Текст книги "Реставратор (СИ)"

Автор книги: Sergey Smirnov

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Рядом с «Прометеем» лежала другая папка. Тоньше, без тиснения. Просто «Нейтрализатор. Протокол безопасности».

В ней описывался почти идентичный состав, но с одним изменённым компонентом. В отчёте говорилось, что это соединение разрабатывалось как антидот на случай непредвиденной реакции. Но оказалось нестабильным. И опасным.

Внизу страницы, красной ручкой, была приписка, сделанная нервным, рваным почерком Корта: «ВНИМАНИЕ: При контакте со здоровым организмом вызывает неконтролируемый цитокиновый шторм и быструю остановку сердца. Смертельно».

Глеба прошиб холодный пот. Он сунул руку во внутренний карман плаща. Пальцы нащупали сложенный вчетверо лист – ксерокопию того самого документа, что дала ему Елена. Тот самый «компромат». Анализ яда.

Он вытащил его. Бумага была тёплой от его тела. Он положил лист на стол рядом с распечаткой Корта.

Две формулы. Два рецепта смерти. Они были почти идентичны. Почти.

Глеб наклонился ниже, его дыхание туманило холодную сталь стола. Он снова перевёл взгляд с протокола Корта на анализ Елены. Нестабильный компонент. Устойчивый изотоп. Добавленная молекулярная «скоба» для стабилизации… Детали сложились в единую, чудовищную картину.

Она не просто нашла или украла рецепт яда.

Она его улучшила.

Она взяла сырой, нестабильный протокол безопасности Корта, его побочный продукт, его страх неудачи, и превратила его в совершенное, надёжное оружие. Это было не просто убийство. Это было интеллектуальное унижение. Она посмотрела на работу всей его жизни и, усмехнувшись, сказала: «Неплохо. Но я могу сделать это лучше».

Это объясняло всё. Её холодное спокойствие. Её ядовитый сарказм. Её уверенность. Она не просто дала ему компромат. Она вручила ему своё авторское свидетельство на убийство, зная, что он, дилетант, никогда не поймёт разницы. Она наслаждалась своим превосходством.

Глеб выпрямился. Он стоял посреди ледяной, гудящей тишины лаборатории, и мир сузился до двух листов бумаги. На одном – лихорадочная работа гения-безумца. На другом – холодная, перфекционистская правка его ученицы-убийцы.

Он пришёл сюда, сомневаясь во всём. Теперь у него в руках была ужасающая, абсолютная определённость.

Его рука разжалась. Зажигалка Zippo, его верный спутник в бессонных ночах, выскользнула из ослабевших пальцев.

Клац.

Звук падения металла о полированную сталь был осколочным, чужеродным в этой стерильной тиши.

Глеб даже не шелохнулся, чтобы её поднять. Он просто смотрел на герметичную дверь, за которой остался старый, понятный мир.

И тут пришла ледяная ясность: за этой дверью, в темноте пыльного архива, за ним уже, скорее всего, наблюдают. И наблюдают не в первый раз. В углу, над дверным проёмом, он заметил крошечный, почти невидимый чёрный глазок камеры. Он был там всё время. И он не сомневался, что он пишет.

ГЛАВА 8: Тени Хранителей

Клац.

Звук был тонким, как трещина на стекле. Чужеродный в этой бетонной утробе, где единственным законом была выверенная тишина. Металл о полированную сталь. Глеб не шелохнулся, чтобы поднять свою Zippo. Он просто смотрел на герметичный шлюз, за которым остался старый, понятный мир. Мир, где убивали из-за денег или ревности, где правила были уродливы, но они были.

Здесь правил не было.

Здесь были только физика, химия и холодный, безжалостный расчет.

Его взгляд метнулся вверх, в угол, где стеновая панель встречалась с потолком. Крошечный, почти невидимый зрачок камеры. Он был там всё время. Смотрел. Впитывал. Записывал. Глеб был уверен, что пишет до сих пор.

Он сглотнул вязкую слюну и заставил себя наклониться. Позвонки хрустнули в знак протеста. Пальцы, непослушные и чужие, сомкнулись на гладком корпусе зажигалки. Он сунул её в карман плаща, не чувствуя привычной тяжести. Не оглядываясь, шагнул к двери. Толстая сталь с шипением отъехала в сторону, выпуская его из стерильного будущего в пыльное прошлое.

Архив пах тленом и забвением. А за ним – гулкие, пустые коридоры ночного музея. Каждый шаг по бетону отдавался в ушах пушечным выстрелом. Низкочастотная вибрация сотен механизмов под стеклом больше не казалась аритмичным сердцебиением. Теперь она ощущалась как отсчёт таймера.

Служебный выход выплюнул его в узкий переулок-щель. Ночь ударила в лицо мелкой, ледяной крошкой дождя. Воздух был плотным, тяжёлым, пропитанным запахом мокрого асфальта и прелой листвы из забитой водосточной трубы. Фонарь в дальнем конце переулка агонизировал, мигая, и в его предсмертных конвульсиях из темноты вырывались мокрые кирпичные стены и лоснящиеся от влаги крышки мусорных баков. Глеб поднял воротник плаща, сунул руку в карман за сигаретами и замер.

Из чернильной тени арочного проёма напротив, бесшумно, словно они были не людьми, а сгустками мрака, отделились две фигуры.

Не громилы. Не уличная шпана. В них не было ничего случайного. Мужчины лет сорока, в одинаковых, идеально сидящих, но совершенно неприметных серых пальто. Их движения были отточены и синхронны, как у часового механизма. Один остался у стены, растворившись в ней. Второй сделал несколько выверенных шагов и остановился в паре метров. Его лицо было таким же серым и невыразительным, как и его одежда.

– Детектив Данилов.

Это был не вопрос. Это была констатация. Голос ровный, безэмоциональный, лишённый любых интонаций. Голос автоответчика, сообщающего об отключении за неуплату.

Мужчина протянул руку в тонкой кожаной перчатке. На раскрытой ладони лежала его Zippo. Та самая, которую он секунду назад поднял с пола лаборатории.

Картинка отказывалась складываться в голове. Глеб просто смотрел на знакомый до последней царапины металл. Внутри что-то щёлкнуло, и оборвалась тонкая нить реальности. Он медленно, почти машинально, проверил карман плаща. Пусто. Он не мог её выронить. Не мог потерять. Её взяли. Незаметно. Здесь, в этом вонючем переулке. Или ещё раньше.

Он протянул руку, забирая зажигалку.

Металл был тёплым.

Не от карманного тепла. От долгого, живого тепла чужой ладони. Это мимолётное, противоестественное тепло в холодную, сырую ночь ударило по нервам сильнее, чем вид пистолета. Оно было доказательством. Физическим, осязаемым. Доказательством того, что за ним не просто следили. Его ждали. Его вели.

– Господин Зимин просил передать, – сказал человек тем же монотонным голосом. – Он не любит, когда ценные вещи остаются без присмотра.

Внутри что-то оборвалось. Словно перетянутая до предела пружина лопнула, разбрасывая по телу ледяные осколки. Глеб сжал зажигалку в кулаке так, что острые грани впились в ладонь, заземляя, возвращая в реальность.

– Что вам нужно? – голос прозвучал резко, сорвавшись.

– Нам? Ничего. – На лице человека не дрогнул ни один мускул. – Это рекомендация. Для вас. Некоторые активы, детектив, становятся токсичными, когда их слишком активно изучают. Вы понимаете терминологию?

– Я понимаю угрозы, когда их слышу, – процедил Глеб. – Передайте своему Зимину, что я…

– Это не угроза. – Голос говорившего не стал громче, но в нём появилась твёрдость закалённой стали, и фраза Глеба захлебнулась. – Это анализ рисков. Ваших. Расследование достигло своей цели: виновный, как вы верно предположили, будет найден. Дальнейшие действия неэффективны и могут привести к… побочному ущербу. Не создавайте энтропию там, где восстановлен порядок.

Глеб молчал. Словосочетание «побочный ущерб» повисло в холодном воздухе, как выдох в морозный день. Он вспомнил отчёт о нейтрализаторе. Быстрая остановка сердца у здорового человека.

Второй человек, до этого стоявший неподвижно, как горгулья, сделал шаг из тени и открыл заднюю дверь чёрного седана. Глеб даже не заметил, как машина подъехала. Она просто материализовалась у выхода из переулка, безмолвная и хищная, словно была здесь всегда.

Первый человек коротко кивнул Глебу. Не прощание. Диагноз. Затем развернулся и сел в машину. Дверь захлопнулась с тихим, дорогим щелчком. Седан плавно, без единого лишнего звука, влился в поток редких ночных машин и растворился в нём.

Глеб остался один. Под дождём, который, казалось, стал ещё холоднее. В руке он сжимал тёплую зажигалку.

Дорога до дома прошла в вязком, липком тумане. Каждый свет фар в зеркале заднего вида казался зрачком наблюдателя. Каждый прохожий, задержавший на нём взгляд, – агентом. Паранойя, его верный, измучивший его спутник, больше не шептала. Она орала ему в ухо, срывая голос.

Он вошёл в свою берлогу и провернул на двери все замки. Не включая верхний свет, пробрался на кухню. Руки сами потянулись к бутылке виски. Он налил два пальца в стакан, поднёс к губам, но пить не стал. Просто смотрел, как в янтарной жидкости искажается тусклый свет настольной лампы из комнаты. Алкоголь не поможет. Он только затуманит то немногое, что ещё оставалось ясным. Глупо тушить пожар бензином.

Глеб поставил стакан на стол и прошёл в комнату.

Стена. Его паутина. Его проклятие и единственное спасение. Фотографии, вырезки из газет, схемы, соединённые кровоточащими линиями красного маркера. Час назад это была карта расследования. Теперь он видел её иначе.

Это была карта поля боя.

Его взгляд зацепился за распечатанное фото Игоря Зимина. Спокойное, уверенное лицо человека, который знает цену всему и всем. Он подошёл ближе, коснулся пальцем бумажного лица.

«Не создавайте энтропию…»

И тут его пронзило. Мысль, простая, острая и холодная, как удар заточки под рёбра. Камера в лаборатории. Он был готов поставить свою никчёмную лицензию на то, что официальная охрана музея о ней не знала. Она не была подключена к общему пульту. У Зимина в музее была своя, параллельная, невидимая система безопасности.

Музей. Его драгоценное детище, в которое он вкладывал миллионы. Это был не просто объект меценатства. Это был его наблюдательный пункт. Его исследовательский полигон. Его идеально устроенная ловушка для таких, как Корт. Адриан думал, что он в своём замке ищет бессмертие, а на самом деле он был лабораторной крысой под стеклянным колпаком. Зимин не просто спонсор. Он – тюремщик. А музей – его красивая, позолоченная тюрьма для «опасных умов».

Глеб отшатнулся от стены, словно его ударило током. Он рухнул в старое, продавленное кресло. Пружины жалобно скрипнули. Хаос в его голове, вихрь из фактов, догадок и страхов, вдруг замер и начал кристаллизоваться в уродливую, но безупречно стройную систему. Он ясно видел своё положение. Своё место в этой дьявольской механике.

Три фронта.

Блять.

С одной стороны – полиция. Его бывшие коллеги. У них есть признание Елены. У них есть мотив, орудие убийства, закрытое дело. Они будут счастливы. Им не нужны сложности. Им не нужен Зимин, не нужен эликсир, не нужен Орден Хранителей. Они хотят поставить галочку и пойти пить пиво. Простой, понятный, официальный путь.

С другой стороны – неизвестный. Вор. Тот, кто украл деталь от часов. Елена убила Корта, он в этом почти не сомневался. Но кража… Кража была совершена позже. Она вряд ли стала бы возвращаться на место преступления за какой-то шестерёнкой, когда её главная цель – интеллектуальное унижение Корта – была достигнута. Значит, был кто-то ещё. Кто-то, кто не знал формулу, но знал, что искать. И этот кто-то теперь владеет ключом. Единственной деталью, способной запустить машину.

И с третьей, самой страшной стороны – Орден Зимина. Или как там они себя называют. Хранители. Сила, которая хочет не раскрыть, а похоронить тайну. Похоронить глубоко и навсегда. Вместе со всеми, кто к ней прикоснулся. Они не будут его убивать. Пока. Зачем? Это грязно, шумно и неэффективно. Они будут давить. Контролировать. Направлять. Они вернули ему зажигалку, как хозяин возвращает поводок сбежавшей собаке. И если потребуется, они его «нейтрализуют». Это слово теперь стучало у него в висках. Нейтрализуют. Как нестабильный химический элемент.

Он снова посмотрел на стену. На свою жизнь, развешанную на канцелярских кнопках.

Выбор.

Он мог прямо сейчас позвонить следователю. Слить ему всё по Елене. Её мотив, её знания, её яд. Дело закроют. Марина Солнцева будет свободна. Он выполнит свою работу. Заказчик доволен, он получит свой гонорар и сможет дальше тонуть в своём болоте.

Но это будет ложью. Полуправдой. А полуправда – худший вид лжи. Тайна эликсира, Орден Зимина, похищенная деталь – всё это утонет, скроется в тени. И его старая травма, его личный призрак в полицейской форме, заорал внутри него: «Простая разгадка – это ложь! Ты уже раз поверил в простоту, помнишь? Помнишь, чем это кончилось?»

Пойти по простому пути – значило снова предать себя. Снова проиграть системе, только на этот раз – добровольно. Лечь под неё и позволить делать с собой что угодно.

Но идти против Зимина… это было даже не самоубийство. Это было заявление на собственную аннигиляцию. Он видел их лица. Слышал их голоса. Они не играют в игры. Они управляют рисками. И он, Глеб Данилов, – один из них.

Его взгляд скользил по стене. Корт. Елена. Роман. Зимин. И замер на фотографии Марины.

Холодное, отстранённое лицо. Идеальная осанка даже на размытом снимке из полицейского дела. Она лгала ему. Она манипулировала им. Но она была единственной, кто понимал механизм. Елена знала химию, Корт – теорию, но только Марина могла говорить с часами на одном языке. Прочитать язык шестерней.

И она была самой уязвимой фигурой на этой доске.

В СИЗО. В руках системы. Той самой системы, где у человека вроде Зимина были свои глаза, уши и руки. Её могли заставить замолчать. Навсегда. Несчастный случай в камере. Остановка сердца. Побочный ущерб.

Дерьмо.

Паранойя и интуиция, его два вечных демона, его проклятие и дар, слились в одно ледяное, ясное чувство. Чтобы защитить её, чтобы получить единственный ключ к механизму, он должен был её вытащить. Немедленно. Сейчас.

Он должен был нарушить правила. Потому что его противники играли без них.

Он поднялся. Тело двигалось, управляемое холодной необходимостью. Не колеблясь, снял тяжёлую бакелитовую трубку со старого дискового телефона. Палец с механической точностью провалился в отверстие с цифрой. Каждый щелчок вращающегося диска отдавался ударом молотка по вискам.

Гудки. Короткие, нетерпеливые.

– Да, – раздался на том конце сонный, недовольный голос.

– Сергей? Данилов.

Пауза. Было слышно, как на том конце зашевелились, сев на кровати. Шорох простыней.

– Глеб? Ты в своём уме? Ты на часы смотрел? Что у тебя опять стряслось?

– Мне нужно… вытащить человека.

– Кого?

– Солнцева. Марина Андреевна. Да, по делу Корта. Сидит в женском изоляторе.

– Ты охренел, Данилов? – голос Сергея мгновенно проснулся, стал трезвым и злым. – Её по тяжкой ведут. Убийство. Какие, к чёрту, «вытащить»?

– Времени нет объяснять. Нужен любой предлог. Любой. Залог. Подписка о невыезде. Под мою личную ответственность. Мне плевать. Сделай это. Быстро.

Снова пауза. Длинная, тяжёлая. Глеб слышал, как Сергей дышит в трубку, обдумывая риски. Свои риски.

– Ты же знаешь, кто там следак. Он же дуб дубом, но упёртый. Он не подпишет. Ни за что.

Голос Глеба стал жёстким, как замёрзшая земля.

– Я знаю. Но ты найди того, кто согласится. Судья… прокурорский… мне всё равно. Цена не имеет значения.

На том конце тяжело вздохнули. Это был вздох человека, который понимает, что спорить бесполезно. Вздох человека, который уже подсчитывает свой процент.

– Будет стоить, как чугунный мост, Глеб. И если она дёрнет…

– Она не дёрнет, – отрезал Глеб. – Это я тебе гарантирую.

Ещё одно молчание. Потом короткое, как выстрел:

– Жди звонка.

Глеб повесил трубку. Рычаг опустился с глухим, окончательным стуком.

В комнате снова стало тихо. Только дождь, уже не моросящий, а полноценный, яростный, барабанил по стеклу и карнизу. Глеб подошёл к окну. В тёмном, мокром стекле он увидел своё отражение. Уставший, осунувшийся человек с безумными глазами, который только что, чтобы бороться с одной всемогущей теневой системой, с головой нырнул в другую – старую, понятную, прогнившую насквозь систему взяток, долгов и коррупции.

Ни облегчения. Ни даже страха.

Только холод и бездонная тяжесть принятого решения. Он снова переступил черту.

Но на этот раз он сделал это с широко открытыми глазами.

И пути назад больше не было.

ГЛАВА 9. Хрупкое Доверие

Замок щёлкнул. Не со скрежетом, не с лязгом. Сухо, коротко, как перелом шейного позвонка. За спиной Марины захлопнулась стальная дверь, отрезая её от запаха хлорки и казённой безысходности. Но облегчения не было. Этот звук не освобождал. Он лишь менял одну клетку на другую.

Она шагнула на крыльцо, и воздух, тонкий и острый после спёртого тюремного тепла, ударил в лёгкие. Небо – сплошное полотно свинца, протекающее мелкой, нудной моросью. Открытое пространство было почти физической атакой после тесноты камеры и коридоров. Она была бледной, но не так, как болеют. Её бледность была вымытой, очищенной от всего лишнего. Даже от крови. Одежда, строгий тёмный костюм, в котором её забрали, теперь висела на ней мешком, на размер больше женщины, которую изнутри опустошили.

Взгляд нашёл Глеба. Он стоял под козырьком подъезда, прислонившись к капоту своей побитой машины, и выпускал в серый воздух облачка пара. Фигура, вырезанная из той же самой тоски, что и этот город. На её лице не дрогнул ни один мускул. Секунда на распознавание объекта. Не больше.

Он не улыбнулся, не стал тратить слова на фальшивое ободрение. Просто кивнул.

– Поехали.

Салон машины встретил запахом старой кожи, сырой шерсти и въевшегося табачного дыма. Мотор проснулся с хриплым, недовольным ворчанием, и дворники, скрипнув, как несмазанные суставы, принялись размазывать по стеклу грязные потоки воды. Город превратился в акварельное пятно. Расплывшиеся огни, мокрый асфальт, чёрные силуэты домов.

Тишина в машине была не отсутствием звука. Она была присутствием. Весом в воздухе, который давил на барабанные перепонки. Глеб вёл, вцепившись в руль так, будто боялся, что его вырвет с корнем. Он чувствовал её присутствие рядом – неподвижное, напряжённое. Как часовая пружина, взведённая до предела. Она смотрела в боковое окно, на проносящиеся мимо витрины и тёмные провалы арок, но он знал – она их не видит. Она сканирует. Его, машину, ситуацию. Просчитывает переменные.

Он тоже не смотрел на неё. Только на её призрачное отражение в мокром стекле. Бледный овал, тёмные, сфокусированные глаза. Она не была клиенткой. Она была чертой, которую он снова переступил. Ради неё он влез в эту систему, прогнившую и податливую, как мокрый картон, и выкупил её свободу. Не спас. Купил. Заложив остатки своей профессиональной чести. И теперь она здесь. В его машине. Живое, дышащее последствие его выбора. Ответственность, которая лежала на плечах тяжелее свинцового неба за окном.

Зачем? Вопрос, который последние сутки бился в черепе, как запертая птица. Нахуя я это сделал?

Ответ был простым и тошнотворным. Потому что Игорь Зимин и его безликие цепные псы напугали его до холода в кишках. Потому что он вдруг увидел всё с пугающей ясностью: Марина в камере – идеальная мишень. Легко устранимая переменная. Сердечный приступ. Бытовая ссора с сокамерницей. Несчастный случай. И он, Глеб Данилов, павший паладин справедливости, не мог повесить себе на шею ещё один труп. Не ещё одну жертву системы. И чтобы вытащить её из-под одной машины смерти, он швырнул её под колёса другой. Своей собственной.

– Куда мы едем?

Её голос в утробном гуле мотора прозвучал ровно и бесцветно. Не вопрос. Запрос данных.

– Туда, где вас не станут искать люди Зимина, – ответил Глеб, не поворачивая головы. – Ко мне.

Пауза. Достаточно долгая, чтобы он успел представить десяток возможных реакций. Он ждал вопроса, возражения, вспышки страха. Но она лишь молча отвернулась к окну. Он заметил, как её пальцы, белые и тонкие, ещё крепче сжали старую, потёртую сумку с вещами. Единственный якорь, связывающий её с прошлой, упорядоченной жизнью.

Машина нырнула в лабиринт дворов-колодцев, где дождь глухо барабанил по ржавым крышам гаражей. Они остановились у обшарпанной двери подъезда с выбитым кодовым замком.

– Приехали.

Его квартира пахла остывшим кофе, бумажной пылью и одиночеством. Марина застыла на пороге. Впервые за всё время на её лице проступила тень эмоции – брезгливое, почти научное любопытство. Если её мастерская была храмом стерильного порядка, то это место было алтарём одержимого хаоса.

Она ожидала увидеть холостяцкую берлогу. Увидела – штаб-квартиру паранойи.

Стена напротив входа была трёхмерной картой чужого расследования. Фотографии. Копии документов. Схемы часовых механизмов, распечатанные на листах А3. Красные нити – установленные связи. Чёрные – гипотезы. Все они сходились в одной точке – увеличенном фото Адриана Корта с его неприятной, всезнающей усмешкой.

Стол – поле боя между бумагами, пустыми картонными стаканчиками и переполненной пепельницей. На полу – стопки книг. На продавленном диване – раскрытый ноутбук, экран которого светился холодным синим светом.

Глеб прошёл внутрь, игнорируя её ступор. Бросил ключи на заваленный подоконник. Устало потёр колючую щетину на лице.

– Кофе? Чай? – он неопределённо махнул рукой в сторону крошечной кухни. – Или что-то покрепче? Уверен, вам не помешает.

Она не ответила. Секундный паралич прошёл. Профессиональный инстинкт пересилил отвращение к беспорядку. Она сделала шаг внутрь, но не к дивану, не к кухне. Прямо к стене.

Её взгляд скользил по фотографиям, схемам, его неровным, торопливым запискам. Хаос. Но это был системный хаос. В нём прослеживалась извращённая, лихорадочная, но всё же логика. Она увидела копии формул, которые он сфотографировал в лаборатории, и поняла: он был там. Этот человек, живущий как дикарь, зашёл гораздо дальше, чем она думала. Это неохотное признание вызвало в ней укол раздражения.

Она стояла молча, почти гипнотически, изучая стену. Глеб замер позади, наблюдая за ней. Ему казалось, она смотрит не на его расследование, а на кардиограмму его мозга.

Наконец её палец, не касаясь бумаги, указал на одну из схем.

– Здесь ошибка, – голос ровный, констатирующий факт. – Эта пружина отвечает не за бой. Она приводит в движение календарный модуль високосных лет. Сложный, но второстепенный узел.

Это была уступка. Первая. Она заговорила с ним на единственном языке, который они оба понимали. Языке механики.

Глеб подошёл ближе, встал рядом. От неё пахло казённым мылом и холодом.

– Полиция считала, что вы пытались украсть самый ценный блок.

– Полиция не отличит анкерный спуск от маятника Фуко, – отрезала она, не глядя на него. Её взгляд был прикован к стене. – Они ищут деньги. А здесь дело не в деньгах. Никогда не было.

Он молчал. Он дал ей пространство.

– Корт был одержим, – продолжала она, её голос стал тише, словно она говорила сама с собой. – Но его безумие было упорядоченным. Математическим. Он нашёл трактат. И он почти понял его. Почти.

Глеб обошёл стол, заваленный мусором, и встал напротив неё, перегородив ей вид на стену.

– Я знаю. Был в его лаборатории. Видел… ну, все эти формулы. Эликсир, нейтрализатор… Я знаю, что его убила Елена.

Он ожидал увидеть удивление. Шок. Отрицание. Но Марина лишь медленно повернула голову. Она посмотрела на него так, будто он был отстающим учеником, который наконец-то решил простейшее уравнение, когда весь класс уже сдал контрольную.

– Вы смотрите не туда.

Глеб почувствовал, как по венам потекло раздражение, горячее и едкое.

– То есть? Хотите сказать, Елена невиновна?

– Я этого не сказала, – её голос был холодным, как лезвие ножа. – Я сказала, вы смотрите не туда. Убийство Корта – это… побочный эффект. Шум. Настоящая цель – не он. А то, что он почти получил.

– Эликсир? – Глеб не сдержал циничной усмешки. – Вы серьёзно верите во всю эту алхимическую чушь?

Она сделала шаг к нему. Их разделял всего метр замусоренного пространства.

– Это не алхимия, детектив. Это астрономия и биохимия. И если бы вы потратили чуть больше времени на изучение книг из кабинета Корта, а не только на его счета, вы бы это поняли.

– Ну так просветите меня, – бросил он, скрестив руки на груди.

Она на секунду замолчала. Калибровала слова, подбирала термины, как реставратор подбирает инструменты.

– Часы, – она кивнула в сторону схемы за его спиной. – Астрономические часы – это не ключ. Они – таймер. Сложнейший аналоговый компьютер. Они не содержат формулу. Они её… активируют.

– Активируют.

– Да. Они вычисляют единственное «окно». Период в несколько минут, который случается примерно раз в семьдесят два года. Момент, когда гравитационное и световое поле Земли и ещё пяти планет выстраиваются в уникальную конфигурацию. Эта конфигурация создаёт условия. Для фазового перехода в структуре эликсира. Превращает инертное вещество в активное.

Она говорила это с такой будничной, научной уверенностью, что у Глеба по спине пробежал холодок. Это был не бред сумасшедшей. Это был доклад на симпозиуме.

– И вы помогали ему в этом? – в его голосе прозвучало отвращение. – Помогали старому маразматику обрести вечную жизнь?

Её лицо исказилось. Не злостью. Болью.

– Я помогала гению восемнадцатого века, чей замысел Корт пытался извратить! – её голос сорвался, перешёл на яростный шёпот. – Я восстанавливала механизм. Его первоначальную, божественную точность. А то, для чего Корт хотел его использовать… это было его личное уродство. Я молчала, потому что знание о том, как запустить этот процесс, опаснее самого эликсира. Оно должно было умереть вместе с ним. Вот почему я молчала.

Они стояли посреди комнаты, которая была материальным воплощением его разума. И Глеб понимал, что всё его расследование, вся его стена из ниток и подозрений – лишь тонкая корка льда на поверхности бездонного, чёрного озера.

Тишина вернулась. Паранойя, его верный, бешеный пёс, рычал в затылке: она лжёт, она манипулирует, она ведёт свою игру. Но интуиция, та самая, которую он давно похоронил под обломками своего провала, шептала другое. Она говорит правду. Безумную. Невозможную. Но правду.

Марина, словно приняв окончательное решение, подошла к его столу. Брезгливо сдвинула в сторону стопку грязных чашек и взяла лист бумаги. Копию страницы из дневника Корта с формулой «нейтрализатора». Она несколько секунд смотрела на неё, её лицо было непроницаемым. Потом подняла глаза на Глеба.

– Вы думаете, это создала Елена? Или нашёл Корт?

Глеб молчал.

– Нет, – тихо сказала она. – Это создала я.

Воздух не сгустился. Он застыл. Превратился в стекло.

– Что значит… создала? – выдавил он.

– Корт был гением, но он был трусом, – её голос стал ещё тише. Это была исповедь. – За несколько месяцев до смерти он… испугался. Он понял, что его одержимость сильнее его воли. Он увидел финишную черту и осознал, что не сможет остановиться. Он боялся самого себя.

Она сделала паузу, её палец медленно скользил по строчкам формулы, будто читая по Брайлю.

– Он пришёл ко мне. Сказал, что я единственный человек, которому он может доверять, потому что я единственная, кто понимает не его цели, а его системы. Он попросил меня создать предохранитель.

– Предохранитель?

– Да. Химический состав, который при добавлении в готовый эликсир вызвал бы цепную реакцию и разрушил его структуру. Превратил бы его в бесполезный солевой осадок. Страховку от собственного безумия. Я работала над этим почти месяц. Это был наш общий секрет.

Земля не ушла из-под ног. Она просто исчезла. Предохранитель. Щит. Оружие. Детали его стройной, выстраданной версии рассыпались, превращаясь в ядовитую пыль.

– Но… как? Елена…

– Кто-то ещё знал, – перебила она. – Или догадался. Кто-то, кто имел доступ к его записям. Кто-то, кто обладал достаточными знаниями, чтобы понять… – она подняла на него тяжёлый взгляд, – …что этот «предохранитель» в чистом виде смертелен. Что он вызывает почти мгновенный паралич сердечной мышцы. Но не просто понять. Усовершенствовать.

Она постучала ногтем по бумаге. Короткий, сухой щелчок.

– Формула, которую нашли в крови Корта, немного отличается от моей. Один из инертных стабилизаторов заменён на катализатор, ускоряющий реакцию в несколько раз. Это не просто использование. Это… редакторская правка. Злая, гениальная правка. Это её почерк.

Елена.

Всё ещё она. Но мотив… не просто месть. А дьявольское извращение самой идеи спасения. Она не просто убила его. Она убила его его же собственным щитом.

Глеб медленно выдохнул. Воздух вышел из лёгких со свистом. Его решение вытащить Марину, продиктованное смутным чувством вины и страхом, теперь обрело новый, пугающий, но единственно верный смысл. Он должен был ей верить. У него не было выбора. Теперь они оба были в одной лодке без вёсел, и течение несло их прямиком в ад.

Он подошёл к ней и протянул руку, чтобы забрать лист с формулой.

Когда он взял бумагу, их пальцы на долю секунды соприкоснулись. Короткий разряд тепла от её кожи на фоне холодного, как лёд, листа. Первый физический контакт, лишённый подозрения, угрозы или протокола. Глеб тут же отдёрнул руку, словно обожёгшись.

– Тогда нам нужно вернуть украденную деталь, – сказал он тихо. Голос был чужим. – Пока кто-то ещё не решил воспользоваться этим… таймером.

Марина молча кивнула.

Дождь за окном прекратился. В наступившей тишине, нарушаемой лишь гулом старого холодильника, прорезался другой звук. Простой. Ровный.

Тик-так. Тик-так.

Единственные настенные часы в квартире Глеба, самые обычные, из дешёвого пластика, отмеряли секунды.

Звук обычного, человеческого, неумолимого времени. И в этой комнате, полной призраков и невозможных технологий, он звучал как самая страшная угроза.

ГЛАВА 10: Перевёрнутая Формула

Комната задохнулась. Ночь за окном умерла, оставив после себя только плотную, влажную черноту. Дождь кончился, но его призрак висел в воздухе, смешиваясь с запахом остывшего кофе, кисловатым духом старых бумаг и горечью табака. Это был запах тупика, герметично запечатанный в четырёх стенах. Единственная лампа под зелёным абажуром бросала на стол болезненный, операционный свет, вырезая из мрака эпицентр хаоса: ксерокопии, фотографии, распечатки, сваленные в беспорядочный сугроб. Над этим бумажным телом, не дыша, склонились двое.

Глеб чувствовал себя дикарём, наблюдающим за ритуалом. Марина работала. Её пальцы, привыкшие к жизни в мире микронов, к волосковым пружинам и рубиновым палетам, двигались с той же отстранённой точностью, сортируя снимки лабораторных отчётов Корта. Она не читала. Она препарировала. Разбирала чужое безумие на исходные компоненты, на шестерни и рычаги. Глеб видел лишь слова и символы. Она видела систему.

– Смотри.

Её голос, ровный и тихий, резанул по вязкой тишине. Ноготь с идеальным маникюром постучал по фотографии с рукописной формулой. Звук был сухим, как треснувшее стекло.