Текст книги "Реставратор (СИ)"

Автор книги: Sergey Smirnov

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

РЕСТАВРАТОР

РЕСТАВРАТОР

Глава 1: Саркофаг Времени

Дождь не стучал. Он впивался в стекло тысячами холодных игл. Мелкая, изнуряющая морось, которая не приносила свежести, а лишь размазывала серый свет по стенам и оседала на душе кислотным осадком. Глеб Данилов не двигался уже час. Сидел в продавленном кресле, которое помнило его ещё в погонах, и смотрел, как вязнет день в кружке с остывшим кофе. Из динамиков, чужеродных в этом царстве энтропии, сочился джаз. Майлз Дэвис. «So What». Труба, полная льда и меланхолии. Идеальный саундтрек для жизни, поставленной на паузу.

Его кабинет, он же квартира на последнем этаже доходного дома, напоминал геологический срез катастрофы. Папки с делами, давно остывшими, как и их фигуранты, кренились друг на друга, образуя тектонические разломы. Пустые чашки и переполненная пепельница – окаменевшие свидетельства бессонных ночей, проведённых в погоне за призраками. Единственным упорядоченным элементом был вид из окна: мокрый, ржавый лабиринт крыш и пожарных лестниц, уходящий в никуда. В туман.

Звонок в дверь прозвучал, как фальшивая нота в безупречном соло. Резко, неуместно. Глеб не ждал никого. Его клиентура, состоящая из отчаявшихся и почти смирившихся, всегда звонила по телефону, готовясь услышать усталое «нет». Он не двинулся с места. Пусть. Пусть звук утонет в джазе, растворится в дожде. Но звонок повторился. Та же короткая трель, но настойчивее. Без паники, но с упрямством часового механизма.

Чёрт.

Глеб поднялся. Скрипнули не только половицы, но и его собственные суставы. Пальцы сами нашли в кармане плаща холодный, знакомый металл потёртой Zippo. Щелчок крышки. Щелчок кремня. Ритуальное изгнание тишины, которая внутри была громче любого шума.

На пороге стоял мужчина. Лет шестидесяти, сухой, как гербарий. В строгом, идеально скроенном пальто, которое, однако, видело лучшие дни. В одной руке – дорогой кожаный портфель, другой он нервно теребил поля промокшей фетровой шляпы. Лицо измождённое, но глаза – живые, острые, сканирующие.

– Детектив Данилов? – голос был тихим, интеллигентным, привыкшим к залам суда, а не к затхлым лестничным клеткам.

– Зависит от того, кто интересуется, – Глеб опёрся о косяк, всем своим видом блокируя вход.

– Моя фамилия Вольский. Я адвокат. Мне вас… порекомендовали. Сказали, вы берётесь за то, от чего полиция отмахивается, а другие боятся испачкаться.

Глеб криво усмехнулся. «Рекомендация». Он знал этот эвфемизм. Это означало, что дело – ледяной труп, а он – последняя инстанция перед погребением. Патологоанатом для чужих надежд.

– Проходите, – бросил он через плечо и побрёл обратно к своему креслу, к своему джазу.

Вольский шагнул внутрь. Его взгляд на секунду замер, оценивая масштабы хаоса, но лицо осталось непроницаемым. Профессионал. Он поставил мокрый портфель на пол у самого порога, словно боялся заразить его царившим здесь беспорядком.

– Кофе? – вопрос был риторическим. Варить он ничего не собирался.

– Нет, благодарю. Я сразу к делу. Моя подзащитная – Марина Солнцева.

Глеб кивнул, продолжая щёлкать зажигалкой. Щёлк. Щёлк. Он слушал вполуха, пропуская слова мимо. Каждая история начиналась одинаково. Мой клиент. Моя подзащитная. Святая невинность, пойманная в жернова бездушной системы. Скучно.

– Её арестовали позавчера. Обвинение – убийство коллекционера Адриана Корта.

– Бывает, – ровно отозвался Глеб. – Полиция любит быстрые результаты. Иногда даже слишком.

– Они уверены, что это она. Отпечатки на орудии убийства. Мотив, ну… кража. Госпожа Солнцева работала у Корта реставратором. Следствие считает, что она убила его, чтобы похитить уникальный хронометр.

Глеб молча качнул головой и отвернулся к окну, к дождю. Вот и всё. Простой, как удар кастетом, сюжет. Ценная безделушка, долги, ссора в ночи. Он закрыл десятки таких дел, когда ещё верил, что это имеет смысл. И одно похожее дело закрыло его самого. Похоронило под обломками карьеры и самоуважения.

– Извините, Вольский. Не мой профиль. Я не копаюсь в бытовухе. Если у полиции есть отпечатки и мотив, вам нужен хороший юрист, а не я. Я ищу то, что спрятано. А у вас, похоже, всё лежит на поверхности.

Он ожидал торга. Уговоров. Шелеста купюр. Но адвокат молчал. Пауза затянулась, стала тяжёлой, и Глеб, раздражённый, снова повернулся к нему. Вольский смотрел на него не с просьбой, а с упрямым, аналитическим прищуром.

– В том-то и дело, детектив. Ничего не на поверхности. Версия следствия логична, безупречна. Но она рассыпается, как ржавый механизм, стоит лишь сопоставить её с личностью моей подзащитной. Понимаете, она живёт не деньгами. Она живёт… гармонией. Логикой шестерёнок. Для неё деньги – просто ресурс, как масло для смазки. Она скорее отрезала бы себе руку, чем намеренно повредила или украла уникальный механизм. Это было бы… нарушением законов вселенной, как она её понимает. Всё дело в том, что версия полиции… она слишком простая. Слишком очевидная.

Слишком.

Это слово не просто прозвучало. Оно взорвалось в черепе оглушающим эхом, выбив заколоченную дверь в самый тёмный подвал его памяти. Оттуда дохнуло холодом и запахом тюремной камеры. Тот парень. Тот, чьё лицо до сих пор приходило к нему в самые тихие часы ночи. Он тоже был слишком очевидным подозреваемым. Слишком подходящий мотив. Слишком явные улики. И Глеб, ослеплённый своей гениальной правотой, всего лишь подтолкнул одну-единственную улику, чтобы система сработала как надо. А потом нашли настоящего убийцу. Когда парень уже лежал в морге после верёвки и мыла.

Рука, вертевшая Zippo, замерла. Демон его паранойи, его единственный рабочий инструмент и его вечное проклятие, зашевелился в темноте сознания, учуяв знакомый запах. Запах идеальной ловушки, замаскированной под простое решение.

Глеб медленно поднял взгляд. Усталость с лица исчезла, смытая внезапным, холодным азартом. Взгляд стал тяжёлым, цепким. Он смотрел на адвоката так, будто тот только что выложил на стол не папку с делом, а ключ к его личному аду. Шанс. Не спасти какую-то девчонку, плевать на неё. Шанс провести обряд экзорцизма над самим собой.

– Я берусь, – голос прозвучал хрипло, будто сорванный с ржавых петель.

Вольский растерянно моргнул, не поспевая за этой резкой сменой.

– Но мы ещё не обсудили гонорар…

– Деньги потом, – перебил Глеб, поднимаясь с кресла. Он уже был там, в деле. – Мне нужен доступ. Имена следаков. И всё, что вы знаете о Корте и его музее. Абсолютно всё. Особенно то, что кажется вам неважным.

Он уже не слушал, что отвечает адвокат. Он шёл к столу, сгребая в сторону горы бумажного мусора, освобождая плацдарм для новой войны. Джаз в динамиках не изменился. Но теперь в спокойной, отстранённой печали Майлза Дэвиса Глебу слышались тревожные, фальшивые ноты.

Расследование началось.

Музей старинных часов был архитектурным Франкенштейном. Элегантный павильон старой обсерватории из тёмного кирпича, с куполом из позеленевшей от времени меди, был безжалостно поглощён, взят в тиски гигантским саркофагом из бруталистского бетона и глухого, тонированного стекла. Днём чёрные панели отражали серое, равнодушное небо, делая здание слепым. Сейчас, под пеленой дождя, оно выглядело как тюрьма. Тюрьма, в которой отбывал пожизненное само Время.

Глеб толкнул тяжёлую стеклянную дверь.

И звук умер.

Шум улицы, гул машин, водяная пыль – всё было отсечено мгновенно, словно невидимым скальпелем. Наступила тишина. Не просто отсутствие звука, а плотная, давящая субстанция. Глеб на секунду замер, оглушённый. А потом пришла она. Низкочастотная, едва уловимая вибрация. Она шла от мраморного пола, поднималась по подошвам, по костям, проникая в самую грудную клетку. Это были они. Сотни, может, тысячи старинных механизмов, запертых в стеклянных кубах, беззвучно отсчитывали свои секунды. Маятники качались, анкерные колёса вращались, пружины разжимались в полной, мёртвой тишине. Ощущение было такое, будто он стоит на груди гигантского, при смерти, Левиафана, и чувствует аритмию его множества сердец.

– Данилов? – голос из глубины зала ударил по ушам, как выстрел.

Навстречу ему шёл следователь Орлов. Лет сорока пяти, с лицом, на котором усталость давно превратилась в перманентную маску, и той ленивой, самоуверенной походкой, какая бывает у людей, которые уже всё для себя решили.

– Орлов, – представился он, протягивая вялую, безразличную руку. – Наслышан. Говорят, ты любишь копаться там, где уже всё чисто.

– Чисто не бывает, – отозвался Глеб, оглядывая огромное, гулкое пространство. – Бывает плохо убрано.

Орлов хмыкнул.

– Ну, здесь наша уборщица поработала на пять с плюсом. Пойдём, покажу рабочее место.

Они пошли по анфиладе залов. Глеб мельком отмечал экспонаты – астролябии, армиллярные сферы, солнечные часы. Всё под стеклом, всё в идеальном порядке. Холодный, выверенный свет падал на полированный металл и чёрное дерево, не создавая теней. Место походило на морг для артефактов.

Кабинет Корта располагался в самом сердце старого здания – в круглой комнате под куполом обсерватории. Тело уже увезли. На дорогом персидском ковре остался лишь белый меловой контур. Нелепое, схематичное изображение смерти у подножия того, что занимало почти всю стену.

Гигантские астрономические часы.

Они были произведением искусства и инженерного безумия одновременно. Метров пять в высоту. Чёрное дерево, бронза, серебро. Десятки циферблатов, показывающих фазы луны, положение планет, знаки зодиака, даты затмений на столетия вперёд. Сложный, гипнотизирующий механизм, который жил своей, непостижимой жизнью.

– Вот, – Орлов лениво махнул рукой. – Нашли его утром. Проломлен череп. Орудие – вон, на столике.

В пакете для улик лежала небольшая, но увесистая бронзовая статуэтка.

– Отпечатки на ней – нашей пташки, Солнцевой. Работала тут допоздна, якобы калибровала это чудовище. Камеры зафиксировали, как она входила и выходила. В промежутке – никого.

– Мотив? – спросил Глеб, хотя уже знал ответ.

– Классика, – Орлов подошёл к разбитой витрине, осколки которой хрустнули у него под ботинком. – Вот отсюда она спёрла карманный хронометр Бреге, восемнадцатый век. Штука уникальная, стоит как крыло от Боинга. Видимо, старик её застукал. Слово за слово, статуэтка под руку подвернулась… В общем, дело в шляпе. Через пару дней расколется и сольёт, куда скинула часы.

Глеб почти не слушал. Он медленно двинулся по кабинету. Идеальный, почти нежилой порядок. Книги на полках – как солдаты на параде. Он подошёл к массивному столу из эбенового дерева. Орлов, закончив свою тираду, закурил, и сизый дым лениво пополз к тёмному куполу.

Стол был почти пуст. Несколько аккуратных стопок бумаг, пресс-папье, чернильный прибор. Глеб смотрел на него, и чувство неправильности, родившееся ещё в его квартире, нарастало, становилось почти физическим. Что-то выбивалось из этой симфонии перфекционизма.

И тут он увидел.

На кожаном бюваре, в специальном, выделанном в коже желобке, должна была лежать тяжёлая серебряная ручка. Но она лежала не там. Она лежала рядом. Идеально ровно. Идеально параллельно краю стола. Сдвинутая со своего законного места всего на пару сантиметров.

Микроскопическое, почти невидимое нарушение симметрии. Деталь, которую проигнорирует кто угодно, кроме одержимого педанта или одержимого параноика. Это не было следом борьбы. Это не было небрежностью. Это было похоже на… знак. На крошечную, намеренную ошибку в безупречной строке кода.

Орлов затушил сигарету о край пепельницы, оставив грязный след.

– Ну что, Данилов? Убедился? Глухарь. Можешь возвращаться в свою берлогу, копаться в старых изменах.

Спина Глеба медленно выпрямилась, но он не отрывал взгляда от ручки.

– Нет, – тихо сказал он. – Всё только начинается.

Комната для допросов пахла хлоркой, дешёвым кофе и застарелым отчаянием. Гудящая над столом лампа дневного света выбеливала лица, стирая полутона и делая всех похожими на покойников. Глеб ждал, барабаня пальцами по холодной металлической поверхности. Он рисовал в уме образ: сломленная, заплаканная, напуганная до смерти женщина.

Дверь открылась, и конвоир ввёл Марину Солнцеву.

Глеб на секунду замер. Ничего из того, что он себе представлял. Невысокая, с короткой стрижкой тёмных волос. Серая тюремная роба висела на ней мешком, но держалась она так, словно это был костюм от кутюр. Идеальная осанка. Спокойное, почти непроницаемое лицо. И взгляд. Прямой, ясный, немигающий. Наручники на её тонких запястьях казались не символом позора, а неуместным, варварским аксессуаром, надетым на точный измерительный прибор.

Она села напротив, положив скованные руки на стол. Ни тени страха. Только холодное, аналитическое любопытство во взгляде.

Глеб откашлялся, внезапно сбитый с толку.

– Марина Солнцева, – начал он, открывая пустую папку для вида. – Я Глеб Данилов. Частный детектив. Меня нанял ваш адвокат.

Она лишь едва заметно кивнула.

– Полиция считает, что вы убили Адриана Корта. Из-за денег. Чтобы украсть часы.

Тень усмешки, лёгкой и почти презрительной, тронула её губы.

– Полиция мыслит категориями, которые к этому… – она на мгновение замолчала, подбирая слово, – к этому механизму неприменимы. Деньги – слишком грубая переменная для столь сложного уравнения.

– Но вы были там. Ночью. С вашими инструментами.

– Я проводила калибровку, – её голос был ровным, безэмоциональным, как у бортового компьютера. – Анкерный спуск давал погрешность в ноль целых две десятых секунды в сутки. Для механизма такого класса это…

– Да плевать на спуск! – не выдержал Глеб. Его взбесила эта ледяная точность. – Корт мёртв! Человек мёртв, вы понимаете?!

Марина замолчала. Не вздрогнула. Не обиделась. Она просто сделала паузу, и её взгляд стал колючим.

– Нет, детектив. Не плевать, – сказала она наконец, отчеканивая каждое слово. – Это единственное, что имеет значение. Точность. Гармония. Корт её нарушал. Он использовал гениальное творение для вульгарной, эгоистичной цели. Он вносил хаос в идеальную систему.

Глеб откинулся на спинку скрипучего стула. И всё понял. Все его инстинкты, отточенные годами недоверия, кричали, что он наткнулся на нечто настоящее.

– И что же это за вульгарная цель? – спросил он уже спокойнее.

Марина долго молчала. Её пальцы на столе, скованные металлом, совершили едва заметное, точное движение, словно поворачивая невидимую заводную головку.

– Вы не поймёте, – сказала она наконец. – Никто из вас. Чтобы понять замысел создателя, нужно мыслить, как он. А вы все… вы видите только корпус и стрелки.

Глеб смотрел на неё, и его паранойя перерастала в уверенность. Эта женщина – не убийца. Она – жрица. Жрица культа точности. И она готова на всё, чтобы защитить свою святыню. Она защищала не себя. Она защищала секрет астрономических часов.

Он поднялся.

– Я вас понял. На сегодня всё.

Она даже не посмотрела на него, когда конвоир уводил её прочь. Её взгляд был устремлён куда-то сквозь стену, в мир шестерёнок, балансиров и идеальных траекторий.

Глеб вышел из участка под всё тот же неумолимый, всепроникающий дождь. Он не получил ни одного ответа. Но он получил нечто гораздо более ценное: правильный вопрос. Дело было не в том, кто убил Адриана Корта. А в том, что его убило. И ответ, Глеб был уверен, тихо тикал где-то в недрах гигантского механизма, запертого в бетонном саркофаге посреди города.

Глава 2

Воздух в кабинете куратора Романа не имел запаха. Не пыльного дерева, не старой бумаги, не едкого флюса для пайки, как у Корта. Здесь пахло ничем. Стерильностью. Отредактированной пустотой. После лихорадочного хаоса, оставленного покойным директором, это место казалось не кабинетом, а препараторской, где под ярким светом вскрывают мёртвые идеи.

Глеб Данилов принёс с собой грязь. Он чувствовал это, стоя на пороге. Его плащ, ещё не просохший после утренней измороси, оставлял на безупречном паркете тёмные, влажные следы. Неуместный артефакт из другого, живого мира. Роман стоял к нему спиной. Высокий, в идеально отглаженном сером пиджаке, он смотрел на книжный шкаф из тёмного, почти чёрного дерева. И медленно, с ритуальной, почти молитвенной сосредоточенностью, протирал белоснежным платком стеклянную дверцу, на которой Глеб, даже щурясь, не мог разглядеть ни единой пылинки.

– Детектив Данилов.

Голос не заставил его обернуться. Бархатный, поставленный, он родился где-то в глубине этого выверенного пространства, став его неотъемлемой частью.

– Я так и думал, что вы придёте.

Роман закончил со стеклом. Сложил платок вчетверо, с геометрической точностью, и убрал его во внутренний карман. Только тогда он повернулся. Лицо спокойное, ухоженное. Взгляд сочувствующий, как у врача, которому предстоит сообщить о неизлечимой болезни.

– Садитесь.

Жест в сторону жёсткого, неудобного кресла для посетителей. Сам он остался стоять, возвышаясь над Глебом. Хозяин в своём безупречном храме.

Глеб не сел. Предпочёл остаться на ногах, на грязном островке своего мокрого плаща, сохраняя иллюзию равенства.

– Поговорим о Корте.

– Об Адриане, – мягко, почти интимно поправил Роман. – Да, конечно. Все только о нём и говорят. Трагедия. Варварское, бессмысленное… вторжение.

Он подбирал слова, как реставратор – фрагменты разбитой вазы. Осторожно. Бережно. Глеб решил разбить её снова.

– Вы хотели его место.

На лице Романа промелькнула тень. Не обида. Боль. Боль от профанного, уличного упрощения, от сведения высокой трагедии к банальной уголовщине.

– Место? – он усмехнулся, но в этой усмешке не было и грамма веселья. – Детектив, вы мыслите категориями… бухгалтерии. Дебет, кредит. Речь не о кресле. Никогда не была о нём. Речь о душе этого места.

Он обвёл рукой свой кабинет, а затем, казалось, и весь музей за его стенами.

– Вы были в его кабинете. Вы видели. Этот… оккультный мусор. Эти гримуары, эта ересь. Он отравлял всё, к чему прикасался. Он превратил храм науки, храм точной механики, в притон для своих эзотерических практик! Он хотел не изучать время, он хотел его… – Роман на секунду запнулся, ища слово, достаточно грязное, достаточно точное. – Изнасиловать.

Глеб слушал, и внутри поднималась знакомая, холодная тошнота. Всё было слишком правильно. Слишком гладко. Вот он, идеальный мотив, упакованный в красивую обёртку из высоких слов. Мотив, который с радостью проглотит и полиция, и прокуратура.

Слишком просто, шепнул ему призрак из прошлого, тот самый, что носил форму следователя и однажды уже поверил в очевидное. И от этого – фальшиво.

– Ближе к делу, Роман, – голос Глеба стал твёрдым, как сталь часовой пружины. – Кто ещё его ненавидел?

– Ненавидел? Это слишком примитивное слово. – Роман снова подошёл к шкафу, провёл пальцем по его кромке, проверяя работу невидимых уборщиц. – Адриан был человеком крайностей. Его либо боготворили, либо презирали. Третьего не дано.

– А вы?

– Я? – Он вздохнул, и этот вздох был полон театральной скорби падшего ангела. – Я видел в нём титана, чей великий ум рухнул под тяжестью собственного эго. Я пытался… вмешаться.

– Жаловались? – уточнил Глеб. – Ну… писали доносы?

– Я пытался спасти наследие! – Голос Романа набрал силу, в нём зазвенели проповеднические, почти фанатичные нотки. – Это место – не просто коллекция. Это память. А он использовал всё это как топливо для своих алхимических опытов!

Глеб устало потёр переносицу. Лабиринт из пафоса и самолюбования.

– Хорошо. Допустим. Кто ещё был в вашем лагере «проницательных»? Марина Солнцева?

Роман фыркнул. Короткий, презрительный звук в стерильной тишине.

– Марина? Нет. Она из другого теста. Она не видит людей, она видит только механизмы. Для неё Корт был просто… некомпетентным владельцем редкой вещи. Она бы никогда не стала марать руки. Её мир – это пинцет и часовая лупа. Она чинит, а не ломает.

Он замолчал, прошёлся по кабинету, остановился у окна, глядя на серый, выложенный плиткой внутренний двор.

– Нет, – сказал он тихо, и тон изменился. Исчезла проповедь, появилась интрига. – Если вы хотите найти настоящего еретика… поговорите с Еленой.

Глеб напрягся. Имя было знакомо. Искусствовед. Уволена со скандалом.

– Любовница? – бросил он, проверяя реакцию.

Роман медленно обернулся. В его глазах было что-то новое. Не презрение, а почти благоговейный страх. Или предвкушение.

– Это было бы слишком просто, детектив. Слишком банально. Елена была не просто его аспиранткой. Она была его первой и самой ревностной ученицей. Он заразил её своим безумием. Они вместе начинали копать всю эту… грязь.

Он сделал паузу, давая словам впитаться, прорасти в сознании Глеба.

– А потом она стала слишком хороша. Слишком близко подобралась к его тайне. Может, даже обогнала его. И он испугался. Он публично унизил её, растоптал её карьеру и изгнал. Она не просто обиженная женщина, Данилов. Она – отступница. Первая и самая опасная из всех, кого он посвятил в свои тайны. И нет никого опаснее того, кто хочет вернуть себе место в раю. Или сжечь его дотла.

Глеб молчал. Картина мира снова сместилась, пошла рябью. Елена из мстительной любовницы превратилась в конкурента. В соучастника. В ещё одного призрака с мотивом, который был и проще, и бесконечно сложнее, чем у Романа.

– Где её найти?

Роман улыбнулся своей скорбной, безупречной улыбкой.

– О, она не прячется. Она жаждет внимания. Скорее всего, она уже ждёт вашего звонка.

Кафе, которое выбрала Елена, было построено из шума. Анонимный рёв, в котором шипение кофемашины, звон посуды и гул сотен голосов сливались в плотную, давящую стену звука. Идеальное место, чтобы лишить противника главного оружия – тишины для размышлений. Глеб сидел за крошечным столиком у окна, чувствуя, как этот шум лезет в уши, в голову, мешая думать, заставляя его чувствовать себя глупым и неуместным.

Она опоздала на семь минут. Ровно настолько, чтобы это было заметно. Демонстрация силы. Глеб увидел её ещё на улице. Быстрая, хищная походка, короткая стрижка тёмных волос, взгляд, сканирующий всё вокруг. Она несла себя как оружие.

– Детектив Данилов? – Она не спросила. Констатировала. Опустилась на стул напротив, и воздух вокруг неё наполнился запахом дорогого, горького парфюма. – Выглядите именно так, как я себе представляла. Уставшим.

Она заказала эспрессо, даже не взглянув на официанта, и сложила руки на столе. Ногти покрыты тёмным, почти чёрным лаком.

– Итак. – Усмешка, не коснувшаяся глаз. – Вы пришли поговорить о гении Адриана Корта. Позвольте угадать, вы уже наслушались пафосных речей нашего главного хранителя Романа о «святынях» и «осквернении»?

Глеб молчал, давая ей выговориться. Она говорила быстро, отточенно, каждое слово – отравленная игла.

– Если перевести это на человеческий, он просто отчаянно хочет кресло директора. Всегда хотел. Его любовь к музею – это форма некрофилии. Он любит только мёртвое и неизменное. Адриан был слишком живым для него.

Она достала из сумки тонкую папку и лёгким, пренебрежительным движением пододвинула её по столу.

– Это то, зачем вы пришли. Компромат. Не благодарите. Считайте это моим скромным вкладом в посмертную десакрализацию святого Адриана.

Глеб открыл папку. Не счета, не доносы. Копии научных статей, распечатки с её собственными пометками на полях. И рядом – страницы из монографии Корта. Целые абзацы, перекочевавшие почти дословно.

– Плагиат, – сказал он.

– Дилетантское слово, – отрезала Елена. – Это называется «научное воровство». Он взял мои идеи, мои гипотезы, мою методологию, упростил их до уровня бульварной мистики и выдал за свой великий прорыв.

Официант принёс её кофе. Она взяла чашку, и Глеб услышал тихий, но резкий звук. Она постукивала ногтем по фарфору. Раз. Два. Пауза. Три. Нервный, рваный ритм.

– Это всё очень профессионально, – сказал Глеб, закрывая папку. – Но ненависть в ваших глазах – она не из-за сносок в монографии. Он вас бросил?

Стук прекратился. Её пальцы замерли. Она подняла на него глаза, и на секунду, одну крошечную, беззащитную секунду, Глебу показалось, что он увидел за бронёй из сарказма что-то настоящее. Что-то похожее на перелом, который так и не сросся.

Но это длилось лишь мгновение.

Она медленно провела рукой по волосам, поправляя несуществующую прядь, выбившуюся из её идеальной стрижки. Жест был почти бессознательным. Сбой в программе.

Вот ты где, подумал Глеб.

– Не опускайтесь до бульварных романов, детектив, – голос стал ледяным, хрупким. – Наши с Адрианом отношения были, эм… исключительно научными. И они закончились, когда его научная нечистоплотность перешла все мыслимые границы. Он был моим научным руководителем. Разочарованием, да. Но не более.

Врёт, подумал Глеб. И дело не в работе. Или не только в ней.

Он ничего не сказал. Просто смотрел. Она выдержала его взгляд, снова взяла чашку. Снова раздался отрывистый, раздражающий стук ногтя по фарфору.

– Вы зря тратите время, – сказала она, сделав глоток. – Лучше посмотрите на факты. Адриан был мошенником. Он обманывал всех: попечительский совет, меценатов, научное сообщество…

– Зимина он тоже обманывал?

Елена нахмурилась.

– Зимин? Наш теневой кардинал… О, нет. Зимина, блин, не обманешь. Он не платит за красивые глаза. Он платит за информацию. Или за контроль. Думаю, он прекрасно знал, чем занимается Корт. Возможно, даже поощрял. До определённого предела.

Снова стук. Раз-два-три. Помехи в эфире.

– И какой был предел?

Елена пожала плечами.

– Кто знает. Может, Адриан решил, что ему больше не нужен спонсор. Или нашёл что-то, чем не захотел делиться. В мире больших денег и больших секретов такое случается.

Она допила свой эспрессо одним глотком, поставила чашку на блюдце с резким стуком, который прозвучал как точка.

– У меня лекция через полчаса. Папку можете оставить себе. Если найдёте что-то интересное, не стесняйтесь, звоните. Разрушить посмертную репутацию Адриана – это почти так же приятно, как разрушить её прижизненную. Почти.

Она встала, оставив на столе несколько купюр, и, не прощаясь, направилась к выходу. Растворилась в толпе студентов.

Глеб остался сидеть один. Шум кафе снова навалился на него, тяжёлый и бессмысленный. Он смотрел на папку, на пустую кофейную чашку. Две версии. Два призрака. Роман, фанатичный жрец, и Елена, ядовитая, униженная ученица. Оба лгали. Или, что хуже, оба говорили часть правды.

Он открыл папку снова, бездумно листая страницы. Формулы, цитаты, ссылки. На одной из страниц, исчерканной пометками Елены, его взгляд зацепился за слово. «Токсин». Рядом – название какого-то редкого южноамериканского растения. Он не придал этому значения. Просто ещё одна деталь в хаосе чужих амбиций.

Сука, подумал он про себя, обращаясь не к Елене, а ко всей этой ситуации. Ему нужен был воздух. Ему нужно было что-то настоящее. Что-то, что не лжёт.

Ночь превратила музей в склеп. Днём это был саркофаг, ночью – место упокоения. Дежурные лампы бросали на полированный бетон длинные, искажённые тени. Глеб шёл по гулким залам, и эхо его шагов было единственным звуком, нарушавшим низкочастотный, аритмичный гул, который, казалось, исходил от самого здания. Вибрация. Она проникала через подошвы его ботинок, проходила по костям, оседала где-то в груди. Сердцебиение замурованного времени.

Он добился разрешения на повторный осмотр. Сонный охранник сорвал с двери кабинета Корта тонкую бумажную ленту и оставил его одного, предупредив, чтобы он ничего не трогал.

Здесь всё было так же. Хаос на столе. Книги, открытые на случайных страницах. И над всем этим – гигантские астрономические часы. В полумраке они выглядели как идол забытого культа. Бронзовые и латунные диски тускло поблёскивали, циферблаты с непонятными символами смотрели в темноту, как слепые глаза.

Истории Романа и Елены крутились у него в голове, накладываясь друг на друга, создавая мутный, противоречивый образ. Жрец и ведьма. Оба указывали друг на друга, оба предлагали ему простую, удобную разгадку. А в центре всего этого стояла Марина Солнцева. Непроницаемая. Она говорила о гармонии. О душе механизма.

Глеб обошёл часы по кругу. Полиция искала следы борьбы, взлома, кражи. Они искали то, что ожидали найти. А его паранойя, его проклятие и единственный рабочий инструмент, шептала ему искать то, чего там быть не должно.

Он достал телефон. Яркий, холодный луч фонарика вырвал из темноты фрагмент реальности. Глеб присел на корточки, направляя свет внутрь, сквозь толстое стекло, на сам механизм. Лес из сотен шестерён, рычагов, пружин, отполированных до зеркального блеска. Свет играл на их гранях, выхватывая то рубиновый камень осевого подшипника, то спираль волосковой пружины.

Он медленно вёл лучом, осматривая сантиметр за сантиметром. Он не знал, что ищет. Просто искал… нарушение гармонии. Что-то неправильное.

И он это нашёл.

На одной из внутренних шестерён, не самой крупной, глубоко в механизме, луч фонарика на мгновение зацепился за что-то. Что-то, что блеснуло иначе. Не так, как полированная латунь. Глеб замер, прижавшись почти вплотную к холодному стеклу. Повёл лучом снова.

Вот оно.

Крошечная, не длиннее ногтя, но свежая, с острыми, блестящими краями царапина на тёмной, патинированной поверхности старого металла. Она была похожа на шрам. Она находилась там, куда случайно попасть было невозможно. Чтобы её оставить, нужен был тонкий и твёрдый инструмент. И нужно было точно знать, куда этим инструментом лезть.

По спине Глеба, не имея никакого отношения к температуре в зале, продрал холод.

Это была не улика против Марины. Наоборот. Это была улика, которая кричала, что её версия имеет смысл. Кто-то взаимодействовал с часами. Кто-то, кто обладал её уникальными знаниями. Это мог быть сам Корт перед смертью. Это могла быть она. Но это мог быть и кто-то третий. Убийца. Тот, кто пришёл не за деньгами, а за секретом, который хранил этот механизм.

Он медленно выпрямился, отшатнулся от витрины. Тишина в зале больше не казалась мёртвой. Она стала выжидающей, плотной, как воздух перед грозой. Он посмотрел на часы, и теперь это был не просто музейный экспонат. Это был свидетель. Немой свидетель, который только что заговорил с ним на единственном понятном ему языке – языке сломанных деталей.

Он сунул руку в карман, нащупал холодный металл своей старой Zippo. Щелчок крышки прозвучал в тишине как выстрел. Он не закурил. Просто стоял в темноте, глядя на слабое мерцание огня и на гигантский механизм за стеклом.

ГЛАВА 3: Хранитель Тишины

Ночь в квартире Глеба пахла остывшим кофе и горечью. За окном дождь больше не стучал – он шипел, растворяя огни города на грязном стекле в длинные, акварельные потёки. Мир за окном превратился в абстракцию. Мир внутри – тоже.

Царапина.

Он снова и снова открывал фотографию на экране ноутбука. Неглубокая, почти волосяная линия на матовой стали скрытой шестерни. Для уставших глаз криминалистов, ищущих очевидное – кровь, отпечатки, следы борьбы – это был просто мусор. Технический шум. Но Глеб смотрел на неё, и в абсолютной тишине квартиры слышал оглушительный шёпот. Это был язык одержимости, язык, на котором говорят безумцы и гении. Язык, который он сам когда-то понимал слишком хорошо.