Текст книги "Реставратор (СИ)"

Автор книги: Sergey Smirnov

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Она рассмеялась. Короткий, сухой, неприятный смех, лишённый веселья.

– Чувства? Господи, вы ищете Шекспира там, где всё объясняется Уголовным кодексом. Речь о фактах. О воровстве. О…

– О ненависти, – перебил он её, не повышая голоса. – Или о любви. Иногда разницы нет.

И тут она сломалась.

Лишь на мгновение, но этого было достаточно.

– Это было о справедливости! – её голос сорвался, превратившись в яростный, сдавленный шёпот, который резанул по ушам громче крика. – О научной честности! О понятии, которое вам, с вашим… прошлым…

Она осеклась, поняв, что сказала слишком много. По её щекам разлился резкий, злой румянец. И в этот самый момент её левая рука, действуя по своей, неконтролируемой воле, метнулась к волосам. Пальцы скользнули по идеальной укладке, поправляя несуществующую, выбившуюся прядь.

Глеб не шелохнулся. Он просто смотрел. Запомнил. Вот он. Сбой в программе. Маленькая дрожь в безупречном механизме. Она не лгала о фактах. Она лгала об их цене. О дыре, которую они прожгли у неё внутри.

Она сделала глубокий, рваный вдох, возвращая лицу прежнее выражение.

– Прошу прощения. Кажется, я позволила себе… лишнее. – Она бросила на стол несколько мятых купюр. – Кофе за мой счёт. Компенсация за потраченное время.

Она резко встала. Поправила лацканы пиджака, который и так сидел идеально. И пошла к выходу, не оборачиваясь. Спина прямая, как стальной стержень. Стук её каблуков по полированному полу был чётким и окончательным.

Она ушла, оставив после себя серую папку, запах горького кофе и маленькое, но неопровержимое знание. Её одержимость была ничуть не слабее, чем у Корта. Просто её вектор был направлен в прошлое. Она хотела не украсть его бессмертие.

Она хотела его аннулировать.

Окно его квартиры превратилось в чёрное, плачущее зеркало. Майлз Дэвис на старом проигрывателе выдувал из трубы одиночество, холодное и дистиллированное, как воздух в том кафе. Комната пропахла сыростью, табачным дымом и тем особым запахом отчаяния, который въедается в старые обои. Глеб сидел за столом, заваленным бумагами. Слева – лихорадочные, безумные каракули Корта. Справа – холодные, аккуратные ксерокопии Елены. Два полюса одного и того же сумасшествия.

Сон казался непозволительной роскошью. Угрожающее молчание Зимина, запертая в камере Марина, тикающий в дневниках Корта обратный отсчёт – всё это сплелось в тугой узел где-то под рёбрами. Рука потянулась к пачке «Беломора», но замерла на полпути. Вместо этого он снова взял бумаги Елены.

Он изучал их методично, бездумно, страница за страницей, как заключённый, пересчитывающий дни на стене. Исторический анализ. Математические выкладки. Схемы астрономических циклов. Всё было безупречно. Логично. Холодно. Глядя на эти ровные строки, Глеб почти физически ощущал её интеллектуальное презрение к хаосу Корта. Она была системой. Он – энтропией.

Всё это вело к одному и тому же тупику. Месть. Банально. Слишком, блядь, просто.

Он уже машинально пролистывал очередную тетрадь, когда его пальцы наткнулись на несколько страниц, которые выбивались из общего ряда. Они были другими. Будто инородное тело в организме. Здесь не было ни истории, ни астрономии.

Здесь была химия.

Аккуратные, начерченные от руки таблицы. Названия растений на латыни. Рядом – структурные формулы алкалоидов и результаты хроматографии. И заголовок, выведенный её бисерным, безупречным почерком: «Анализ растительных алкалоидов, упоминаемых в трудах Парацельса. Проверка на чистоту соединений».

По спине, от самого затылка, пополз липкий холод, не имеющий ничего общего со сквозняком из окна. Он пробежал глазами по названиям. Conium maculatum. Болиголов. Aconitum napellus. Аконит. Классический набор средневекового отравителя. Но это был не пересказ древних рецептов. Это был современный лабораторный отчёт.

Его взгляд застыл на одной из строчек. Аконитин.

Рядом с его сложной, многоэтажной формулой, на полях, была сделана короткая пометка:

«Структурное сходство с компонентом „V.I.T.R.I.O.L.“. Проверить каталитическую реакцию при лунной конъюнкции с участием серебра. Возможен неконтролируемый синтез изомера с некротическим действием».

Воздух в лёгких застыл, стал плотным и чужим. Музыка на пластинке кончилась, игла зашипела в тишине. Единственным звуком в комнате остался монотонный шум дождя за стеклом.

V.I.T.R.I.O.L.

Это слово огненными буквами отпечаталось в его мозгу прошлой ночью. Он видел его в дневнике Корта. Кодовое название одного из семи столпов его «Великого Делания». Корт писал о нём с мистическим, почти религиозным трепетом, как о «крови земли, что ждёт поцелуя Венеры».

А Елена… она писала о нём как химик. Холодно. Аналитически. И рядом с формулой бессмертия она, сама того не ведая, вывела формулу яда.

Медленно, как во сне, Глеб взял со стола лист из дневника Корта и положил его рядом с ксерокопией Елены.

С одной стороны – лихорадочная, экзальтированная запись: «V.I.T.R.I.O.L. – ключ! Душа металла! Он пробудится, чтобы даровать…»

С другой – холодный, научный анализ смертельного токсина с пометкой о «неконтролируемом синтезе изомера».

Две половинки одной дьявольской машины. Две стороны одной монеты.

Он пришёл к ней за правдой о прошлом, а она вручила ему рецепт убийства.

Его паранойя больше не была бесформенным призраком, шепчущим за спиной. Она обрела плоть. У неё была химическая формула и имя автора.

Спинка стула скрипнула, когда Глеб откинулся на неё. Взгляд упёрся в собственное отражение в тёмном окне. Бледное, измученное лицо незнакомца. Но за его плечом, в глубине комнаты, ему почудилась тень. Холодная, усмехающаяся тень Елены. И её присутствие казалось реальнее, чем его собственное отражение.

Он взял с подоконника свою старую Zippo. Открыл её с глухим, знакомым щелчком. Палец лёг на рифлёное колёсико.

Щёлк.

Искра высекла из кремня крошечную, слепящую вспышку.

Звук расколол тишину, резкий и окончательный, как выстрел.

Глава 6: Сломанный Механизм

Саксофон Колтрейна рвал тишину на длинные, кровоточащие лоскуты. Нота тянулась, вибрировала в прокуренном воздухе квартиры, тонкая, как лезвие, готовое перерезать горло. Глеб сидел в старом кресле, неподвижный, как изваяние. Его убежище, его кокон, было пропитано тремя звуками: плачем саксофона, монотонным бормотанием дождя за стеклом и беззвучным воплем химических формул, рассыпанных по столу.

V.I.T.R.I.O.L.

Елена не просто слила ему компромат. Она вручила ему чертёж убийства, завёрнутый в глянцевую обложку академического отчёта. Его паранойя, верная, как старая собака, наконец обрела плоть и имя. Он почти ощущал на затылке холодок её усмешки, видел её тонкий силуэт в тёмном оконном стекле, наложенный на его собственное измятое отражение. Уверенность – холодная, острая игла – вонзилась в самый центр его усталости. Он знал. Он почти всё знал.

И в этот самый момент, на пике его хрупкого триумфа, тишину разорвал надвое визг мобильного телефона. Он пронзил плач Колтрейна и шёпот дождя, заставив Глеба дёрнуться, как от удара током.

Взгляд тупо упёрся в вибрирующий чёрный прямоугольник. Неизвестный номер. В его мире, особенно в два часа ночи, звонок с неизвестного номера никогда не приносил хороших новостей. Чаще всего – никаких.

Он ответил, не меняя позы.

– Данилов.

– Дежурный, старший сержант Ковалёв, – донёсся из трубки плоский, лишённый эмоций голос человека, которого разбудили посреди смены. – Данилов? Сработка в вашем музее. Э-э… похоже, кража. Патруль уже на месте.

Слово «вашем» прозвучало как издёвка. У Глеба Данилова не было ничего своего, кроме этой съёмной берлоги и дела, которое вгрызалось в мозг, как кислота в мягкий металл.

– Еду, – бросил он и оборвал звонок.

Тишина вернулась, но стала другой. Не уютной, а натянутой, звенящей от дурных предчувствий. Он обвёл взглядом стол. Бумаги Елены. Его почти сложенную мозаику. И отчётливо почувствовал, как невидимая рука только что смахнула с доски все фигуры к чёртовой матери.

Пустое ночное шоссе было чёрной, вязкой рекой, которую его фары резали на бегущие белые полосы. Дворники, надрываясь, счищали с лобового стекла потоки воды, и огни города расплывались в больные, лихорадочные пятна. Глеб вёл машину на чистом инстинкте, голова была пуста – только глухое, тяжёлое биение крови в висках.

Он увидел их издалека. Сине-красные всполохи беззвучно метались по мокрому фасаду музея, облизывая тонированное стекло и бетон. Сюрреалистическая картина: огромный, мёртвый саркофаг пытаются вскрыть цветными световыми скальпелями. Пронзительный вой сигнализации уже задушили, но её фантомное эхо, казалось, всё ещё дрожало в воздухе, смешиваясь с шумом дождя.

У входа его ждал молодой патрульный, вжавшийся под козырёк от промозглой сырости.

– Данилов, частный детектив, – Глеб на ходу сунул ему под нос удостоверение.

– А, да, нас предупредили, – парень кивнул, убирая руку от кобуры. – Проходите. Наши там.

Внутри было холодно и гулко, как в склепе. Несколько полицейских в мокрых, блестящих плащах топтались в главном зале, их ленивые голоса и скрип ботинок разносились под высоким потолком, отражаясь от стеклянных кубов. На их лицах была не тревога, а рутинная досада ночного вызова. Чей-то фонарик безучастно шарил лучом по тёмным углам.

Глеб прошёл мимо них, словно они были призраками. Его тянуло к эпицентру. К гигантским астрономическим часам, к молчаливому алтарю этой проклятой истории.

Он остановился перед ними. Дыхание замерло.

Картина поражала не хаосом, а его полным, хирургическим отсутствием. Стеклянный куб, защищавший механизм, не был разбит или повреждён. Его аккуратно вскрыли – одна из толстых панелей была снята и бережно прислонена к стене. На бархатной подставке у основания часов – ни единого осколка, ни следов взлома, ни разбросанных инструментов.

Просто пустота.

В самом сердце ажурного, нечеловечески сложного переплетения золотых и серебряных шестерён, циферблатов и рычагов зияла дыра. Правильной, почти идеальной прямоугольной формы. Целая секция, размером с два сжатых кулака, была извлечена. Не выломана. Не вырвана с мясом. Извлечена.

Глеб медленно обошёл часы. Полицейские за его спиной о чём-то тихо переговаривались, но он их не слышал. Он опустился на колено, почти касаясь лицом холодного стекла. Прикрыл глаза, втянул воздух, отсекая все посторонние запахи.

И уловил его.

Едва заметный, летучий, почти медицинский запах. Не вековая музейная пыль. Не густое, сладковатое машинное масло. Не запах короткого замыкания.

Это был чистый, химический укус изопропилового спирта. Растворителя, которым пользуются часовщики и реставраторы для деликатной очистки механизмов. Запах стерильной операционной.

Глеб медленно выпрямился.

Это была не кража. И не вандализм.

Это была хирургия.

Кто-то пришёл сюда не для того, чтобы крушить. Он пришёл, чтобы ампутировать. Забрать одну, конкретную, жизненно важную часть. И этот кто-то обладал знаниями, инструментами и твёрдой рукой хирурга. Или реставратора.

Тень подозрения, тяжёлая и холодная, как могильная плита, снова качнулась в сторону Марины Солнцевой. Но это было слишком просто. Слишком, блядь, очевидно. А значит – ложь. Его собственная, выстраданная до крови аксиома.

– Что у вас? – раздался за спиной знакомый голос капитана полиции, немолодого, отёчного мужчины с глазами, полными вселенской усталости.

– Ничего, – ответил Глеб, не оборачиваясь. – Ничего, что могло бы вам помочь.

Романа выдернули из тёплой постели. Даже в три часа ночи, в состоянии шока, он умудрялся выглядеть безупречно. Идеально отглаженная сорочка, наспех накинутый на плечи кашемировый кардиган. Лицо было бледным, как старый пергамент, но не от страха. От сдерживаемой, священной ярости.

Они сидели в его кабинете, пахнущем старыми книгами и лимонной полиролью. Глеб стоял, прислонившись к дверному косяку, скрестив руки на груди. Капитан грузно уселся за стол Романа, лениво перебирая какие-то бумаги.

– Итак, Роман Аркадьевич, – начал капитан голосом человека, который предпочёл бы сейчас смотреть сон про рыбалку. – Вы покинули здание музея в час ноль семь. Сигнализация сработала в два ноль три. Почти час разницы.

– Я работал, – голос Романа был напряжён, как струна, но ровен. – Систематизировал каталоги для предстоящей выставки. Моя работа не заканчивается ровно в шесть вечера.

– Удобно, – бросил Глеб со своего места.

Роман метнул в него взгляд, полный плохо скрываемого презрения.

– Что именно вам кажется удобным, детектив? То, что я единственный, кто пытается сохранить здесь порядок после того, как ваш… покойный…

– Хватит о наследии, – Глеб оттолкнулся от косяка и шагнул в свет. Его голос стал резким, лишённым усталости. – Кто-то только что выпотрошил ваш главный экспонат. Выпотрошил, Роман. Вы ненавидели то, чем занимался Корт. Вы считали его изыскания ересью. Сломать его любимую игрушку – идеальный способ остановить это безумие, не так ли?

Роман вскочил так резко, что его кресло откатилось назад. Его выверенное спокойствие треснуло, как тонкий лёд.

– Сломать?! – в его голосе зазвенели слёзы праведного гнева. – Вы… вы сказали «сломать»?! Этот механизм – апофеоз… квинтэссенция человеческого гения! Я хотел уничтожить ересь Корта, да! Его бумаги, его бредовые, антинаучные теории! Я бы сжёг его архив дотла, слышите?! С наслаждением! Но повредить это?!

Он ткнул пальцем в сторону зала, откуда они пришли. Его палец дрожал.

– Да это… это всё равно что вырвать страницу из Библии Гутенберга! Это варварство! Это…

Он задохнулся, не в силах подобрать слова, его лицо исказилось от неподдельного ужаса.

Глеб смотрел на него. Внимательно, не мигая. И его паранойя, его натренированный на ложь внутренний детектор, молчал. Этот человек не играл. Почти религиозный трепет в его глазах, неподдельный ужас от самого слова «повредить» – это было настоящее. Он был фанатиком, интриганом, снобом, готовым на донос и подлог ради кресла директора. Но не на осквернение своей святыни. Нет.

Эта версия рассыпалась в пыль прямо на глазах. Ещё один тупик. Ещё одна простая разгадка, оказавшаяся ложью.

Капитан тяжело вздохнул, явно теряя интерес к театральным эффектам куратора.

– Ладно, успокойтесь, Роман Аркадьевич. Кто ещё имел доступ? Ключи? Коды?

– Только я, Корт и… и служба безопасности, разумеется, – Роман медленно опустился в кресло. Ладонь сама прошла по лицу, будто стирая остатки ярости.

Глеб подошел ближе, его голос снова стал тихим, вкрадчивым. Он давил почти по инерции, пытаясь нащупать хоть что-то в этой вязкой темноте.

– А кто еще знал, как вскрыть сам механизм? Как его разобрать? Кроме вас и Марины Солнцевой?

Роман поднял на него глаза. И в них мелькнуло что-то новое. Не ярость, не страх. Горькая, злая усмешка.

– Знал? – переспросил он тихо. – Детектив, вы абсолютно ничего не понимаете. Я видел её. Солнцеву. За несколько дней до… до всего этого.

Он сделал паузу, словно смакуя момент.

– Она работала с часами. Официально – плановая реставрация. Я наблюдал за ней через камеры. Она думала, никто не видит. Она не реставрировала их. Она их… – он на секунду задумался, подбирая слово, – она их допрашивала.

Глеб замер.

– Её пальцы не чинили, они летали над шестернями, касались, пробовали, искали что-то. Глаза горели. У неё был такой же взгляд, как у Корта в последние месяцы. Она была одержима не меньше него. Она не защищала механизм, детектив. Она пыталась его вскрыть.

Слова Романа упали в тишину. Тяжёлые, как камни в глубокий колодец. Глеб стоял неподвижно, чувствуя, как под ногами исчезает последняя точка опоры.

Марина.

Не жертва. Не хранительница.

Охотник.

И он, Глеб Данилов, всё это время вёл за нос не только её, но и самого себя.

Рассвет был серым и неохотным, как признание под пыткой. Дождь прекратился, оставив после себя мокрый, блестящий асфальт и свинцовое, низкое небо, давившее на город.

Глеб стоял у окна в своей квартире. Кофе в чашке давно остыл, превратившись в горькую, чёрную жижу. Он не спал. В голове вместо мыслей был гул, как от потревоженного улья.

Он отошёл от окна к стене, превращённой в импровизированную доску расследования. Фотографии. Вырезки. Схемы. Листы с его корявым, рваным почерком. Он смотрел на труд последних дней и видел лишь мешанину… бессмыслицу.

Всё смешалось.

Он взял со стола фотографию Елены. Холодное, красивое, насмешливое лицо. Убийца? Да. Почти наверняка. У неё был мотив – унижение, превратившееся в ядовитую ненависть. У неё были знания – её собственные записи были чертежом убийства. У неё была возможность. Но она была искусствоведом, историком. Не механиком-виртуозом. Нет.

Он перевёл взгляд на фото Марины. Спокойное, сосредоточенное лицо. Чистые, точные руки. Вор? Теперь это казалось пугающе логичным. Она не просто реставратор. Она – охотник. Одержимая, как и Корт. Но зачем ей красть деталь сейчас? Её вот-вот должны были выпустить под его поручительство. Зачем этот идиотский риск? Если только… она работала не на себя.

Его взгляд скользнул к распечатке с фотографией Игоря Зимина. Непроницаемое лицо человека, для которого культура – это актив, а знание – угроза. Хранитель. Его цель – не найти, а скрыть. Нанять специалиста высочайшего класса, чтобы тот изъял ключевую деталь и навсегда оборвал гонку – это был его стиль. Холодный, прагматичный, безжалостный. Могла ли Марина работать на него?

Глеб закрыл глаза и с силой потёр переносицу.

Чёрт. Чёрт. Чёрт.

Фундаментальная, идиотская ошибка. Он искал одного человека. А их было несколько. Они сплетались, расходились, путались в узел, который он пытался разрубить вместо того, чтобы распутать.

Убийца и вор.

Это не обязательно одно и то же лицо.

Мысль была простой, очевидной и оттого оглушающей.

Елена убила Корта. Из мести, из искажённой любви, из чего угодно. А кто-то другой – Марина, или тот, кто нанял Марину, или кто-то третий, о ком он даже не подозревал, – просто воспользовался хаосом. Воспользовался убийством как идеальным прикрытием, чтобы забрать то, за чем они все охотились.

Гонка изменилась. Ставки выросли до небес.

Теперь нужно было найти не только убийцу. Нужно было найти похищенную деталь. Потому что теперь она была ключом ко всему. Без неё формула эликсира, записи Корта, труды Елены – всё это было лишь бесполезным набором символов. Инструкцией к машине со сломанным сердцем.

Рука сама нашла на столе красный маркер. Глеб подошёл к стене. В самом центре своей паутины из фактов и домыслов он обвёл пустое пространство. И внутри этого прямоугольника, нажимая так, что фетровый наконечник заскрипел, написал два слова:

СЛОМАННЫЙ МЕХАНИЗМ.

От этого красного прямоугольника теперь тянулись невидимые нити ко всем. К Елене. К Марине. К Роману. К Зимину. Это больше не было расследованием убийства. Это была гонка за тенью, которая держала в руках недостающую деталь от дьявольской машины.

Он отступил на шаг. Взглянул на часы на своём запястье. Стрелки неумолимо ползли вперёд. Он чувствовал, как его собственное время, его личное время на искупление, утекает сквозь пальцы ещё быстрее.

Глава 7: Лаборатория в Подземелье

Стена его кабинета превратилась в опухоль. Уродливая, пульсирующая нейронная сеть из газетных вырезок, фотографий и карандашных линий. В центре, обведённый красным, гноился диагноз: СЛОМАННЫЙ МЕХАНИЗМ. От него, словно гангрена, расползались воспалённые нити к лицам. Елена. Марина. Роман. Зимин. Каждая нить была вопросом. Каждый узел – ложью.

Кража детали не была вандализмом. Глеб чувствовал это нутром, тем самым проклятым чутьём, которое однажды его уже похоронило, но от которого он так и не смог избавиться. Это была хирургия. Точная. Холодная. Выполненная рукой, знавшей анатомию механизма лучше, чем собственную ладонь. И это снова и снова, как игла в заезженной пластинке, возвращало его к Марине. Или к кому-то, как она.

Хватит.

Удар ладонью по столу – и стопка пустых кофейных чашек звякнула, как погребальный колокол. Хватит ходить по этому выжженному кругу. Паранойя, его старая, верная ищейка, требовала сменить угол атаки. Не «кто». И даже не «почему».

А «где».

Где вор мог спокойно работать? Где он мог изучать цель, не привлекая внимания? Взгляд скользнул со схемы на стене на скомканный, замусоленный план эвакуации музея. Он смотрел не на экспонаты. Он смотрел на кирпич и бетон.

На пустоты.

Музей встретил его дневной суетой, и эта суета казалась ещё более фальшивой, чем ночная тишина. Группки туристов, похожие на стайки испуганных рыб, бесшумно перемещались от витрины к витрине, шепчась и разглядывая стеклянные саркофаги с запертым внутри временем. Их голоса тонули в гулкой пустоте зала, поглощаемые бетоном и стеклом, не оставляя и следа.

Глеб проигнорировал их, свернув в административное крыло. Воздух здесь был другим. Исчез запах пыли веков, уступив место резкой ноте дорогого чистящего средства и кисловатому духу офисного кофе.

Кабинет Романа был оплотом порядка, который казался почти агрессивным на фоне хаоса расследования. Сам куратор сидел за массивным столом из тёмного дерева, идеально прямой, как маятник в состоянии покоя, и склонился над каталогом. Головы он не поднял, когда Глеб вошёл, и это было не пренебрежение, а выверенный жест.

– Что-то ещё, детектив? Или вы просто решили полюбоваться на то, что осталось от нашей коллекции?

Его голос – гладкий, отполированный, как эбеновое дерево его стола. Но под тонкой позолотой вежливости ржавела сталь.

– Нужны оригинальные чертежи здания, – Глеб подошёл к столу. Голос он намеренно сделал скучающим, будничным, словно просил прикурить. – Довоенные, если сохранились. Хочу посмотреть, где проходили старые коммуникации. Вентиляционные шахты.

Роман наконец оторвался от каталога. Его взгляд был холодным, как стекло витрины, за которым умирает очередной артефакт.

– Вентиляционные шахты? Детектив, вы собираетесь ловить искусного вора или крыс? Уверяю вас, этот человек не через форточку залез. Он…

– Он знал, что делал, – перебил Глеб, и его голос стал суше, как старая бумага. – Поэтому я и хочу знать то, что знал он. Может, был другой вход. Служебный. Забытый.

На безупречном лице Романа проступило почти физическое отвращение. Словно Глеб предположил, что в храме есть чёрный ход для шлюх.

– В этом здании, – отчеканил он, поднимаясь, и в его голосе зазвучали проповеднические нотки, – нет ничего забытого. Я знаю каждый кирпич, каждую трещину в фундаменте. Это не проходной двор, детектив, это…

Резкая, пронзительная трель телефона на столе оборвала его пафосную тираду. Роман вздрогнул, и на его лице промелькнуло неподдельное раздражение. Он схватил трубку так, будто хотел её задушить.

– Да! – рявкнул он.

Глеб перестал его слушать. Он обошёл стол, пока Роман, мгновенно сменив тон на подобострастный, вполголоса рассыпался в заверениях какому-то невидимому божеству из министерства.

– Да, господин заместитель министра, добрый день. Конечно, помню… Конечно, мы примем все меры…

Глеб скользил взглядом по корешкам архивных тубусов. Его мозг, натренированный на поиск аномалий, работал быстрее глаз. Вот он. Старый, картонный, с выцветшей, почти исчезнувшей надписью: «Обсерватория. Основные конструкции. 1912».

Роман бросил на него короткий, злой взгляд, прикрыв трубку ладонью.

– Что вы делаете?

– Работаю, – так же тихо ответил Глеб, вытаскивая тубус.

Куратор на мгновение замер, его лицо исказила мука выбора. На одной чаше весов – телефонный разговор с высоким начальством, на другой – наглый сыщик, роющийся в святая святых. Победил карьеризм. Роман лишь махнул рукой, словно отгоняя назойливую муху, и отвернулся.

– Забирайте. Только верните. И не пачкайте, ради всего святого.

Он снова погрузился в свой вязкий, унизительный разговор, а Глеб, не сказав больше ни слова, вышел из кабинета. Победитель.

Он не стал возвращаться к себе. Нетерпение, ставшее почти физическим зудом под кожей, не позволило. В пустом, гулком коридоре, где свет из высоких окон ложился на каменный пол бледными, холодными прямоугольниками, он опустился на колени. Холод камня тут же пробрал сквозь тонкую ткань брюк.

Крышка сошла с тубуса. Изнутри пахнуло не пылью – та давно слежалась, – а чем-то более тонким, более древним: сухим клеем, ветхой бумагой и самим медленным процессом распада. На пол осторожно выскользнул хрупкий, пожелтевший свиток. Бумага была ломкой, как осенний лист, и Глеб боялся, что она рассыплется от его дыхания.

Он расстелил чертёж, прижав углы своей зажигалкой Zippo и портсигаром. Рядом разложил современный план эвакуации. Его палец, чумазый от газетной краски и табака, медленно, как слепой, пополз по выцветшим синим линиям старого плана. Старая котельная. Технические помещения. Архив…

Вот. Здесь.

На старом плане от котельной тянулся длинный, узкий технический коридор, заканчивающийся пунктирной линией с пометкой каллиграфическим почерком: «Къ насосной». На современном плане этот коридор обрывался на полпути, упираясь в жирную чёрную линию стены хранилища.

Стена, которой не должно было быть.

Его паранойя больше не шептала. Она довольно урчала, как сытый хищник, наконец учуявший тёплую кровь.

Подвал встретил его запахом тлена. Не трупного, а бумажного. Миллионы страниц, медленно умиравших в темноте, пропитывали воздух спёртой, кисловатой вонью гниющей целлюлозы. Шаги Глеба гулко отдавались от бетонных стен, теряясь в лабиринте стеллажей. Он чувствовал себя в катакомбах, где вместо костей были похоронены слова.

Стена нашлась быстро. Новые бетонные блоки, грубо и небрежно положенные, выделялись на фоне старой, благородной кирпичной кладки. Он простучал её костяшками пальцев. Глухо. Абсолютно. Монолит. Любой другой развернулся бы и ушёл.

Но Глеб смотрел ниже. У самого пола, почти скрытая тенью от стеллажа, виднелась вентиляционная решётка. Стандартная, металлическая. Но краска на ней была чуть свежее, а на шляпках крепёжных винтов не было и следа вековой ржавчины. Опустившись на корточки, он достал перочинный нож. Лезвие со скрипом вошло в щель, поддевая решётку. Она поддалась почти без усилий.

За ней была не тьма. В неглубокой нише тускло светилась утопленная в стену цифровая клавиатура.

По венам прошёл резкий, холодный импульс. Вот оно. Он был прав.

Он начал перебирать очевидное. Дата рождения Корта. Дата его смерти. Год основания музея. Четыре, шесть, восемь цифр. Ничего. Клавиатура не издавала ни звука, лишь равнодушно принимала его бессильные попытки. Он остановился, выпрямился. Закрыл глаза, пытаясь отогнать волну тупой, тяжёлой фрустрации. И тогда в памяти, как уродливый шрам, всплыла строчка из записей Елены, которую он зазубрил, как молитву отступника.

V.I.T.R.I.O.L.

Он снова опустился на корточки. Его пальцы, слегка дрожа, легли на кнопки. Он набирал не буквы, а цифры, соответствующие им на старом телефоне.

8… 4… 8… 7… 4… 6… 5.

На мгновение ничего не произошло. Тишина стала плотнее, тяжелее. Глеб уже решил, что ошибся, что всё это…

Тихий, почти неразличимый щелчок. Не механический, а электронный. Словно сработало крошечное реле где-то в сердце стены.

Глеб упёрся ладонями в бетон. Толкнул. Секция блоков, цельный кусок стены, с тихим, плавным шипением пневматического привода ушла внутрь, открывая проём в непроглядную черноту.

Из проёма ударила волна воздуха. И этот воздух был из другого мира. Он был холодным, стерильным, лишённым запахов пыли и гниения. В нём была резкая, чистая нота антисептика и едва уловимый, металлический привкус, как от перегруженной электроники.

За дверью была не средневековая келья и не пыльный склад.

За дверью была лаборатория.

Глеб замер на пороге, ошеломлённый. Нержавеющая сталь. Толстое стекло. Синяя светодиодная подсветка, выхватывающая из полумрака ряды колб и контуры сложного, непонятного оборудования. На одном столе, под специальной лампой, лежал раскрытый фолиант в потрескавшемся кожаном переплёте. Страницу с гравюрой, изображающей змею, пожирающую собственный хвост, прижимало стеклянное пресс-папье. А рядом с ним, тихо гудя, стоял спектральный масс-анализатор последней модели. На его мониторе медленно полз вверх зелёный график какого-то химического анализа.

Взгляд Глеба метнулся к огромной белой доске, занимавшей почти всю стену. Она была испещрена безумной смесью символов. Астрономические расчёты соседствовали с выдержками на латыни. Сложные биохимические формулы переплетались с нарисованными от руки планетарными знаками и каббалистическими символами.

– Чушь собачья… Блять.

Его мозг сыщика, привыкший к мотивам из плоти и крови – к жадности, ревности, тупой злобе, – отказывался это принимать. Это был реквизит для дорогого фильма. Бред сумасшедшего.

Но оборудование было настоящим. Оно работало. Из принтера торчал свежий лист отчёта. На столе лежала пачка счетов на химические реактивы, и суммы в них заставили бы иного миллионера почувствовать себя нищим.

Это не было бредом. Это был проект.

Корт не просто верил в это. Он вкладывал в это состояние. Глеб почувствовал, как пол уходит из-под ног. Не от страха. От внезапного, тошнотворного осознания масштаба. Он пришёл расследовать банальное, как ему казалось, убийство, а провалился в кроличью нору, где законы физики и здравого смысла, кажется, отменили. Его цинизм, его опыт, вся его прожжённая картина мира – всё это оказалось бесполезным перед лицом этой стерильной, работающей машины по производству чуда. Или безумия.

Он сделал шаг внутрь. Дверь за спиной с таким же тихим шипением закрылась, отрезая его от привычного мира. Тишину здесь нарушал только мерный гул вентиляции и тихое жужжание приборов.

Глеб подошёл к центральному рабочему столу, заваленному распечатками и схемами. На самом верху, в аккуратной папке из толстого картона с золотым тиснением, лежал главный документ. Надпись гласила: «Проект „Прометей“».

Он открыл папку. Внутри – подробный, на сотню страниц, научный отчёт. Набранный строгим шрифтом, с графиками и таблицами. Название: «Эликсир. Состав и условия активации».

Он читал, перескакивая через термины, впиваясь в суть. Речь шла о сложнейшем белковом соединении, которое оставалось инертным. Для его «пробуждения» требовались не заклинания, а специфическое, узконаправленное электромагнитное излучение. Идеальные условия для такого излучения, как следовало из расчётов, возникали лишь при уникальной конфигурации нескольких планет, случавшейся раз в десятилетия.

Астрономические часы Корта… они не содержали формулу. Они были таймером. И катализатором. Сложной антенной, способной в нужный момент сфокусировать космическое излучение и запустить процесс.

Сердце стучало в рёбра, как пойманная птица. Он листал дальше.