Текст книги "Апрель. Книга первая (СИ)"

Автор книги: Сергей Петренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

– Какие ошибки, Троготт?

– Во-первых, мои. Когда собирали на корабли самое необходимое, запасы стэнции распределили по всем кораблям. Наши учёные писали, что стэнция очень капризна, и заставить её семена прорасти очень трудно. Семена я разделил на две части, одну оставил у себя, вторую – на корабле, который потерялся в Волне. Мне так и не удалось добиться, чтобы семена взошли, может быть, они переохладились зимой или слишком долго лежали в сухом контейнере – не знаю. Но пока вас двое, и вы оба способны летать и видеть – вы можете попытаться сделать то, что Нимо не сумел в одиночку. Что не сумел я. Найти Острова, узнать наверняка, погибли они окончательно или всё-таки нет. Вы можете попытаться найти народ алуски – мне это не под силу. Вы можете попробовать отыскать те корабли, что считаются погибшими. Времени у вас немного – скоро Альту придётся или принять Букет Лебеа – или перестать летать.

* * *

– Нимо… Ты пробовал раньше искать Острова?

– Да. И один. И снаряжали корабль. В одиночку я не мог найти это место – то ветер относил меня назад, когда я засыпал, то я терялся в звёздах и не мог понять, насколько приблизился к цели. Первый год после Волны я был слишком слабым, чтобы летать. А потом… потом исчезла Ивенн и начались эти приступы страха… страха высоты. И в конце концов закончилась стэнция. Корабль посылали дважды. И чем дальше, тем труднее лететь и плыть. Там ветра и течения будто взбесились. Первый раз мы не смогли одолеть даже трёх четвертей пути, я уставал, и ветер меня почти не слушался. Во второй раз с нами был Ниньо и ещё один взрослый, который пытался говорить с ветром амулетами. По расчетам штурмана мы оказались в том самом месте и ничего не нашли. Но Троготт, когда мы вернулись, сказал, что, возможно, приборы обманули нас. Правда это или нет, разобраться мог только сам Троготт, но ему нельзя надолго уходить в Океан.

– Нельзя?

– Это его тайна. Он не говорил прямо, но я догадался. Он знает, что я это понимаю.

– А водяные? Они не могли позвать алуски?

– Наших магов воды не осталось с нами после Волны. А к тому народу, что живёт здесь, на Болотах, мы не обращались… я не знаю, почему. Я про них даже не знал очень долго. А Троготт, наверно, избегал иметь с ними дело. Про местных водяников Троготт сказал, что они не слышат Океан. Но если это правда, мне кажется, так стало именно после Волны. Тогда многое изменилось… Думаю, Троготт вообще боится ведьм и водяников, боится, что они узнают о нём что-то опасное. Он прячет самые опасные тайны даже от меня, хотя я не очень-то лезу в его дела.

– Получается, у нас очень мало времени, да, Нимо? Пока я не перестану летать… А стэнции не будет… Нимо, значит я смогу стать таким же, как ты, но перестану видеть и… расти…

– Не думай об этом пока, Аль. У тебя ещё есть время. Не приняв лебеа, нельзя повелевать ветром и летать свободно, без тэллио. Но впереди целый год, а может, и больше, ты будешь летать и видеть… Со мной или на летучке. Мы что-нибудь придумаем, Аль! Обязательно! Это раньше у меня не было надежды. Теперь… я буду драться изо всех сил!

* * *

Большая Ха по-настоящему удивилась, обнаружив неподалёку от Нор Гниленя с детьми. Пронзительно пахло дымом. Это был запах тоски и утраты. Запах шёл от подземных ручьёв, которые питали силой Норы, ручьи струились, омывая корни старого водяного, и сама Ха не знала, куда деться от этой отравы.

– Свинья найдёт болото! – зло прошипела ведьма. – Во что тебе хватило мозгов влезть, гнилая колода, я не чуяла такой дряни с тех пор, как три века назад от чумы подохла целая человековская долина! Ты не смог ИХ сберечь?!

– Тоника цела… Посмотри, что с ним случилось…

Ха присела перед закутанным наглухо в плащ мальчиком. Отвела край, содрогнувшись ещё до того, как увидела… Руки задрожали, обхватила костлявыми пальцами голову Тони, притянула, впилась губами в губы…

Тоника закрыла руками лицо.

– Что ты делаешь? Ты его вылечишь?

– Не знаю! – Ведьма отстранилась, подхватила Тони на руки, шагнула к широкому, тёмному зёву Норы. – Идём. Зови воду, водяник, тащи её откуда хочешь, настоящую, хрустальную, быстро!

Собиралась вокруг мальчика большая капля, а он будто уснул; лежал на каменном полу пещеры, словно в чаше, и одежда на нём растаяла, а вместо неё тело спеленали серебристые паутинки. Дрогнула капля, осветилась изнутри на миг – и погасла, застыла.

Большая Ха устало опустила руки.

– Не трави себя, дед… – прошептала она. – Ты не виноват. Кто знал… Давным-давно я сама вот так же попалась в ЕГО сети.

– Он обещал, что Тони будет летать! А Тони так хотел… И я решил, что обойдусь… без наследника. Есть же сын, который…

– Знаешь, водяник, самое дурное во всём этом ужасе, что не виноват никто – и виноваты все сразу. Если бы я не плевалась от этого слова, я бы сказала, как любят повторять людишки: «Судьба!» Когда-то давно ОН хотел, чтобы я подарила его народу нового ветряного мага. Теперь же, когда я вложила в этого мальчика искру, которую носила в себе много-много лет – на неё попался ОН же, и решил, что Судьба поднесла ЕМУ подарок – человечка, который способен воспринять их заморскую отраву, чёртову лебеа… воспринять – и выжить.

– О чём ты, Ха?

– Так… Древний клубок тайн… Я растеряна, водяник, понимаешь…

– Тони выживет?

– Он не умрёт. Не умрёт так, чтобы исчезнуть, как исчезают люди.

– Ты! Выпила его?!!

– Не веди себя, как человековский дурак, водяник! Я его сохранила. Он спит. Ты мог бы с ним поговорить, но не думаю, что сейчас от этого будет польза хоть кому-то.

– Что мне делать теперь…

– Делом займись! Не сиди, выдирая остатки волос. И жди… наследника.

– Что?..

– Что слышал. Тоника у меня останется… пока.

– Я… найду эту падаль… этого колдуна… заокеанского…

– Не вздумай. Он, конечно, та ещё тварь… Но никому не будет лучше…

– Думаешь, не придушу его?!

– Думаю, он тебя придушит. И Болота твои высушит и через мелкое сито просеет, так что червяка не останется. Утихомирься, водяник. Жди. Как я жду. Долго жду…

* * *

С вечера зарядил дождь. Он лил всю ночь, и Брэндли то и дело просыпался, прислушиваясь к хлюпающим звукам воды за окном. В доме Дзынь было тепло и уютно, мерцали угольки в печке, пахло дымом, чуть-чуть – подгоревшим пшеном и жареными грибами с луком. Брэндли вспоминались праздники в старинном замке Хлюпастых – даже не сами праздники, а приготовления к ним, когда целый день Дом на Бугре жил взбудораженной, радостной суетой – а к вечеру замирал в ожидании. Воцарялся усталый и как бы смутный от перемешавшихся за день переживаний покой, хрупкая тишина. Появлялся управившийся с делами Сам, Хозяин. Дед. Обыкновенно хмурый, суровый, в Доме его все побаивались. Побаивался и юный водяник, хотя Брэндли, сколько он себя помнил, и пальцем не трогали. Брэндли, правда, не отличался проказливостью, однако знал, что отца его, Сидоруса Водохлёба, случалось, вытягивали хворостиной и за вовсе малые провинности, а Брэндли – не трогали. Почему так, водяник не понимал, да и не задумывался особо.

Праздники водяник любил, но был в них один неприятный промежуток, о котором Брэндли и не рассказал бы никому, и сам старался забыть побыстрее и вспоминать пореже. Момент этот наступал, когда всё семейство Хлюпастых выходило во двор, чтобы встретить гостей. Их, гостей, оказывалось не очень много – три-четыре семьи родичей и других водяных из соседних владений, да случались, хоть и редко, человековские гости. И всякий раз в числе приехавших и приплывших были семьи с детьми, и детишки эти, робея и стесняясь, первые минуты жались к мамам, а мамаши прижимали их к себе, гладили по волосам…

Брэндли знал, как это безумно приятно – когда у тебя есть мама, которая может приласкать. У самого Брэндли мамы никогда не было, во всяком случае, в доме Хлюпастых о ней ни разу не упоминали, а водяник так и не смог заставить себя спросить взрослых. Что-то мешало… Однажды, когда Брэндли заболел, в замок возвратился из отлучки Сам, Гнилень. Болезнь скоро отступила, но ещё несколько дней водяник лежал слабый, дед приходил к нему, брал голову внука на колени и прохладными, жёсткими пальцами гладил, прогоняя хворь. Брэндли млел – ничего приятнее он в жизни не испытывал, и потом, видя, как другие мальчишки уворачиваются от материнских ласк, с содроганием обзывал их про себя «дураками».

Обязательно теперь спрошу, пообещал себе водяник, ныряя в забытье под шум дождя. Даже если умерла – я больше не могу про неё не знать. Наверное, с нею случилось какое-то несчастье – а дед и отец потому и не наказывают меня строго… я читал в книжках, сирот нехорошо обижать. Правда, теперь-то наверняка накажут – за ТАКОЕ! Я сбежал из дома, по-настоящему сбежал. А если будут бить – я тогда снова убегу… Интересно, согласился бы я, чтобы была мама, но и наказывали меня как других мальчиков, розгами или оплеухами? Не знаю… Наверно, моя мама всё равно не позволила бы меня обижать. Наверное, если она умерла, то когда болела, строго-настрого запретила деду и отцу меня наказывать, как других. А теперь… теперь они, конечно, очень сильно рассердились… Нет, отец не очень сильно. Он… он… ему всё равно!

Брэндли задохнулся от внезапной догадки, сел. Отец же меня не любит, подумал он. Я просто не понимал этого. Он никогда не сердился на меня, не наказывал. Он делал всё, чтобы со мной не случилось ничего плохого – но точно так же это мог делать другой. Даже суровый и немножко страшный Гнилень – роднее, интереснее. С ним жизнь казалась тревожнее и ярче. А отец, Сидорус, был равнодушным, бесцветным; ни плохим, ни хорошим – никаким.

Никого у меня нет на свете! Со сладкой болью от жалости к себе водяник скорчился на кровати, обливаясь слезами. Беззвучно. Дождь за окном шумел намного громче, водяник был уверен, что Дзынь не услышит ничего подозрительного.

Вот только он ошибся. Ладошка Дзынь ухватила его локоть, быстро пробежала к плечу. Брэндли замер.

– Это дождь виноват, – прошептала Дзынь. – Такой он сейчас прилетел, грустный. Хочешь, я зажгу свечу?

Водяник хотел отказаться – зачем Дзынь видеть его зарёванным? – но икнул и кивнул. Ладошка ведьмучки сделалась горячей, стёрла мокрые полоски со щёк.

– Покажу тебе кое-что. Совсем особенное. Я оставила это для какого-то такого, важного случая, когда или очень грустно или удивительно радостно. По-моему, сейчас самое время…

– Ты странная, – сказал водяник, пока не зажглась свеча. – И храбрая, и сильная – и всё понимаешь.

Ведьмучка промолчала – только дёрнула Брэндли двумя пальцами за нос.

– Смотри, – чуть погодя сказала Дзынь. – Так умеем только мы, ведьмы!

Она открыла дверь в кладовку и подвела водяника к дальней стене, занавешенной серой холстиной. Справа и слева лежали и висели мешки и мешочки со всякими припасами, пучки трав, стояли пыльные кадки. Дальняя стена была почти свободной, и кладовка при свете свечи показалась Брэндли слишком большой для крохотного домика Дзынь. Он хотел спросить, это ли имела в виду Дзынь, но не решился.

Ведьмучка сорвала холстину.

– Ох…

– Этой картины у меня раньше не было. Кажется, её принесла сюда Ха… как и другую, с заморской страной… – Дзынь промолчала. – Но я ни в чём не уверена. И… та картина никогда не показывала людей.

На картине была пещера. Тьму подземелья разгоняли огоньки маленьких светильников. Посреди пещеры бежал ручей – удивительно прозрачный, искрящийся, – такой хрустальной, чистой воды даже Брэндли сроду не видел, но было ясно: ручей – настоящий, написан не по фантазии таинственного мастера, а существует – или существовал где-то на самом деле.

На дне ручья спал мальчик. Струи воды омывали его лицо, а Брэндли чудилось, будто не вода, а ветер играет волосами мальчишки, трогает ресницы. Лицо у него было бледное, но водяник понимал, что это не смертельная белизна, а просто кожи мальчика давно не касался солнечный свет.

У ручья лежал большой округлый камень. Приглядевшись, Брэндли сообразил, что валун нарочно обработан так, чтобы на нём было удобно сидеть.

– К нему кто-то приходит, – прошептала Дзынь. – Я ни разу не заставала того, кто появляется у ручья, но иногда знаю наверняка, что каменюка ещё не успела остыть. Один раз даже слышала шаги по гальке. А застать – не могла. Я не знаю, может… она нарочно прячется…

– Она?

– Ага. Я думаю, это женщина. Человековская женщина.

– Она – его мама?!

Ведьмучка пожала плечами.

– Вообще-то я не очень часто сюда прихожу. Почему-то страшно… И я не знаю, чего боюсь. Что увижу её… или что картина меня утащит. Разбужу его нечаянно, и что тогда случится?

– Значит… всё это есть по правде?

– Наверно.

Они молчали. Какой он удивительный, думал водяник. Светлый. Наверное, мама любит его так сильно, что живёт только им. И не может ему помочь. Разбудить… спасти. Снятся ли ему сны? Может быть, он даже всё слышит? И ручей рассказывает ему о том, что случается в мире…

* * *

Я увидел его на рассвете.

Солнце поднималось между двумя вершинами заросших лесом холмов, склоны внизу укрывал туман, в какой-то миг ослепительно вспыхнувший двумя громадными белыми крыльями. Словно пылающий цветок распустился. Солнце восходило выше и выше, а над распадком появилась и начала расти ещё одна сияющая белая точка. Я замигал изумлённо и повернулся к Нимо – спросить, видит ли он её тоже, или от яркого света у меня случился обман зрения.

Нимо улыбался. Щурился. Белый лепесток, отлетевший от солнца, увеличивался с каждой минутой.

– Корабль!

– Ага. «Лунная бабочка». Самый лучший из уцелевших со времен Волны. Его нашли Бродяги далеко на севере, давным-давно. Они подарили его мне, и я летал на нём, и знаю, какой он хороший. Много лет уже им почти не пользовались, потому что я сейчас редко летаю на кораблях. А теперь он будет твой, Аль.

– Мой?! Но я же… я не умею, я ничего не умею!

– Он тебе понравится, правда. Он будет послушным, как будто станет частью тебя. Это случится очень быстро, ты удивишься, как это легко и чудесно! Я знаю, Альт. Ты – очень хороший ветряной маг, я знаю это так же точно, как то, что у меня две руки. Может быть, ты даже лучше меня, а я считался самым лучшим на Островах. Скоро ты сам почувствуешь, Аль…

– А как же… Нимо, но ведь я не принимал Лебеа.

Он обхватил меня за плечи, он дрожал и смеялся, как будто сам только что узнал что-то важное, радостное.

– Не сейчас. Аль, сейчас не нужна тебе никакая Лебеа – ветер ластится к тебе, как щенок, твоя сила, такая ослепительная… Может быть, это из-за Ивенн, может, я разбудил, или мы все вместе – не знаю, но у тебя есть время, Аль, бесконечно много времени – год или даже два… Смотри, Аль, я сам так давно его не видел, смотри, какой он прекрасный!

«Лунная бабочка» падала на нас, белая, словно вспышка самого яркого утреннего сна.

– А кто её ведёт? Ниньо?

– Что ты?! На «Бабочке» сейчас её хранитель, замечательный человек, Ба Цзинь, он не маг, хоть и умеет управляться с ветряными амулетами и очень много знает. Он мудрый и славный… Смотри!

Она огромная, но не страшная. Травинки под нею чуть-чуть шевелятся, мне кажется – «Бабочке» немножко щекотно, от этого она улыбается. Она ничего не весит, она касается травинок, она, как рыбка у морского дна, она любопытная, даже смешливая. Она как-то смотрит на меня, тихо дышит – совсем не устала после полёта. Её нос – нос любопытного котёнка: стоит мне отвести глаза, он легонько ткнётся в плечо – и быстро отодвинется… А если протянуть руку – она замрёт, напружинится, и что-то звонко щёлкнет внутри – как будто чихнёт забавно.

Людей не видно. С борта до самой земли тихо перекинулся трап. Нимо присел передо мной, тронул пальцами ремешок сандалий…

– Сними, – улыбнулся. – Иди босиком.

Доски тёплые и будто звенят под ногами. Кажется, будто моя кровь течёт по жилкам живого дерева, а его сок бежит ко мне, аромат заморской смолы впитывается в кожу, я даже понюхал свой локоть – он уже пахнет странной, чужой и дикой травой, горячей от солнца.

Ба Цзинь смеется беззвучно откуда-то издали. Не подходит – наверно, не хочет мешать. Тишина, только ветер. Я стою так высоко – и всё равно ко мне одинаково близок и ветер (он же – небо!), и трава, которая шелково колышется подо мной, гладит, щекочет, играется. Я тоже смеюсь, раскидываю руки широко, как могу, и даже растопыриваю пальцы, щупаю – всё-всё-всё! Ветер струится, гудит. Горячо. Холодно. Тепло и упруго – вот так совсем хорошо! Солнце вдруг скакнуло вперёд и сверкнуло в глаза пронзительно, но не больно – «поиграй и со мной!» Я смеюсь и пытаюсь свистеть что-то – никогда не умел свистеть песни, но, наверное, что-то выходит, потому что корабль вокруг отзывается и дрожит…

– Аль-ка! – обнимает меня Нимо – весёлый, горячий, тоже звонкий. – Не надо так быстро пока!

И я понимаю, что лечу. Летит мой корабль, моя «Бабочка»!

* * *

Мне снилось море.

Бесконечное. Я лечу над ним, лечу, наверное, тысячу лет. Мне не скучно. Я знаю, что у моря не было начала и не будет конца. Над морем нет даже птиц. Только дует ветер, и бегут волны – так же бесконечно. Море никогда не кончится. Никогда. А я буду лететь над ним вечно. Всегда.

* * *

А потом сон закончился. Началась тревога. Она неслась отовсюду и была, как музыка. По морю шли кипучие валы. Ревело небо. Проблескивали молнии.

Я думал, что упаду. Это было не страшно. Просто вечность кончалась, и начиналось что-то другое. И я ждал.

* * *

Я снова уснул, потому что ждал долго. Мне снился горячий и твёрдый берег. Или скала. Я сидел на ней, а внизу море и небо перемешались, и если бы я был человеком, то решил бы, что они убьют друг друга. На самом деле они не могли причинить друг другу вреда.

Да хватит уже! Хотелось закричать. Давайте снова бесконечность и горячий свет. И лететь!

И скала подо мной заревела грохотом, и мир задрожал. Блеснул огонь – выплеснулся из меня и тёк такой страшной рекой, что я сжимался и разрывался от боли и смеялся от счастья.

* * *

И снова кончился сон. Наступил новый покой. Горячий ветер обсушил мои волосы, а ладони стали мокрыми от брызг. Маленькие ветерки носились вокруг, сбивая гребешки волн и бросаясь ими в меня. Такого раньше никогда не было – в прошлой вечности. И я открыл глаза и понял, что лечу не один. Подо мною, заслоняя полмира, летел чёрно-золотой дракон. Почувствовав моё узнавание, он чуть-чуть вздрогнул.

Теперь всё будет хорошо, сказал он. Всегда.

* * *

Я очнулся в горячей спальне от ледяного сквозняка. Кто-то высокий, в чудной шляпе, надвинутой на глаза, сидел рядом. За окном ветер резко сорвал облака, и сверкнула луна, отразившись в зрачке человека. Зашумели птицы, огромной стаей пронеслись над домом. Шелест крыльев затопил шепот человека, но я разобрал:

– Не бойся, Альт, я ничего тебе не сделал. Чуть-чуть приоткрыл для тебя Кристалл. Чтобы ты увидел… А сейчас – ухожу. Не бойся меня, Альт! Ничего не бойся!

Я закрыл глаза. Страх уходил, правда. Когда я снова очнулся, в комнатке было тихо и уютно. Потрескивала печка у дальней стены. Я понял, что наступила зима.

Нимо, прошептал я. Сел, нащупал пальцами гладкие доски пола. Тихо прошёл в дверной проём.

Он стоял у полки с книгами. Непривычно сутулился. Мокрые щёки, губы какие-то… не его. И пальцы… холодные. Нимо…

Я схватил его за руку. Нимо!

– Снова зима… Аль… Что я наделал!

– Нимо, ты самый чудесный! Если б ты только знал… Я сам это всё решил… решился… что бы ни было… И мы победим.

– Я бы всё равно не решился… сейчас. Ещё тянул бы… пока только можно… Может быть, опоздал бы…

– Мы всё правильно сделали. Сейчас мы не долетим в Страну Цветов, а весной для меня может быть уже поздно. Бродяги уверены, что это те самые цветы, они же не обманут, да?!

– Они знают их только по книжкам, Аль… И даже если так… всего два цветочка… Так мало!

Я вздохнул. Захотелось ветра, хотя бы такого, с зимы.

– Давай выйдем, там сейчас луна.

…Ночь оказалась не очень холодной. Быстро неслись облака, и я вспомнил самые тревожные мгновения сна. Горы вдали внезапно придвинулись, я вскрикнул, вцепился Нимо в плечо.

– Аль!

– Мне страшно! Я падаю…

– Алька, держи меня крепко, ничего… Сейчас доведу до кровати… Это скоро пройдёт… Я знаю…

– Холодно… Я так испугался высоты! Что-то получилось неправильно, я не смогу летать?!

– Нет, это пройдёт. Уже к утру. Это было… и со мной. Так же. Ветер тебя растревожил, ничего.

– Огонь!

– Что?!..

– Огонь! Он то ослепляет, то гаснет! Я не вижу…

– Это пройдёт к утру, Аль… Прости… что я наделал… Позвать Троготта? Он даст какую-то травяную дрянь, но она успокаивает и…

– Нет, не хочу, чтобы Троготт… Посидишь со мной?

Небо грохнуло. Разорвалось огнями салюта…

– Что это?!

– Ох… В городе какой-то праздник… А! День… или, вернее, Ночь Первого Снега…

Я улыбнулся. Стало хорошо и грустно.

– Уже ничего. А я и забыл совсем. Завтра все побегут кататься на санках.

– Это точно. Воплей будет!

– Мы пойдём?

– Ага! Я сто лет не катился кубарем по снегу!

– И будем швыряться снежками! И построим крепость!

– Непобедимую цитадель. Ты, я и ветер.

Конец книги первой