Текст книги "Отражение"

Автор книги: Сергей Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Беседовали за чаем, и со стороны могло показаться, что разговаривают два старых друга, уважительно называя собеседника на Вы.

– И с тех пор Вы даже в родительском доме не были?

– Нет. Не был. Почему? С одной стороны, обида давила, с другой – мешать не хотел. У них совсем другая жизнь.

– Обида – это от гордыни. Кому ж, как не близким, прощать в первую очередь? И кому, как не Вам, помочь брату по-другому, через свет Христов увидеть мир сей?

– Мне иногда думается, что разум его сильней души, только умом он принимает окружающую его действительность, да и погряз он в таких делах, что ни дай Бог!..

– А не сродни ли такая закоснелость отчаянию? В Сараево ночью, Вы рассказывали, не оно ли вело Вас? Вот и брата Вашего...

– Батюшка! До этого я убивал только в бою, а после этого уже не мог находиться в армии! – вспыхнул Семен.

– А Вы и до сих пор меч не опустили, – остановил его отец Николай. – Но я не к тому, что борьба уже кончилась. Судя по всему, опять разгорается. И праведному гневу как раз место в сердце воина. Но кроме меча, есть еще и слово... – священник задумался.

На всем протяжении их беседы Семену казалось, что отец Николай и знает и видит о нем много больше, чем рассказал он сам. Но не это смущало его, отец Николай, казалось Семену, не хочет и говорить об этом многом, да еще и как бы подспудно защищает Степана.

– Мало того, что он брат Ваш, – продолжил иерей, – он такой же русский человек, как и мы с Вами. С давних пор заражали Святую Русь лжемудрыми учениями, и не одним, не двумя, а целыми легионами. Посмотрите же ныне: сколько у нас мнений, сколько партий, и с каким слепым фанатизмом расходится народ, будто полками, за своими кумирами. Будто не научили ничему братоубийственные войны! Суть и цель у этой заразы, ложно называемой свободою, одна: разделяй и властвуй. Так и действует враг рода человеческого через детей своих! И теперь, чем хуже мы живем, тем недалече до очередной «пугачевщины», да пойдут наши Емели не врагов крушить, а порубят друг друга.

Отец Николай снова замолчал. Впервые Семен видел в глазах священнослужителя столько боли и именно того – праведного гнева.

– Смирите гордыню свою, пойдите к брату. Примиритесь с ним и ради памяти матери Вашей. Вы же одно целое. Как же можно, чтобы правая рука не ведала того, что делает левая? Двумя же руками любое дело сподручнее осилить.

– Я уж собирался...

– И вот еще что... – взгляд отца Николая небольно, как бы вкрадчиво, но все же дотронулся до души Семена. – Тот, кого обидели Вы недавно совсем, не заслуживает того.

У Семена сжалось сердце. Наташа в дверях подъезда снова махнула ему на прощание.

– И берегите друг друга, война без потерь не бывает, – священник приподнялся, давая понять, что на этом разговор их окончен. – Приходите... Да Вы и сами знаете, что в храме почаще надо бывать. Не ждите от меня пророчеств, люди приписывают обычной проницательности сверхъестественное. Одно только скажу, нечто очень темное затаилось рядом с Вами, рядом с теми, кто Вам дорог. Храни Вас Бог!

Ночью в гостиничном номере Семену приснился короткий, но яркий сон. Он в храме. Венчается. Служит отец Николай. Думалось, что рядом стоит в подвенечном платье Наталья, но когда взглянул, увидел Ольгу. И Андрейка рядом. И какая-то растерянность охватила его прямо во сне. Оглянулся: за спиной улыбается Леша Павлов, дед Монин, Ристич рукой машет...

– Второй раз замуж выхожу, – шепнула ему Ольга, – а венчаюсь первый.

– А я венчаюсь во второй, а женюсь в первый, – ответил ей Семен.

И все хотелось еще раз оглянуться, найти взглядом Степана, он-то где? Как оно так получилось?..

3

Вечером следующего дня Семен в первый раз за несколько лет позвонил в дверь дома, где прошло его детство. Будто постучал в другую жизнь, и уж совсем из другой жизни маячили за спиной телохранители Степана, что дежурили в машине во дворе. Видать, совсем братец к обороне изготовился.

Дверь открыл дюжий детина, правда, с более осмысленным взглядом, чем у других, да и возраст у него дотягивал до рогозинского. Юру Сбитня Семен не знал. Тот же, напротив, посмотрел на него как на давнего знакомого.

– Ну заходи, – и махнул рукой «дворовым», – идите на пост, здесь все под контролем.

Семен не узнал старую «хрущебу». Стальная дверь отделяла от остального мира кадр из американского фильма. Вот-вот уверенно выйдет навстречу какой-нибудь разулыбчивый Том Круз.

Прихожая была отделана красным деревом, не было стены между кухней и гостиной (которая в детстве называлась большой комнатой), правда, остались две двери, ведущие в спальни. Одна из них была когда-то комнатой Степана и Семена. Теперь за приоткрытой дверью там угадывался кабинет Степана, сплошь заставленный книжными полками и кожаной мебелью. Сам же Степан сидел за большим столом в гостиной в обществе какого-то изрядно подпитого мужика, старательно коверкающего русский язык. Мужик этот, увидев Семена, с выражением крайнего удивления на лице произнес:

– Bay! – и потерял на время дар речи.

Степан же смотрел на Семена с нескрываемым интересом.

– Ты, я надеюсь, пришел не свое обещание выполнять? – довольно горько ухмыльнулся он. – Помнишь, в детстве мы вместе смотрели фильм...

– «Поговорим, брат»? – продолжил Семен.

– Ага. Гражданская война, два брата по разные стороны баррикад, тайга, что там еще?

– Конец там печальный... Ну, так поговорим?

– Поговорим... – Степан повернул голову к оторопевшему иностранцу, – Разрешите представить Вам, мистер Кляйн, моего брата Семена Андреевича Рогозина.

– А Вы? – выдавил Майкл.

– А я, стало быть, тоже его брат – Степан Андреевич Рогозин!

– Можно мне еще выпить? Я уж думал у меня галлюцинации! – теперь Майкл говорил на хорошем русском языке, забыв про давно изжитый акцент.

– Конечно. Выпьешь, Семен?

– Нет. Я после причастия.

– Проклятый Маккаферти! – не выдержал Майкл. – Даже это ему доверить нельзя...

– Маккаферти? – в свою очередь удивился Семен.

– Да, – ответил за Майкла Степан, – и мистер Кляйн как раз представляет фирму «IWC», которая собирается строить недалеко от фермы Павлова туристический комплекс для богатых идиотов из развитых стран. И, разумеется, вся инфраструктура поселка нужна им, чтобы начать данное строительство. Заселить там дешевую турецкую рабочую силу. Не правда ли, мистер Кляйн?

После этого «не правда ли» Майкл спешно выпил еще одну рюмку. Два брата смотрели на него с одинаковым холодным недоверием, от этой удвоенной силы в душе похолодело, и Майкл подумал, что сейчас его будут пытать. По-русски подвесят на дыбу, а этот природный здоровяк, которого зовут Сбитнем, «вправит» ему, на свой манер, все суставы.

– Как Ольга? Андрюшка? – спросил у брата Семен.

– Пока ты там воевал с ветряными мельницами, им угрожала реальная опасность. Я отправил их подальше от всего... – Степан сказал это так, будто опасность его семье возникла из-за Семена.

– Наталья тебе еще не докладывала?

– Я так и думал! – приложил кулаком по столу Степан. – Ох уж эти женщины. Нет, еще не звонила. А что, ей есть о чем рассказать?

– Есть, но я сначала хотел бы поговорить по душам с этим мистером, как бишь его?!

– Меня зовут Майкл, можно – Миша... – с каждой секундой Майкл чувствовал себя загнанной в угол мышью все больше. И по-русски и по-английски он мысленно материл Маккаферти, призывая на его голову все проклятья. Не забывал ругнуть и себя за самонадеянность. Оставалось надеяться на природное благородство русских победителей.

– Еще мне хотелось бы узнать, за кого играешь ты? – продолжил Семен, взглянув на Степана с недоверием, – А то, может, я не по адресу?

– Честно сказать, партию начали без меня. А мне, прежде чем сдать, засветили все карты. Если я даже спасую, мне никто не поверит. Да и не привык я по углам крыситься, кто мне потом поверит? И так – и так по счетам платить.

Долго они смотрели друг другу в глаза. Будто в зеркало. Только не было понятно: кто из них чьим был отражением, или оба они были отражением этого смутного времени. И оба думали о том, что им предстоит отразить. Какую силу? Долгий этот взгляд вряд ли имел какое-то осмысленное значение. Может, где-то в космосе он и выражался слиянием двух однородных, но разнополярных сил. Словно питали они друг друга.

Сбитень даже смущенно отошел к окну. Знал, что братья не бросятся лобзать друг друга со слезами на глазах, они и не примирились вовсе, а, вроде как, соглашение о совместных действиях против общего врага подписывали. Взглядом.

Зато протрезвевший американский резидент удивленно смотрел то на того, то на другого, все больше поражаясь внешнему сходству и внутренней разности, которая и читалась в нити этого взгляда. Он в своей жизни впервые видел такое. И не собирался скрывать своей впечатлительности, как подобает разведчику. Он вдруг понял, что давно уже проиграл, но почему-то не питал ненависти к этим людям. Как не питал пренебрежения к тем, кто под пьяную лавочку, оплакивая свою державу, выбалтывал ему ее секреты. Вспомни он в этот момент, как героические разведчики разжевывают ампулы с ядом, ему бы пришлось расхохотаться. Анахронизм!

Улыбнувшись сам себе, отчего близнецы посмотрели на него с некоторым недоумением, Майкл со спокойной душой начал излагать им тайну их же страны. По крайне мере все, что удалось узнать самому.

– В июне семьдесят восьмого года недалеко от селения Теулино проводились испытания аппарата, который получил название НИ-1, нейролептонный излучатель. Но сами изобретатели называли его «Сварожич». Это из языческой мифологии...

Рогозины одновременно кивнули: знаем.

– А я бы назвал его «Армагеддон», ну да меня никто не спрашивал. Для испытаний, как выяснилось позже, выбрали не лучшее место, которое и без того пользовалось у местных дурной славой. Попадавшие туда с трудом находили обратную дорогу, плутали, компасы показывали неверно. Там какая-то просека. Судя по данным геологов – еще допотопная. Мили полторы длиной. Первые испытания проводили на животных, в лабораториях – на мышах, уже в Теулино на хищных зверьках. Результаты были далеко не ошеломляющие для современной науки, но были. Это смотря с какой стороны! Например, у морских свинок подавили половой инстинкт, целый клан их просто вымер по соседству со «Сварожичем». У хищных удавалось повышать агрессивность или, наоборот, подавлять ее. Связь нейро и физиологических процессов в живом организме, я думаю, вам понятна. Испытателям удалось, скажем, сохраняя агрессивность хищника, заставлять не помнить его о голоде. Представьте себе льва, который без счета давит каких-нибудь газелей, но при этом не ест их! Уже тогда определились и первые недоработки. «Сварожич» зачастую действовал избирательно, то есть возбуждал именно те клетки мозга, которые поддавались этому воздействию. Были менее защищены. Генная или природная предрасположенность, уж не знаю, как сказать вернее, обуславливали вызов той или иной реакции. И более всего это проявилось во время опытов на человеке. Были подобраны платные и идейные добровольцы. Детальные отчеты исчезли вместе с их именами где-то в архивах КГБ, а, может, и глубже. Ученые взялись, было, за совершенствование прибора, учитывая уже полученные данные. Вот-вот должен был появиться НИ-2, но какого-то начальника клюнул в зад жареный петух. Он захотел массовых испытаний.

– Родина сказала надо – комсомол ответил «есть»! – вставил Степан.

– Да-да. Быстро нашли добровольцев среди военнослужащих срочной службы, пообещав кому ускорить демобилизацию, а кому – просто повысить пайку, звания и тому подобное. Почти роту солдат привезли под Теулино, разбили специальный лагерь. По периметру его охраняли спецподразделения КГБ. Местные жители, если и заметили что-то, так это непривычную суету вертолетов. Самое интересное, что испытатели решили не предупреждать испытуемых о времени включения «Сварожича», для которого приперли автономную электростанцию. О времени «Икс» знали единицы. Не знали, конечно, и спецназовцы, затаившиеся в лесу и единственные, кто имел здесь оружие.

– Неужели такие данные гэбисты оставили в каком-то зачуханном НИИ? – изумился Сбитень, до сих пор молчавший.

– Кое-что оставили, но я беседовал с очевидцем, про которого просто забыли. Все эти годы он живет в страхе и никуда не может сбежать, полагая, что как раз лишние движения заставят их вспомнить о нем. Работает там же, притворяется дураком и неумеренно пьет.

– Вы так все рассказываете, что невольно возникают сомнения, – под взглядом Семена Майкл снова почувствовал себя неуютно. Этот точно сначала выстрелит, а потом спросит.

– Если у вас есть возможность, проверьте информацию.

– У Вас что – личные счеты с Маккаферти?

– А у Вас? – парировал Кляйн, и тут же понял, что удачно, ибо в глазах Семена Рогозина заискрила сталь, будто клинки сшиблись. – Во всяком случае, даже если я не пацифист, то мне не хочется встретиться с обладателями этого «Сварожича». В Америке такую штуку назовут ласково, как уже называли атомные бомбы: будет какая-нибудь «Тетя Сюзи» вправлять американцам мозги. У меня есть предположение, что русским уже вправляют.

– ??? – так на него все посмотрели.

– Просто он не на всех действует. Может быть, вы все же дослушаете мой рассказ до конца?

Глава девятая

СВАРОЖИЧИ

1

Все эти годы Валерий Николаевич Попов...

Годы? Дни и ночи! Сквозь каждый отпущенный ему час он прокрадывался, как по вражеской территории! Он просыпался от шагов в подъезде, от порывов ветра, он шарахался от тормозящих рядом с ним машин, он избегал проходных дворов и подземных переходов... Это в Москве-то! Все эти годы Валерий Николаевич Попов испытывал страх и пил. Состояние перманентного опьянения уже давно не притупляло чувства страха, зато добавляло к нему такое же перманентное чувство стыда. Страх был всеобъемлющ и непобедим. Страх был везде и во всем: в утренней газете, в стакане с молоком, который каждое утро силой ему выпаивала рано поседевшая жена, в мусоропроводе, в переполненном автобусе, в шариковой ручке, которой Валерий Николаевич вел архивные дела института.

Его не выгоняли с работы, потому что никто не согласился бы за такие деньги целыми днями ворочать никому не нужные папки, схемы и отчеты. Он сам не мог никуда уйти, потому что боялся.

Валерий Николаевич уже приучил себя к мысли о насильственной смерти, но страх не проходил. Напротив, он легко доходил до состояния истерического ужаса, лишая Валерия Николаевича способности не только двигаться, но и осознавать собственное «я». В такие моменты он превращался в трепещущий организм, точно медуза, вынесенная волной на берег, целиком состоящий из нервных окончаний. И только алкогольное забытье позволяло ему выходить из этой комы, чтобы проснуться новым страшным утром.

Парадокс, но именно страх не давал ему сойти с ума, превратиться в обычного забулдыгу, или разразиться белой горячке. Он просто держал его в пограничном состоянии ко всем этим недугам.

С некоторых пор Валерий Николаевич понял, что именно «Сварожич» наградил его всеми этими страданиями. Но осознание этого не могло подсказать путь к избавлению, ибо к прибору он теперь не имел доступа. Мысли же о самоубийстве снова приводили к космическим «емкостям», заполненным страхом. Там тоже страшно! И это, как казалось Валерию Николаевичу, он знал лучше других смертных. Жене он сказал, что облучился, и не соврал. Не мог только объяснить, почему он не получает приличной пенсии и льгот, как пострадавший на полигонах советской науки. Успокаивало ее, что его не сокращают и не гонят с работы, хотя к вечеру каждого текущего дня он на полном автопилоте возвращался домой и, не раздеваясь, ложился на диван, поджав ноги к животу.

«Теулинский синдром» выражался у всех, кто остался жив, по разному. Подавляющее большинство свидетелей уже давно погибли при невыясненных обстоятельствах, умерли от болезней без точного диагноза, исчезли еще в первые годы перестройки, о сущности которой знали больше, чем кто-либо другой в этой придавленной собственным величием стране. И то, что рыцари плаща и кинжала забыли рецептик достойного перехода в небытие для товарища Попова, объяснялось только тем, что он не имел высшей степени допуска. Но он все видел!

Он точно знал, что жив пока еще только один человек. Его друг и однокашник по баумановке Веня Смирнов. Но внешне и внутренне, можно сказать, у Вени «теулинский синдром» никак не проявился. Нельзя же обвинять человека в сумасшествии или малодушии из-за того, что он, бросив блестящую карьеру, скрылся от мира за стенами какого-то захолустного монастыря! И не стало Вениамина Александровича Смирнова. С новым именем, полученным при пострижении, он остался в этом мире только для Бога.

Да приходил иногда во сне к Валерию Николаевичу. Это были единственные минуты, когда страх отступал. От Вени передавалось ни с чем не сравнимое чувство покоя. А сейчас он, наверное, вообще ушел в схиму. И уж его-то – точно не достанут. Бог не попустит! И осознание этого было хоть каким-то утешением, когда по лицу Валерия Николаевича катились, как казалось посторонним, беспричинные или пьяные слезы, а на дне души его все больше и больше, подобно злокачественной опухоли, рос ледяной камень обиды и одновременно жалости к этим людям, которые похожи на стадо добродушных домашних животных. У пастухов же вместо хлыстов «сварожичи».

Последнее, на что решился через свой страх и немало выпитого в одночасье алкоголя Валерий Николаевич – было общение с американским журналистом Майклом Кляйном. Ведь даже самая ужасная тайна, а особо та, к которой ты уже не имеешь доступа, с невероятной силой просится наружу. Валерий Николаевич даже представить себе не мог, что он поведает когда-нибудь о «Сварожиче» журналисту-соотечественнику, ибо почти все они уже давно не принадлежали себе. Дудели в дуду «свободы», превращая в рабов свой собственный народ. И правителям не требовался пока более мощный «Сварожич», чем Останкино. Валерий Николаевич решил хоть чем-то досадить своему страху и его повелителям. Он рассчитывал на алчных до сенсаций американцев, надеялся, что в ближайшее время во всех известных журналах появятся материалы, которые заставят содрогнуться мир. И в тихой ресторанной беседе чистосердечно облегчил душу, а потом подтвердил свои сведения ксерокопиями некоторых листов из папки «Сварожича». К его удивлению, полупьяный американец пропустил сенсацию мимо ушей.

Тогда Валерий Николаевич подумал, что у бывших соперников тоже есть подобные приборы, и этим их не удивишь. Журналисту, наверное, просто перекрыли воздух, напомнив, что свобода слова кончается там, где начинается свобода сильных мира сего. Так или иначе, Майкл Кляйн на некоторое время пропал, ничем более не проявляя своего интереса к информации Попова. А к страху Валерия Николаевича добавилось еще и состояние полной безнадежности.

Ворочаясь ночами на диване, он хвалил себя только за то, что не рассказал все. Не рассказал, как уже в восемьдесят шестом его вызвал к себе директор института, который, кстати, тоже умирал от непонятной болезни, буквально таял на глазах.

Вызвал и приказал:

– Валера, возьми все документы, касающиеся «Сварожича», и сожги их во внутреннем дворике. Хорошо сожги! Пепел по ветру развей! Оставь только малозначительные отчеты и сводные данные воздействия.

Валерий Николаевич смотрел на него печально, и безысходность в их взглядах пересеклась.

– Я дам тебе справку, что все материалы изъяты конторой. И это будет официальная версия. Пусть потом сами у себя ищут. Я же буду единственным свидетелем, но и я скоро умру...

Огромный немой вопрос встал на пересечении их взглядов. Он стоял над безысходностью, но не требовал пространных ответов и объяснений, оба они знали об этом столько, что могли разговаривать молча.

– Они собираются «обкатать» его на собственном народе. Готовится что-то грандиозное и неохватное умом советского человека. По-моему, скоро стране... – директор тихо выматерился. – Сожги это, Валера.

И Валера сжег. Сжег почти все, включая схемы почти готового к разработке второго «Сварожича». Сжег труд десятков людей. Сжег, как вор, пугливо озираясь, и пепел развеял по ветру. А директор через месяц умер. А через четыре года страна разошлась по неровным швам...

Но американец все же пришел! И Валерий Николаевич испытал новую вспышку истерического ужаса. Сработало, или американец не тот, за кого себя выдает? Он все же согласился встретиться с ним еще раз и после второй бутылки смирновской рассказал о том, что довелось ему испытать и увидеть. Терять уже было нечего. Слово – не воробей. Не рассказал только о ритуальном сожжении и об умершем директоре. Кляйн потом дотошно порылся вместе с новым, но глупым директором в никому не нужных теперь разработках и в выхолощенной папке НИ-1 и НИ-2.

2

Никто не знал о времени включения «Сварожича». В ожидании эксперимента солдаты слонялись по лагерю, играли в волейбол (для чего была специально натянута сетка), в настольный теннис, в карты, некоторые читали. Кормили их отменно, в рационе постоянно были фрукты и красное сухое вино, молоко. Именно поэтому они по простоте своей считали, что эксперимент связан с радиацией. Об этом постоянно читал им самодеятельные лекции матрос-подводник с атомного ракетоносца. Мол, у них там именно такое питание. Но он явно преувеличивал. Военнослужащих срочной службы никто и нигде так не кормил. Офицеры, спецназовцы и ученые питались отдельно, в специальной палатке. Чекисты на территории объекта не питались вообще.

Веня Смирнов отвечал за параметры работы прибора и поэтому находился в непосредственной от него близости, в особо охраняемой зоне, рядом с которой круглосуточно молотила электростанция. Валерия Николаевича сделали снабженцем. Непосредственное его общение со «Сварожичем» закончилось на стадии сборки, и теперь он больше был никчемным наблюдателем, обязанным по первому требованию прыгать в вертолет и доставлять коллегам и группе врачей все необходимое для работы: детали, медикаменты, диагностические приборы... Но большую часть времени Валерий Николаевич, подобно солдатам, слонялся без дела, стараясь никому не попадаться на глаза. У него уже тогда было нехорошее предчувствие. Дни выдались пасмурные, и он боялся смотреть вверх, откуда сердито давило низкое северное небо. Часто моросил дождь, и нельзя было скрыться от вездесущей влаги и гнуса. Из-за мошкары и комаров лагерь буквально пропах «дэтой», но даже самый жирный слой этой мази не спасал людей от появления волдырей на всех частях тела. Утром и вечером врачи осматривали личный состав на наличие присосавшихся клещей. Но те, похоже, словно избирательно – на этой поляне не жили. А вот среди спецназовцев уже были двое пострадавших, коих усиленно кололи гаммоглобулином.

Кто-то же принял решение выбрать именно это место для испытаний? И умудрился отобрать из дюжины возможных вариантов самый экстремальный! На выбор места, ходили слухи, повлияли данные о том, что эта просека подходящее место для запуска ракет. Будто в Кремле собирались закидать «сварожичами» страны НАТО.

За время вынужденного бездействия Валерий Николаевич утвердился в мысли о том, что каждый здесь знает столько, сколько позволили ему знать, а суммированное знание всех известно только невидимой руке, которая манипулировала всей этой пляской вокруг отнюдь небезобидного прибора, чем-то похожего на пульт управления баллистическими ракетами.

Недели через полторы к Валерию Николаевичу подошел Смирнов. Он недавно сменился и собирался отоспаться. Позавидовал вслух только что вышедшему с помятым от сна лицом Попову и как бы вскользь обронил:

– Валера, прибор-то уж пять дней как работает...

– И ничего?! – изумился Валерий Николаевич.

– Может, это и ненаучно, но мне кажется, что территория, на которой стоит лагерь, буквально впитывает его невидимые лучи, копит в себе, трансформирует...

– А потом неожиданно выплеснет?

– Не знаю... Не нравится мне все это. Диапазон велели поставить на возбуждение нервных центров, отвечающих за чувство справедливости. Сегодня, пока ты проспал обед, один солдат уже заходил в офицерскую столовую и потребовал, чтобы меню полностью совпадало. Мол, все мы тут рискуем здоровьем.

– М-да... Так и революцию в таежном масштабе можно спровоцировать.

– Спать я хочу. Очень, – и Попов скрылся в палатке, оставив Валерия Николаевича раздумывать над сказанным.

– Нервные центры?.. Диапазон?.. Территория впитывает... Бред! – успокоил сам себя Попов.

3

Ночью Валерий Николаевич проснулся от беспорядочной пальбы. Стреляли одиночными, стреляли очередями, но стреляли со всех сторон.

Осознание того, что происходит что-то ужасное и непоправимое в тот момент не вызвало у него приступа страха, он сидел на спальном мешке, сжав ладонями виски. Он понял, что с этой минуты жизнь его повисла на волоске, и не столько потому, что его могут случайно пристрелить сейчас, но в мутном мареве этой белой ночи рождалась черная дыра будущего. И не только для Валерия Николаевича, а для многих и многих...

В палатку вбежал Веня и остервенело стал трясти его за плечи, пытаясь привести в чувство.

– Валера! Бежать надо! Бежать! «Сварожич» только что раскурочили, изрешетили! Солдаты захватили оружие, спецназовцы палят со всех сторон! Никто ничего не понимает!

– Революция таежного масштаба, – определил Попов.

– Какого лешего ты сидишь! У них там свой Ленин, но палят они во всех без разбору, вертолет сожгли, второй – на базе. Надо двигать ногами!

– Но на нас лежит ответственность за проведение эксперимента! – попытался возразить Валерий Николаевич.

– Очнись, Валера! Ответственность? Через дырку в голове ее у тебя быстро выдует.

В этот момент в палатку ввалился с автоматом наперевес спецназовец в камуфляже и маске.

– Руки на голову! – дико крикнул он.

Но Смирнов в тот же момент выстрелил ему в грудь. Только сейчас Валерий Николаевич заметил в его руке пистолет. В палатке остались только шнурованные ботинки бравого бойца, тело от выстрела в упор выпало наружу.

– Веня? – изумился Попов.

– Ты хочешь быть под прицелом у сумасшедшего?

И вот тогда самый настоящий животный страх пронзил и разум, и тело Валерия Николаевича, последнее же стало ватным и непослушным. Смирнов буквально взвалил это тело на свои плечи и ринулся с ним в сторону ближайшего подлеска. Над просекой струились нити трассеров, где-то жахнул гранатомет, ночь истошно материлась и стонала глотками раненых. Уже ближе к лесу они наткнулись на солдата с перебитыми осколками или пулями ногами. Он ползал на локтях, оставляя на серой ночной траве темный кровавый след. Глаза его были полны безумия. Он цепко ухватил Валерия Николаевича за ногу и даже попытался укусить.

– Гады...ы... – то ли рычал, то ли стонал он.

Попов безуспешно старался стряхнуть его и даже упал. Неудачно упал и безумные, полные бессмысленной одержимости глаза солдата оказались вдруг прямо перед ним. Полный кровавой пены рот издавал какие-то бессвязные звуки, полные упрека и страдания. Как раз в это время навстречу забежавшему чуть вперед Смирнову шагнул из-за дерева еще один спецназовец.

– Стой! Стрелять буду! – словно на карауле стоял. Видимо, ему запрещено было покидать свою позицию и «повоевать» ему еще не пришлось.

– Решил смотаться, очкарик?! – но Смирнов никогда не носил очки. Так или иначе, боец передернул затвор АКМСа. – На землю! – скомандовал он. – Руки на голову!

Застигнутый врасплох, Веня подчинился. А спецназовец неосторожно встал спиной к Попову и занялся банальным обшариванием задержанного. Валерий Николаевич в этот момент осилил невероятный рывок, освободившись из уже костенеющих рук обезноженного солдата, и совершил последний мужественный поступок в своей жизни. В кармане у него не нашлось ничего, кроме перьевой ручки, подаренной когда-то женой. Со всей силы, которую могло дать его руке содрогающееся от нелепости происходящего тело, он, как в масло, воткнул подарок жены между шейных позвонков караульного. Тот накрыл своим огромным телом лежащего на земле Веню и как-то всем телом задергался, ногами даже пополз куда-то.

– «Паркер»... – зачем-то сказал Валерий Николаевич и, задыхаясь от невиданного доселе приступа рвоты, упал рядом.

Сквозь слезы, сквозь молочный туман ночи он видел мечущиеся силуэты и вспышки. Потом вспышки, словно в стоп-кадре, замерли и, превратившись в фиолетовые огни, стали парить, медленно опускаясь, над самой травой. Где-то совсем рядом пытался освободиться из-под тяжелого мертвого тела Веня. А потом...

Валерий Николаевич сам себе голову готов был дать на отсечение, уверившись, что виденное им не было галлюцинацией, что это не ужас пережитого поразил на какое-то время мозг, и без того расплавленный и беспомощный, не эффект от мощной концентрации страха, от которой онемели конечности. Серое низкое небо раскрылось внутрь себя, будто в нем есть для подобных случаев специальные окна. И из бездны, но отнюдь не черной, а слепящее-светлой, устремились к земле ясноликие юноши в красных и белых плащах-крыльях, держа в руках огненные мечи. Именно мечи, именно огненные...

Может, была еще музыка? Трубы? Или это эхо пальбы в голове?

А небесные витязи, между тем, изничтожали всполохами огня, вырывавшимися из их коротких мечей, все, что было на просеке. Нет, оно не взрывалось, не горело, оно бесследно исчезало в каком-то бесцветном огне, охватывающем палатки, боевые машины (откуда только успели выкатить спецназовцы?), людей, в безумии своем стреляющих в небо...

– Господи!.. – рядом сидел, обняв колени, Смирнов. – Господи! Прости нас грешных, ибо не ведаем, что творим.

Он, как и Валерий Николаевич, плакал.

– Ангелы? – догадался вдруг Попов, но они уже поднимались наверх, не оставив даже следа от дикой скверны, заполонявшей эту тихую поляну еще минуту назад, и окно в небе затянулось серой тканью низкого утреннего облака. И больше уже не было ничего и никого. Может, только такие же «сторонние» наблюдатели, как Смирнов и Валерий Николаевич.

Только на третий день, проплутав по болотам и непролазным чащам, в висящей лохмотьями одежде они вышли на бетонку, где шофер вахтовки принял их за заблудившихся геологов. И они не стали возражать.

4

– Валерий Николаевич? Попов? – как и положено – двое в штатском. Но с такими же короткими стрижками и толстыми жилистыми шеями, как у любого рассейского бычары-боевика.

– Ну наконец-то! – облегченно вздохнул Валерий Николаевич, и будто не было никогда червем выедающего душу страха. Только пьяная усталость.

Он как раз стоял напротив «Академкниги», пытаясь уловить в памяти что-то щемящее-дорогое сердцу и безвозвратно ушедшее. Счастливые минуты прошлого? Пожалуй, да. А что может быть лучше минуты, приравненной к вечности своим сосредоточенным покоем и целеустремленностью познания, когда рука и взгляд касаются страниц новой книги?