Текст книги "Анк-Морпорк: Перо Острее Меча (СИ)"
Автор книги: Sergey Smirnov
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
Глава 6
Тишина в кабинете Ваймса была неправильной. Весомой. Она давила на плечи, забивалась в уши и пахла остывшим провалом – кислой смесью дешёвых гравёрских чернил и старой, бесполезной бумаги. Коммандер сидел за столом, глядя в никуда. Перед ним лежала стопка отчётов по делу, которого, по сути, не было. Дело о старческом упрямстве и клейстере. Дело о саботаже, настолько же жалком, насколько и очевидном. Чувствовал себя идиотом. Таким, который потратил неделю, увлечённо гоняясь за улиткой, пока за его спиной тигр молча перегрызал горло всему стаду.
Скрипнула дверь. Легонько, почти неслышно. Это была Ангва. Она двигалась с той волчьей грацией, что всегда казалась в этом громыхающем, неуклюжем здании чем-то инородным, чем-то из другого, более древнего мира. Она не тратила слов. Приветствия или сочувствие – всё это было бы сейчас фальшивым. Тень скользнула по пыльным половицам, когда она пересекла комнату. На стопку бесполезных бумаг лёг свежий, ещё тёплый от питающих рун листок, сорванный прямо с «Шепчущей доски».
Затем она отошла к окну. Молча. Давая ему пространство, которое ощущалось сейчас как вакуум.
Взгляд Ваймса скользнул с неё на бумагу. Шрифт был до тошноты знаком. Безупречный, холодный, безэмоциональный. Почерк «Летописца». Но на этот раз мишенью был не пекарь, не мясник и не волшебник.
ЗАВЕДЕНИЕ: Городская Стража Анк-Морпорка.
ОТЗЫВ: Сообщил о краже кошелька у дома №17 по улице Пронырливых Псов. Констебль Посети прибыл в течение нормативного времени, был очень вежлив и потратил 45 минут на составление подробного протокола. За это время вор, вероятно, успел не только потратить деньги, но и основать собственную небольшую гильдию в Доках. Уровень клиентского сервиса – 5/5. Эффективность – 1/5. Итог: 2 крысы.
Под столом пальцы Ваймса сжались в кулак с такой силой, что хрустнули суставы. Крысиные зубы… Это была правда. Каждое проклятое слово – абсолютная, убийственная правда. Посети был именно таким. Дотошным, вежливым и феноменально, нечеловечески медлительным.
И тут с улицы донёсся звук. Звук, который заставил его вздрогнуть.
КЛАНК.
Громкий, механический, неотвратимый. Так звучал «Крысометр», когда одна из его светящихся тусклым магическим светом механических крыс с лязгом падала в свою тёмную нору. Рейтинг Стражи только что упал. В реальном времени. На глазах у всего города.
Ваймс поднялся, ноги – чужие, ватные. Подошёл к окну, рядом с Ангвой. Она не смотрела на него, её взгляд был прикован к улице. Там, перед участком, уже собиралась толпа. Небольшая. Не агрессивная. Хуже. Просто любопытная. Горожане пялились на «Шепчущую доску» как на бесплатный кукольный театр. На публичную порку. На его глазах руны на доске замерцали, рассыпались и сложились в новый текст.
ОТЗЫВ: Обратился к сержанту Колону с жалобой на шум. Сержант выслушал меня, но оставил на моей копии заявления жирное пятно от пирога. Документ пришлось переписывать. Негигиенично. 3 крысы.
КЛАНК.
Ещё одна крыса погасла. Толпа тихонько загудела. Кто-то хихикнул. Звук был тонкий, как укол иглой.
ОТЗЫВ: Капрал Моркоу оштрафовал меня за неправильную парковку осла. Он был безупречно вежлив, процитировал три параграфа из городского уложения и даже пожелал хорошего дня. Ощущение, будто тебя ограбил аристократ. Слишком вежливо для стражника. Подозрительно. 2 крысы.
КЛАНК.
ОТЗЫВ: Был свидетелем погони. Тролль из Стражи (Детрит, кажется?) бежал за карманником. Преступник ушёл, но тролль снёс лоток с капустой г-на Подрежь-себя-без-ножа Достабля. Отличный таран, плохой полицейский. 2 крысы.
КЛАНК.
Ваймс оцепеневши смотрел, как последняя, пятая крыса на циферблате «Крысометра» дёрнулась, замерла на мгновение и с финальным, унизительным грохотом рухнула во тьму. Осталась одна. Одна-единственная, тускло светящаяся крыса, похожая на больной зуб. Рейтинг Городской Стражи Анк-Морпорка. Его Стражи. Официально сравнялся с рейтингом самой захудалой забегаловки в Тенях и был, вероятно, ниже, чем у половины рецидивистов, которых они арестовывали.
Толпа не злорадствовала. Никто не выкрикивал оскорблений. Они просто смотрели, пожимали плечами и лениво расходились, обсуждая новое развлечение. И это было хуже ненависти. Это было безразличие. Их перестали бояться. Их перестали даже ненавидеть. Над ними теперь просто посмеивались.
Ваймс резко отвернулся от окна. Желваки на его челюстях ходили так, что, казалось, могли перемолоть гравий. Кровь стучала в висках – медленно, тяжело, в такт унизительному грохоту «Крысометра». Это была холодная, бессильная ярость человека, который привык бить, а ему не оставили ничего, что можно было бы ударить. Он хотел найти виновного. Хотел схватить его за горло, прижать к влажной кирпичной стене и выбить из него всю эту чернильную правду до последнего слова. Но он не мог арестовать общественное мнение. Не мог надеть наручники на шёпот толпы.
И самое отвратительное, самое мерзкое было в том, что он злился не только на «Летописца». Он злился на Колона за его проклятые пироги, на Посети за его черепашью медлительность, на Моркоу за его идиотскую, невыносимую порядочность. Он злился на них всех, потому что в самой грязной, самой честной части своей души, которую он называл «внутренним копом», он знал: всё написанное – правда. Его Порядок, который он годами строил из грязи, пота и неохотного героизма, оказался неидеален. И этот ублюдок с пером выставил каждую трещину, каждую червоточину на всеобщее обозрение.
Последствия не заставили себя ждать. Они просочились сквозь стены участка, как речная вода сквозь прохудившуюся дамбу. Мир за окнами изменился за какой-то час. Ваймс видел, как Хитрый Мо, легендарный вор-рецидивист, которого они безуспешно пытались упрятать за решётку последние лет пять, лениво прошёл мимо участка. Увидев капрала Ноббса, Мо отдал ему преувеличенно-вежливую честь и нагло подмигнул. Ноббс, надо отдать ему должное, инстинктивно потянулся к дубинке, но Мо уже растворился в толпе, оставив за собой шлейф презрительной, весёлой уверенности. Авторитет Стражи. Этот невидимый, но жизненно важный мускул Порядка. Он атрофировался. Сдулся. Испарился, как лужа в неожиданно жаркий день.
В этот момент в кабинет без стука вошёл Драмкнотт. Клерк Патриция двигался с эффективностью хорошо смазанного механизма, который не тратит ни калории лишней энергии. На его лице не было эмоций, только функция. Он молча положил на стол Ваймса маленький, идеально сложенный листок дорогой кремовой бумаги. На листке, знакомым паучьим почерком, была выведена одна-единственная буква:
«В».
Ваймсу не нужны были дальнейшие объяснения. Его вызывали.
Путь до Дворца превратился в прогулку позора. Каждый взгляд, брошенный на него прохожими, ощущался как тычок пальцем. Он чувствовал на себе эту отвратительную, липкую смесь жалости, любопытства и лёгкой насмешки. Он был главой посмешища. Командором армии клоунов с одной дохлой крысой на знамени.
На полпути по длинному, гулкому коридору Дворца, где каждый его шаг отдавался эхом, он заметил у высокого стрельчатого окна знакомую фигуру. Уильям де Ворд. Издатель «Правды» стоял, прислонившись лбом к холодному, запотевшему стеклу, и смотрел на город. Он не выглядел как визионер или реформатор. Он выглядел как человек, который сперва поджёг собственный дом, а теперь удивлялся, почему в нём так жарко. В руках он нервно теребил письмо с деревенской почтовой маркой. Их взгляды на секунду встретились поверх пустого, холодного пространства. Ваймс увидел в глазах издателя не высокомерие идеалиста, а то же самое, что чувствовал сам: тупую, оглушённую растерянность человека, который выпустил на волю зверя и теперь беспомощно смотрит, как тот пожирает его самого. Де Ворд отвёл глаза первым. Этого было достаточно.
Овальный Кабинет был таким же, как и всегда. Тихим, стерильным, холодным. Тишина здесь была иной, чем в его кабинете. Она не давила. Она вскрывала. Лорд Витинари сидел за своим безупречно пустым столом, кончики его пальцев были соединены в привычный шпиль. Он поднял глаза, когда Ваймс вошёл.
– Итак, коммандер, – голос Патриция был ровным и тихим, как шелест страниц в пустой библиотеке. – Ваш рейтинг… претерпел некоторые флуктуации.
Ваймс сглотнул. Слюна показалась густой, как клейстер. Говорить в этом кабинете было всё равно что кричать в склепе.
– Можно и так сказать, – выдавил он. Слова прозвучали глухо и неуместно.
– Любопытно, – продолжил Витинари, слегка наклонив голову. Движение было едва заметным, как у хищной птицы, изучающей добычу. – Атаки на пекарей и волшебников были направлены на подрыв доверия к институтам. К ремеслу. К магии. Но атака на вас… она подрывает саму концепцию Порядка. Вы не находите?
Ваймс чувствовал себя быком на льду. Любое резкое движение, любое неосторожное слово – и он рухнет.
– Я ищу человека, милорд. Не концепцию.
Витинари позволил этой фразе повиснуть в морозном воздухе. Он расцепил пальцы и медленно провёл одним по гладкой, как лёд, поверхности стола.
– А он, похоже, сражается не с человеком. Он ведёт войну. Информационную. – Патриций сделал долгую, выверенную паузу, глядя прямо в глаза Ваймсу. Взгляд у него был как у хирурга перед сложной операцией – холодный, отстранённый, всепроникающий. – И пока, коммандер… вы её проигрываете.
Ваймс молчал. Сказать было нечего. Любой ответ был бы оправданием.
– Скажите, – Витинари снова соединил пальцы, – как долго вы намерены… – ещё одна микроскопическая, но убийственная пауза, – …терпеть это положение?
Это не было вопросом. Это не было приказом. Это была констатация факта. Угроза, не высказанная прямо, была страшнее любого ультиматума. Ваймс вышел из кабинета, не найдя ответа. Он даже не помнил, как попрощался. Холодный воздух коридора не принёс облегчения. Он чувствовал себя так, словно его только что взвесили, измерили и признали негодным. И если он не справится, Витинари найдёт того, кто справится. Без шума, без сантиментов. Просто заменит сломанный инструмент.
Обратный путь был ещё хуже. Если по дороге во Дворец он чувствовал на себе взгляды любопытных, то теперь ему казалось, что город его просто не замечает. Он больше не был ни грозным командором, ни даже посмешищем. Он стал пустым местом. Когда он, наконец, добрался до участка, даже привычный скрип входной двери показался ему исполненным жалости.
Провал расследования. Публичное унижение. Завуалированная «чёрная метка» от единственного человека в городе, которого он по-настоящему боялся.
Машинально он добрёл до столовой. Там всегда пахло чем-то подгоревшим, застарелым жиром и тихим отчаянием. Он налил себе в щербатую кружку чёрную жидкость, которую здесь называли кофе. Она была пережжённой, горькой и обжигающе горячей. Единственное, что казалось сейчас настоящим в этом мире бумажных репутаций и цифровых крыс.
За столом в углу сидели сержант Колон и капрал Ноббс. Колон, с видом признанного эксперта, объяснял Ноббсу тонкости поедания мясного пирога.
– Понимаешь, Нобби, вся соль в том, чтобы начать с самого твёрдого края. Так ты даёшь начинке время… ну… подготовиться. Собраться с духом.
Ноббс слушал с таким видом, будто Колон открывал ему тайны мироздания, и одновременно пытался незаметно выковырять что-то из-под ногтя.
Ваймс с грохотом опустился на стул за их столом. Внезапный приступ отчаяния, острого, как зубная боль, заставил его сделать то, чего он никогда бы не сделал в здравом уме. Он вывалил на липкую поверхность стола распечатки отзывов «Летописца» – и про Стражу, и про несчастного пекаря.
– Объясни мне эту чертовщину, Фред. А? Просто объясни. Ты – простой человек. Ты должен понимать этот бред.
Ноббс тут же оживился, его маленькие глазки забегали.
– А в этом есть деньги, сэр? Можно как-то… ну… монетизировать? Типа, мы им хороший отзыв, а они нам…
– Заткнись, Нобби, – оборвал его Колон, даже не отрываясь от своего пирога. Он взял один из листков жирными пальцами и начал читать, сосредоточенно хмурясь. Он не анализировал улики. Он не искал зацепки. Он читал так, как читает меню в новой таверне – с чувством, с толком, с расстановкой. Он ощущал написанное.
Ваймс смотрел на него без всякой надежды. Просто говорил с кем-то, кто не был ни перепуганным идеалистом, ни холодным манипулятором.
Колон дочитал отзыв про Стражу, хмыкнул, отложил его и взял тот, что касался пекарни. Его брови сошлись на переносице. Он перечитал пару строк, пожевал, проглотил и ткнул в бумагу пальцем, который оставлял на ней полупрозрачный жирный след.
– Ну, тут всё ясно, Сэм.
Ваймс устало потёр переносицу.
– Да неужели, Фред? И что же тут ясного?
– Конечно, – Колон говорил с непоколебимой уверенностью человека, рассуждающего о предмете, в котором он разбирается лучше всех на свете. – Послушай, как он пишет. «Корочка была чрезмерно жёсткой, что свидетельствует о нарушении температурного режима».
Он сделал паузу, чтобы Ваймс оценил глубину мысли.
– Э-э… не так говорят, когда тебе просто пирог не понравился. Когда мне пирог не нравится, я говорю: «Жёсткий, зараза». Или «Начинка какая-то подозрительная». А так… – он снова ткнул пальцем в текст, – …так говорит человек, который хочет, чтобы все думали, будто он разбирается в пирогах лучше самого пекаря. Это ж личное, Сэм. Понимаешь? Это не просто жалоба. Это… унижение. Так жалуется человек, у которого этот пекарь, к примеру, жену увёл. Или… – Колон на секунду задумался, припоминая вселенские обиды, – …или выиграл первый приз за лучший пирог на Ярмарке Толстяков, а он был только вторым!
Ваймс замер. Кружка с кофе застыла на полпути ко рту.
Мысль. Простая, нелепая, идиотская мысль, высказанная человеком, чей мыслительный процесс обычно не заходил дальше выбора между сосиской и пирогом, ударила его по голове с силой дубинки тролля.
Он искал системного врага. Террориста. Анархиста. Философа с бомбой. Он гонялся за призраком, за концепцией, за безликим гением, который вёл войну с городом.
А что, если Колон прав? Что, если всё это время он искал не того? Не того, кто ненавидит систему… а того, кого система сломала? Того, кто проиграл. Не гения. А просто очень, очень, очень обиженного человека с доступом к новому, смертоносному оружию.
Впервые за много проклятых дней в глазах коммандера Сэмюэля Ваймса появилось не отчаяние, не бессильный гнев и не тупая усталость. В них появился холодный, острый, как осколок стекла, блеск охотничьего азарта.
Он нашёл след.
Глава 7
Утро в Овальном кабинете выдалось злое.
Не привычная анк-морпоркская муть, не серая взвесь, обещающая обычный день взяток и мелкого насилия, а резкое, безжалостное утро. Солнце пронзало высокие окна косыми копьями света, и в этих лучах каждая пылинка, танцующая в воздухе, казалась крошечным, персональным обвинением.
Сэм Ваймс стоял в центре этого светового столпа, и что-то в нём изменилось. Впервые за долгие, выматывающие недели он не выглядел как человек, которого только что вытащили из-под обломков рухнувшего здания. Его спина была почти прямой. Глаза, хоть и утопали в привычных фиолетовых впадинах, горели сухим, лихорадочным огнём. Он не просил. Не докладывал. Он выдвигал ультиматум самой реальности, и лорд Витинари был её ближайшим представителем.
– Я искал не там, – голос Ваймса был как скрежет ржавого железа по камню, без всяких предисловий. – Всё это проклятое время. Я гонялся за философами с бомбами. За анархистами. За теми, кто хочет всё сломать. Чушь. Полная чушь собачья.
Он умолк, втягивая воздух.
– Я должен искать того, кого сломали.
Лорд Витинари не поднял глаз от бумаг, изучаемых с таким пристальным вниманием, словно это была единственная интересная вещь во всей вселенной. Его перо продолжало царапать пергамент. Звук был тонким, методичным, раздражающим.
– Любопытная семантическая инверсия, коммандер. Продолжайте.
– Мне нужны архивы, – Ваймс шагнул вперёд, нарушая невидимую границу, очерченную ковром и приличиями. Движение вышло резким, хищным. – Всех Гильдий. За последние… да, лет за десять. Мне нужны не те, кого поймали с поличным. Не воры и не убийцы. Мне нужны те, кого вышвырнули за… за мелочь. За «несоответствие стандарту». За то, что их работа была идеальна на девяносто девять и девять десятых процента, а не на все сто. Я ищу…
Он запнулся, пытаясь облечь кипящую в черепе догадку в слова, которые не звучали бы как бред сумасшедшего.
Витинари перестал писать. Он медленно, с ритуальной точностью, обмакнул кончик пера в чернильницу, а затем прикоснулся им к промокашке. На серой бумаге осталась одна-единственная, идеально круглая клякса. Затем он поднял глаза. Его взгляд был холоднее и чище льда на реке Анк в мёртвую зиму, и в нём не было ничего, кроме чистого, беспримесного интеллекта.
– Вы ищете человека, для которого слово «почти» является синонимом слова «ничто». Я вас правильно понял, коммандер?
Ваймс осёкся. Воздух вышел из его лёгких с тихим свистом. Точность формулировки одновременно сбила его с толку и придала уверенности. Патриций не просто слушал. Он понял. Может быть, понял даже раньше, чем сам Ваймс договорил.
– Да, – выдохнул он, и в голосе прозвучало нечто похожее на благоговение перед этой безжалостной ясностью. – Да. Именно его.
Витинари несколько секунд смотрел на Ваймса, и в уголках его тонких губ промелькнула тень чего-то, что у менее опасного человека сошло бы за усмешку.
– Ваше рвение похвально, коммандер. Нечасто в этом кабинете наблюдаешь такой… энтузиазм. Хорошо. Драмкнотт подготовит для вас соответствующее распоряжение. Вы получите доступ в Центральный Городской Архив.
Он снова взялся за перо. Аудиенция была окончена.
– Надеюсь, вы любите бумажную работу, коммандер, – добавил он, уже погружаясь в свои документы. – Говорят, она облагораживает. Хотя, глядя на большинство наших чиновников, в этом можно усомниться.
Центральный Городской Архив не был просто зданием. Это был организм. Древний, медленный, дышащий пылью организм, чьими внутренностями были бесконечные ряды стеллажей, а кровью – выцветшие чернила на хрупком, как крылья мотылька, пергаменте.
Здесь пахло.
Пахло не просто пылью – это было бы слишком примитивно. Это был сложный, многослойный аромат, который оседал в лёгких и на языке. Он состоял из запаха сухой, рассыпающейся в труху бумаги, кисловатого духа старого клея и, самое главное, чего-то ещё – тонкого, почти неосязаемого запаха спрессованного времени, забытых жизней и тысяч маленьких, аккуратно заархивированных трагедий.
Ваймс вдохнул этот воздух и почувствовал, как его утренний, почти маниакальный энтузиазм сдувается, как проколотый свиной пузырь.
Их встретил главный архивариус, мистер Фолдэр. Он и сам выглядел так, будто его только что сняли с полки: сухой, тонкий, в одежде неопределённого серого цвета, идеально совпадающего с оттенком пыли на верхних стеллажах. У него были очки в тонкой оправе и выражение лица, говорившее, что лучший в мире звук – это тишина, а худший – шаги посетителей. Он был не хранителем. Он был первосвященником культа забвения.
– Распоряжение от Патриция, – Ваймс протянул ему бумагу, стараясь не нарушить местную экосистему резкими движениями.
Мистер Фолдэр взял документ двумя пальцами, словно тот был заразен. Он читал его так долго, что Ваймс успел мысленно выкурить целую сигару и начать вторую.
– Форма тридцать восемь-бэ, – наконец произнёс он, не глядя на них, его голос был сухим шелестом. – Запрос на ознакомление с делами об отлучении от ремесла, категория: незначительные дисциплинарные нарушения. Заполните в трёх экземплярах. Перо вон там. Не капать.
Констебль Моркоу, невозмутимый, как скала, на которой разбиваются волны идиотизма, взял три огромных листа и принялся их заполнять с той же сосредоточенностью, с какой он писал бы рапорт о конце света. Утро сменилось полуднем, а затем начало клониться к вечеру, слившись в один бесконечный, серый день. День бюрократической войны с мистером Фолдэром, который находил ошибки в заполнении («Здесь нужно указать не только имя, но и все известные прозвища, согласно циркуляру номер семь от года Празднования Тысячелетия»), и утомительного перебирания папок.
Дела, дела, дела. Сотни папок, похожих друг на друга, как две капли грязной воды. Булочник, изгнанный за «недостаточную воздушность круассана». Каменщик, чья стена имела отклонение в одну сотую дюйма от идеального отвеса. Портной, чей шов был признан «эстетически неудовлетворительным». К вечеру у Ваймса онемели пальцы, а в голове гудело от серой, монотонной карусели чужих неудач. В каждой папке – маленькая, высохшая, как осенний лист, трагедия.
– Это всё не то, – бормотал Ваймс, протирая уставшие глаза, под веками скрипел песок. – Здесь… здесь просто обида. Зависть. Мелочность. А я ищу… я ищу одержимость.
Моркоу молча принёс очередную стопку. Он был неутомим. Его спокойствие действовало Ваймсу на нервы, но в то же время не давало окончательно утонуть в этом бумажном болоте.
И тут Ваймс увидел её.
Она лежала почти на самом дне стопки, и она была другой. Тонкая папка из тёмно-синего картона, не серого или коричневого. С едва заметным тиснением: скрещённые молоточки и циферблат. Гильдия Часовщиков, Хронометристов и Изготовителей Устройств для Измерения Времени. На папке было выведено одно имя: Алистер Мамп.
Руки Ваймса действовали будто сами по себе. Он открыл папку. Внутри был всего один лист пергамента. Протокол изгнания. Он был написан сухим, безэмоциональным, каллиграфическим почерком, где каждая буква была произведением искусства и одновременно приговором.
Ваймс начал читать, и слова впивались в его мозг, как ледяные иглы.
«…по результатам аттестации изделия «Хронометр „Совершенство“», представленного мастером Алистером Мампом, комиссия отмечает следующее: при всей внешней безупречности изделия, его высочайшей сложности и эстетической ценности, следует отметить наличие микроскопической погрешности в годовом цикле, составляющей 0.001 секунды. Данное отклонение, хоть и неразличимое для непрофессионала и находящееся в пределах допустимого для изделий низшего класса, является недопустимым нарушением Стандарта Абсолютной Точности для мастера высшей категории. Вердикт: отлучение от Гильдии. Репутация: аннулирована».
Ваймс замер. Сердце сделало один тяжёлый, глухой удар. Он перечитал фразу ещё раз. И ещё. При всей внешней безупречности… Где он это видел? Точно. В отзыве на пекарню старого Граймса. Следует отметить… А это – из жалобы на Гильдию Мясников. Формулировки. Холодные, безжалостные, убийственно точные. Это был не просто похожий язык. Это был скелет, на который «Летописец» наращивал мясо каждой своей атаки. Это была ДНК его ненависти. Это был он.
Ваймс медленно закрыл папку. Тишина архива больше не казалась гнетущей. Теперь в ней звенело.
Он нашёл его.
Поздняя ночь. Кабинет Ваймса был островом тусклого света в океане спящего города. За окном Анк-Морпорк жил своей обычной жизнью: где-то вдалеке кричали, что-то с грохотом упало, проскрипела телега ночного золотаря. Обычные звуки. Но Ваймс их не слышал.
Он сидел за своим столом, и перед ним лежала тонкая синяя папка. Он должен был чувствовать триумф. Азарт охотника, загнавшего зверя. Вместо этого он чувствовал тяжесть, будто проглотил свинцовую гирьку.
Он посмотрел на Моркоу, который стоял у двери, прямой и невозмутимый, как часть дверного косяка.
– Моркоу. Мне нужно, чтобы ты кое-что выяснил. Неофициально. Этот Мамп… он жил на улице Точных Механизмов. Поспрашивай там. У старых торговцев, в пивных. Что за человек. Что с ним стало. Меня интересует всё, что было в тот год. Понял?
– Да, сэр, – кивнул Моркоу.
– И не светись. Просто слушай. Ты это умеешь.
Моркоу ушёл, бесшумно прикрыв за собой дверь. Ваймс остался наедине с папкой и его мыслями. Охота почти закончилась, но что-то было не так. Что-то мешало ему просто отдать приказ об аресте. Он чувствовал себя так, будто прочитал последнюю страницу в детективном романе и понял, что всё это время сочувствовал не тому персонажу.
Пока Ваймс ждал, в редакции «Правды» кипела работа иного рода. Уильям де Ворд, бледный, с красными от бессонницы глазами, стоял у большой грифельной доски. Он собрал фокус-группу. В неё входили тролль по имени Крепыш, гном Бьорн Железнобород и мистер Кривс из Гильдии Попрошаек, который согласился участвовать за тарелку горячего супа и обещание, что его не будут оценивать.
– Итак, господа, смотрите! – Уильям с энтузиазмом чертил на доске сложные схемы, от которых у нормального человека заболели бы глаза. – Я разработал многоуровневую систему верификации! Если отзыв оставлен пользователем, который зарегистрирован менее недели, его вес автоматически…
– Простите, – перебил его мистер Кривс, деликатно промокая губы салфеткой. – А что такое «вес»? Это как в фунтах?
– Нет-нет, это… это его влияние на итоговый рейтинг! – Уильям слегка запнулся. – И вот ещё! Если в отзыве содержится более двух грамматических ошибок, его вес снижается на пятнадцать процентов! Гениально, не так ли?
Тролль Крепыш задумчиво почесал свой каменистый подбородок, издав звук, похожий на скрип сдвигающихся тектонических плит.
– А если я хочу сказать, что камень, который я купил, хороший, но пишу «камень харошый», то, э-э… моё мнение уже не такое важное?
– Ну, э-э… технически, да, но…
– А по-моему, это всё ерунда! – вмешался гном Бьорн, стукнув кулаком по столу так, что подпрыгнули ложки. – Главное – чтобы крысы были нарисованы правильно! У той, что на доске, хвост слишком короткий! Это оскорбляет мои гномьи эстетические чувства! И уши! Уши-то должны быть круглее!
Уильям де Ворд уронил мелок. Он смотрел на свою фокус-группу, и на его лице было написано отчаяние человека, который пытался объяснить теорию струн трём говорящим кирпичам. Он пытался починить механизм, не понимая, что проблема была не в шестерёнках.
Моркоу вернулся через два часа. Он вошёл тихо, как всегда.
– Ну? – спросил Ваймс, не поднимая головы от папки.
– Я поговорил с владельцем таверны «Зубчатое колесо», сэр. Он хорошо помнит Мампа. Говорит, был гений. Тихий, замкнутый. Жил своей работой.
– Это я и так знаю, – пробормотал Ваймс. – Что ещё?
Моркоу помолчал секунду. Его молчание всегда было весомым.
– В тот год, сэр… когда он делал тот хронометр… его жена была больна. Лёгочная хворь. Она угасала. Медленно. Мамп почти не спал. Разрывался между мастерской и её постелью. Хозяин таверны говорит, он видел, как у Мампа дрожали руки, когда тот держал кружку с пивом. Но он был слишком горд. Он не просил у Гильдии ни отсрочки, ни помощи. Никому не говорил. Наверное, считал это… слабостью.
Голова Ваймса медленно поднялась. Новость не прогремела, как гром. Она вошла в него тихо, как игла под ребро.
Дрожали руки.
Он вдруг вспомнил. Не этот случай, другой. Давний, почти забытый, засунутый в самый тёмный угол памяти. Запах лака и часового масла в маленькой лавке старого часовщика. И взгляд этого старика – растерянный, униженный, – когда молодой, полный праведного гнева констебль Ваймс обвинил его в краже. Обвинения потом развалились, но было поздно. Репутация была уничтожена.
Ваймс посмотрел на свои ладони. Чужие.
Удовлетворение от раскрытия дела окончательно испарилось, оставив после себя горький, медный привкус. Привкус чужой беды и собственной давней вины.
Он искал монстра. А нашёл человека, которому система не оставила допуска на то, чтобы быть человеком.
И как, во имя всех богов и демонов, вершить правосудие над тем, кому ты так отчаянно сочувствуешь?
Переулок в Тенях был узким и грязным даже по анк-морпоркским стандартам. Он вонял сыростью, отчаянием и чем-то кислым, что лучше было не идентифицировать. Здесь, зажатая между рухнувшим складом и домом сомнительных развлечений, стояла старая, покосившаяся часовая мастерская. Окна были тёмные, на двери висел ржавый замок, который, казалось, держался на честном слове и многолетней грязи.
– Он здесь, – прошептала Ангва. Её ноздри трепетали. – Я чувствую.
– Что именно? – спросил Ваймс, его голос был тихим.
– Запах… чистоты. Полировочной пасты. И… – она нахмурилась, прислушиваясь к чему-то за гранью человеческого восприятия. – Холодной, очень старой ярости.
Сержант Детрит не стал возиться с замком. Он просто упёрся плечом в дверь. Дерево протестующе затрещало, и дверь сорвалась с петель. Замок жалобно звякнул и упал в грязь.
Они вошли внутрь. И остановились, поражённые.
Ваймс ожидал увидеть логово безумца: хаос, беспорядок, стены, исписанные планами мести. Но то, что он увидел, было полной, пугающей противоположностью.
Мастерская была идеально, шокирующе чистой. На полу не было ни пылинки. Инструменты на верстаке – крошечные отвёртки, пинцеты, лупы – были разложены с хирургической точностью, отсортированные по размеру. Это было не убежище. Это было святилище. Алтарь Порядка.
На стенах висели не карты города, а каллиграфически выведенные цитаты. «Время – самый честный судья». «Истина не терпит погрешностей». «Совершенство – это не цель, а единственно возможный стандарт».
– Крысиные зубы… – прошептал Ваймс.
Он подошёл к верстаку. Рядом с идеально чистым набором инструментов стояла остывшая чашка чая. А рядом с ней – открытая папка. Не гильдейская. Обычная, канцелярская.
Ваймс заглянул внутрь.
Это было досье. Детальное, дотошное, маниакально подробное досье на Уильяма де Ворда. Его привычки, его распорядок дня, его финансовое состояние. И его прошлое.
Сверху лежала вырезка из «Анк-Морпоркской Правды» десятилетней давности. Пожелтевшая, но аккуратно разглаженная. Заголовок гласил: «КОРРУПЦИЯ В ГИЛЬДИИ АЛХИМИКОВ: КАК ОДИН ЖУРНАЛИСТ РАСКРЫЛ ЗАГОВОР». Та самая статья. Первая. Скандальная. Та, что сделала Уильяму имя.
Алистера Мампа в мастерской не было.
Ваймс почувствовал, как по спине пробежала тонкая струйка холода, не имеющая ничего общего с сыростью переулка. Он всё понял. С леденящей, запоздалой ясностью.
Алистер не скрывался. Он не бежал. Он пошёл в наступление.
Всё, что было до этого – разорение пекарей, атаки на Гильдии, даже удар по Страже – всё это было лишь прелюдией. Увертюрой. Настройкой инструментов перед главным концертом.
Настоящая цель всегда была одна.
И финальный, самый точный, самый безжалостный удар «Летописца» будет нанесён не по городу, а лично по создателю «Пера».
Ваймс посмотрел в тёмное окно, на далёкие огни города.
И понял, что снова опоздал.
