал сходить с ума. Одна крыса. Одна крыса. Одна крыса. Десятки. Сотни. Рейтинг, ещё утром державшийся на респектабельных четырёх звёздах, истекал кровью на глазах. Цифры смазывались, падая так стремительно, будто их тянула к земле вся тяжесть городской ненависти. Это было похоже на биржевой крах, только вместо денег сгорала репутация.
Ваймс отвернулся от окна. Он не чувствовал ни злорадства, ни удовлетворения. Только тяжесть. Тяжесть от осознания того, что он опоздал. Это была не просто атака. Это был финальный акт. Идеально рассчитанный, выверенный до последней запятой удар, от которого уже невозможно было защититься.
Редакция «Правды» напоминала улей, в который сунули горящую палку. Журналисты бегали по коридорам, кто-то кричал, кто-то просто сидел за столом, обхватив голову руками. В воздухе стоял густой запах паники, жжёного кофе и типографской краски.
Уильям де Ворд стоял в своём кабинете, бледный как бумага, на которой он строил свою карьеру. Он смотрел в окно на «Шепчущую доску» через дорогу, где его собственное имя и его главный грех были выставлены на всеобщее обозрение. Его мир, построенный на идеалах Прозрачности и Правды, рушился, погребая его под обломками.
Сахарисса Крипслок, его заместительница и, возможно, единственный человек в здании, сохранивший остатки самообладания, положила руку ему на плечо.
– Уильям, – её голос был напряжённым, но твёрдым. – Уильям, посмотри на меня. Мы должны ответить. Немедленно. Выпустить экстренный номер, опровержение…
– Опровержение? – голос Уильяма был тонким, дребезжащим. Он издал сухой смешок, похожий на треск ломающейся ветки. – Опровержение чего, Сахарисса? Того, что… что всё это правда?
– Не вся! – она встряхнула его. – Он исказил факты, вырвал из контекста! Мы можем… мы можем объяснить! Рассказать нашу сторону истории!
– Нашу сторону? – он повернулся к ней, и в его глазах плескался чистый, животный ужас. Идеалист умер. Остался загнанный в угол лжец. – Он знает всё! Каждую деталь! Он… он копался в этом десять лет! Тут нечего объяснять! Это нужно просто…
Он не договорил. Его взгляд метнулся в угол кабинета, где на специальном постаменте стоял его личный терминал доступа к «Перу». Гномье устройство, всё из полированной меди и тихо светящихся рун. Его администраторская панель. Его трон.
– Нет, – выдохнула Сахарисса, поняв его замысел. – Уильям, не смей.
– Это моя система, – прошипел он, бросаясь к терминалу. Его руки дрожали, пальцы путались, ударяя не по тем рунам. – Я её создал. Я… я имею право на модерацию. На защиту от… от клеветы!
– Это только подтвердит, что он прав! Люди уже прочитали! Они видели! Ты не можешь просто заставить их разувидеть это!
– Я скажу, что это сбой! – в его голосе зазвучала безумная, отчаянная надежда. – Да! Магическая атака! Взломщики рун! Семафорные пираты! Кто угодно! Они… они поверят… они должны поверить!
Сахарисса попыталась его оттащить, но он оттолкнул её с неожиданной силой. Его лицо исказилось. Это было лицо человека, готового сжечь весь мир, лишь бы скрыть свой позор.
– Я просто… удалю, – пробормотал он, склонившись над клавиатурой. – Один раз. И всё закончится. Будто этого и не было.
Он нашёл нужную команду. «Полное стирание публикации ID:7734-b». Палец замер над руной подтверждения, светящейся тревожным красным.
– Уильям, нет! – крикнула Сахарисса.
Он нажал.
На секунду воцарилась блаженная тишина. Статья на «Шепчущей доске» за окном исчезла. Уильям выпрямился, на его лице появилось подобие облегчённой улыбки. Получилось. Он победил.
А потом по всему городу раздался тихий, едва слышный щелк.
Это не был громкий звук. Он был похож на щелчок заводного механизма, становящегося на место. Или на звук захлопывающейся ловушки.
Статья вернулась.
Но теперь она была не одна. На каждой «Шепчущей доске» она появилась снова. Дважды. Одна под другой. Идеальные копии.
Уильям смотрел на это, не в силах издать ни звука. Он понял. Алистер Мамп, гений часовых механизмов и точной механики, создал не просто вирус. Он создал семафорный храповик. Механизм, который мог двигаться только в одну сторону. Любая попытка повернуть его назад, удалить, стереть – лишь заставляла шестерёнку проворачиваться на один зубец вперёд, удваивая и закрепляя результат.
Он был в ловушке. В своей собственной, идеальной, прозрачной системе. Он создал самое честное зеркало в мире, и теперь оно показывало его уродливое лицо, и он не мог его разбить.
Уильям де Ворд медленно опустился на пол, обхватив голову руками, и завыл. Тихо, тонко, как раненый зверь.
Ваймс прибыл к редакции «Правды» минут через десять. Не пытаясь прорваться внутрь, он просто стоял в толпе зевак, наблюдая за хаосом. Он видел панику, видел слёзы, видел сдвоенную статью на доске и слышал тихий, прерывистый вой, доносившийся из окна кабинета на втором этаже.
Но смотрел он не на это. Он смотрел на общую картину, и в его мозгу, привыкшем искать простые мотивы вроде жадности или ревности, наконец-то сложился весь пугающий пазл.
Это была не месть. Не совсем. Месть была лишь топливом для механизма. Сам механизм был идеей. Философским трактатом, написанным на теле всего города.
Алистер Мамп не просто наказывал Уильяма. Он доказывал свою теорему. Он взял первое оружие Уильяма – «объективную правду» журналиста, – и доказал, что оно может быть ложью. Затем он взял второе оружие Уильяма – «мнение толпы», – и использовал его, чтобы уничтожить создателя первого. Он столкнул их лбами, демонстрируя с холодной, академической жестокостью, что оба они – лишь разные способы разрушать. Это был не теракт. Это была публичная защита диссертации по прикладной социальной механике. И оценка была высшей.
Ваймс почувствовал приступ тошноты. Он отвернулся и пошёл прочь, не обращая внимания на суету.
В отдалённом переулке Теней, вдали от центральной паники, сержант Колон и капрал Шноббс совершали свой обычный обход. Шноббс, который недавно научился читать слова длиннее трёх букв, с трудом разбирал заголовки на местной «Шепчущей доске».
– Глянь, сержант, – сказал он, выковыривая что-то из зубов. – Опять эта их политика. Кто-то кого-то обманул десять лет назад. Кому это вообще интересно?
Сержант Колон, не отрываясь от методичного поглощения мясного пирожка, который он купил у старой миссис Плюш, пожал плечами.
– Бывает, Шнобби. Бывает. – Он сглотнул. – Куда хуже, что у старой миссис Герберт опять её паршивая кошка на дерево залезла. Орёт на весь квартал. Вот где настоящая трагедия. Пошли, работа ждёт. А то ещё, не дай боги, отзыв оставят.
Ваймс вернулся в свой кабинет в Управлении Стражи на Псевдополис-Ярд. Воздух здесь был знакомым, пропитанным запахом дешёвого табака, остывшего кофе и пыльных бумаг. Его территория. Место, где он был главным. Он сел за свой стол, чувствуя, как внутри него нарастает холодная, ясная решимость.
Философия – это, конечно, прекрасно. Но ломать жизни людей, пусть даже таких, как де Ворд, – это преступление. Простое, понятное преступление. И за него полагается арест. Он знал, кто виноват. Он знал, почему. И он знал, где его искать. В той заброшенной часовой мастерской. Или, что более вероятно, на какой-нибудь высокой башне, откуда открывается лучший вид на дело рук своих.
Рука сама потянулась к переговорной трубке – отдать приказ Моркоу, чтобы тот взял отряд крепких ребят и отправлялся на задержание.
В этот момент дверь его кабинета тихо скрипнула. Вошёл один из клерков, бледный юноша с глазами кролика. Он молча положил на стол Ваймса небольшой конверт из дорогой, плотной бумаги с гербом города и так же молча испарился.
Ваймс вскрыл конверт ножом для бумаг, который не точился со времён Каменного Века. Внутри лежал один листок. На нём, выведенная безупречным каллиграфическим почерком Драмкнотта, была всего одна фраза.
«Коммандер. Какая элегантная демонстрация тезиса. Проследите, чтобы никто не прервал эксперимент до его логического завершения. Наблюдайте. Не вмешивайтесь. В.»
Рука Ваймса замерла на полпути к трубке.
Он перечитал записку. Потом ещё раз. Холод, который он чувствовал раньше, показался ему тёплым летним бризом по сравнению с ледяной пустотой, которая разверзлась у него внутри.
Это был приказ.
Витинари не хотел, чтобы он ловил преступника. Он не хотел останавливать хаос. Он хотел посмотреть, чем закончится этот блестящий, жестокий научный опыт.
Ваймс больше не был охотником. Он не был даже собакой. Он был сторожем в лаборатории. Его задача была не в том, чтобы спасать подопытных крыс от обезумевшего вивисектора. Его задача была в том, чтобы следить, чтобы они не разбежались раньше, чем эксперимент будет завершён.
Его руки были связаны. Тугим, невидимым, вежливым узлом.
Он медленно опустил руку на стол. Он должен был сидеть и смотреть. Позволить Алистеру и Уильяму доиграть свою партию до самого конца, каким бы кровавым ни был этот финал.
Коммандер Сэмюэль Ваймс сидел в своём кабинете, в самом сердце закона и порядка Анк-Морпорка, и ощущал бессилие нового, Интеллектуального, Вежливого толка, от которого не спасала ни дубинка, ни значок. Он впервые чувствовал себя не просто проигравшим, а фигурой на чужой доске, которую только что лишили права сделать следующий ход.
Глава 9 (отредактированная)
Ночь в кабинете коммандера Ваймса была заполнена тишиной особого, вязкого сорта. Не мирная тишина сна, не благословенная тишина пустоты. Это была тишина заклинившего механизма, напряжённая до звона в ушах. Воздух пропитался запахом остывшего, горького кофе, дешёвого сигарного дыма и чем-то ещё – тонким, кислым запахом бессилия. За окном, заслоняя настоящие звёзды, тускло и неровно пульсировали «Шепчущие доски». Их болезненное, мертвенное свечение просачивалось сквозь грязное стекло, заливая стол, раскиданные по нему бумаги, сложенные на них руки Ваймса. И один-единственный, идеально ровный лист бумаги с приказом лорда Витинари.
«Дать эксперименту завершиться».
Каждое слово – раскалённый гвоздь. Не в ладони, нет. Глубже. Прямо в ту часть мозга, где жил его внутренний коп. Не арестовывать. Не вмешиваться. Сидеть и смотреть. Быть сторожевой собакой, которой велели не лаять, пока волки доедают овцу. И не потому, что овца провинилась. А потому, что хозяину было до чёртиков любопытно, с каким именно хрустом они перегрызают ей горло.
Ваймс сидел так уже час. Или два. Время превратилось в густую патоку. Внутренний коп в его голове больше не бился о стенки черепа, как муха в банке. Он затих. Он стоял в самом тёмном углу его сознания, скрестив руки на груди, и смотрел на Ваймса с немым, убийственным презрением. Он требовал действия. Требовал выбить к чертям собачьим дверь, схватить этого Мампа за его тощий, интеллектуальный кадык и объяснить ему пару простых, как удар сапога, вещей о справедливости. Но приказ Патриция был абсолютен, как гравитация. Любой шаг в сторону – и он больше не коммандер Городской Стражи. Любое прямое действие – и он подставляет под удар всю свою стаю. Всех своих идиотов.
Он был в ловушке. Идеальной, вежливой, отточенной до блеска бюрократической ловушке.
Голова медленно, очень медленно, поднялась, и взгляд упёрся в тусклое свечение за окном. «Дать эксперименту завершиться». Эксперименту. Алистер был переменной. Уильям – катализатором. Весь этот проклятый город – просто питательная среда в чашке Петри. А Витинари, склонившись над окуляром своего невидимого микроскопа, с интересом наблюдал за ростом плесени.
Внутри что-то туго, до боли сжалось, а затем медленно, холодно разжалось. Словно кулак.
К дьяволу эксперимент.
Он не собирался его завершать. Он не собирался его останавливать.
Он собирался добавить в него новую, к крысиным зубам, переменную. Свою собственную.
Если нельзя выбить дверь, можно попробовать в неё постучать. Очень, очень громко.
Рука сама потянулась к переговорной трубке, пальцы сжали холодный бакелит.
– Дежурный? Мне нужна капрал Малопопка. Живо. И принесите ещё этого… пойла, которое вы здесь называете кофе. И чтобы оно было горячим.
Черри Малопопка, капрал Городской Стражи и гном по призванию, материализовалась в кабинете через пять минут. Она была, как всегда, безупречно аккуратна, если не считать пары свежих пятен сажи на щеке и едва уловимого запаха горячей меди, который следовал за ней повсюду. В руках она несла свой «дезорганизатор» – сложное, капризное на вид устройство из спутанных проводов, тускло поблёскивающих линз и тихо шипящих вакуумных трубок.
– Коммандер? Вызывали?
– Да, Черри. Садись. – Ваймс махнул рукой на стул напротив. – Мне нужно… ну… опубликовать кое-что.
Черри непонимающе моргнула.
– Сэр, у нас есть стандартные бланки для публичных заявлений. Отдел по связям с общественностью…
– Нет. – Ваймс наклонился вперёд, положив тяжёлые локти на стол. Его голос упал до низкого, интенсивного рокота. – Не так. Мне нужно опубликовать это на «Пере». Анонимно. Так, чтобы никто, слышишь, никто во всём этом грёбаном городе не смог меня отследить. Даже тот хмырь, который это всё придумал. Сможешь?
Черри перевела взгляд с лица Ваймса на свой дезорганизатор и обратно. Её тонкие брови чуть сошлись к переносице – не в сомнении, а в глубоком внутреннем расчёте. Для неё это была не моральная дилемма. Это была техническая задача. Сложная. А значит, интересная.
– Анонимность на «Пере» условна, сэр. Она как чистота воды в Анке. Кажется, что есть, но если копнуть глубже… создатель системы наверняка оставил для себя чёрный ход. Магические маркеры, симпатические чернила, резонансные закладки в базовом коде… да что угодно.
– Поэтому я и позвал тебя, а не Шноббса, – терпеливо, почти не разжимая зубов, сказал Ваймс. – Мне нужно, чтобы ты пробила дыру в их системе и залезла через неё. Никаких следов. Как будто это сказал сам город.
В глазах Черри вспыхнул огонёк чистого, незамутнённого технического азарта.
– Это потребует создания ложного симпатического эха, – начала она, её голос обрёл скорость и уверенность, – перенаправления через несколько неиспользуемых семафорных узлов где-то под Овечьими горами и маскировки под фоновый магический шум Незримого Университета. Возможно, придётся на пару секунд закоротить всю систему в радиусе ста метров. Кто-то в соседнем квартале может икнуть синими искрами.
– Прекрасно. Делай.
Ваймс откинулся на скрипучую спинку стула. В венах вместо крови, казалось, медленно застывал холодный свинец. Ярость была не горячей, не обжигающей. Она была мстительно-ледяной. Он ненавидел себя за это. Ненавидел каждую секунду этого решения. Он, коммандер Сэмюэль Ваймс, собирался опуститься до уровня тех безликих, анонимных писак, которых презирал всем своим существом. Он собирался взять их грязное, подлое оружие и использовать его. И, что было хуже всего, где-то в самой тёмной глубине его души шевельнулся азарт. Азарт охотника, нашедшего новую, неожиданную тропу.
– Готово, сэр. – Шипение и щелчки дезорганизатора прекратились. – Канал чист. Абсолютно стерилен. Какой никнейм будем использовать? «Бдительный_Гражданин_87» уже занят.
Ваймс на секунду прикрыл глаза.
– «Просто_Вопрос». С большой буквы.
– Принято. Что диктовать?
– Первое сообщение, – он сделал глубокий вдох, выдохнув в тусклый свет лампы густое облако сигарного дыма. – Адресовано «Летописцу». «Любопытно, что вы так озабочены стандартами. Расскажите нам о стандартах Гильдии Хронометристов десять лет назад. Особенно в отношении погрешностей».
Черри без тени эмоций настучала текст на маленькой, щёлкающей клавиатуре своего устройства.
– Отправлено.
– Второе. Туда же. – Голос Ваймса стал ещё тише, почти шёпотом. Он целился не в разум. Он целился в шрам. – «Вы говорите о стандартах. А какой стандарт у горя? Какой допуск у дрожащих рук? Расскажите нам об этом, @Летописец».
Пальцы Черри замерли над клавишами. Её взгляд медленно поднялся на него. Впервые за весь вечер в её глазах появилось что-то, кроме технического интереса. Удивление. Может быть, даже намёк на осуждение. Не за нарушение правил. За жестокость.
Ваймс встретил её взгляд, не мигая. Его лицо было похоже на высеченную из камня маску.
– Отправляй.
Она молча кивнула. Клавиша щёлкнула с сухим, окончательным звуком.
Где-то над спящим городом, в невидимом пространстве мнений, лжи и полуправд, прошелестели два маленьких, острых, как осколки стекла, вопроса.
Алистер Мамп сидел в своём идеально чистом убежище и упивался триумфом. Это было даже лучше, чем он себе представлял. Возвышеннее. Он не просто уничтожил репутацию Уильяма де Ворда. Он сделал это его же оружием. Он заставил систему пожирать своего создателя. Он доказал свою правоту. Он показал всему городу тщетность их концепций – и «объективной правды» газетчиков, и «гласа народа». Всё это было лишь инструментом. А он, Алистер, был Мастером этого инструмента.
Он читал комментарии под своим разоблачением. Шок. Гнев. Разочарование в «Правде». Это была музыка. Симфония разрушения, исполненная идеально, без единой фальшивой ноты.
И тут он увидел их. Два комментария, которые не вписывались в общую мелодию. Они были тихими, почти незаметными, но били с точностью хирурга в самую старую, самую глубокую рану.
Сначала он хотел их проигнорировать. Стереть. Но не мог. Это было бы проявлением слабости. Кроме того, они касались самого главного. Его трагедии. Его оправдания. Он не мог позволить, чтобы кто-то говорил об этом без его, Алистера, ведома. Он должен был контролировать и эту часть истории.
Он быстро, с холодным раздражением, напечатал ответ.
@Просто_Вопрос, мои личные обстоятельства не имеют отношения к дискурсу о коррупции в прессе. Не меняйте тему.
Ответ пришёл с пугающей скоростью.
@Летописец, они имеют прямое отношение к понятию «допуск». Система не дала вам допуска. Почему вы отказываете в нём другим?
К горлу подступила волна горячего, удушливого гнева. Допуск! Какое они имеют право говорить о допуске! Они ничего не знают!
Его пальцы замелькали над клавиатурой. Маска безликого, беспристрастного судьи треснула.
@Просто_Вопрос, это была не погрешность! Это была ТЫСЯЧНАЯ ДОЛЯ СЕКУНДЫ В ГОД! Меньше, чем биение сердца колибри! Это было совершенство, которое они, эти мясники в мантиях, назвали браком!
Ответ Ваймса был холодным, как лезвие гильотины.
@Летописец, но это было несоответствие. Вы же цените точность?
И тут плотину прорвало. Алистер больше не был «Летописцем». Он был Алистером Мампом, человеком, у которого отняли всё. И он должен был заставить их понять. Весь город. Этого анонима. Всех.
Он начал печатать, выплёскивая на «Шепчущую доску» всю свою боль, всю свою ярость, всё своё тщательно выстроенное оправдание.
@Просто_Вопрос, точность?! Вы говорите мне о точности?! Они не учли ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ФАКТОР! Они не учли горе! Три ночи без сна у постели умирающей жены! Они не учли дрожащие руки, которые пытались собрать воедино не только шестерёнки, но и собственную, разваливающуюся на части жизнь! Их система не признаёт скорби! Их стандарты не оставляют места для любви! Они изгнали меня не за ошибку в механизме, а за то, что я посмел быть человеком!
Он тяжело дышал, глядя на экран. Он выложил всё. Раскрыл себя. Но это было необходимо. Теперь они поймут. Теперь они увидят, что он был прав. Он был жертвой.
В этот самый момент, в кабинете коммандера, Ваймс откинулся на спинку стула.
– Попался, сукин сын, – прошептал он в тишину. Он не чувствовал триумфа. Только горечь и всепоглощающую усталость.
Именно в эту секунду дверь кабинета бесшумно, как мысль, открылась. Вошёл Драмкнотт, безупречный, как свежевыпавший снег, клерк Патриция. Его лицо, как всегда, не выражало абсолютно ничего. Он подошёл к столу, молча положил на него один-единственный, идеально сложенный лист бумаги и так же молча, как тень, удалился, закрыв за собой дверь.
Руки Ваймса слегка дрожали, когда он разворачивал записку.
На листе каллиграфическим, лишённым всякого нажима почерком Витинари было выведено всего несколько слов.
«Любопытная тактика, коммандер. Не останавливайтесь. – Х.В.»
Холод, охвативший Ваймса, был глубже и страшнее любого зимнего ветра. Он понял две вещи. Первая: Витинари всё знал с самого начала. Вероятно, он наблюдал за их перепиской с таким же холодным, отстранённым интересом, как и за всем остальным.
Вторая, и самая ужасная: Патрицию это нравилось.
Это была не лазейка в приказе. Это был ещё один, более тонкий, невысказанный приказ. Ваймс больше не был повстанцем, действующим на свой страх и риск. Он был инструментом. Идеальным инструментом в руках Витинари, который только что нашёл для него новое, неожиданное применение.
И это было гораздо страшнее любого запрета.
Анк-Морпорк, как и любой большой город, обладал коллективным сознанием. Оно было не очень умным, довольно злобным, страдало хроническими провалами в памяти и имело чувство юмора, как у пьяного тролля. И в данный момент это сознание с огромным, почти неприличным интересом наблюдало за публичной поркой, которую один аноним устраивал другому.
Но атака на «Правду» и Стражу со стороны этого «Летописца» вызвала в городе странную, иррациональную реакцию. Это было глубоко личное. Жители Анк-Морпорка могли сколько угодно жаловаться на продажных стражников, на лживых газетчиков и на качество пива в «Залатанном Барабане». Но это было их священное право. Это были их стражники, их газетчики и их отвратительное, но родное пиво. Когда какой-то заезжий умник с манией величия начинал методично и, что хуже всего, справедливо критиковать их недостатки, это воспринималось как личное оскорбление.
Всё началось с одной таверны в Тенях. Глубокой ночью какой-то пьянчуга, прочитав очередной уничижительный отзыв о Страже, громко фыркнул, подошёл к «Шепчущей доске» и нацарапал кривыми буквами:
«Стража? Вчера арестовали за пьянство. В камере сидел с троллем по имени Кремень. Он пытался съесть мою обувь, но констебль вежливо попросил его этого не делать. Очень клиентоориентированный подход. 5/5 крыс».
Это был не сигнал. Это был просто один из тех случайных актов бессмысленного неповиновения, которые случаются в Анк-Морпорке каждую ночь. Ночью эти отзывы были лишь отдельными, не связанными искрами в темноте. Но Анк-Морпорк, как плесень, растет по ночам. К утру, когда город начал просыпаться, эти ироничные комментарии, пересказанные молочниками, перешептанные торговцами и пересланные по семафору самыми скучающими клерками, стали городской легендой. Это стало игрой. Новым видом спорта.
И к полудню «Перо» захлестнула настоящая лавина абсурдной, идиотской, но совершенно искренней поддержки.
Рейтинг Городской Стражи взлетел до небес.
«Капрал Шноббс пытался продать мне мои же часы, которые украл час назад. Амбициозный малый, с предпринимательской жилкой. Сразу видно, в Страже ценят инициативу. 5/5».
«Видел, как сержант Колон полчаса объяснял горгулье, что она не может мочиться на прохожих с крыши Незримого Университета. Очень обстоятельно и вежливо, проявил чудеса дипломатии. 5 крыс».
«Меня по ошибке избили дубинкой во время облавы. Но сделали это так профессионально и быстро, что я почти не почувствовал. Отличный сервис! 5/5».
Газете «Правда» досталось не меньше.
«Вчера этой газетой я завернул рыбу. Ни одна строчка не отпечаталась на чешуе. Высочайшее качество чернил! 5 крыс».
«Статьи в “Правде” идеально подходят для растопки камина. Горят ровно, почти без дыма. 5/5».
«Я ничего не понял из статьи про экономику, но там было много длинных слов. Чувствуешь себя умнее, когда держишь её в руках. 5 крыс, однозначно».
Сержант Колон и капрал Шноббс стояли у ларька «Все-что-угодно-в-булке», щурясь на светящуюся доску. Шноббс как раз получил сосиску, подозрительно пахнущую вчерашним днём и отчаянием.
– Шнобби, они что, издеваются? – пробормотал Колон, тщетно пытаясь заправить выбившуюся рубашку в штаны, которые, казалось, вели с ним свою собственную, отдельную войну. – Я же той горгулье просто сказал, чтоб она, ну… прекратила, а то хуже будет. Какая ещё, к дьяволу, дипломатия?
Шноббс пожал плечами, не отрываясь от сосиски.
– Не знаю, сержант. Но репутация – это вещь. Может, нам теперь скидку дадут? – Он с надеждой посмотрел на продавца. Продавец сделал вид, что занят чем-то очень важным на дне своего котла.
Шноббс вздохнул и откусил ещё кусок. В этом и был весь Анк-Морпорк. Никакой высокой философии. Только вечный, немой вопрос о том, можно ли извлечь из ситуации личную выгоду.
Алистер Мамп сидел в своём убежище и смотрел, как рушится его мир. Не город. Не система. Его личный, идеально выстроенный мир, основанный на логике, точности и справедливой, как удар топора, мести.
Он в ступоре смотрел на «Шепчущие доски». Он хотел довести систему до абсурда, чтобы вскрыть её бессмысленность. Но город опередил его. Он ответил на его холодный, выверенный, хирургический абсурд своим – хаотичным, жизнерадостным, иррациональным и, что было хуже всего, совершенно искренним абсурдом.
Его безупречный план, точный, как его лучший хронометр, утонул в этом тёплом, липком, неостановимом болоте коллективной глупости.
Его оружие – критика, основанная на фактах, – было обесценено. Его философия – о тирании репутации – была высмеяна. Он пытался доказать, что репутация – это тюрьма из строгих правил. А город с хохотом ответил ему, что это просто бардак. Их бардак. И они его любят.
Взгляд медленно опустился на его руки. Те самые руки, которые когда-то могли создать механизм, ошибающийся на тысячную долю секунды в год. Теперь они дрожали. Мелкой, неконтролируемой дрожью. Он снова переживал то, что чувствовал тогда, у постели жены – абсолютное, тошнотворное бессилие перед хаосом. Перед хаосом болезни, горя, жизни.
Он больше не слышал тихий шёпот досок. В ушах у него стоял оглушительный, невидимый, но абсолютно реальный хохот всего города. И этот хохот был не над безликим «Летописцем». Он был личным. Город смеялся над ним, Алистером Мампом. Над его трагедией, которую он считал уникальной и эпической, а они превратили в анекдот. Над его смехотворно серьёзным отношением к жизни.
