Текст книги "Имею скафандр - готов путешествовать (2025/AI)"
Автор книги: Sergey Smirnov
Жанры:
Научная фантастика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
Глава 7
Иллюминатор был моим единственным окном в умирающий мир. Не наш мир – он исчез давным-давно, превратившись в неразличимую искорку среди миллиардов других. Умирал сам космос. Солнце, которое я знал всю жизнь, источник тепла и света, здесь, на окраине системы, превратилось в свою собственную пародию. Оно не светило, не грело. Оно просто висело в непроницаемой черноте, больше похожее на упрямую звезду, чем на источник жизни. Отсюда, с задворок мироздания, дом казался не просто далеким – его будто никогда и не существовало.
Корабль Черволицых не снижался. Он падал. Грубый, скрежещущий звук металла, вгрызающегося в лед, продрал тишину транспортного отсека. Мы прибыли. Плутон. Гигантский, грязный снежок, испещрённый кратерами вечной тьмы. Конец пути. Дальше лететь было некуда.
Когда шлюз со стоном открылся, холод не ворвался потоком – он уже был здесь, по ту сторону. Он исходил от стен, от пола, от самого воздуха. Это было ощущение абсолютного, всепоглощающего отсутствия тепла, которое проникало сквозь ткань комбинезона и заставляло инстинктивно съежиться. Воздух был стерильным, мертвым, без единого запаха. Тусклый, синеватый свет сочился с потолочных панелей, отражаясь от ледяных на ощупь стен. Каждый наш выдох, вырывавшийся облачком пара, тут же оседал на металле тончайшим слоем призрачного инея, словно сама база пыталась заморозить и поглотить нас.
Крошка, обычно такая дерзкая, молчала. Она вцепилась в рукав моего комбинезона, и её хватка была единственным, что казалось настоящим в этом ледяном кошмаре. Её всезнайство испарилось, оставив на своем месте только испуганного, одинокого ребенка.
«Соберитесь, юные жизни», – раздался в моей голове голос Материни. Он был по-прежнему спокоен, но в его глубине я впервые услышал новую нотку – тяжесть, словно на него давил вес целой галактики. «Здесь ваше мужество будет испытано, как никогда прежде».
Мне хотелось крикнуть, что мужество тут ни при чем. Что мы на самом дальнем, самом глубоком и самом надежном кладбище во всей Солнечной системе. Отсюда никто не услышит наш крик.
Нас вели не в камеру. Черволицые, молчаливые и безликие, как всегда, повели нас по длинному, закручивающемуся спиралью коридору. Это не было похоже на тюремный блок. Это было нечто иное, и осознание этого пришло медленно, волнами леденящего ужаса.
Вдоль стен были вмонтированы прозрачные капсулы, подсвеченные изнутри тем же мертвенно-синим светом. В первой из них застыло существо, похожее на птицу. Его тело, изящное и хрупкое, было покрыто кристаллическими перьями, переливавшимися даже в тусклом свете. Оно застыло в вечном крике – клюв был широко раскрыт, а тонкие крылья неестественно выгнуты в предсмертной агонии. Под капсулой виднелась табличка с инопланетными символами и выгравированным номером: 047.
Я моргнул, пытаясь отогнать образ, но следующая капсула была уже перед нами. В ней, свернувшись, плавало в криогенном тумане насекомоидное существо с фасеточными глазами размером с мой кулак. Его лапы-жнецы были прижаты к голове в жесте, который невозможно было истолковать иначе как ужас. Номер: 112.
Капсула за капсулой. Амёбообразная форма жизни, застывшая в процессе деления. Гуманоид с тремя парами рук, скрюченных в защитном жесте. Существо из чистого кремния, похожее на живую, страдающую статую. Десятки. Сотни. Коридор казался бесконечным. Это был не научный архив. Это были трофеи. Мемориал геноцида.
И тогда я понял самое страшное. Каждая капсула была не просто особью. Она была целой цивилизацией. Последним представителем.
– Это… это же к’Тарри, – прошептала Крошка, указывая дрожащим пальцем на существо с кристальными перьями. Её голос сорвался. – Из системы Денеба. В моих… в папиных картах говорилось, что они достигли сингулярности. Что они ушли в другую реальность…
Она замолчала. Научная теория, такая красивая и стройная, разбилась вдребезги о жестокую правду, замороженную во льду Плутона.
Мы прошли мимо секции с артефактами, и это ранило глубже, чем ряды мертвых тел. За прозрачной панелью лежала маленькая игрушка, похожая на детскую юлу, сделанная из переливчатого металла. Рядом – музыкальный инструмент, отдаленно напоминающий флейту. Книга с непонятными, элегантными символами на страницах. Эти предметы не просто лежали. Они кричали. Кричали о том, что были уничтожены не просто «виды». Были уничтожены народы. Народы с культурой, искусством, музыкой. С детьми, которые играли в юлу.
Побег. Выживание. Какие наивные, человеческие мысли. А они всё это время, должно быть, просто решали, в какой позе заморозить мой труп для своей коллекции. Мы боролись за свою жизнь, а надо было бороться за право человечества не стать еще одним экспонатом в этом ледяном морге.
«Теперь вы видите», – голос Материни в моей голове стал твердым и острым, как осколок алмаза. В нем не было паники, лишь холодная, всепоглощающая ярость, страшнее любой истерики. «Это не война. Это истребление. Они – космическая саранча. Они не просто завоевывают. Они стирают. И они никогда не остановятся».
За нами с окончательным стуком захлопнулась дверь. Внутри – безнадега в камне. Ледяные стены, от которых веяло могилой. Три койки. Мелкое окошко под потолком.
Так вот она, наша братская могила. Мы и рта не успели раскрыть, как в стене открылся люк, и оттуда на пол лязгнули части моего «Оскара». И мысль вдогонку от одного из тех, в коридоре, полная ледяного превосходства: «Изучено. Бесполезно. Можешь оставить свой панцирь». Люк закрылся. Они отдали его мне, просто чтобы показать, насколько он бесполезен. Какую же ошибку они совершили.
Тишина после «галереи» была почти физической. Она давила, выжимала остатки воздуха из легких. Только мы и облачка нашего пара. Казалось, я слышу, как умирает последняя надежда, которую я тащил с собой еще с Луны. Здесь, в этой камере, она умерла окончательно.
Я подошел к окну. За ним была безжизненная поверхность Плутона под почти абсолютной ночью. Далекое Солнце висело в небе неподвижной бриллиантовой точкой, а рядом с ним – чуть более крупный, но тусклый диск Харона. Их объединенного призрачного света хватало лишь на то, чтобы превратить серую равнину в рельефную карту из теней и полутонов.
Мой мозг, привыкший решать проблемы, анализировать, искать выход, впервые столкнулся с задачей, у которой не было решения. Я был песчинкой. Меньше, чем песчинкой. Я был ошибкой округления во вселенском уравнении, которое Черволицые методично приводили к нулю.
Я сжал кулак и ударил по стене. Звук получился жалким, глухим. Стена даже не дрогнула, лишь впитала мой бессильный гнев.
Крошка свернулась калачиком на самой дальней койке, отвернувшись к стене. Впервые с нашего знакомства она не сыпала научными теориями. Она была сломлена.
– Материня… – мой голос прозвучал хрипло, надтреснуто. – Что нам делать?
Пауза затянулась. Казалось, вечность прошла, пока ее голос снова не наполнил мое сознание.
«То, что делают все живые существа, оказавшись на краю гибели, дитя. Мы выживаем. И мы наносим ответный удар».
– Как? – вырвалось у меня. Я обвел рукой нашу ледяную могилу. – Как?! Посмотрите вокруг! Нас трое! А у них… у них целое кладбище миров! Мой «Оскар» против этого… это просто детская игрушка!
Материня больше ничего не сказала. Её молчание было страшнее слов. Я посмотрел на сжавшуюся в комок Крошку, на ледяные стены, на непроглядную черноту за окном. И впервые в жизни я ощутил не страх, не гнев, а нечто гораздо худшее – абсолютную, всепоглощающую безнадежность. Надежда не просто угасла. Её раздавил масштаб зла, которое я только что увидел.
Я закрыл глаза, но это не помогло. Передо мной, выжженные на сетчатке, стояли они – кристаллические перья, испуганные фасеточные глаза, маленькая инопланетная юла. Бесконечная галерея мертвых душ. И я чувствовал, как падаю в эту бездну вместе с ними.
Глава 8
Холод.
Это первое, о чем я думал, когда просыпался, и последнее, что чувствовал, проваливаясь в тревожный сон. Не просто холод, как на Земле зимой, а абсолютный, всепроникающий холод Плутона. Он жил в стенах нашей камеры, покрывая их коркой колючего инея, который никогда не таял. Он пробирался под тонкую ткань тюремной робы, заставляя дрожать до самых костей.
Здесь, на краю Солнечной системы, отчаяние было таким же осязаемым, как этот холод.
Крошка свернулась на койке в клубок, обхватив колени. Её обычная, почти вибрирующая энергия иссякла, оставив после себя лишь молчаливую детскую фигурку, пытающуюся согреться. Я сидел, уставившись в серую металлическую стену, и в сотый раз прокручивал в голове наше положение. Луна была кошмаром. Плутон был могилой. Здесь даже звезды другие. Далекие, холодные, чужие. Как могильные камни.
Тишину нарушила Материня. Её «голос» не прозвучал в воздухе, он возник прямо у меня в сознании – спокойный, ровный, как гладь безмятежного озера. Этот контраст с ледяным хаосом вокруг был почти физически ощутим.
Пассивное ожидание, дитя моё, равносильно поражению. Мы не ждем конца. Мы создаем новое начало.
Я повернулся, встретившись взглядом с Крошкой. Она тоже услышала. Её глаза, обычно полные научных формул и любопытства, сейчас были просто глазами испуганного ребенка.
Побег с этой базы – бессмысленен, – продолжила Материня, посылая в мой разум образы бескрайней, враждебной пустоты. – Нас перехватят за считанные часы. Но есть иной путь. Сигнал.
В её ментальном послании возникла схема: древняя коммуникационная вышка на поверхности базы. Черволицые – завоеватели, а не археологи. Они используют свою связь, но не тронули оборудование, которое не понимают. На этой вышке есть аварийный маяк Галактического патруля. Это наш единственный шанс призвать силу, которой они боятся.
Крошка тут же села, её апатия испарилась, сменившись лихорадочной работой мысли. «Вероятность успеха? – её голос был тихим и хриплым. – Каков протокол сигнала? Частота? Мощность? Стандартный мультиспектральный код бедствия или что-то более древнее?»
Её мозг ученого включился, как тумблер. Я же, как прагматик, мысленно задал главный, самый простой и самый страшный вопрос: «Где этот маяк?»
Ответ Материни был столь же прост и страшен.
Он на внешней поверхности. На вершине самой высокой коммуникационной мачты.
Крошка издала тихий, сдавленный звук. Она подползла ближе, её глаза расширились от ужаса понимания. «Нет… – прошептала она. – Это невозможно. Температура на поверхности – минус двести тридцать градусов по Цельсию. Атмосфера – ядовитая смесь замороженного азота, метана и угарного газа. Давление настолько низкое, что…» – она запнулась, подбирая слова. – «Любой незащищенный материал становится хрупким, как стекло. Это не чистый вакуум Луны, Кип. Это химически агрессивная, ледяная среда. Любой стандартный скафандр превратится в хрупкую, треснувшую скорлупу за считанные минуты. Теплопотеря будет катастрофической».
Её слова падали в тишину камеры, как куски льда. Она перечислила факты, как выносят смертный приговор.
Мой вид не выдержит такого холода, – безэмоционально сообщила Материня. – А ты, юная жизнь, не имеешь никакой защиты.
В гнетущей тишине все взгляды – мой, Крошки, и даже невидимый взор Материни – обратились сначала на меня, а затем в темный угол камеры. Туда, где лежал мой старый друг. Моя единственная надежда и мой билет в этот ад.
Скафандр «Оскар».
Всё свелось к этому. К потрёпанной, отремонтированной груде металла и пластика, и ко мне. Я встал и медленно подошел к нему. Провёл рукой по гладкому, ледяному шлему. Ответственность давила на плечи тяжелее, чем гравитация любой планеты. Это был уже не мальчишеский азарт, не мечта о космосе. Это был осознанный шаг навстречу верной смерти с призрачным шансом на успех. Старина, похоже, нам предстоит еще одно приключение. Самое последнее.
Я не сказал «да». Я просто кивнул, и этого было достаточно.
Наша камера превратилась в тайную мастерскую, работающую урывками, в те короткие промежутки времени, когда коридор снаружи был пуст. Каждый шорох за дверью заставлял нас замирать. Мы стали подпольщиками на самой враждебной территории во вселенной.
Ресурсы мы добывали с риском, от которого в жилах стыла кровь. Материня, телепатически «просканировав» стены, указала мне точное место, где находился неиспользуемый распределительный щит старой системы жизнеобеспечения. Чтобы до него добраться, мне пришлось несколько часов затачивать о бетонный пол осколок пищевого контейнера, превратив его в подобие рычага. С его помощью, рискуя сломать свой импровизированный инструмент, я с отвратительным скрежетом подцепил и отогнул край панели. За ней, среди пыльных проводов, оказались не только моток оптоволокна, но и несколько реле-стабилизаторов и кристаллический осциллятор – примитивные, но именно они были нужны Крошке для её схем.
Мы работали слаженно и почти беззвучно.
Материня была мозговым центром. Она посылала мне чистые концепции. Ключевая задача – не переделать скафандр, а обмануть холод. Представь поле, которое не греет, а создает вокруг «Оскара» тончайшую «зеркальную» оболочку, отражающую тепло обратно к источнику. Энергия для этого поля должна модулироваться на высокой частоте.
Крошка была нашим переводчиком и инженером-расчетчиком. Она тут же хватала заточенный осколок и на замерзшем полу, покрытом инеем, начинала чертить схемы и формулы. «Для создания резонансного отражателя такой плотности тебе понадобится единственный модуль, – шептала она, – я рассчитала его оптимальное расположение на грудной пластине. Но стандартных батарей «Оскара» не хватит и на пять минут».
А я был руками. Молчаливыми, сосредоточенными руками, превращавшими их гениальные идеи в реальность.
Вся наша работа свелась к сборке двух модулей и их рискованному подключению. Первый – тот самый резонансный отражатель. Мои пальцы быстро коченели от холода, превращаясь в непослушные деревяшки. Каждые десять минут мне приходилось останавливаться, засовывать руки под робу и дышать на них, растирать до боли, чтобы вернуть хоть какую-то чувствительность. Только после этого я мог сделать еще несколько точных движений, прежде чем холод снова брал свое.
Затем – дополнительный блок питания. Это была самая опасная часть. Я разобрал три украденные энергетические ячейки от системы аварийного освещения и, следуя пугающе сложным схемам Крошки, начал создавать обходную цепь, чтобы подключить их напрямую к главному реактору «Оскара». Один неверный контакт, одно короткое замыкание – и мы бы выдали себя громким хлопком и запахом горелого пластика. Несмотря на холод, от напряжения по вискам у меня катился пот, ледяными иглами впиваясь в кожу.
И наконец, связь. Радио скафандра нужно было перекалибровать. «Ты должен перепаять контакты на главном ретрансляторе, – диктовала Крошка, её глаза лихорадочно заблестели. – Я запомнила часть их служебных частот. Судя по гармоническим искажениям, маяк работает в субэфирном диапазоне, который они считают помехами. Замени штатный осциллятор на тот, что мы вытащили из щитка».
Я работал, и «Оскар» менялся на моих глазах. Внешне он оставался прежним – мой старый, поцарапанный скафандр. Но внутри он становился чем-то большим. В него были вложены мудрость древней расы, гениальность ребенка и отчаянное упорство мальчишки с Земли.
Наконец, я защелкнул последнюю панель на его груди. Тихий, финальный щелчок прозвучал в мертвой тишине камеры оглушительно громко.
Мы втроем – я, Крошка и незримая Материня – смотрели на наше творение. Наша единственная, хрупкая, как лед Плутона, надежда.
Я положил руку на шлем. Металл был холодным, но под ним я чувствовал скрытую мощь. Я посмотрел на Крошку, на пустое место, где, как я чувствовал, была Материня, и произнес тихим, но твердым голосом: «Я готов».
Глава 9
Шаг за шагом, Кип. Просто шаг за шагом. Проверить герметичность воротника. Проверить заряд батареи. Проверить соединение с системой Крошки. Не думать о том, что будет, если… Просто делать.
Мои руки двигались на автомате, пальцы в тонких перчатках подкладки скафандра привычно пробегали по защелкам и индикаторам «Оскара». Снаружи, в камере, пахло стерильной затхлостью переработанного воздуха. Холодный металл стен, казалось, высасывал тепло из самого тела. Внутри всё сжалось в ледяной комок страха, но руки помнили. Руки работали.
Крошка стояла рядом, маленькая и бледная, как лунный мотылек в тусклом, пульсирующем свете. Она сжимала в руках свой планшет, и только решительный блеск в ее глазах выдавал, что она не собирается ломаться. Она была готова. Может, даже больше, чем я.
«Время пришло, юные жизни», – прозвучал в моей голове спокойный, мелодичный голос Материни. Это не был звук, скорее, мысль, облаченная в слова. «Путь открыт. Помните план. Прямо к шлюзу. Не останавливайтесь».
Я кивнул, хотя она и без того знала мой ответ.
«Я готова, – прошептала Крошка, глядя на экран своего устройства. – Мой планшет синхронизирован с датчиками твоего скафандра. Я увижу их раньше, чем ты услышишь».
«Понял, – мой голос прозвучал хрипло и сухо. Я сглотнул. – Держись рядом. Что бы ни случилось – беги».
Дверь нашей камеры беззвучно скользнула в сторону. Путь был свободен. Последний вздох перед прыжком. Я надел шлем, и мир за пределами его забрала превратился в немного искаженное, гудящее предчувствие беды. Тихое шипение систем жизнеобеспечения «Оскара» стало моим единственным спутником.
Мы выскользнули в коридор. Архитектура этой тюрьмы была нечеловеческой. Угловатые стены, покрытые инеем замерзшего метана, уходили вглубь базы, создавая лабиринт, в котором легко было сойти с ума. Тусклые светильники на потолке пульсировали, как больное сердце, отбрасывая пляшущие тени, которые казались живыми.
Мы двигались перебежками, от одной колонны к другой. Я шел впереди, громоздкий и неуклюжий в «Оскаре». Каждый мой шаг сопровождался громким скрежетом металла по обледенелой поверхности – звуком, который в мертвой тишине казался оглушительным. Крошка семенила за мной, маленькая тень, вцепившись одной рукой в обшивку моего скафандра. Материня двигалась последней, ее странная, плавная походка почти не издавала звука на ледяном полу.
Левый коридор чист. Следующая развилка через пятьдесят метров. На планшете Крошки, который я видел через проекцию на внутренней стороне шлема, мигали три красные точки – патруль, но он был далеко, в другом секторе.
«Быстрее, — мысленно поторопила Материня. – Они меняют маршруты патрулирования. У нас мало времени».
Ее слова оказались пророческими. Не успели мы миновать и половины коридора, как позади нас вспыхнул свет и завыла сирена. Нас обнаружили. План развалился, не успев начаться. Теперь была только одна цель, одно направление.
«Бежим!» – крикнул я, подхватывая Крошку за руку.
Мы неслись. Грохот моих ботинок смешивался с воем тревоги и нарастающим скрежетом шагов погони за спиной. Впереди, в конце прямого участка, виднелась тяжелая круглая дверь шлюза. Наш шанс. Наша единственная цель.
Мы неслись по коридору, и единственным звуком в мире был гулкий топот наших ботинок по металлу да мое собственное рваное дыхание, обжигающее горло. Стены, покрытые коркой серебристого инея, проносились мимо. Где-то далеко за спиной все еще надрывалась сирена.
– Почти пришли! – выдохнул я, скорее для себя, чем для Крошки, чья маленькая ладонь была ледяной в моей руке.
И в этот момент из бокового туннеля прямо перед нами, бесшумно, как призраки, выплыли они. Трое. Черволицые. Их движения были неторопливы, полны хищной, отвратительной уверенности. Они не бежали. Им не нужно было бежать. Они просто заняли позицию, отрезая нам путь к спасению. Их оружие, похожее на замысловатые металлические дуги, было уже наготове.
Мы замерли. Это был конец. Тупик.
Но Материня не остановилась. Она сделала еще несколько шагов вперед, мягко оттолкнув меня и Крошку за своей спиной, ближе к спасительному шлюзу. А затем развернулась и встала лицом к патрулю. В ее действиях не было ни грамма паники, только холодная, выверенная стратегия.
Ее голос прозвучал в моей голове, и от его спокойствия у меня по спине пробежал мороз. Он не кричал, не паниковал. Он приказывал.
«Кип. Шлюз. Сейчас же».
Я увидел, как она подняла руку. В ее ладони тускло вспыхнул энергетический элемент, который мы украли из технического отсека. Она знала, что делает. Она выигрывала нам секунды. Смертельные для нее секунды.
«Заверши начатое, дитя моё», – это были не просто слова. Это было ободрение, благословение и прощание в одном беззвучном аккорде.
Материня сжала элемент. Яркая, слепящая вспышка чистой энергии ударила по коридору, заставив Черволицых на миг отшатнуться и выставить перед собой какие-то силовые поля. Этого времени хватило бы. Но один из них, самый ближний, не колебался. Он поднял свое оружие.
Из его ствола не вырвался ни луч, ни сгусток плазмы. Произошло нечто худшее. Воздух вокруг Материни исказился, пошел рябью, словно от нестерпимого жара. И ее физическая форма… начала схлопываться. Не было ни крика, ни взрыва, ни агонии. Она просто исчезла. Словно ее вычеркнули из реальности, оставив на своем месте лишь дрожащий, остывающий воздух.
Но самое страшное случилось не в коридоре. Оно случилось в моей голове.
Теплый, мудрый, постоянный голос, который был со мной с самой Луны, который направлял, успокаивал и давал надежду… оборвался. Словно перерезали жизненно важный кабель. На его месте осталась лишь оглушающая, ледяная пустота. Пустота и холод.
На секунду мир замер. Я тупо смотрел на то место, где только что стояла Материня. Ее больше нет. Нет. Это слово билось в черепе, но не находило отклика. Пустота в голове была настолько абсолютной, что в ней не могло родиться ни одной мысли.
Крошка рядом со мной издала тихий, сдавленный звук – не крик, а всхлип задавленного ужасом котенка. Она застыла, превратившись в маленькую, неподвижную фигурку.
Черволицые, закончив с Материней, медленно, с одинаковой скоростью, повернули свои безликие головы в нашу сторону. Они просто переключились на следующую задачу. На нас.
И это вырвало меня из оцепенения. Горе никуда не делось, но его накрыла волна чистого, животного адреналина. Ее больше нет. Они убили ее. Крошка… Надо спасти Крошку. Двигайся!
Я схватил Крошку за руку. Она не реагировала. Я дернул сильнее, буквально отрывая ее от пола.
– Бежим! – прохрипел я.
Я не пытался с ними сражаться. Я просто рванулся вперед, таща за собой Крошку, проскальзывая мимо Черволицых в те несколько секунд, которые купила нам Материня. Я врезался плечом в панель у шлюза, наваливаясь всем весом на большую красную кнопку.
С шипением и скрежетом тяжелая гермодверь начала закрываться. Я втащил Крошку внутрь и упал на пол предшлюзовой камеры. Дверь с глухим ударом загерметизировалась, отсекая нас от преследователей. С той стороны раздалось несколько глухих ударов, а потом наступила тишина.
Мы были в безопасности. На несколько секунд. В тесном, холодном помещении, пахнущем озоном и машинным маслом, мы были одни. Я тяжело дышал, привалившись спиной к холодной двери. А Крошка, съежившись на полу, начала беззвучно плакать, вытирая слезы грязными кулачками.
– Сиди здесь, – мой голос звучал чужим, хриплым и слишком взрослым. Я помог Крошке забраться в техническую нишу за переплетением толстых, покрытых инеем труб. – Не издавай ни звука, пока я не вернусь. Ты поняла, Крошка?
Она лишь молча кивнула, глядя на меня огромными, полными слез глазами.
Я отвернулся, подошел к «Оскару» и защелкнул гермошлем. На дисплее в углу обзора горели цифры: температура за бортом: -230°C. Я бросил последний взгляд на Крошку, сжавшуюся в комок, и ударил по панели открытия внешнего шлюза.
Огромная створка поползла в сторону, открывая вид наружу. Там была сероватая, бездонная пустота, слабо освещенная далеким Солнцем, которое отсюда выглядело не более чем пронзительно яркой звездой.
Я сделал шаг.
Подошва ботинка опустилась на твердый, как камень, наст замерзшего азота. Слабый треск донесся до моих ушей через каркас скафандра – единственный звук, кроме оглушительного рева моего собственного дыхания в абсолютной, мертвой тишине Плутона.
Я медленно обернулся. В темном прямоугольнике шлюза все еще была видна крошечная фигурка Крошки. Затем створка так же беззвучно поехала обратно и с глухим толчком закрылась, отрезав меня от моего последнего друга, от последнего островка тепла и жизни.
Я остался один.
Передо мной, насколько хватало глаз, простиралась бесконечная, безжизненная, ледяная равнина. Я был одинокой, неуклюжей фигуркой в громоздком скафандре, стоящей посреди враждебной вселенной. Передо мной были только холод, тьма и почти невыполнимая задача.
Миссия началась.
