Текст книги "Апрель. Книга первая (СИ)"

Автор книги: Сергей Петренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

– Я знаю, что я буду делать. Мне не нужен король с его Советом, теперь и я им не нужен, мы свободны друг от друга, так сказать. Передай Скоре, пусть соберет мою путевую суму, да чтоб не болтал лишнего никто! Я отправлюсь к ведьмам.

Хребетник прижал ладони к щекам, выпучил глаза:

– Их так давно не видели у Болот, хозяин! Как же…

– Это моё дело! – Гнилень потемнел лицом – сам распорядитель его таким не видел… лет полста. Недаром, значит, старейшего Хлюпастого прозвали «Чёрным».

…За границей Болот Гнилень вышел на дорогу. Широкая, торная – и пустая. Обезлюдевшими казались деревни, мужики подались кто куда – добывать пропитание. Охотой – в леса, рыбачить – к морю, разбоем – ближе к городам.

Гнилень семь раз заходил во дворы, пока не нашёл нужное. Хозяйка, измождённая голодом и жаждой, ждала смерть. Молодая или старая, не понять; лежала на лавке, еле слышно бормоча. Двое детей – близнецы лет десяти, мальчик и девочка, – прятались в углу, таращили на гостя глазищи.

Водяной присел перед умирающей. Положил холодную ладонь ей на лоб. Сознание женщины прояснилось.

– Чего тебе, гость?.. Дети… живы?

– Живы пока.

Она заплакала.

– Заберу их. Согласна ты?

– Всё равно… Дай попрощаться с ними… нет, не надо… пусть не видят… Отца прибили на их глазах за курицу… не надо.

Гнилень кивнул. Достал флягу.

– На, попей.

Костлявая рука дёрнулась, блеснул огонь в глазах…

– Нет… детям дай!

– Детям хватит. Пей напоследок.

Она пила жадно, как безумная, сотрясаясь всем телом. Фляга опустела. Женщина преобразилась – умиротворение разгладило её лицо, оно стало красивым и молодым; смотрела куда-то вверх. Глубоко вздохнула и закрыла глаза.

– Пусть примет тебя Вода! – проговорил Гнилень. Повернулся к близнецам, достал ещё одну флягу. – Пейте! Это вам.

Они боялись. Очень-очень боялись. Тянули шеи, тоненькие, как у птиц. Жались друг к дружку. Но пить хотелось сильнее. Девочка протянула руку. Гнилень из под бровей-кустов наблюдал. Глоток… борется мучительно… ещё глоток… передала флягу мальчику. У того так тряслись руки, что флягу едва не выронил. Тоже отпил дважды, отдал флягу сестре.

Они пили долго. Гнилень знал, что воды хватит напиться вдоволь, но самим детям фляга казалась совсем маленькой.

– Как хорошо! – прошептал мальчик.

– Останетесь тут одни – умрёте, – сказал Гнилень. Дети вздохнули разом и посмотрели на мать. – Ещё хуже. По деревням сейчас ходят бандиты. Озверели от голода, убивают и жрут всё живое… даже детей.

Водяной не лгал. На королевском Совете говорили и о таких случаях.

Всё шло по-задуманному. Дети согласились идти с ним. Гнилень собирался было выходить немедленно – благо, вода из Лунного колодца давала удивительную силу, и близнецы вовсе не казались теперь погибающими птенчиками – версты три отшагают, а там ночной воздух утишит и горе…

Но потом решил-таки переночевать в доме. За ночь детишки окончательно поправятся, к ведьмам явятся свежими, надо будет не пожалеть воды, умыть… Лишь бы не хныкали. Гнилень недолюбливал человековских детей – сколько их видел, те вечно были когда злы, когда чрезмерно вертлявы, когда плаксивы, когда смешливы бессмысленно.

Эти, понятное дело, тоже намочили слезами подушку перед тем, как уснуть. Но – тихо-тихо, невнимательный и не заметил бы. Забылись, обнявшись, дышали почти неслышно.

Роскошный подарок, подумал Гнилень. Главное – докончить дело с умом, чтоб не заныли напоследок, не раздумали. Смысл Дара в том и есть, что они по своей воле отдаются. Хороши, хороши… За таких и просить не придётся, сами ведьмы ещё попросят… Водяной усмехнулся. Всё поглядывал на приоткрытые рты, на прядки волос на лбу – мальчишка вспотел, прядки слиплись. А девчонка пальцами шевелит во сне – забавно.

Может, перебьются? Демоны туманные, если как следует попросить – небось, не откажут и без подарка… А с другой стороны – ну, оставить их здесь, ну, даже в город отвести, в приют сдать – так и что? Там, небось, таких-то своих хватает – все милы, пока спят, а проснутся – есть просят, а кто в такую-то годину приютским хлеба подаст?

А вырастут… Ну, пойдут работать с зари до зари. Отупеют, одрябнут. Вся и разница – звери под кустами детей плодят, а люди в доминах своих плодятся. Плодятся, носятся в суетных заботах да ссорах – и мрут бесследно.

Заберут их ведьмы – может, оно и лучше. Все их мечты, радости, память детская – сохранятся. Перейдут в уголок ведьминского сознания, да и будут там тихо жить. Может, тыщу лет, может, дольше… Говорят, ведьмы порой достают эти кусочки из тайников своих душ, на время превращаясь в тех, кого поглотили…

Что теперь жалеть – кабы поступать иначе, так матери ихней жизнь сохранять. А куда они – без матери? Ясно, к ведьмам. Роскошный дар, даже слишком.

* * *

Тропинка на дне ущелья вела вниз который час пути. Неприметная, между валунов, осыпей, трещин и колючих кустиков хредды. Последние версты Гнилень особенно внимательно приглядывал за близнецами – чтоб не расцарапались, не подвернули ногу, не свалились куда в конце концов. Приводить их в порядок уже некогда будет – логово Ха близко. Гнилень чуял растворённый в воздухе дымок менки – колдовской травы, которой ведьмы окуривают свои норы.

Несколько раз водяной даже переносил детишек на себе через самые опасные места. Близнецы вели себя на диво ладно – не ныли, не докучали расспросами и болтовнёй. Послушно обхватывали Гниленя за шею, когда приходилось тащить на закорках. И так же честно, как в первый раз, делились друг с дружком водой.

Скверно у Гниленя было на сердце. Щемило оно.

Большая Ха, как обычно, появилась внезапно, бесшумно выступив из клочка тумана.

Гнилень встал, как обычно, попытался смотреть древней ведьме в глаза, как обычно, не смог. Нету у неё глаз, нету. Одна белесая мгла в бездонных провалах.

– Ветра дождевого пришёл просить, чёрт болотный? – усмехнулась она. – Охота была ноги мять, прислал бы птицу, или ручьём подземным…

– Так вернее будет. Я с подарком к тебе…

– С подарком? – Ведьма будто удивилась, махнула взглядом по захолонувшим от страха близнецам. – Твои, что ль? Сам растил, пестовал?

– Кончай уж придуриваться, земля там гибнет, птицы мрут, из колодцев вода ушла.

Ведьма затряслась, захихикала.

– Веди назад бедняжек, не возьму их. И просьбу твою не исполню.

– Чего?! Ты чего, думаешь, я погулять сюда шёл? Что нашло на тебя, ведьма?!

– А не могу я тебе нужный ветер призвать, водяничек. Сил моих на то нету, ясно тебе?

– Такого… я не припомню… – проскрипел Гнилень.

– То-то же. Не моя прихоть – а сидит там у вас в долинах человек – не человек, маг ветряной кличется. Существо из-за моря, чужое. И хочется ему сухих да горячих ветров, чтобы летать побольше. Глупышка ещё, хоть и лет ему как будто немало. Не знал у себя там, на острове посреди океана, засух горючих-горьких. Бед людских не знает. Даже и связать не пробует желания свои с тем, что людям они несут. Всё себе летает… А сказать ему некому – люди-то про него не ведают, даже королю о нём ничего не нашептали. Что королю – вон, ты, старый водяник, рот как раскрыл! Я сама хотела мальчишку навестить, да тяжеловата сейчас на подъём, в сушь такую. А тебе как раз – возвращайся, разыщи, вразуми… – Большая Ха опять хихикнула. – Если сумеешь.

Стоит Гнилень, думает. Слишком странно всё. Ведьма ухмыляется вроде – но взгляд пустых глаз изморный, не отпускает. Чего-то ждёт. Водяной близнецов за плечи ухватил и за спину себе спрятал – мало ли.

– А ведь наследника у тебя до сих пор нет. Достойного… – прошептала вдруг Ха. Гнилень вздрогнул. К чему она? Хотел сказать: есть, мол, наследник, а что не в отца, хваткой и силой не вышел – так какое же её, ведьминское, до того дело?

– К чему тебе мои наследники? Поправить хочешь? Разве у ведьм с водяными потомство бывало? – усмехнулся. – Да и не смогу я с тобой сойтись, больно глаза у тебя черны… – Молвил и пожалел. Никогда ещё и никто не осмеливался ведьме, да ещё Древней, о глазах её так, в лицо сказать.

Но не рассердилась.

– Ты мне по душе, водяник. Мало с кем я дела вести снисходила. С тобою – ничего, можно. Столкуемся, как человечьи купцы говорят… Я тебе наследником обзавестись помогу, самая пора… Идите-ка, детки, сюда, идите, не бойтесь… – И сама шагнула, и двумя руками потянула к себе близнецов.

– Стой, ведьма! Не дам их, стой, отпусти!

– Да не шебуршись, дурной, зря малышей напугаешь. Не выпью их. Как лучше всё устрою.

Отпрянул Гнилень, сел на валун обессилено. Взяла Большая Ха девочку за плечи, притянула ближе, глаза в глаза смотрит… Девочка не противится, приоткрыла рот. Долго так стояли. Мальчик от переживания Гниленю руку стиснул – человеку до синяка стало бы.

Девчонка отступила, замигала. Завертела головой растерянно – будто проснулась. Брат кинулся к ней, да ведьма его перехватила…

…– Дала я им столько, сколько могли они принять – чтобы только собою остаться. Думаешь, ведьмы лишь брать умеют? Правильно, которые попроще да поплоше. А мне уже и брать незачем, водяник; то, что накоплено, переполняет, не разорвало бы… Идите, детки, сюда… Опомнились? – Те кивнули. Рука в руке, взглянули друг на друга удивлённо, словно новыми глазами увидели.

– Идите теперь под тот куст, там и травка зазеленела, густая да мягкая. Никто вас не потревожит… А ты, – посмотрела Большая Ха человечьими глазами на водяного. – Ко мне иди, чёрт болотный…

* * *

– А теперь слушай. Подрастут они – уже не много времени ждать, год либо два, – не мешай им быть вместе. Появятся у девчонки близнецы… всё хорошо пройдёт, не дёргайся, я позабочусь! Девочка, что родится, моя будет, не пугайся, окажется страшненькой. Мальчишка – водяник будет, настоящий, чистокровный, твоего рода, даже сомнений не держи. Хоть сыном себе считай, хоть внуком, то уже твоя забота. В своё время утешение в нём найдёшь. И этих деток не забывай, нельзя их в человековскую клоаку выгонять, особенные теперь они, хоть чуть-чуть, а всё-таки наши.

* * *

Долго разыскивал Гнилень чужака – загадочного ветряного мага. Те, что при воздушных кораблях состояли – не о них речь у ведьмы шла, водяной сразу вник. Обычные заклинатели, не маги никакие, так, чуть-чуть шаманы, чуть-чуть обманщики. Ясно, прячется где-то народ с легендарных Островов – да больно хорошо прячется! Тщетно потратил два дня старший Хлюпастый на поиски в Скальной столице. Потом только догадался – не в столице надо высматривать. В Городе-на-Холме неведомые маги воздвигли четыре башни полтора века тому назад, как раз после Волны. Для защиты, дескать, воздвигли. Но Гниленю в то верилось с трудом – чудное было в тех башнях колдовство. Непостижимое.

Близнецов – Тони и Тонику – с собой всюду брал. Домой, на Морхлые Болота, отсылать одних боялся. Да смех сказать, вовсе страшился хоть на час оставлять, даже и не потому, что поверил ведьме, но сам чуял эту связь – дивную, небывалую – словно сделались близнецы не то что его родными, а даже собственной его частью, такою важной, в которой смысл всей жизни.

Учил их – грамоте, истории всякие рассказывал, а когда выпадало удобное время (кому признаться – на смех подымут!), играл с ними как дитя малое. С сыном так не забавлялся, помнится.

Девчонка, Тоника, расцветала на глазах. Уже не скажешь, что лет десять ей, за неделю, считай, года два прибавил бы. Красавица такая стала, даже грудки как будто налились – или не замечал сперва… что и не диво, на кой ляд бы ему человечьих девчонок так разглядывать?

А тут – даже волнение в груди, кипит что-то, не поймёшь, нежность ли отцовская, томление ли мужское…

А Тони по-иному изменился. Такой же тоненький и по-детски круглолицый, но в глазах появилось что-то… нездешнее. Не от водяных, нет. Но словно видел он глазами своими странными иные горы и моря за горизонтом. И держался не по-обычному, не по-мальчишечьи – даже если играл либо смеялся, снаружи – забава, а глубоко внутри – какая-то умудрённость тысячелетняя, водяниковому уму непонятная.

Так Чёрный Гнилень – смешно сказать! – бывало взгляда этого робел. И тянулся к нему. Видел в мальчишке для себя недосягаемое, но такое большое, дивное, желанное.

В Городе-на-Холме меньше было примет великой засухи. Лица людей светлее, дети смеялись, бегали, на базарах продавали фрукты-овощи, хоть и мало, и дорого. Даже родники городские жили – малыши плескались у стишковых мостиков, городской достопримечательности. Наверное, в этих самых родниках и был источник благополучия – крестьяне со всей округи съезжались к ним за водой, на рассвете появлялись вереницы подвод с бочками. Вода в Городе по уставу оставалась бесплатной, но взамен Старший Часовщик обязал торгующих соблюдать цены на привозное – договорились на двойных против всегдашних.

…В то утро ребятня будто с ума посходила – столько топота, визга, смеха неслось с улицы. Даже Гнилень был растерян. Близнецы с любопытством вертели головами, удивлённо переглядывались. Наконец Гнилень не выдержал, остановил важного бородача в алом вышитом жилете.

– Скажите, сударь, что тут сегодня затевается?

Тот, даром что шагал с озабоченным лицом, заулыбался.

– Так Карнавал Августа! Вечером ряженые выйдут на улицу, понесут фонари, представления начнутся. А с утра детишки с летучками прыгают с Майского Звона – он во-он там, видите, пестрит всё? Сводите своих-то обязательно, такое только у нас увидишь!

Ближе и громче музыка. Древний водяник растерянно вертит головой – такого не бывало, он больше себе не хозяин. Пронзительные, вскрикивающие звуки тянут, рвут, вертят, как хотят. Он пойдёт, куда позовут. Яркие рубашки детей – или это флажки? Лица мелькают, как сны в утреннем забытьи. Глаза смеются, тормошат, спешат, волнуются. Сбивчивое, горячее дыхание. Никогда бы не поверил, что куча человековских детей, толкущихся вокруг, так околдовать способна…

Тони и Тоника рвутся, будто птички на привязи. Робость и необычность Карнавала заставляют их жаться к водянику. Но музыка и свет в глазах встречных тянут, вот-вот оторвут.

Карнавал ещё не начинался, а на улицах столько удивительного! Вон идёт – не идёт, плывёт! – женщина, а на ней пёстрых одежд столько, что сорви их ветер – разукрасится вся улица. На голове – башня волос, в которые вплетены цветы. А на плечах – большие красно-синие птицы. Птицы временами выкрикивают что-то странными, хриплыми голосами.

…Едет повозка, а на повозке – гранёный, сверкающий шар из хрусталя, а возле шара сидит старуха и пускает синий дым – изо рта, из ноздрей, из ушей даже. Кольца дыма разлетаются и плывут над улицей, не тают.

…Шагает великан, да не простой великан – гора мускулов, а перед ним семенит карлик с барабаном; с невероятной, чудесной быстротой мелькают ручки-палочки, дробь барабанная околдует, уведёт кого угодно.

…Тоненькая девочка в лиловом трико с блёстками бежит, встав на обруч, кажется, такая лёгкая, что случайным вздохом её унесёт, как семечко-пушинку…

И вдруг, как ветром опахнуло – толпа на улице в стороны раздалась, ахнула. Кто-то завизжал, кто-то вскрикнул. Мальчишка позади завопил пронзительно:

– Улька летит, во, психа, во даёт!

Улица поднималась впереди всё круче, и над домами в сотне шагов от водяника вздымались две башенки, а меж ними, аркой – ажурный лёгкий мостик. С этого-то мостика и спрыгнул паренёк. Спрыгнув, присел в падении, обеими руками вцепившись в досочку, которую ухитрился подвести себе под ноги. Да не упал, заскользил над головами, едва не задевая макушки. Уже пронёсшись дальше вдоль улицы вниз, он выпрямился на подрагивающих ногах, пролетел стоя – и снова присел, лихо повернул, чуть не зацепив угол дома, и спрыгнул, и пробежал по мостовой – а под конец всё-таки споткнулся, приложился коленкой.

Толпа ахнула, кто-то кинулся поднимать, но Улька встал сам, пошагал, сияющий и гордый.

Гнилень, почувствовавший, как вздрогнул Тони, когда Улька упал, теперь сам выдохнул облегчённо. Надо ж, как зацепило…

– Во даёт Улька, во бесовка, теперь летучку у неё небось до весны отнимут! – балабонил рядом пацан.

Девчонка, удивился Гнилень. Слыхал он когда-то про эти затеи местной ребятни, слыхал, но своими глазами видел впервые. Хватает за душу, ничего не скажешь – вон, как у близнецов глазищи рассиялись!

И тут – мысль эта дикая, дурная… Нельзя рисковать близнецами, раз Ха сказала, что у них наследник водянику должен появиться. Нельзя… но как удержаться? Быть может, такой подарок искупит зло… Может, не всё искупит, но детишки, наверное, не знают, что мог бы Гнилень спасти их мать. Мог. Они-то не знают…

Ах, не рисковать бы… Но как не рисковать – если всё сбудется, как сказала Ха, то вот-вот утратят близнята детскую лёгкость, и тогда уже небо не для них. Почему так, Гнилень не знал.

Встряхнулся Хлюпастый, расправил плечи, вспомнив о том, кто он есть. Ухватил Тони и Тонику за ладошки.

– Идёмте! – сказал. И зашагали – быстро! – к ратуше.

Старший Часовщик как раз выходил на площадь. Гнилень его помнил. Упрямый старик, подумалось. Как бы ломаться не принялся.

Часовщик Гниленя тоже узнал. Обрадовался.

– Впервые у нас на Карнавале? Очень рады! А кто с вами?

– Это мои… приёмные дети. – Брови Часовщика взлетели: ну и дела! – Господин Старший Часовщик. У меня к вам большая просьба.

Старик насторожился – что-то больно официально. Не таков Хлюпастый…

– Нам нужны… Я хочу купить две эти… доски… на которых прыгают… летучки.

– Да ведь… день Карнавала же. Они все выданы. Их у магистрата в собственности всего пять штук, и не продаются они по закону.

Гнилень открыл было рот – что-то посулить, назвать чудовищную сумму, такую, чтобы Часовщик глаза вытаращил и отказать не смог, пригрозить, в конце концов… и не сказал ничего. Повернулся, увлекая за собой близнецов. Шагал решительно, пытаясь спрятать за этим растерянность. Он, хозяин Болот, глава древнего рода водяных – не знает, что делать. Он вообще не привык просить у людей, и тем более, никогда не делал этого дважды.

– Погодите… Погодите! Да постойте же-е! – Кто-то нахально дёрнул Гниленя за рукав. Чудной человек, скособоченный, угловатый, словно изломанный. А взгляд прячется, не даётся.

– Вам нужна доска-а… У меня одна-а есть. Одна-а… Но очень хорошая-а…

Что-то отвратительное было в человеке. Гнилень бы отказался. И не просто отказался – отшвырнул бы этого уродца, и в ручье бы поскорее ополоснулся, чтобы забыть.

Но время бежит. Он представил толкотню и сумасшедшие человековские очереди у мостиков. Его детям придётся промучиться там полдня, чтобы один раз попробовать прыгнуть. А ещё – предстоит искать этого ветряного мага!

– Где она есть? Это далеко?

– Сичас-сичас! Одну крошечную секундочку-у! – Человечина мигнул на них круглыми глазами, метнулся в сторону, исчез.

…Залитый солнечным светом луг на южной стороне холма. Далеко позади остались башни и стены, лестницы и мосты, яркие флаги на шпилях и звонкие голоса… Впрочем, голоса ветер порой доносит и сюда, обрывки чьих-то выкриков, а ещё – треск хлопушек, трели дудок, смех. Всё это растворяется в шелесте ветра и птичьем перекличьи – справа прячется овраг с рощей.

Неприятный провожатый крутится тут же – объясняет близнецам, как обращаться с летучкой. Гнилень с огромным облегчением избавился бы от него.

Тоника пробовала первой – ухватила летучку за петли, подняла над головой, побежала… И Гнилень каким-то чутьём сразу и ясно понял – не получится. Не полетит, не оторвутся ноги от земли. Какая-то тяжесть в её беге… или… не тяжесть – связь с землёю, близость к ней, женственность.

И тут водяник ошибся. Тоника тихонько вскрикнула, поджала ноги – и скользила, скользила на усиливавшемся ветре.

Гнилень елё отвёл взгляд. Увидел Тони – какими отчаянными глазами смотрел тот на сестру. Потом встретил взгляд человечины-Одоринуса – так он, кажется, представлялся. Одоринус изменился. Глаза пронзительные, тёмные. Усмехнулся краем рта. И водяной как будто уловил его мысль: Тонике помогли…

Тони взял летучку, точно она была бабочкой. Большущей бабочкой, готовой вспорхнуть, рвущейся в небо – и надо было её удержать и не повредить хрупкие крылья.

Чуть оттолкнулся – заскользила под ногами трава. Свалилась одна сандалия, Тони смешно дёрнул ногой и сбросил вторую. Метёлки травы щекочут пятки – Гнилень так отчётливо себе представил. Тони не поднимался высоко, словно щекочущие прикосновения травы были необходимы ему для полёта так же, как ветер.

– Возможно, ваш мальчик сможет летать дольше и лучше, чем другие, – тихо проговорил Одоринус. – Мы учим этому детей в школе ветряных магов, в Лисипке. Подумайте об этом, господин. Но не затягивайте с решением, у него не так много времени, может быть, год. Потом… он перестанет летать, и никто не в силах будет это отменить.

* * *

Задули холодные ветра. Мы ушли в полдень, не взяли с собой ни еды, ни питья. Нимо услышал попутный ветер, схватил куртку, сказал, чтобы я тоже взял.

Мы стояли лицом к Свистящему перевалу. Понятно, Нимо что-то задумал. Ветер подталкивал в спины, солнце горячило плечи. Нимо взял меня за руку, прыгнул. Я не успел сообразить, что он делает – уступы и трещины замелькали под нами, понеслись мимо, бежать к вершине оказалось так легко, что я с тревогой подумал: что случится за перевалом – ветер нас просто швырнёт в небо! А мы… мы даже не взяли летучки!

Я крепче вцепился в ладонь Нимо. Перевал распахнул под нами чашу Диких лесов – бесконечные восточные склоны. Яркая зелень и пятна теней от облаков. Я невольно сжался, подогнул ноги, чувствуя, как тяжелею от страха. Обругал себя, но бесполезно. И тут увидел глаза Нимо – он поднырнул под меня и летел лицом вверх. Теперь Нимо взял меня за обе руки – и на миг я испугался ещё сильнее, ведь Нимо не видит, куда летит!

Ветер – мои глаза! – Он это прошептал, или я за него подумал, не знаю. Ветер прижал нас друг к другу, нос Нимо ткнулся мне в щёку, и стало смешно. И не страшно. Я вдруг понял, что даже если забудемся и налетим на скалы – мы не разобьёмся. Ветер отшвырнёт нас, как упругие мячики…

– А куда?..

– К ведьмам, – шепнул Нимо в самое ухо. Я вздрогнул и посмотрел Нимо в глаза. Он шутит? Сколько можно меня удивлять?! Кажется, у Нимо это будет получаться бесконечно.

Я и не понял, испугался или нет. Про ведьм я слышал только страшилки-сказки, но никто не видел ведьм взаправду. Никто из тех, кто рассказывал все эти истории.

– Ты знаешь ведьм?

Нимо долго молчал. Было так странно, что глаза его близко-близко. Видит он сейчас меня? В зрачках Нимо ослепительными точками отражалось солнце. В какой-то миг я потерялся в узорах серого и голубого – как будто к искорке-солнцу по синему небу всё летели и летели сизые облака – и падали в чёрную бесконечность зрачка.

И вдруг Нимо мигнул, показал мне язык и… исчез.

– Тебе уже не страшно. – Он всё ещё держал меня за руку, но летел рядом, а подо мною трепетал только ветер.

– Только не бросай меня совсем!

Он мотнул лохматой головой, чему-то улыбнулся.

– Когда-то, очень давно… я знал одну ведьму. Это было в самый первый год после Волны. Она была как будто обыкновенная девчонка. Я… дружил с ней. Что она ведьма, я узнал потом. Когда она… ушла. Мне было очень плохо тогда, в тот год, мы всё потеряли, и наступила первая в моей жизни зима, и я не мог летать… Совсем-совсем не мог, Аль!

Я будто почувствовал холод, поднявшийся из памяти Нимо. Так захотелось его обнять… Даже ветер словно стал холоднее.

– Значит, ведьмы могут быть обыкновенными девчонками?

– Да. На время. Это жутковатые вещи… Троготт мне рассказал… потом. Ведьмы иногда поглощают людей. Но эти люди не исчезают совсем. Они словно живут в памяти ведьм, а иногда случается – выходят наружу, и тогда ведьма становится другой – она полностью превращается в того человека…

Я представил Нимо рядом с жутким существом из сказок, питавшимся душами людей… Бр-р-р!

– Не бойся, ведьма не проглотит человека, если тот понимает, что происходит, и не хочет делиться душой. Обычно ведьмы подбирают отчаявшихся, обездоленных – и дарят им избавление от страданий, и забвение, и долгую-долгую жизнь.

– Это они так говорят? – засомневался я.

– Нет. Я не встречался с ними после того, как… Ивенн ушла. Но я читал записки магов, Охотников – были такие; правда, очень давно и не много. Орден Охотников создал один могущественный колдун этой страны лет пятьсот назад. Ведьма взяла у него внука. Через много лет этот же колдун нашёл ведьму и выяснил, что всё случилось не так, как он думал, потому что мальчик убежал из-за отчима, не веря, что кто-нибудь его защитит. Правда, колдун узнал правду поздно – Серебряной Иглой, оружием, которое он создал, уже убили многих ведьм, и те расторгли древний договор с королями. Колдун убедился в своей ошибке и распустил Орден, а сам то ли замуровал себя в башне, то ли ушёл куда-то. Но его книга осталась, она до сих пор считается самым достоверным рассказом о природе ведьм.

Мы опустились на берег маленького лесного озера, почти идеально круглого, с полоской белого песка вдоль воды. Я подумал: чистое и тёмное, оно должно быть бездонным, этот глаз сказочного лесного великана, которым он смотрит в небо. Наверно, глаз иногда закрывается, когда великан засыпает – а озеро исчезает.

Нимо стоял на берегу, поворачивался то к лесу, то к воде, весь – натянутая струна, я не мог понять, что он делает – слушает, пробует запахи или всё-таки пытается что-то высмотреть, что-то притаившееся в лесной полутьме, в глубине озера.

– Ты видишь?

– Немного. Как через неровно закопчённое стекло. Небо тусклое, деревья почти не различаю, зато вода так светится…

– Мы уже прилетели? Это здесь?

– Да. Это их озеро. Их тут нет, но они чувствуют…

– Ты знаешь?

– Кажется, что знаю. У Ивенн были картины… Она любила придумывать сказки про них. На одной – это озеро. Сейчас понятно, что на самом деле это были не сказки. Может, отголоски знаний ведьм просочились в её память случайно, или Ивенн чувствовала, кто она такая – и хотела таким вот способом передать мне тайны…

Жарко. Пока мы летели, ветер и солнечные ладони играли с нами, и горячий ветер нёс, не обжигая.

– В этом озере можно купаться?

– Наверно… – Нимо присел, потрогал ладонями воду – будто гладил её. Я тоже подошёл к воде – так, чтобы она едва-едва коснулась ног. Закрыл глаза. Жара укачивала, несла куда-то; мгновенные видения проносились, свиваясь вихрями, вспыхивали картинками из калейдоскопа – раскалённая пустыня, океан, густые и мягкие травы, а я бегу сквозь них… Открывать глаза не хотелось – тогда бы видения исчезли. Я снял рубашку, сделал ещё шаг, оказавшись по щиколотку в удивительно тёплой воде. И разделся совсем, чуть стесняясь – но от этого было ещё необычней и приятней.

Казалось, прошло несколько часов. Мы плескались, лежали на песке. Песок без единого камешка, чистый и тонкий, словно просеянный на мелком сите. В конце концов, мне стало неважно – есть на свете ведьмы, или Нимо просто придумал сказку, для интересности.

Придумывать тайны! Я вздохнул, упиваясь счастьем, и снова зажмурился. Нимо сыпал на меня песок, струйки текли, щекотали кожу, я не хотел открывать глаза. А потом солнце вдруг спряталось, опустилась прохлада, и кожа покрылась гусиными пупырышками.

Стало тревожно. Встретил взгляд Нимо – сейчас он всё видит, я знал. Что-то случилось? Нимо прислушивался – к ветру или к чему-то другому, непонятно.

И нужно было скорее вставать, одеваться, к нам двигался кто-то чужой… и ясно, что Нимо это понимает. Меня тут нет, отчаянно подумал я. Я невидимка!

– Нимо… и Альт. Нимо, я тебя так долго не видела. Ты хорошо прятался! От меня, от него… Привет.

Это была, наверное, Ивенн. Я подумал, что она красивая, но дело не в этом…

– Альт! – Я удивился: как изменился её голос! Как будто… она боится. – А ты прости меня, я очень хотела встретиться с тобою раньше… Но в этих дурацких книжках… – Она снова глянула на Нимо. – В них написано много чего… может, ерунды, но как это проверишь? Там сказано, что вы, ветряные, не должны знать тех, от кого появились на свет… это мешает летать. Но раз уж сам великий Нимо не выдержал…

– Если б ты не сказала…

Ивенн высунула язык.

– Бэ-э-э!.. Мне уже надоело корчить тут с вами умников. Не забывай, что мне всегда шестнадцать, и я не так уж часто выгадываю денёк, чтобы побыть сама собой… да ещё и с людьми. А мы занимаемся ерундой!

– Кто же тебе не даёт? – фыркнул Нимо.

– Никто. Наверное, я просто боюсь сделаться чересчур умной… Как ты, например!

Нимо вскочил. Плеснул в неё водой. Глянул озорными глазами на меня, отбежал к деревьям.

* * *

Замелькали странные дни.

Мы спали на деревьях, кроны которых были такими густыми, что по ним можно было бегать. Иногда рыли гроты в песчаном берегу реки или просто ложились в густую траву. Ивенн что-то пела комарам, и они не трогали нас.

Мы учились ловить рыбу руками, смеялись друг над другом, потому что рыбёшки оказывались быстрее нас; потом Ивенн ложилась на дно ручья, пока какая-нибудь любопытная форель не заплывала сама в её ладони.

Мы хватали Ивенн за руки и летели всё выше, пока земля не начинала качаться под нами отражением в капле росы. Рассвет или закат… невозможно угадать, как в этот раз будут растекаться краски, разведённые в облаках. Но самым удивительным оказался восход полной луны, показавшейся над горизонтом на востоке в тот миг, когда солнце коснулось края земли на западе… Мне было больно от радости.

…Пошёл дождь. Он был тёплым сперва, мы долго стояли под деревьями, вдыхая запахи сырого леса, и не заметили, как промокли. Вдруг похолодало. Ивенн побежала в темноту, где деревья смыкались.

Когда мы догнали её, она стояла у провала в холме: пещеры, закрытой корнями. Дождевые струи так стекали по лицу Ивенн, что мне казалось, будто она плачет.

– Он хочет поговорить с вами, – сказала она. – Твой опекун…

* * *

– Не собирался вам мешать, гуляйте хоть сто лет, да и не могу я вам помешать…

– Конечно, не можешь, – сказал Нимо.

– Я тут всё рылся в старых книгах… Ветряной маг Ирис и его друг Тидэй изучали свойства стэнции и лебеа. Тидэй хотел найти заменитель стэнции, на всякий случай. Чтобы помочь ему в опытах, Ирис надолго переставал принимать стэнцию. Заменитель так и не нашли, но Тидэй написал в заметках, будто Затмение Лебеа преодолимо, если «два мага живут в одном ветре». Точный смысл фразы я не расшифровал, а Тидэй добавлял, что практической пользы в этом мало, потому что и первый, и второй должны быть магами воздуха, но если один из них не примет лебеа – он скоро перестанет быть магом, а если примет – то хотя бы одному из них всё равно необходимо использовать стэнцию.

– Значит, я вижу потому, что со мною Альт?

– Да, Нимо. Это самое правдоподобное объяснение. Я очень надеялся, что наблюдения Тидэя окажутся верными… Жаль, что среди Ветряных было так мало настоящих учёных. Во всяком случае, у вас есть время… немного, может быть, два года, вряд ли больше, пока Альт не подрастёт… Если вам… нам… повезёт, за это время можно попытаться исправить ошибки.