Текст книги "Отражение"

Автор книги: Сергей Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Загадка пробуждения первого любовного чувства, его силы и чистоты – тайна, равная по значимости таинству акта сотворения. И Семен никогда и ничего не пытался объяснить для себя в этой тайне, познавая ее не умом, а сердцем. А, может, боялся, что вместе с тайной исчезнет и сама любовь? Он просто погружался в нее, как в течение великой реки, где, попадая в стремнину, уже не видишь не только берегов, но и не отличаешь воды от неба.

Дверь открыла мать – Елизавета Сергеевна – и посмотрела на Семена с явным недовольством и подозрением. Прежде чем позвать Олю, выяснила – кто, зачем, откуда. Сразу стало ясно – маме он не глянулся, а потом выяснилось, что ей вообще мало кто глянется. Колкий и холодный взгляд ее, да еще и воспитательный тон голоса заставили Семена отступить в глубину подъезда. Уже без всякой надежды он протянул суровой мамане подобранный им документ и после ее сухого спасибо шагнул на лестницу, но именно в этот момент появилась Ольга и почти силой затянула его в дом, попутно причитая о своей рассеянности и рассыпаясь в благодарностях. Так он оказался за чаем, у тарелки с печеньем, но не в своей тарелке.

А потом они пошли вместе к Ольгиному младшему брату в больницу, у которого был какой-то сложный перелом. Да Семен был согласен идти куда угодно и сколько угодно, лишь бы только рядом с этой удивительной девушкой. Всю дорогу она рассказывала о себе, своей семье, своей кошке. Семен слушал, подспудно осознавая, что таким образом он допускается в круг близких друзей, и, конечно, предложил вместе сходить в кино...

Именно в кинотеатре, в полутемном зале, когда на экране происходило нечто душещипательное настолько, насколько были способны передать это французский кинематограф и Ален Делон, их руки впервые встретились. Переживания героев фильма слились с их собственными, а, может, просто стали поводом для проявления первой в жизни Семена нежности по отношению к девушке. Через ее руку, ему казалось, он ощущал ее всю: и тело, и душу. И хотелось, чтобы вместе с фильмом эти ощущения не кончались.

Слегка кружилась голова, и он парил в каком– то особом трехмерном пространстве: между реальностью, фильмом и незнакомым всепоглощающим чувством найденного счастья.

Потом был первый поцелуй в подъезде, долгий, но безвкусный, ибо само волнение было больше и выше всех ощущений. Но именно этот поцелуй заставил их смотреть друг на друга совсем иначе. Именно тогда Семен определил для себя, что рядом с ним самая красивая и самая близкая ему девушка па свете. Были еще поцелуи, был еще целый океан нежности, и была сумасшедшая июньская ночь на даче, когда, забыв о выпускных экзаменах, забыв вообще, что в мире существует что-то еще, кроме двух переплетающихся тел и тонущих друг в друге взглядов, они клялись в вечной любви и мечтали о долгой и счастливой жизни...

Оля пришла в дом Рогозиных уже после выпускного бала. Пришла специально, чтобы познакомиться с Татьяной Васильевной и Андреем Георгиевичем. Но первым, кого она увидела, был Степан. Он открыл ей двери и тут же был нежно поцелован в щеку, да еще и помаду ему со щеки платком оттерли. И лишь потом запоздало в прихожую вошел Семен. И только по взволнованному виду Семена Ольга смогла понять, кто есть кто.

– Ой, ты говорил, что вы близнецы... Н-но... Да вы просто копии!

– Можно я буду оригиналом? – улыбнулся Семен.

– А у вас нет копии? – с хитрым прищуром спросил Степан.

7

Родители, особенно Ольгины, легко отбили абитуриентам свадебное настроение. На семейных советах доброжелательно и с подобающим уважением отнеслись к их чувствам, но решено было, что сначала необходимо штурмовать вузы, отучиться хотя бы курс, а там будет видно. Тот, кто придумал, что чувства проверяются временем и прочими побочными неприятностями, может быть и философ, но далеко не любовник. Наверное, никудышный любовник. Чувства не проверяются, чувства изматываются. И иногда кажется, что окружающим это доставляет удовольствие. Самым беспощадным был аргумент Елизаветы Сергеевны: «А на чью зарплату вы собираетесь жить?». Радуга не растаяла, ее разбивали вдребезги, и осколки, падая с головокружительной высоты, больно ранили влюбленные души. Вся эта бытовая сермяжная правда жизни была обрушена на них селевым потоком, и мир мгновенно посерел и съежился. Нет, никто не был против большой и настоящей любви (ибо с этих пор Семену и Ольге стало казаться, что у всех остальных она какая-то поддельная, а у старшего поколения – просто привычка к совместному проживанию, не приносящая ежедневной радости видеть друг друга), все было подчеркнуто интеллигентно и порядочно, отчего несостоявшихся молодоженов с лица воротило. Они уходили по вечерам к реке, чтобы вдали не от посторонних глаз, а от глаз родных жить в своем наполненном мечтами и нежностью мире.

Это из сегодняшнего дня Семен улыбался над своей и Олиной наивностью, над юношеским порывом пойти наперекор всему. Улыбался и одновременно жалел, что не поступил так, как подсказывало ему сердце. Ибо только через кажущиеся безумными поступки влюбленных во всех прочитанных им книгах двое преодолевали все невзгоды и добивались своего романтического книжного счастья.

Ведь хотели они даже тайно обвенчаться и, если потребуется, выкинуть комсомольские билеты, хотя Семен был против. Батюшка в Знаменской церкви выслушал их так же внимательно и уважительно, как слушали их родители, порадовался их желанию заключить брак на небесах, но закончил печально и безысходно:

– К сожалению, дорогие мои, Церковь отделена от государства, и я не могу повенчать вас до тех пор, пока не увижу документа о вашем гражданском браке. Да ведь вам еще и осьмнадцати нет... А храм посещайте чаще, на службы приходите, Бог вам поможет сохранить вашу любовь в чистоте и во времени.

Домой Семен приходил поздно, проводив Олю, и еще умудрялся садиться рядом с братом за учебники.

– Ну что, жених, – ухмылялся всякий раз Степан, – невеста еще не передумала? А в салон для новобрачных нынче клевые ботинки привезли. Вот бы мы с тобой там подзатарились!..

– Да иди ты!.. – отмахивался Семен.

– И почему девкам романтики, вроде тебя, нравятся? – искренне удивлялся Степан. – Мечтатели! Стихоплеты!

– Это кому как.

За этими пустыми, как казалось Семену, перебранками он не замечал главного: настоящей, давно будто бы ушедшей в детство зависти Степана. А ведь читал «Двух капитанов» Каверина, да смотрел по телику не раз: но ничего ромашовского в Степане не видел. Это уж из сегодняшнего дня сравнивал.

Сколько не готовься к вступительным экзаменам, а времени все равно не хватит. Но Семену не хватило элементарного везения. Ольге, поступавшей на филологический факультет, достался ее любимый Гоголь, а Семену, мечтавшему об археологических раскопках, – народовольцы, о которых он смутно помнил, что ходили в народ да взрывали всех подряд, не щадя ни старых, ни малых. Так и сказал. А оказалось – это герои, борцы с царизмом, единственной ошибкой которых был социалистический утопизм. Семен с его бестроечным аттестатом остался за порогом университета, а Степан без проблем поступил на экономический факультет. Причем принципиально: только бы подальше от брата. Но, надо отдать ему должное, не злорадствовал, а переживал вместе с отцом и матерью, даже хотел пойти и забрать документы.

Елизавета Сергеевна и Максим Андреевич встретили неудачника весьма прохладно, хотя для приличия посочувствовали, поинтересовались дальнейшими планами. Планов не было. Максим Андреевич предложил свои услуги по вопросам увиливания от армии. Как главный врач одной из городских больниц он в этом смысле мог многое. Но в те времена «косить от армии» было не принято, более того, постыдно. И Семен не без возмущения отверг эти оскорбительные для настоящего мужчины предложения.

– А Оленька?! – ядовито, но вполне резонно спросила Елизавета Сергеевна.

А Оленька готова была ждать хоть вечность, и оставалось только найти до этой вечности достойное занятие. Не болтаться же с осени до весны на шее у родителей. Нужно было искать работу или по примеру других неудачников получать военную профессию в ДОСААФ.

На остаток лета и сентябрь Семен подрядился в археологическую экспедицию – недалеко от одной из таежных деревень университет проводил раскопки поселения древних ариев бронзового века. Как раз там у Семена развеялась археологическая романтика, когда ему вместе со студентами с раннего утра до позднего вечера приходилось работать «нежным» экскаватором. Это когда сначала дерн, а затем и остальные пласты земли все глубже и глубже надо снимать на треть штыка лопаты. А уж если напорешься на что-то мало-мальски интересное, тебя отодвинет в сторону преподаватель с совочком, тазиком с водой и кисточками. Интересного, правда, было мало. Несколько элементов украшений, трудно узнаваемый наконечник стрелы, а большей частью черепки и кости животных. К октябрю, когда зарядили проливные дожди, работа в основном была закончена. Место раскопок было предупредительно накрыто здоровенными кусками полиэтилена, под которым угадывался многогранник древнего поселка. Ночное пение под гитару у костра и распивание алкогольных напитков в палатке со студентами романтики не добавили. Семен был разочарован. Кладов не открыли, зато состоялось близкое знакомство с тяжелым и кропотливым трудом.

– Ничего, – заметил ему проницательный профессор Матвеев,—денег чуть-чуть заработал, да и траншеи в армии копать будет сподручнее. А уж если надумаешь потом поступать к нам, я подстрахую.

Едва забежав домой, Семен кинулся к Ольге – вызвал ее прямо с лекции.

Дежурно поцеловав его в щеку, она выразила недовольство, что он не дождался конца занятий, а уже потом разглядела в его глазах накопившееся за два месяца разлуки томление, смешивающееся с обидой, оставила вещи в аудитории и пошла с ним гулять по городу.

Именно в этот день Семен вдруг понял, что Оля теперь живет совсем в другом мире, в котором свои – новые правила, свой стереотип поведения, не допускающий наивных мечтаний и безумных душевных порывов. Жизнь там была целеустремленной и размеренной. Может, так ему показалось? Но Ольга играла именно такую роль. Даже смотрела на него как-то сверху вниз, ибо его в этот мир не пустили! Он только что постучал в ворота, чтобы к нему выпустили самого любимого человека. Так или иначе Семен почувствовал незримую пелену, которая выросла между ними, и чем дальше, тем больше уплотнялась. И неважно: Семен остался в детстве, или Ольга с первых дней студенчества стала играть во взрослую жизнь. Он разорвет эту пелену в первую же ночь, когда всепобеждающая нежность уровняет их перед этим старым и безжалостным миром со всеми его условностями, писаными и неписаными законами, когда его неумелые и чуть дрожащие руки будут скользить по самому красивому в этом мире телу, но вдруг услышит холодный и совсем неродной голос из того – этого мира:

– Сема, не надо... давай отложим до лучших времен, сейчас, боюсь, надо хотя бы три курса спокойно закончить...

Вот так чувствуют себя корабли, затертые во льдах! Любовь и расчетливость – огонь и лед.

8

– Вот дом, в котором я прожил двадцать лет, – Семен вернул себя в настоящее будущее.

Голос дрогнул, какой-то спазм сдавил горло. Война не вытравила из него сентиментальности, а только добавила холодного цинизма. И то и другое прекрасно уживалось в одном человеке по имени Семен Рогозин.

Нужно было объяснить эту дрожь в голосе. То ли стало стыдно перед юной и обаятельной девушкой, которая решилась стать его спутницей в этот день.

– В этом доме умирала мама... Долго умирала. От рака, – ответил он на ее немой вопрос. – До последнего дня пыталась все делать сама и в сознании ни разу не застонала и не пожаловалась. Стонала иногда по ночам. В последние годы она стала набожной и считала болезни наказанием. Даже радовалась им: «Раз Бог наказывает, значит, не отвернулся от человека. Уж лучше я здесь помучаюсь, чем Там». Я видел раковых больных на последней стадии, когда мы забирали ее из больницы. Они худые и темные. А мама светлела. В последний день ее успели исповедовать и соборовать.

Некоторое время оба молчали. Теперь снова нужно было возвращаться в солнечный и отнюдь не печальный день.

– Я теперь каждый год в Татьянин день хожу в храм.

– А у студентов, вроде как, праздник...

– Умирать легко, если веришь, что на этом все не кончается...

– А ты веришь?

– Да. Иначе зачем тогда вообще жить? Чтобы всю жизнь бояться смерти и успеть ухватить как можно больше?

– Ты так говоришь, как будто умирал уже не раз.

– Дурное дело не хитрое, – опять в Семене проснулся видавший виды циник.

– А это уже другая философия.

– Это не философия, это сермяжная правда жизни, которая подсказывает мне, что в такой светлый день рядом с обаятельной девушкой не пристало говорить о смерти. Прошу прощения за несдержанность, воспоминания любят, чтобы ими делились.

– Наверное, нет ничего плохого в том, что ты рассказываешь о себе девушке, с которой только что познакомился.

– Наверное, нет, но очень уж это похоже на подспудное стремление понравиться, сделать человека ближе, поиграть умными мыслями, как мышцами, ненавязчиво вызвать к себе сострадание через эмоциональное изложение печальных событий своей жизни.

– Нельзя так, до костей, оголять человеческие отношения. Так во всем можно увидеть корысть.

Семен смутился, натянул на лицо доброжелательную улыбку:

– Тогда давай бескорыстно пообедаем где-нибудь!

Глава вторая

СТЕПАН

1

– Ты только посмотри, кто нас почтил своим присутствием! – Степан из-за шторы смотрел в окно. – И даже не один. С ним очередная сострадалица. Наверное, он уже рассказал ей, как два часа стоял на противопехотной мине.

Ольга пришла из кухни и тоже посмотрела в окно. Затем с осуждением посмотрела на Степана.

– Никогда я еще не видела, чтобы два брата так ненавидели друг друга.

– Ты утрируешь, Оленька, он мне безразличен. В нынешней жизни он ноль без палочки. Ноль, набитый до самого своего диаметра устаревшими моральными принципами, героизмом, патриотизмом и прочей красивой лабудой... Я надеюсь, у него хватит ума не подниматься сюда, чтобы я не пожалел о том, что тогда на зимнике мои ребята пожалели его. Он даже трофейную «берету» на меня достал. Да я знал, что в безоружного он стрелять не будет. Опять же моральные принципы. Просто впечатление хотел произвести. Все играет. Пора уж в его возрасте амплуа менять...

– Перестань... Ты ему дорогу два раза перешел.

– Если ты – это первый, то я не согласен. Я тебя силой не воровал! Или у тебя до сих пор не все по нему выгорело?!

– Степан! – брови Ольги страдальчески изогнулись.

– Прости. Чем больше я о нем думаю и говорю, тем сильнее у меня рвотный рефлекс. Маменькин сыночек. И это не я к нему в жизнь лезу, а он в мою.

Ольга тяжело вздохнула и ушла на кухню. Разговор этот не кончался с тех самых пор, как после многолетнего небытия в этой спокойной размеренной жизни всплыл капитан Рогозин. «Черт знает, какой армии капитан! – определил тогда Степан. – Теперь у всех военных и полувоенных хронический камуфляж».

Стремиться попасть на любую войну, чтобы тебя убили и чтобы самому убивать?.. А еще верующий!

Степан в церковь не ходил, но считал себя не менее верующим, чем брат. Уж кто-кто, а он обратился к Богу задолго до того, как брат вообще о Нем задумался!

Пятнадцать лет назад Степан смотрел по ночам в потолок, прошивая его взглядом до самого неба, и спрашивал у Творца (может, и не понимая, у Кого спрашивает), почему его брат, с которым они похожи как две капли воды, лучше его. Лучше – и все тут! И дается ему все легче, и живется ему легче, и даже самая красивая девушка полюбила именно его – Семена Рогозина. И сам по себе повторялся обидный раскольниковский вопрос: «Тварь я дрожащая или право имею?!» После мучительных бессонных ночей Степан не выдержал и в первый раз в жизни пришел к матери за помощью. Он действительно не знал, что дальше делать. Безнадежно было ухаживать за Олей, и еще больше не хотелось даже в этом повторять брата.

– Живи. Желай другим, а потом уж себе добра!

Ах, как просто это у матери получалось. Живи-желай! Какую тайну их рождения она носила в себе? И об этом спросил, и на это у нее нашелся ответ:

– Знаешь, Степ, вы как отражение одного и того же человека в двух разных зеркалах.

– Значит, мое зеркало похуже?

Мать только руками всплеснула, да на глазах выступили слезы. Это теперь Степан понял, что для нее они были одинаковы, не подыгрывала она в любовь к нему. Понял – да поздно. А Семен над этим вообще не задумывался. Он-то как раз жил себе, плыл по течению и радовался. А ведь не везло-то именно ему – Семену! Если все по полочкам разложить, то вся его жизнь сплошные неудачи и препятствия, а он живет, как будто так и надо. Провалился на вступительных экзаменах в университет – раз, попал в армию – два, попал в такую часть, что сбежал оттуда в военное училище – три, пока там прозябал, потерял невесту – четыре...

2

В тот год, когда Семена призывали, весна была сумасшедшая. В городе было белым-бело от яблоневого цвета, как будто прошел снегопад. То стояли солнечные дни, то ураганом врывался ветер и носился по улицам, поднимая кучи мусора на высоту типовых пятиэтажек, срывая молодую листву и белые лепестки яблонь. Это была самая ароматная и самая нежная метель в Сибири.

Лепестки яблонь сглаживали удары мусора и пыли, рвавшиеся в лица прохожих, а потом начиналась гроза. Сначала с артподготовки где-то на дальних подступах к городу, а полчаса спустя в фиолетовом от собственной суровости небе начиналась такая пальба, словно все энергии мира схлестнулись в одной точке, будто закоротило какой-то главный кабель Вселенной. И в финале – всеочищающий ливень!

Вся эта стихийная драма была накануне вечером. Утром небесный режиссер отдыхал: тихо и нежно-пасмурно. Вчерашнее грозовище фиолетовой полосой висело на горизонте. Они стояли на вокзале у вереницы общих вагонов. Кругом суетились, весело галдели и грустно целовались со своими родными бритоголовые парни. Одним из них был Семен. С бритой головой, в стареньких джинсах и видавшей виды рубахе он выглядел сиротой-переростком из послевоенных фильмов. Худым и непривычно серьезным.

Постояв в обнимку наедине с Олей, поцеловав родителей, он подошел к Степану, протянул ему руку, а затем неожиданно крепко обнял.

– Береги Олю, – шепнул в ухо.

Сберег. Да-да, сберег. Сберег именно Ольгу, а ее любовь к Семену он сберечь не обещал. Сберег...

Красота притягивает не только поэтов и художников. Не прошло и двух месяцев с этого дня, а за Ольгой стал ухлестывать местный «авторитет» из криминальной молодежи – Вова Серый. Степан знал о нем немало: начинал как фарцовщик, сколотил вокруг себя сначала небольшую банду, держал в страхе округу, поговаривали также о валютных махинациях, отсидел, но недолго, зато появился вновь в ореоле славы лихого уркагана, гуливал по кабакам, организовал подпольное казино, а когда пришло время Горбачева, пришло время и Вовы Серого...

В первый раз Ольгу бесцеремонно затащили в его машину, где он внимательно осмотрел объект своего вожделения, предложил свое покровительство и красивую жизнь. Затем несколько раз присылал ей домой огромные букеты роз, а потом заявился сам. Милиция в подобном преследовании или ухаживании состава преступления не находила. Да, похоже, он был вхож во всякие там РОВД и даже водил дружбу с крупняком из УВД. Боялся только чекистов и нарождающегося РУОПа.

И Ольга пришла к Степану. Вряд ли она тешила себя надеждой, что восемнадцатилетний первокурсник сможет ее защитить, но больше идти ей было некуда. Вряд ли она знала, что восемнадцатилетний студент к тому времени уже обзавелся своим «делом» и его «бригада» ни по численности, ни по дерзости не уступала банде Серого. И главная сила ее была в том, что о ней никто не знал! И не гнущие пальцы урки, обколотые и наколотые, а спортсмены да лихие диссидентсвующие умники входили в его бригаду. Сам Степан считался и тем и другим.

Чем они занимались? Пока что только искали, где применить свою силу. Их было человек тридцать, собирались они в спортивном клубе «Динамо». Не пили, не курили, не сквернословили, гопники назвали бы это тусовкой, но они называли это собранием. Вечерами – с семи до одиннадцати. Возраст – от 17 до 25. В основном спортсмены. Разговоры вели о спорте, о мотоциклах и машинах, о том, что неплохо бы открыть собственный клуб... И готовы были принять вызов хоть от кого. Но никто ни белых, ни черных перчаток им не швырял, и от нечего делать они вихрем налетали на дискотеки, чтобы встряхнуть рокеров, панков и прочих неформалов, бивали и урок. Ни один из них в милицию не попадал. Стоило поблизости завыть милицейской сирене, они растворялись в ночных улицах и переулках, чтобы следующим вечером собраться снова. Строительство социализма буксовало, двойная мораль тихо умирала, чтобы уступить место полному отсутствию морали, они чувствовали, что скоро наступит их время. И чем ближе оно подходило, тем короче становились их спортивные стрижки.

– Знаешь, Оль, мне придется сказать, что ты моя девушка, – в тот момент Степан вовсе не думал о своем к ней интересе, этого требовали неписаные правила их собрания. За седьмую воду на киселе никто заступаться не пойдет.

Ольга не поверила и не верила до тех пор, пока Степан не привел ее в спортивный зал «Динамо», где громко представил всем и индивидуально афганцу Феде, который без всяких демократических выборов и голосований единогласно считался лидером.

Его слово было непререкаемо, а благородство неиссякаемо. На второе делал ставку Степан. Федя недовоевал в своей разведроте, его хлебом не корми – дай заступиться за униженных и оскорбленных. Орденами он не бренчал, о личном героизме рассказывал редко, а вот под гитару пел часто, и слушала его братва с удовольствием. И когда Степан и Ольга подошли к нему, он как раз теребил струны. Выслушал их, мурлыкая что-то себе под нос, и все время с интересом смотрел на Ольгу. Степан даже испугался, что вместо одного «ухажера» получит двух.

– Это хамство, – культурно определил поведение Серого Федя, – можете считать, что он «трехсотый».

Но сказать одно, а сделать...

3

Весь город знал, что Серый при всем своем выпендреже далеко не главная фигура в темном мире. Поговаривали, что его покрывает сам дядя Коля. А вот кто такой дядя Коля, подавляющее большинство горожан имело самое смутное представление, ибо большинству криминальный мир представлялся «доцентом», сидящим на нарах и рыкающим на всю округу: «Пасть порву! Моргала выколю!». В собрании тоже не нашлось никого, кто лично знал бы дядю Колю, и даже не нашлось никого, кто хотя бы раз его видел. Но были ребята, кто знал тех, кто имел к нему хоть какое-то отдаленное отношение. Федя (он же Старшина) принял решение, что на аудиенцию к дяде Коле должен идти Степан, как лицо непосредственно заинтересованное. Для прикрытия ему дали молчаливого мастера спорта по дзюдо Юру Сбитня. Стали нащупывать тропинки к дяде Коле, но стоило только носом повести в его сторону, и он нашел их сам. Как-то вечером к корпусу «Динамо» подкатила черная «волга». Из нее вышли два вполне интеллигентных индивидуума в модных тогда замшевых пиджаках, в солнцезащитных очках-каплях (это в сумерки-то!) и по-хозяйски вошли в спортивный зал. Без лишних расспросов подошли к Феде:

– Старшина, кто искал дядю Колю?

После немногословной беседы Федя подозвал Степана, и тому было велено (иначе и не назовешь):

– Поехали!.. – и чуть позже: – Фраерок.

Коттеджей в полном смысле этого слова тогда еще не было. Степана и Юру привезли на шикарную двухэтажную дачу в престижном загородном районе. Провели через ухоженный сад мимо баньки и впервые в жизни увиденного небольшого частного бассейна под открытым небом и оставили ждать в просторной гостиной, сплошь уставленной антиквариатом, предметами искусства и роскоши.

Через минуту один из сопровождающих вернулся со второго этажа и предложил Степану последовать за ним, а Юре велел сидеть и пить все, что понравится. Для этого был сервирован маленький столик-самокат.

Степан же оказался в кабинете, стены которого состояли из плотно уставленных книжных полок. У окна в кожаном кресле сидел с какими-то бумагами седой мужчина лет сорока пяти-пятидесяти и вкрадчивым голосом давал указания склонившейся над ним чрезвычайно смазливой девице в мини-юбке. Министр на отдыхе, да и только!

– А вот и наша золотая молодежь! – ничуть не ерничая, поприветствовал тот, кого город величал дядей Колей.

Никаких тебе наколок по всему телу, вполне интеллигентное, немного усталое лицо. Белая сорочка, на шее шарф а ля Андрей Вознесенский, огромный золотой перстень с каким-то драгоценным камнем и домашние тапочки. Серые внимательные глаза из-под густых бровей как рентгеном прошили Степана насквозь.

– Иди Лора, а то юноша потеряет сознание, рассматривая твои ноги.

Девица, забрав папки и подмигнув Степе, покорно удалилась. Дядя Коля жестом предложил Степану сесть на один из стульев, продолжая его внимательно рассматривать.

– Меня зовут Николай Сергеевич. А тебя – Степан Андреевич?

– Так точно, – ответил вдруг по-армейски Степан и внутри себя смутился настолько, что на лбу выступила испарина.

– А че ты так волнуешься? – тут же распознал его Николай Сергеевич. – Чай, я не людоед какой. Мало ли обо мне слухов ходит, так о первом секретаре обкома не меньше. Что будешь пить?

– То же, что и вы.

– Хорошо. Лора, принеси нам с молодым человеком холодного клюквенного морса и по пятьдесят грамм «посольской»! За знакомство... – При этом он не пользовался никакими селекторами, а девица уже через полминуты вплыла, как пава, с подносом.

Выпили за знакомство, запили морсом, и дядя Коля перешел к делу:

– Значит, хочешь на Вову Серого наехать?!

– Ну... Не наехать...

– Подожди-подожди, дай старшему сказать. Понимаешь, Степа, у нас ведь не средневековье, чтобы из-за дамы рыцарские турниры устраивать, хотя при желании мы и это можем организовать. Вопрос здесь несколько интимнее и глубже, чем обычные отношения с дамами. Вова Серый зарекомендовал себя в обществе, скажем мягко, не с положительной стороны, но он умеет работать. Он приносит определенный дивиденд.

Степан не знал тогда, что такое дивиденды в понимании дяди Коли, но догадался.

– Если у Серого возникнут неприятности, они рикошетом могут ударить по вполне порядочным, респектабельным людям, которые являются моими друзьями. Значит, этот рикошет надо компенсировать. Согласен?

– Согласен.

– Чудненько! А что ты, юноша, можешь предложить взамен?

Слово юноша больно резануло по Степиному самолюбию. Он вдруг понял, что в этом кабинете решается не судьба Ольги, а его собственная судьба, и только от него самого зависит, останется он на всю жизнь среднестатистическим гражданином, обидно называемым обывателем, или ляжет в меченую, но козырную колоду. А ведь взамен-то этому обаятельному жулику Степан ничего предложить не мог, кроме... Кроме самого себя и тех, кто пойдет за ним. И не надо было долго думать, чтобы догадаться, что именно этого ждет от него дядя Коля, которому, может, самому поперек горла стоял Вова Серый с его устаревшим гуляй-полем, посвистом да «век воли не видать». Старый волк хотел иметь молодую дисциплинированную стаю.

– Мы тоже можем работать! – выпалил Степан.

– А вот этого я не знаю, – потеплел взглядом Николай Сергеевич, – вот это еще проверить надо. Говорить мы все мастера, непыльную работу все любим, в отважных мужчин рядимся, а как до серьезного дела доходит – так в кусты!

– Банки, конечно, мы брать не умеем, – признался Степан.

Николай Сергеевич театрально выпучил глаза, но захохотал от души. Степану показалось даже, что хохочут телохранители в соседней комнате.

– Упаси Бог! Какие банки, юноша?! Вы что, к абреку в гости пожаловали? Может, мне – солидному человеку еще гоп-стоп припишете? Ну, развеселил, Степан! Ты Ильфа и Петрова читал?

– Вроде...

– Так вспомни, о чем постоянно напоминал Бендер своим компаньонам по поводу отношений с законом!

– Тогда в чем будет заключаться наша работа?

– Хорошее слово – наша. Подходящее... А работа несложная, но требующая определенных усилий, а главное – не трусливых ребят.

– Таких у нас нет!

– Знаю-знаю, но безумной отваги нам не надо. Нужны четкие слаженные действия. Сначала, это будет в среду в тринадцать ноль-ноль, необходимо быть на товарной станции, чтобы помочь моим ребятам разгрузить несколько вагонов. Не волнуйся, – он опередил вопрос Степана, – это не грабеж государственных грузов, это грузы, которые придут именно на наше имя. Так вот, их нужно разгрузить и, разумеется, охранять. Затем в четверг нужно подстраховать моих ребят на вещевом рынке. Если возникнут проблемы, а они, скорее всего, возникнут, придется отстаивать наше место под солнцем, которое пытаются в нашем родном городе присвоить себе граждане и без того солнечных городов.

– Чурки?

– Ты что, воспитан не в духе интернационализма?

– Какой может быть интернационализм, если этих бездельников только на рынке и встретишь? Да еще и обдувают! Мы их уже пару раз воспитывали.

– Пусть так. Но в нашем случае это не драчка для развлекаловки, это тяжелая и невидимая многим борьба. Но лучше пока не задавай лишних вопросов.

– Да я, вроде как, не задаю...

– На будущее... Да, и скажи Феде, что ему следует создать в нашем городе союз ветеранов-афганцев. Насколько я знаю, обещанную от государства вне очереди квартиру он так и не получил. Мы решим и этот вопрос.

– Я могу идти?

– Ты не спрашиваешь о заработной плате?

– Я должен спросить?

– Разумеется. Всем ребятам, которые согласятся помогать – двести рублей в неделю.

Брови Степана подпрыгнули. Месячная зарплата отца в неделю?!

– Мало? – улыбнулся Николай Сергеевич.

– Думаю, хватит. – И подумав, добавил: – Все будут довольны. А еще бы решить вопрос с нашим спортивным клубом, динамовское руководство нас выживает, хотя мы исправно платим взносы.

– Не все сразу, юноша. Главное – не забывай хорошо учиться.

– Учиться?

– Если бы долдоны, которые стоят за этой дверью, умели бы еще что-нибудь... Не хватает умных и грамотных специалистов, ой как не хватает!.. А ведь грядут большие времена! Так что тройной завет Ленина и в нашем деле остается в силе. Ну, шагай. Увидимся на следующей неделе в это же время.

– А Серый?! – вдруг опомнился Степан. В конце концов, приходил-то он за этим.

– А справитесь?

– Надо попробовать.

– Ну так справляйтесь. Но на меня никаких ссылок!

4

Вечером на собрании Степан изложил ребятам предложения Николая Сергеевича, заодно заикнулся о спортивном клубе. Федя отнесся к ним с подозрением, но он же и сказал, обращаясь ко всем: