Текст книги "Анк-Морпорк: Перо Острее Меча (СИ)"
Автор книги: Sergey Smirnov
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)
Уильям отступил на шаг. Его лицо было бледным. Он был оскорблён до глубины своей идеалистической души.
– Я не могу, – прошептал он. – Это… это будет предательством моих принципов. Предательством моих пользователей.
Тишина. Ваймс смотрел на него ещё несколько секунд. Он понял, что стена перед ним была не из кирпича. Она была из идей. А такие стены не пробить тараном. Их можно только дождаться, пока они рухнут под собственным весом.
Он молча развернулся и пошёл к двери.
На пороге он остановился и, не оборачиваясь, бросил через плечо:
– Хорошо, де Ворд. Когда они придут за тобой… когда тебе поставят одну крысу за «неправильный шрифт в передовице» или за «недостаточно прозрачную метафору»… не звони в Стражу. Разбирайся со своим «дискурсом» сам.
Дверь за ним захлопнулась. Уильям де Ворд остался один в своём стерильном, светлом кабинете, который внезапно показался ему холодным и враждебным. Он посмотрел на свои руки. Они слегка дрожали. Он подошёл к столу и нервно поправил идеально ровную стопку бумаги. Впервые с момента запуска «Пера» его посетила ужасающая, кощунственная мысль: а что, если он выпустил на волю нечто, что совершенно не способен контролировать?
Глава 3
Утро в дежурке Городской Стражи имело вкус поражения. Вкус вчерашнего кофе, въевшийся в потрескавшиеся кружки, запах мокрых плащей, от которых никогда не выветривалась память о дожде, и всепроникающий аромат безнадёжности. Коммандер Сэмюэль Ваймс ощущал себя так, будто проспал ночь на стопке неоплаченных счетов, и каждый был выписан лично ему. Он стоял у карты Анк-Морпорка, этого подробного атласа городских язв, и чувствовал, как вчерашняя ярость, холодная и острая, как сосулька, за ночь стекла в поддон души, превратившись в грязную, липкую решимость.
– Итак, слушать сюда.
Его голос не был громким, но лёг на сонное бормотание дежурки, как могильная плита. Всё стихло. Даже мухи, казалось, замерли в полёте.
– У нас есть преступление. – Ваймс не оборачивался, его палец замер над картой, над районом, где вчера умерло дело всей жизни одного хорошего человека. – Да, оно нематериальное. Да, у нас нет трупа. Но оно, крысиные зубы, есть. Мистер Мозоль, сапожник. Его больше нет. Не в гробу, нет. Хуже. Его стёрли. И этого, – он наконец развернулся, и его взгляд, тяжёлый, как кузнечный молот, впечатался в лица стражников, – для меня достаточно материально. Кожа его ботинок – вот моя улика. Его руки, которыми он больше не сможет работать, – вот моё место преступления.
Взгляд впился в капитана Моркоу.
– Моркоу. Квартал вокруг мастерской – твой. Мне нужны все. Торговцы, нищие, крысы с человеческими лицами. Кто что слышал, кто что видел, кто кому перестал платить по счетам. Стандартная процедура. До заката.
Капитан Моркоу Железобетонссон кивнул. Его лицо, открытое и честное, как чистый лист бумаги, не выразило ни тени сомнения. Он был единственным человеком в городе, кто мог воспринять приказ «опросить крыс» буквально и, что самое страшное, вернуться с протоколом допроса.
– Ангва.
Голова сержанта поднялась. В мутном свете, цедившемся сквозь грязь на окнах, её глаза полыхнули старым золотом.
– Мне нужен след, – сказал Ваймс тише. – Я знаю, это не кровь. Не грязь. Но эта… эта чернильная блевотина откуда-то взялась. Доска на Псевдополис-Ярд. Подойди. Понюхай. Я не знаю, что ты ищешь. Ищи… неправильное. Что-то, чего там быть не должно.
Ангва едва заметно поморщилась. Быть оборотнем в Анк-Морпорке означало перманентно существовать в эпицентре обонятельной катастрофы. А «Шепчущие доски» были её новым, особо изощрённым кругом ада, где смешались запахи тысяч чужих обедов, страхов и мелких побед.
– Колон, Шнобби.
Два ветерана выпрямились. Ну, или совершили движение, которое в их случае наиболее точно соответствовало этому понятию.
– Вы двое – толпа. Растворитесь в очередях и слушайте. Мне не нужны теории заговора от полоумных старух, у которых тролли украли носки. Мне нужны сплетни. Мелочи. Кто на кого зол. Чья жена ушла к кому. Чей пирог второй раз за неделю подгорел. В этой новой грязи, – Ваймс обвёл взглядом их мутные физиономии, – большие преступления начинаются с маленькой, вонючей зависти. И, Шнобби…
– Да, сэр? – пискнул капрал, инстинктивно пряча руки за спину.
– Не «заимствуй» ничего из карманов очереди. Сегодня ты работаешь на нас.
Лицо капрала Шноббса вытянулось в маске глубочайшего, искреннего оскорбления.
День катился в пропасть медленно и неотвратимо, как пьяница с длинной лестницы. К полудню Ваймс сидел за столом, и гора бесполезных отчётов перед ним росла, грозя превратиться в бумажный памятник его бессилию. Комедия вернулась. Только теперь она была злой, циничной и скалила гнилые зубы прямо ему в лицо.
Первой вернулась Ангва. Войдя бесшумно, она подошла к открытому окну и несколько раз глубоко, почти судорожно, вдохнула относительно свежий анк-морпоркский воздух. Затем громко, от души, чихнула.
– Ну? – спросил Ваймс, не отрываясь от созерцания трещины на потолке.
– Коммандер, это… – она яростно потёрла нос тыльной стороной ладони, – это невыполнимо. Эта доска не пахнет одним человеком. Она воняет тысячами. Она пахнет старой бумагой, на которой писали доносы сто лет назад. Пылью из архивов, где хранятся дела о банкротстве. Дешёвыми чернилами, которые размазываются от слёз. – Она снова поморщилась. – Пахнет страхом. Страх пахнет как ржавый металл. Пахнет завистью – та пахнет прокисшим молоком. И злорадством – это запах застоявшейся воды. И над всем этим… эта слабая, тошнотворная вонь гномьей магии, которая свербит в носу, как перец. Пытаться вынюхать там одного человека – это как искать одну конкретную крысу на свалке, заваленной дохлыми крысами. Могу сказать одно. Кто-то, кто оставил отзыв на мистера Мозоля, ел перед этим луковый пирог. Проблема в том, что весь этот проклятый город сегодня на завтрак ел луковый пирог.
Следом явился Моркоу. Его отчёт, как всегда, был безупречен, подробен и абсолютно, кристально бесполезен. Торговцы либо боялись говорить, либо злорадствовали над падением конкурента. Никто ничего не видел. Никто ничего не слышал. Анонимность, это новое, капризное божество Анк-Морпорка, работало безотказно, укрывая своих прихожан плащом-невидимкой.
Последними ввалились Колон и Шноббс. Они принесли с собой густой запах жареного лука и праведного негодования, который почти перебил аромат безнадёжности.
– Сэр, это просто… просто возмутительно! – пыхтел Колон, стаскивая шлем с потной головы. – Мы там стояли, слушали, как и было приказано…
– …пытались вникнуть в суть общественного мнения, – вставил Шноббс, вытирая жирные от пирожка пальцы о штаны.
– И какой-то ублюдок, – продолжал Колон, его лицо наливалось свекольным цветом, – оставил на нас отзыв! Прямо там! «Городская Стража. Два сотрудника. Недостаточно незаметное наблюдение за очередью. Один из них подозрительно пахнет беконом. Две крысы». Две крысы, сэр! За выполнение служебного долга!
Ваймс закрыл глаза. Не стал считать до десяти. Он представил, как берёт свой стол и методично, в полной тишине, разносит им стену. Это не помогло, но на секунду стало чуть легче.
Надежда, когда она всё же пришла, имела вид невысокого, бородатого гнома в заляпанной маслом кожаной жилетке. Техник-криминалист Бумблер вкатил в кабинет нечто гудящее и щёлкающее, похожее на гибрид самогонного аппарата и церковного органа. Впаянные в медные трубки кристаллы тускло пульсировали в такт недовольному урчанию механизма.
– Я называю его «Эхолокатор остаточных мнений», – гордо заявил Бумблер, похлопывая по тёплому медному боку. – Отслеживает рунические флуктуации в инфо-поле. Очень тонкая настройка. Почти не взрывается.
– Он может найти того, кто это написал? – спросил Ваймс, сознательно игнорируя слово «почти».
– Найти – нет. Но я могу отследить, откуда исходил самый плотный пучок однотипных, низкорейтинговых отзывов за последние сутки. Источник… очень грязный. Много помех. Но сигнал устойчивый. Идёт из подвала одного из домов в Тенях.
По венам Ваймса разлилось забытое, горячее тепло. Наконец-то. Адрес. Дверь, которую можно вышибить. Люди. Люди, которых можно схватить за шиворот. Он вскочил на ноги с такой скоростью, что стул за ним отлетел к стене.
– Моркоу! Ангва! Шноббс, Колон! Рейд!
Тени встретили их привычной вонью и тишиной, которая в этих переулках всегда казалась тяжелее и опаснее любого крика. Отряд спустился по скользким каменным ступеням в подвал, от которого несло сыростью, гнилой капустой и чем-то ещё, гораздо хуже – застарелым человеческим отчаянием. Моркоу не стал стучать. Хлипкая дверь разлетелась в щепки от одного удара его окованного сапога.
То, что им открылось, было не логовом злого гения. Это был цех по производству горя.
В тусклом свете нескольких магических фонарей, в два ряда сидели два десятка гоблинов. Их глаза были тусклыми, пустыми, как донышки грязных бутылок. Каждый был прикован короткой цепью за ногу к ножке тяжёлого стола. Перед каждым стояло примитивное устройство, похожее на гибрид печатной машинки и семафора. С отупевшим, безразличным видом гоблины монотонно нажимали на клавиши, перепечатывая текст с грязных листков пергамента, лежавших рядом. Воздух был тяжёлым от их тихого, бессмысленного бормотания и густого запаха немытых тел.
В углу вскочил тощий человечек в грязной жилетке. Увидев Стражу, он с проворством крысы метнулся к заколоченному окну и вывалился наружу. Секундой позже снаружи послышался его сдавленный визг, короткое рычание и звук удара тела о мостовую.
Ваймс медленно прошёл вдоль рядов. Он поднял один из листков. На нём корявым почерком было выведено: «Пироги жёсткие. 1 крыса. Мясо старое. 1 крыса. Сапоги развалились. 1 крыса».
Надсмотрщика, которого Ангва держала за шкирку, как нашкодившего котёнка, втащили обратно. Он трясся и лепетал что-то бессвязное.
– Кто тебе платил? – голос Ваймса был тихим и холодным, как лезвие ножа.
– Не знаю, клянусь! – скулил жулик. – Он… он всегда в плаще, лица не видно. Приходит раз в неделю, оставляет мешок медяков и вот эти… эти бумажки с заданиями. Говорит, это… э-э… маркетинговое исследование…
Ваймс обвёл взглядом подвал. Жалкие, вонючие, забитые существа, уничтожающие чужие жизни за миску похлёбки, которой их кормил этот ублюдок. Он поймал не змею. Он нашёл лишь клочок сброшенной кожи, и вонь от него была невыносимой.
Расследование не просто зашло в тупик. Оно упёрлось в стену, построенную из человеческой подлости и гоблинского равнодушия. И эту стену нельзя было пробить тараном.
Ночью враг нанёс новый удар.
Утром Анк-Морпорк проснулся не от криков глашатаев, а от пронзительного визга домохозяек. Газета «Правда» вышла с аршинным заголовком, который Уильям де Ворд, вероятно, считал верхом журналистского остроумия: «„ЛЕТОПИСЕЦ“ ЗАТОЧИЛ НОЖИ: МЯСНОЙ КВАРТАЛ ПОД ШКВАЛОМ КРИТИКИ!».
Читая это, Ваймс поморщился. Он ненавидел каламбуры. Особенно плохие.
«Шепчущие доски» в Мясном квартале светились зловещим, голодным светом. Они были забиты новыми отзывами, написанными в уже узнаваемом, тошнотворно-педантичном стиле.
«Заведение: Лавка Джема Фиггинса. Отзыв: На разделочной доске, предназначенной для говядины, обнаружены остаточные следы свиного жира. Это является грубым нарушением межвидового кулинарного этикета. 4 крысы за проявленное неуважение к посмертию свиньи».
«Заведение: Колбасный цех „Радость Трюфло“. Отзыв: Проведённый независимый анализ показал, что знаменитые „свиные“ колбаски господина Трюфло содержат на 3.14% больше хлебного мякиша, чем предписано стандартом Гильдии №42. 2 крысы за систематический обман потребителя и оскорбление самой идеи сосиски».
Хаос начался почти мгновенно. Это был не тихий ужас разорённого сапожника. Это был громкий, сочный, мясной бунт. Домохозяйки, вооружённые кошёлками и праведным гневом, требовали у мясников сатисфакции. Мясники, чьи лица побагровели от ярости, обвиняли друг друга в саботаже. Кто-то пустил слух, что в знаменитых «Загадочных сосисках» Шнобби Шноббса вообще не осталось ничего загадочного, кроме крысиных хвостов.
К полудню воздух в Мясном квартале был густ от ругани и летающих субпродуктов. Пара констеблей, отправленных навести порядок, были забросаны свиными ушами и вернулись в участок, требуя компенсации за моральный ущерб и психологическую травму.
Ваймс вызвал к себе главу Гильдии Мясников, дородного мужчину по имени Герберт Свинина. Тот ввалился в кабинет, потный, красный и напуганный до такой степени, что от него пахло не только копчёностями, но и страхом.
– Коммандер, это… это катастрофа! – он рухнул на стул, который жалобно, почти человеческим стоном, скрипнул. – Мои люди… они же на грани! Они точат тесаки друг на друга! А эти отзывы… крысиные зубы, они же… они же почти все правда!
– Что? – Ваймс оторвался от созерцания свиного уха, медленно сползавшего по его оконному стеклу.
– Ну да! – всхлипнул Свинина. – Джем Фиггинс всегда был неряхой, он и доски для овощей с мясными путает! А Трюфло всю жизнь экономил на мясе, это все знают! Но… но это же были наши маленькие, уютные секреты! Наши, гильдейские! Это было частью традиции! А теперь об этом знает каждая собака и, что хуже, каждая жена!
Ваймс потёр переносицу, чувствуя, как под кожей начинает пульсировать головная боль.
– Меня не интересует ваша кулинарная этика, Свинина. Меня интересует, кто вытащил всё это на свет. У вас есть враги?
– Враги? – Герберт истерично хихикнул. – Коммандер, я глава Гильдии Мясников Анк-Морпорка! У меня врагов больше, чем блох у уличной собаки. Но никто бы не стал работать так. Это… это слишком чисто. Не похоже на Гильдию Пекарей, они бы просто подбросили нам дохлых крыс в фарш. Классика. А это… это как будто нас вскрыли хирургическим ножом.
Он понизил голос до заговорщического шёпота.
– Мы тут… это, между нами… наняли одного гнома. Репутационного брокера. Чтобы он… ну… почистил наш рейтинг. Накрутил фальшивых отзывов, типа «самые сочные отбивные по эту сторону Анка». Так теперь вообще ничего не разберёшь! Где атака «Летописца», а где наши неуклюжие попытки защиты… Всё смешалось!
Когда Свинина, оставив после себя лужу пота и облако паники, ушёл, Ваймс долго сидел в тишине. Он смотрел на карту. Сапожники. Мясники. Это были не случайные цели. Это были столпы. Несущие конструкции. Тот негласный договор, по которому жил город: ты не спрашиваешь, из чего сделана твоя сосиска, а мясник не спрашивает, откуда у тебя деньги на неё. Люди должны были доверять, что их хлеб – это хлеб, а их мясо – это, по большей части, мясо.
«Летописец» разрушал не репутации. Он крошил на мелкие кусочки сам клей, который с трудом удерживал этот треснувший город от полного распада.
В то самое время, как первая свиная нога описывала в воздухе элегантную дугу над Мясным кварталом, Уильям де Ворд стоял на персидском ковре в кабинете своего отца. Из высокого готического окна был виден дым и суета, но здесь, в особняке на Скун-авеню, царили тишина и густой запах полированного дерева.
– …и ты должен понять, отец, что это лишь временные трудности! – с жаром говорил Уильям, жестикулируя так, будто правил гранки будущей истории. – Это болезнь роста новой демократической парадигмы! Мы дали людям голос, и они… они учатся им пользоваться!
Лорд Руперт де Ворд, старый аристократ с лицом, высеченным из холодного гранита, не отрывался от чтения финансового отчёта.
– Уильям, – сказал он, не поднимая глаз. Голос его был сухим, как прошлогодний лист. – Я всегда считал, что твои газеты – это простительная глупость. Но эта… эта твоя «общественная чесотка»… она обрушила акции Гильдии Мясников на семь пунктов.
Он наконец поднял на сына глаза, и в них не было ничего, кроме холодной арифметики.
– Ты понимаешь, что наш семейный фонд вкладывал в них деньги? Ты не меняешь мир, мальчик. Ты просто портишь людям аппетит и методично разоряешь собственную семью.
Он снова уткнулся в отчёт, давая понять, что разговор окончен.
– Займись уже чем-нибудь полезным. Например, женись на леди Мирабель. У её отца прекрасные свинофермы. Хотя, после твоих художеств, боюсь, и они потеряют в цене.
Уильям стоял, раздавленный и униженный. Весь его идеализм, его вера в Прозрачность и Дискурс, съёжились под ледяным взглядом отца до размеров мелкой, грязной монеты. Его великое творение, его «Перо», было не даром городу. Оно было отчаянным криком о признании, который никто не хотел слышать.
Ночь опустилась на город, но не принесла покоя. Анк-Морпорк гудел, как растревоженный улей. Ваймс сидел в своём кабинете. Стол был завален бесполезными отчётами, остывшей пиццей и пустыми кофейными чашками. Он чувствовал себя абсолютно, совершенно бессильным. Не мог поймать врага, которого нельзя увидеть. Не мог остановить хаос, который нельзя подавить дубинками. Не мог защитить город, который с радостным энтузиазмом пожирал сам себя изнутри. Его ярость перегорела, оставив после себя только холодную, едкую золу фрустрации.
Он подошёл к окну. Внизу, на площади перед участком, тускло светил фонарь. В его круге света стоял констебль Посети-Бандита-Без-Штанов. Он должен был патрулировать, но вместо этого лениво ковырял в носу и болтал с продавщицей чего-то жареного на палочке, что издавало подозрительный дым.
И в этот момент вся злость Ваймса – на «Летописца», на де Ворда, на Витинари, на весь этот проклятый мир, катящийся в тартарары, – нашла свою маленькую, конкретную, осязаемую цель. Констебля Посети.
Он не думал. Он действовал.
Тихо выйдя из кабинета, он спустился не по главной лестнице, а по узкой, скрипучей чёрной, которой пользовались только уборщики и капрал Шноббс, когда ему нужно было незаметно вынести что-то из вещдоков. Он выскользнул на улицу через заднюю дверь, как вор в ночи.
Ближайшая «Шепчущая доска» висела на стене гильдии сантехников. Тускло светящаяся язва на теле города. Её тихий, неразборчивый шёпот казался зловещим. Вокруг не было ни души.
Он подошёл к ней. Он увидел в её мерцающей поверхности не инструмент демократии. Он увидел идеальное орудие. Орудие Порядка. Его Порядка.
Рука сама взяла стило, прикованное к доске тонкой цепочкой. На секунду она замерла. Внутренний коп, та его часть, что всё ещё верила в честную драку и прямой взгляд, закричала, что это неправильно. Что это предательство. Что это то самое, с чем он боролся.
Но усталость, злость и отчаяние были сильнее.
Он начал писать. Коротко. Чётко. Безжалостно. Как в рапорте.
Заведение: Городская Стража, участок на Псевдополис-Ярд.
Сотрудник: Констебль Посети-Бандита-Без-Штанов.
Отзыв: Прибытие на пост патрулирования площади зафиксировано на 3 (три) минуты позже установленного норматива. Замечен в неслужебном разговоре с гражданским лицом в течение 7 (семи) минут. Эффективность выполнения прямых обязанностей вызывает обоснованные сомнения. 3 крысы.
Ник: Бдительный_Гражданин_7.
Кнопка «Отправить» была нажата. Буквы вспыхнули и растворились в общем шёпоте доски.
Отступив на шаг, он почувствовал странное, двойственное чувство. С одной стороны – ледяное, извращённое удовлетворение. Он только что навёл порядок. Быстро. Эффективно. Без криков и угроз. Восстановил контроль.
А с другой стороны – его окатила волна омерзения к себе. Горячая и липкая, как кровь.
Он сделал то же самое, что и его враг. Нанёс удар из тени. Использовал анонимность. Превратил человека в цифру. Он посмотрел в бездну, и бездна протянула ему стило.
И он его взял.
Ваймс стоял в темноте переулка, освещённый тусклым, неживым светом «Шепчущей доски». На его лице не отражалось ничего, кроме глубокой, горькой и очень личной ненависти к самому себе.
Глава 4
Первым признаком того, что невидимая хворь города перешла из стадии раздражающей сыпи в полноценную гангрену, стал запах. Он просачивался сквозь привычный анк-морпоркский букет из речной тины, вездесущего жареного лука и застарелой безнадёжности. Этот новый аромат был тоньше, острее. Он пах пылью, поднятой с тысячелетних фолиантов, паникой, пропитавшей шерстяные мантии, и, что самое тревожное, слегка подпалённым волосом. Конкретно – волосом из бороды.
«Шепчущая доска», прикрученная к замшелым кирпичам у главных ворот Незримого Университета, гудела. Не механически, а как улей, в который сунули палку. Обычно непрошибаемые студенты, чьи нервы закалились неудачными призывами демонов и взрывами на лабораторных, теперь сбились в дрожащую толпу. Даже седовласые преподаватели, на чьей памяти были вторжения из Подземных Измерений и как минимум три апокалипсиса, отменённых по техническим причинам, пялились на светящуюся доску с тем же выражением, с каким находят скорпиона в своих носках.
Коммандер Ваймс, вырванный из участка экстренным кликом, который чуть не выбил ему пломбу, проталкивался сквозь это море остроконечных шляп. Воздух был плотным от бормотания и невысказанных проклятий. Взгляд Ваймса, скользнув через плечо какого-то долговязого мага, зацепился за первые строки. Почерк «Летописца» был узнаваем. Холодный, как клинок убийцы, точный, как часы гнома, и безжалостный, как налоговый инспектор.
«Лекция по Трансфигурации Материи. Профессор не смог превратить свинец в золото, а лишь в „очень качественный позолоченный свинец“. Несоответствие заявленной программе. 2 крысы».
Уголок рта Ваймса дёрнулся.
«Практикум по Продвинутой Пиротехнике. Демонстрационный огненный шар был на 12% менее ярким, чем указано в учебнике Гримглота (изд. 3-е, исправленное). Не впечатлило. 3 крысы».
«Курс „Введение в Демонологию“. Призванный бес оказался вежлив и не высказал ни одного богохульства. Полное разрушение атмосферы. 2 крысы».
Даже Ваймс, человек, для которого магия была лишь ещё одним способом устроить бардак, мысленно хмыкнул. Но толпе волшебников было не до смеха. Их мир, построенный на аксиомах, рунах и тысячелетних традициях, вдруг оказался под судом дилетантов. Апогеем стал отзыв, от которого у одного из младших магов задёргался глаз:
«Библиотекарь (орангутан). Искал нужный фолиант 48 секунд. Для существа с таким количеством конечностей – недопустимо медленно. 2 крысы».
– Это… это… – прошипел волшебник рядом с Ваймсом, яростно поправляя шляпу так, словно пытался вдавить её себе в череп. – Это возмутительно! Он нашёл книгу! Никто другой не смог бы её найти и за час!
– Но сорок восемь секунд, Руперт, – меланхолично возразил его коллега, глядя в пространство пустыми глазами. – Это почти минута. Понимаешь? Минута ожидания. В наш-то век.
Ваймс оставил их переваривать свою трагедию. Он продрался сквозь эту академическую агонию к тяжёлым дубовым дверям кабинета Аркканцлера. Двери, обычно открывавшиеся с неохотным скрипом, словно потревоженный дух старого библиотекаря, распахнулись перед ним с такой силой, будто их пнула невидимая, но очень злая нога.
Кабинет Наверна Чудакулли был эпицентром бури. Воздух здесь не просто пах – он трещал. Статическое электричество, сочащееся из каждой поры Аркканцлера, заставляло волосы на руках Ваймса вставать дыбом. Сам Чудакулли, похожий на разъярённого садового гнома, которому только что сообщили о повышении цен на пиво, мерил шагами ковёр. Там, где ступали его каблуки, оставались дымящиеся следы. Его посох, увенчанный тяжёлым, мутным шаром, стоял в углу и угрожающе гудел. Несколько деканов, бледных и взъерошенных, сбились в кучу у книжного шкафа, всем своим видом напоминая стадо овец, завидевших волка с дипломом по овцеводству.
– Ваймс! – рявкнул Чудакулли. Кулак врезался в стол, и несколько книг на полке подпрыгнули от ужаса. – Какого кракена здесь происходит?!
– Утречка, Аркканцлер, – устало произнёс Ваймс, делая мысленную пометку держаться подальше от посоха. – Я так понимаю, вы уже ознакомились с утренней прессой.
– Прессой?! – взвизгнул Декан Продвинутого Волшебства, человек с лицом, навеки застывшим в выражении панической атаки. – Это не пресса! Это… это репутационный геноцид! Мои волшебники… они в истерике! Профессор Румпель заперся в кабинете и отказывается выходить, потому что ему поставили одну крысу за «недостаточно загадочный вид»! Одну! Крысу! За вид!
– Он говорит, что потратил тридцать лет на культивацию этого вида, – всхлипнул другой декан, нервно теребя рукав своей мантии. – Говорит, это его лучшая работа.
– Так, Ваймс. – Чудакулли сократил дистанцию. Его глаза горели, как угли в адской кузнице. От него волнами исходил жар. – Оставим прелюдии. У нас набор абитуриентов упал на сорок процентов. За одни сутки! Сорок! Родители боятся отправлять детей в университет с рейтингом в две с половиной крысы! Они говорят, в Селачии и то лучше! В Селачии, Ваймс! Они там до сих пор поклоняются молнии и думают, что электричество – это просто её очень рассерженный призрак!
Ваймс вздохнул. Глубоко, мучительно. Он чувствовал себя единственным трезвым человеком на вечеринке, где все остальные перепутали галлюциногенные грибы с солёными орешками.
– Аркканцлер, это просто… слова. На доске. Их пишет какой-то ублюдок, которому нечем заняться.
– Слова?! – Чудакулли почти зашипел. В Ваймса ткнулся палец, с кончика которого сорвалась и с шипением погасла синяя искорка. – Слова – это то, из чего состоит магия, коммандер. Слова могут строить миры и могут стирать их с лица земли. И прямо сейчас какой-то анонимный щенок стирает с лица земли мой мир! Так что вот тебе мой ультиматум. Ты находишь эту чернильную сволочь. Быстро. Или я решу проблему сам.
Развернувшись, он подошёл к своему посоху и взял его в руку. Набалдашник вспыхнул тусклым, больным, малиновым светом.
– У меня есть очень… – он сделал паузу, словно пробуя слово на вкус, – очень большой огненный шар. Экспериментальный. И я, знаешь ли, не буду сильно беспокоиться, если он окажется «недостаточно ярким» или, гномьи зубы, «на двенадцать процентов тусклее, чем в учебнике». Я просто запущу его в сторону самой большой концентрации идиотизма в этом городе. А она сейчас, похоже, у этих твоих «Шепчущих досок». Ты меня понял?!
Вопрос был риторическим. Ваймс понял. Он понял, что у него очень, очень мало времени, прежде чем один очень могущественный и очень расстроенный волшебник прибегнет к старому доброму огненному правосудию. А когда такое случалось, отчёты потом приходилось писать месяцами. Если оставалось, чем писать.
Ночь в Анк-Морпорке – это не тишина. Это просто другая аранжировка шума. Грохот телег уступает место шарканью одиноких шагов, пьяные вопли сменяются кошачьими ариями о несправедливости мироздания, а дневной гул переходит в тихий, маслянистый шёпот реки. В кабинете Ваймса к этому хору добавлялся шелест бумаги, скрип стула и тихое, сдавленное ругательство, когда его зажигалка в очередной раз издавала безнадёжный щелчок и умирала.
Его стол был полем боя, заваленным трупами отчётов. Кривые, неровные стопки бумаги – свидетельства поражения здравого смысла. Разорение пекаря. Жалоба сапожника. «Мясные бунты», как их язвительно окрестила «Правда». А теперь – паника в Незримом Университете. Рядом с официальными документами, написанными уставным слогом, лежали распечатки отзывов с «Пера». Капитан Моркоу принёс их, держа двумя пальцами, словно дохлую крысу. Буквы на них казались ядовитыми даже на вид.
Он читал их снова и снова. И снова. Пытался найти зацепку, ниточку, что-то материальное, за что можно было бы ухватиться. Но всё рассыпалось в пыль. Это было похоже на попытку надеть наручники на туман.
Его взгляд зацепился за отдельный листок, который он держал поодаль от остальных, словно тот был заразным. Копия его собственного анонимного отзыва на констебля Посети-Бандита-Без-Штанов.
«Констебль Посети-Бандита-Без-Штанов. Прибыл на место происшествия на 3 (три) минуты позже установленного норматива. Замечен в неслужебном разговоре с гражданским лицом в течение 7 (семи) минут. Эффективность выполнения прямых обязанностей вызывает обоснованные сомнения. 3 крысы».
Костяшки пальцев впились в глаза. Кофе в кружке давно остыл и теперь пах просто грязью. Он сдвинул листки вместе. Свой. И чужие.
«Хлеб „Утренний восторг“. Присутствует незначительное отклонение от традиционной рецептуры – использована мука второго, а не высшего сорта, что влияет на послевкусие. Для неискушённого потребителя разница неощутима, но стандарт есть стандарт. 3 крысы».
«Демонстрационный огненный шар был на 12% менее ярким, чем указано в учебнике…»
И по его спине, от затылка до поясницы, пробежал холод, не имеющий ничего общего со сквозняком из окна.
Это была та же музыка. Та же, мать её, мелодия.
Бездушное перечисление фактов. Одержимость цифрами – три минуты, семь минут, двенадцать процентов. Холодное, высокомерное презрение к любой погрешности, к любому человеческому фактору. Убийственная логика, в которой малейшее отклонение от идеала приравнивалось к полному, сокрушительному провалу.
Он смотрел на свой собственный текст, на аккуратные, безжалостные слова, и ему казалось, что их написал кто-то другой. Кто-то, кого он презирал всем своим нутром. Кто-то, кто сидел глубоко внутри него самого. Внутренний коп. Та его часть, которая жаждала Порядка. Абсолютного, нечеловеческого, стерильного Порядка. Часть, которая никогда не была довольна, которая всегда видела изъян, всегда знала, что можно было сделать лучше, быстрее, эффективнее.
Он ненавидел «Летописца». И, о боги, он его понимал.
От этого понимания его затопило новой волной омерзения, ещё более горькой, чем прежде. Он не просто использовал оружие врага. Он был выкован из того же проклятого металла.
И тут его осенило. Прозрение пришло не как вспышка света, не как удар молнии. Оно пришло как медленно наползающая тень, которая вдруг обрела чёткие, пугающие очертания.
Всё это время он искал не там. Он искал лжеца. Завистника. Конкурента, который топит других с помощью клеветы. Но «Летописец» не лгал. В этом и был весь ужас. Пекарь действительно сэкономил на муке в тот день, пытаясь свести концы с концами. Мясник действительно опоздал с поставкой, потому что его телеге сломало ось. И огненный шар, чтоб его, действительно мог быть и поярче, если бы у профессора не раскалывалась голова после вчерашнего банкета.
Этот человек не врал. Он брал крошечный, микроскопический, формально правдивый факт и использовал его как стилет, нанося удар точно в сердце Репутации. Он не искажал правду. Он её дистиллировал до состояния чистого яда.
Это была не работа мстительного торговца. Это был почерк фанатика. Перфекциониста. Кого-то, кто был сломлен системой стандартов и теперь использовал эту же систему, чтобы сломать весь город. Кого-то, кто верил в идеал настолько сильно, что готов был уничтожить всё, что ему не соответствует.
