Текст книги "Апрель. Книга первая (СИ)"

Автор книги: Сергей Петренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Часть 3. Белый корабль

– Это чего такое?

– Май у меня сохраняется. Майские запахи.

– Чудные… А это какие листья? Пахучие…

– Ага, не догадаешься! Обыкновенные листочки, только-только распустились – а я сорвала… Эти – с яблони, а эти, которые совсем меленькие, скрученные – грушевые; это вот тёрн, это – боярышник, а эти – большие, зеленые, – черёмуха, уже в горячие дни брала, когда масляника запахом с ног бьёт.

– Да листья никогда так и не пахли…

– А нужно дать им пустить сок, подвялить и только потом засушить.

– Ты их заваривать будешь, как чай?

– Ага, но зимой.

Водяник покачал головой, как делал его дедушка – и всем всегда непонятно было, одобряет старик Хлюпастый собеседника или осуждает.

Дзынь такая странная у себя дома! Будто дама из книжек. И говорит тихо, когда и почти торжественно, и ходит прямо, и даже глаз косить перестал. Дом у неё крохотный, с одной стороны – холм, с другой – большое дерево: укрывает кроной и дом, и половину дворика. С третьей стороны ручей. С чётвертой – непролазные кусты. Ежевика, тёрн. А за ними – овраг.

А самое удивительное в её доме – это Картина! Волшебная Картина волшебной Страны. Холст не такой уж большой – не больше окна. Но если встать перед ним и смотреть, замерев… картина распахивается, и ты летишь в тёмном небе, над высокими, тонкими башнями к сияющему огнями заливу…

Больше всего водянику хотелось спросить, откуда у Дзынь такая картина? Он не решился.

– Через час гроза, – сказала Дзынь. – Пойдём, в траве поваляемся.

Высокая густая трава скрыла от них весь прочий мир, отделила даже друг от друга – только трава – и небо.

– Если испугаешься – протяни руку, – сказала ведьмучка. – Я рядом.

Вчера на закате Брэндли видел Небесную Страну. Большие дождевые тучи торопливо разлетались, освобождая запад. Небо несколько раз сменило цвет, словно отыграв увертюру, а затем… появились Острова. Они были очень далеко, Брэндли не сразу это понял, а когда понял – захватило дух. До них были тысячи вёрст, даже голова кружилась, как далеко! А видно всё было чётко-чётко. Небо стало как будто морем. Берега облаков-островов спадали в сияющие заливы отлогими серебристыми отмелями или обрывались тёмными кручами. На Островах были холмы и долины. А главный остров с самым большим холмом оказался увенчан, словно короной, дивным городом дворцов и башен. На склонах холма сказочной высоты деревья, как стражи-великаны вздымали над лесами свои белые кроны.

Теперь я всегда буду тосковать по Небесной Стране, подумал Брэндли.

* * *

Так хочется спать!

Только пытаешься раздвинуть занавесы – тяжёлые, цветные, в бессчётных узорах, – сны вспархивают с них и носятся пёстрой стайкой мотыльков. Если бы хватило сил вглядеться, увидел бы – рисунки на шторах, такие мелкие, что изучай их хоть в самую сильную линзу, прихотливым плетениям сюжетов и образов нет границ.

Я всё-таки открыл глаза. Вспомнил мотыльков. Настоящих. Вспомнил, как шагал по опушке леса, по краю балки. Цветочное море волнами запахов сводило с ума. То горячие, то прохладные; то свежие, то дурманные; сладкие и горькие, медовые и душно-пряные… Белая и жёлтая кашка, лиловый и розовый чабрец, серебристые облака ковыля, роскошная мальва, причудливо свитые в шарики пушистые нити незнакомых цветов – снизу их, как ладошки, обхватили два острых лепестка. И множество ярко-синих и алых звёздочек и колокольчиков…

Из-под ног при каждом шаге срываются и несутся трепещущим облачком жёлтые, сизые, синие мотыльки.

Как мои сны.

Здесь, на краю леса, встретил её… Сколько лет назад? Может, три, а может, и все пять? Нимо улетел один, куда-то на Север. Не признался даже мне, зачем. Улыбался загадочно. Это подарок будет, так надо. Так делали на Островах…

А я остался с Бродягами. И сразу сильно заскучал. Хорошо, Нимо хоть предупредил, что меня тоже без дела не оставят.

Мы прилетели в Долину Цветов в первый раз втроём на полуразбитом бурями плотике Бродяг. Древний Кивач и Филька остались на берегу речки. Кивач сказал, чтобы я сначала сходил в Долину один. Я удивился, но возражать не стал.

Шёл долго краем балки. Восточный ветер дул слева, нёс запахи трав из прохладного оврага и лугов за ним. Далеко-далеко я мог различить край неба со странными, синими, как лепестки колокольчиков, облаками. В те дни я уже почти не видел, брёл осторожно, опасаясь рытвин, кочек или колючих кустов.

Солнце жгло, а ветер летел сильный и ровный. Земли я не различал и, попав однажды в яркую, тугую волну запахов, словно перестал чувствовать твердь под ногами…

Я вздрогнул – как будто очутился на краю пропасти со своей старой чудесной летучкой. Прыгнуть и полететь… Кожа покрылась пупырышками, я погладил локти, колени, бёдра… вспоминая. Потом скинул одежду, бросил в траву.

Шёл, купаясь в щекочущих касаниях травинок, в запахах… Чудилось – бесконечно долго, но, наверно, не дольше четверти часа.

И был этот запах – прохладный, с иглами льда, пронзительный; и я обхватил плечи, но озноб схлынул почти мгновенно, я перестал чувствовать тепло и холод, воспринимал только ароматы и пушистую ласку травы, а тело растворилось и стало ветром.

А затем разом вспыхнули все краски.

И больше всего – зелёного и голубого, и первое, что я подумал – никогда не устану смотреть на небо и траву!

И я стоял и смотрел – долго. И вдруг испугался – волшебство кончится, а я так и не успею побегать. По-настоящему.

Я бежал. Я отвык бегать; один раз упал, запнувшись, но боль мгновенно ушла – я стряхнул её, точно муху с плеча.

Я захотел войти в лес и рассмотреть деревья. И тогда увидел…

Она улыбалась. Встала между двумя стройными деревцами, точно распахнула двери в лесной дом. Платье – из синих паутинок и искрящейся росы. Чуть прищуришься – кажется, смотришь на крошечную прогалинку в лесу, на которую выплеснулись ярким, озорным язычком васильки в сверкающих после дождя нитях.

Финетта – девочка из Долины Цветов.

Она улыбалась, разглядывая меня всего, а я, хоть и смутился отчаянно, не убежал, как будто знал уже, что именно Финетта разгадает тайну…

– Что с тобой? – спросила. – Ты как минуту назад родился!

– Глаза. Я же почти ничего не видел. Давно.

Она обошла меня, обхватила руками, прикоснулась ладонями к глазам. И вся оказалась прохладной и дышала какими-то лесными ароматами – может быть, цветущей липой…

– Тебе повезло. Это распустились фирелли. Очень редкие цветы. А я как раз шла на них посмотреть. Мы не собираем с них ни пыльцу, ни лепестки. В лепестках фирелли слишком нежная краска, а свойства пыльцы не сохранишь дольше часа или двух.

* * *

…Заскрипели снасти, корпус корабля вздохнул, как человек, потягивающийся после сна.

Просыпаюсь – и непривычно, что «Бабочку» веду не я. Столько раз мы засыпали и просыпались с ней вместе… В полёте чувствуешь такелаж так, словно это ты сам широко раскинул руки, то напряжённый, то расслабленный, купаясь в потоках ветра.

Сколько времени прошло, а случается, утром вместе с радостью окатывает прохладный страх. Что всё было не взаправду. Что он мне приснился… И дразню себя, не бегу на палубу сразу, и жду, чтобы напиться мелодиями, которыми корабль перекликается с ветром, с другим своим ветряным магом. Нимо…

Его мелодии не такие, как мои. Он их как-то иначе чувствует, что ли. Будто не замечает вовсе. Из них невозможно выловить тона, и даже неясно, корабль это звучит или что-то другое, большое… такое, как само небо. Нимо не отдаёт команд, и желаний его нельзя различить – он просто летит. Летит, куда и как захочет, а корабль превращается в его глаза, в его руки…

* * *

…Я проснулся среди ночи от волны холодной свежести. Налетел ветер, смыл душную неподвижность. Наш дом будто качался под его порывами. На минуту сами собой закрылись глаза, стало страшно – домик раскачивался всё сильнее на вершине одинокой скалы…

Я снова очнулся, окончательно. Вспомнились истории о Бродягах. Вспомнилось, как мечтал сам превратиться в такое вот странное существо, дом которого сегодня притулился у городской стены Скальной столицы – а на следующую ночь скользит в лунном свете над чёрной гладью лесного озера, чтобы ещё через сутки замереть на карнизе над пропастью неприступных гор. А спать можно когда угодно, по желанию, чтобы не пропустить самое интересное – рассвет над заливом, или огромную луну холодных северных холмов, или слепой ливень и бешеную грозу над многоярусным лесом Телемаа…

А главное – вспомнил, что эта ночь – последняя в старом моём доме, где прожил всю коротенькую прежнюю жизнь с бабушкой и дедушкой. Вот рёва… сижу – а вода так и течёт по щекам… И не случилось же ничего плохого, наоборот – только замечательное… И дом никуда не денется, и бабушка с дедушкой в нём остаются, и я могу приходить, когда захочу, и вот так же буду спать на этом самом диванчике…

Только что-то подсказывает – всё изменится теперь гораздо сильнее, чем я могу представить. Время рванётся, как освобождённая пружина. И прошлое стремительно будет улетать куда-то во мглу, оставляя след неосуществлённых возможностей… и неизбывную тоску по иному выбору.

Но ничего уже не изменить. Потому что утром ждёт меня Нимо…

…Он тихо засмеялся, когда я рассказал про летучку.

– Мы делали её для тебя. Так долго и тщательно, наверное, не делалась ещё ни одна летучка на свете.

…Ветер просто взъярился! И это внизу, почти у самого подножия Холма. А что творится на вершине? Что чувствует Нимо? Не страшно ему там, в башне?

Я понял, что не смогу ждать утра. Бабушка с дедушкой уже всё знают – на самом деле, они знали многое ещё раньше, с самого начала… Конечно, они расстроятся, что я не попрощался, но расставание – это невыносимо ужасно, и я уверяю себя, что ухожу ненадолго, буду возвращаться почти каждый день.

Самое главное – написать такую записку…

И когда она была готова, когда я в третий или четвёртый раз перечитал, гадая, что же такое важное забыл написать… Он постучал в окно.

– Залезешь? Давай руку!

Он помотал головой.

– Нет. Боюсь. Мне нехорошо, что я тебя увожу…

Опять эта вода в глазах, бесы болотные! Я прыгнул к нему. Нарочно не взял ничего из вещей.

– Я уже написал записку. Будто знал… Ты пришёл… что-нибудь случилось?

– Да. Но хорошее. Они прилетели на грозе… а до рассвета хотят убраться из города, чтобы люди не сплетничали.

– Бродяги?! – захватило дух. – А что им сплетни? И всё равно кто-нибудь увидит.

– Ну, так это ночью. Ночью вроде как пускай видят, всё по легендам…

Ночные улицы светятся, будто камни домов и мостовая – это соты, наполненные особенным, лунным мёдом. Мёд истекает, сочится отовсюду золотистым сиянием. Я остановился, мазнул по арке моста кончиками пальцев – вдруг и правда лунный мёд останется на них?

Нимо как-то по-птичьи замер – попытался угадать, что я сделал. Я не сдержался, дотронулся ладонью до его щеки. Фыркнул. Нимо сперва улыбнулся, потом тоже протянул ладонь. Я закрыл глаза.

– Давай побежим! – выдохнул он. – Я сто лет не бегал.

– А… как ты…

Он сжал мою ладонь:

– Я буду твоим ветром! – И засмеялся.

Как мы бежали! Кажется, ни разу так не бегал – улица тянется всё вверх и вверх, но будто и вправду ветер поднимает нас, так что я даже оглянулся – на самом деле мы бежим к вершине, или что-то неладное творится с дорогой?

Остановились. Нимо вскинул лицо, повернулся на пятке, будто оглядывался. Глаза его были широко раскрыты.

– Что, Нимо?

– Просто. Здорово…

– А я забыл летучку. Растяпа… Возвращаться?

– Да не нужно. Сегодня обойдёмся, а можем взять в башнях другую.

Во дворе башни горел костёр. А возле него, спиною к калитке, замерла тёмная, согнутая фигурка. Я нерешительно стал, сжал пальцы Нимо – спрашивать боязно, вдруг услышит.

Нимо потянулся вперёд, будто принюхался.

– Это Филька. Кивач, наверно, с Ниньо.

Фигурка шевельнулась, чуть повернула голову. Огонь точно сдвинулся в сторону, осветил её – Филька оказалась девчонкой. Как я это понял – неясно: Филька с ног до головы куталась в мешковатую куртку с чужого плеча, короткие волосы торчали во все стороны.

Бродяги казались мне тогда самыми загадочными существами в мире. Даже волшебный Нимо, последний ветряной маг со сказочных Островов – он вот он, настоящий и тёплый, его пальцы чуть дрогнули, точно в ответ на мои мысли. И не верится, что всего неделю назад я понятия не имел, что Нимо существует на свете. Проще думать, будто он невидимкой сопровождал меня во всех играх и снах. Может, он подглядывал за мною в какой-нибудь магический кристалл? Он знал обо мне… давно. Спросить? Только, конечно, не теперь…

Филька разглядывала меня долго и подозрительно. Лицо у неё и верно какое-то совиное – высоко поднятые, изогнутые брови, и глаза в отсветах костра почти круглые.

– Интересно, – сказала она хрипло.

О Бродягах рассказал мне Нимо. В ту же ночь, перед рассветом, когда мы забрались на плот из заморского тэллио. С виду самый обычный, десяток тяжеленных на вид плах, и на них – шалаш. Наши плоты – речные, правда, – делают из кругляша, а тут брёвна вдоль распилены и как-то очень аккуратно обтёсаны. Я украдкой поколупал одно – твердокаменное, будто морёное!

Филька унесла в шалаш тюки с товаром: иголки-нитки всякие, хозяйственная мелочь для своих. Да стопку книг в кожаном мешке – Филька, оказывается, и сама любила истории всякие, и другие Бродяги почитать были не прочь.

Тихо-тихо поднимался плот. Я и не заметил, как оторвался он от земли – ветерок прохладный повеял, заколыхались ветки кустов, качнулись тени, и в груди стало как-то легко и свежо, и я засмотрелся на облако, ползущее к луне узкой и длинной призрачной полоской.

А потом темные, шелестящие волны полетели мне навстречу и скользнули вниз, а я думал, что это сам я лечу в коротком, кружащем голову преддверии сна…

– …Бродяги – это наш народ, с Островов.

Мы с Нимо уселись на краю плота. В шалашике светился огонёк: Филька «обнюхивала» добычу – книги. Кивач, наверное, уже задремал.

– После Волны уцелели немногие. На Совете, если не путаю, говорили, что за Большой круг отвели около ста двадцати кораблей. Половина из них – воздушные, да ещё кто-то захотел снарядить лодки сам – чтобы взять скарба побольше. На обычные корабли взяли по сто пятьдесят человек, считая двоих детей до четырнадцати лет за одного взрослого. На воздушные – от семидесяти до ста. Считалось, что загрузка вполне терпимая… Да только недооценили, какой силы будет удар Волны…

Из тех, что пошли морем, нашего берега не достиг никто. Впрочем, я слышал, будто часть кораблей направились на запад – но мы не знали, есть ли там какая-нибудь земля. Даже в самых древних книгах – никаких внятных свидетельств.

Сколько кораблей уцелело – неизвестно. Потому что выжившие разделились. Одни собрались вместе, чтобы решить, как быть дальше, их оказалось тысячи полторы. Избрали новый Совет, расселились по городам под видом беженцев с Севера, потому что на Совете решили держать в тайне, откуда мы на самом деле, чтобы местные не озлобились и не стали мстить – ведь это наши Золотые разбудили Огонь, породивший Волну.

Больше всего людей с Островов осталось в Скальной столице. Там же собирался и Совет, тайно. Вначале прятали уцелевшие корабли, боялись, что местные узнают правду. На них стали летать снова, только когда с предгорий потянулись добытчики с обломками. Сперва обломки считались просто диковинками, потом узнали их летучие свойства, и местные построили первые «новоделы». Летать-то мы летали, да совсем не так, как на Островах. Истинных ветряных магов почти не осталось – кто-то погиб; двое, говорят, сошли с ума от безумия стихии… Уцелели я и ещё четверо, принимавших лебеа. Я в то время вообще ничего знал о них. Другие маги очень скоро перестали видеть, и что с ними стало потом – Троготт так и не признался. Он не глава нового Совета, но я подозреваю – тайно манипулирует им. Я в то время не задумывался о таких вещах… – Нимо замолчал, будто поперхнувшись. – У меня тогда оказался запас стэнции на много лет. И я не знал, что у других она закончилась раньше.

Нимо стискивал мою ладонь. Я опустил взгляд, от неподвижных, чуть мерцающих звёзд – к земле. Горизонт надвигался на нас пугающе стремительно. Мир поворачивался, словно вал шарманки, покачивался, и мне стало страшно, лунный свет на миг исказил видимое, тёмное сделалось светлым, и наоборот, как на картинках мастера светописи Керентари…

Удивительно, что ветер не рвал нам волосы и рубахи. Он был лёгким, каким-то… будто растворяющим в себе, протекал сквозь тело, оставляя приятное покалывание, как от пузырьков ледяного кваса на языке.

Нимо повернулся ко мне. Глаза его были прищурены, казалось, он вглядывается вдаль. И тут он вздрогнул, разжал ладонь. Как будто видения из прошлого потеряли над ним власть, рассеялись, как обрывается грёза от внезапного звука.

Горячая волна воздуха, поднимавшегося с холмов, окатила нас. Ветер, с которым мы летели, умчался вверх, а плот заскользил дальше со скоростью лошади, бегущей рысью.

Я мучился, не знал, что сказать Нимо. Обычные слова, что он не виноват, даже если подозрения верны… Но для Нимо нужны слова другие, особенные. Такие, которых он ещё не повторял себе сам тысячу раз за эти времена. Я должен их найти, раз уж выпало такое волшебное счастье – летать с ним, самым волшебным мальчиком на свете…

Но я не успел.

– Прости, – сказал Нимо. – Я первый раз это рассказываю, потому и раскис. Когда думал о тебе, обещал, что не стану сразу вываливать всякие страсти… а вот взял и выговорился! – Он улыбнулся. – Считается, мы, Ветряные, не умеем дружить. Слишком упиваемся своими переживаниями Воздуха, полёта. И мало замечаем, что творится с другими людьми. Поэтому я боялся… в тот раз, в саду. И сейчас. И раньше. Нормальный человек задумался бы обо всём вовремя. И о том, куда подевались остальные ветряные маги, и что происходит с запасами стэнции, и ещё о многих, многих других вещах. У меня ведь была тысяча поводов насторожиться. Теперь даже непонятно – на самом деле я такой раззява, или все эти мысли приходили в голову, да я отмахивался, откладывал трудные и неприятные загадки «на потом»? А в конце концов вместо того, чтобы разрубить узел, поговорить с Троготтом начистоту – взял да и сбежал к Бродягам.

Бродягами стали те, кого Волною забросило за Костяной хребет. Их разбросало по лесам и скалам, корабли почти все разбились, и восстановить хотя бы один так, чтобы он по-прежнему мог чувствовать воздух и ветряного мага – не сумели. Там, за Хребтом, людей встретить трудно, редкие охотники за диковинными зверями и горными самоцветами да полудикие племена, городов нет и в помине, нет ни мастерских, ни езжих дорог. Кто выжил – долго скитались, переделав остатки кораблей в «летучие дома» и плоты. Летают они, конечно, еле-еле, и самые первые могли подняться в воздух только с холма, при ветре. Но и то хорошо, иначе Бродяги просто не выжили бы.

Позже кто-то из них с помощью пещерных шаманов усилил летучие свойства тэллио. Если я верно понял, их заклинания дали частям кораблей снова «почувствовать» себя единым целым; тем, что когда-то летало и жило ветром.

И «дома» и плотики Бродяг поднимались в воздух даже при тихой погоде и без ветряных магов. Правда, кое без чего им всё-таки не обойтись – этакая путевая песенка, для постороннего она прозвучит то ли гудением, то ли свистом, то ли бормотанием – словно ветер играет в снастях…

Бродяги решили скрываться от людей. Не только от жителей королевства, но и от нас, тех, кто прижился на побережье. Они хотели оставаться самими собой, а если бы смешались с местными – скоро исчезли бы, лишились остатков тэллио и надежд на возвращение. Нас они избегали, потому что считали Совет и магов виновниками катастрофы. Они не хотели быть втянутыми в новые интриги нового Совета, не желали больше жить по указке магов. Вот так они и стали таинственными и скрытными Бродягами. – Нимо грустно улыбнулся.

– А ты? Они же приняли тебя…

– Наверно, просто пожалели. Во-первых. Я сам тогда стал почти бродягой – убегал в отчаянии, куда глаза глядят. Во-вторых, в то время у них ещё не получалось по-настоящему летать на обломках тэллио, а во мне они увидели как будто осколок давней, потерянной светлой жизни – с Небом и Воздухом. Ну… и самое главное… наверное, они поверили мне… поверили, что я не собираюсь указывать им, как жить, выдавать их тайны Совету или людям из королевства. Ветряные маги всегда чурались власти и интриг, и Бродяги помнят это.

Давно растаяли позади последние огоньки городов. Лесистые холмы внизу темнели жутко и недоступно, а мне хотелось опуститься ниже, лететь над самыми верхушками древних дубов и сосен, трогать пятками ветки, заглядывать в чёрные двери таинственных троп.

В другой раз – непременно! – подумал я. Когда мы с Нимо останемся вдвоём, улетим в леса на много-много дней!

Небо светлело, начинался рассвет, а мы летели почти прямо в его середину. Путь к солнцу загораживали высоченные гряды гор. Леса внезапно кончились, скалы чернели неприступно, а ещё дальше и выше они седели от снега и льда. Внизу под нами сгустился туман, перекатывался волнами, порою дотягивался до плотика, и мои ноги исчезали в белесом киселе так, точно их и не было вовсе. Я наклонялся и черпал туман горстью…

– Дай мне! – смеялся Нимо, угадывая все мои движения. Я подносил к его губам хлопья тумана, он делал вид, будто пьёт – или правда пил их. Глаза его сияли.

– Скоро прилетим.

– А… где?

– Ещё чуть-чуть. Увидишь!

Он снова сжал мне ладонь – горная стена распалась надвое, впереди открылась Чёрная Щель – легендарное ущелье, о котором я слышал сказки и истории, но не помнил, чтобы в этих историях кто-то из обыкновенных людей долетал или доходил туда. Дорога к Щели была неизвестна штурманам воздушных кораблей, её не наносили на карты, а увидеть само ущелье можно было, лишь очутившись рядом.

Сердце заколотилось, как сумасшедшее, и куда-то делось – плот нырнул в Щель, тишина надавила, отвесные скалы, чёрный камень и лёд, слева и справа, впереди и сзади, внизу и вверху… И вдруг – прямо в лицо вспыхнуло встающее солнце!

Отражённое от мириад кристалликов льда, окружённое сияющими полями тумана.

Я обнял Нимо – как же хотелось, чтобы он видел!

Он улыбнулся:

– Я вижу, Аль. ЭТО я вижу.

Позади на цыпочках, раскинув руки, стояла Филька. Она показалась мне птицей, странной и небывалой, длинноногой, заколдованной… Птица, превращённая в девочку… или даже не птица – какое-то другое создание, из дальних-предальних краёв, о котором у нас не придумали и сказки.

Древний Кивач тоже выбрался из шалаша и монотонно качал большой головой.

* * *

Домики Бродяг почти всегда маленькие. Но в них не тесно – у Бродяг мало мебели, и вещи только самые необходимые. То, что может потребоваться в любой момент. Ни запасов еды, ни лишней одежды. Не говоря уже обо всяких там коврах, столах или стульях. Спят они в гамаках, на полу или на низких полках у стен. Запасы у них имеются, но прихованы в тайниках – пещерах, лесных землянках.

– Большой дом летать будет худо-бедно. А налетит шквал, гроза – беда! – говорил Порень. – Тогда с ним сладу нет, понесёт неуклюжего, как траву перекати-поле.

В оконных рамах среди стёкол вставлены зеркала – блеском сигналы подавать. Домик будто оживает, чуть вздрагивая, когда встаёшь на порожек: вместо фундамента под полом – гнутые планки, чтобы мягче касаться земли. Раньше дома строили прямо на плотах, без всяких смягчителей. Старики по-прежнему в них живут, не любят, когда дом «шевелится». Ворчат: «Ежели летишь, так лети, а стоишь – так стой!»

Горная долина прячется в тумане. Он плотный, когда глядишь с вышины, и сияет под солнцем. Кое-где из тумана торчат скальные пики. Разглядеть домики непросто, я заметил только два, и те по блеску зеркал. Нимо говорит, обычно домиков тут не меньше десяти бывает одновременно – одни возвращаются из странствий, другие снимаются с места, отправляются в неизведанные края. Но есть и такие, которые не отрывались от земли много-много лет. «Приросли», как сами Бродяги шутят.

– Ты чувствуешь? – тихо спросил Нимо. – Они все там, внизу, в тумане.

– Кто – «они»?

– Дети. Катаются на «летучках» со скал.

– В тумане?! – Я передёрнулся. – Ни за что не решился бы… Ведь там же… ничего не видно.

– Ниже туман не такой сплошной, как кажется. И воздух от капелек воды становится гуще, летучки движутся в нём чуть-чуть иначе – ты легко поворачиваешь, доска слушается мгновенно. Небольшие трещины и уступы не опасны, воздух тебя как бы сам отталкивает, главное – смотреть внимательно, держать в голове примерную картинку того места, где летишь.

– Держать в голове! – фыркнул я. – Всё равно – они тут все сумасшедшие.

Нимо виновато улыбнулся. Я почуял неладное, оглянулся на Фильку – она возилась с неуклюжей на вид, грубо обструганной летучкой. В её летучку были вдеты кожаные петли для ног – вроде как на лыжах. А ещё там были углубления – тоже по форме ступни.

– У нас Городе так не делают…

– Ну да, – откликнулась Филька. – У вас в Городе с летучками бегают с холма. А у нас на них летают. Иногда – вверх тормашками. – Она вынула из кармана какую-то хитрую штуковину величиной с ладонь – металлическую дужку, к концам которой была прикреплена катушка с намотанной бечёвкой. Один конец бечёвки, с крошечным карабином на нём, Филька прицепила к вделанному в середине доски кольцу. Встав на летучку, Филька размотала бечёвку, пока та не натянулась.

– Вот так на ней можно летать стоя, и хоть кувыркайся – она никуда из-под тебя не денется. Готово. Держи.

Я решил, будто она мне предлагает. Сердце ёкнуло – она что, думает, я туда прыгну?!

– Аль, я недолго, – шепнул Нимо. Стремительно шагнул на летучку – и исчез, метнулся в туман, легко и бесшумно, словно солнечный зайчик.

– Нимо… – Я подбежал к краю. Колени тряслись.

– Не дури. – Филька дёрнула меня за локоть. – Ничего с ним не сделается. Ему даже и летучка бы эта на фиг сдалась, он же тут всех летать учил. Уже тогда почти не видел ничего. Просто не хочет, чтоб малышня завидовала и сама без летучки сигать пробовала. Счас, окунётся в туман, воздухом ущелий подышит – и назад. Соскучился…

Увидев однажды закат в Авалиндэ – навсегда потеряешь покой, жить не захочется без того, чтобы возвращаться снова и снова в эту страну среди гор, Страну Облаков и Туманов, Авалиндэ – назвал её кто-то на древнем и почти позабытом языке Островов. Недаром она восхитила скитальцев бездомных – у них, на утраченной родине, таких не видали чудес, и лишь красота Авалиндэ, зыбкая, нежная, небесная – хоть как-то могла утишить боль потерь…

Все старики и кое-кто из детей собрались в Островерхом доме – самом большом доме Бродяг, который, как говорят, не поднимался в небо уже лет сто. Островерхий дом, полтора века назад перестроенный из разбившейся на Костяном хребте «Плясуньи», с великим риском провёл в Авалиндэ последний из островных корабельных мастеров Риммин.

Взрослых было мало – не так легко созвать добытчиков из разных уголков земли.

Вначале была Песня. Её пели и старики и дети на древнем языке Островов. Нимо потом рассказал, о чём в ней пелось.

– Я сам плохо понимаю этот язык. Только самые основные слова. Да и Бродяги тоже… Многие поют, зная только смысл фраз. А сами составить из слов новую историю уже не сумеют. Боюсь… – Он потупился. – Из тех, кого я знаю, хорошо владеет древним языком один Троготт… Правда, и Ниньо успел что-то выучить…

– Нимо… а почему ты именно здесь немного видишь?

– Точно не знаю. Троготт, может, и разгадал бы, но я не хочу ему говорить. Порень думает, дело в свойствах света, отражённого от мириад капелек воды. Или в сочетании этих свойств с высотой. Может, я так сильно полюбил эту долину, запомнил её тогда, в самый первый раз… а сейчас сила этих образов как-то «включает» зрение…

Внезапно все люди в доме встали. Встал и Нимо, потянув меня. Я испугался чего-то. Выступил вперёд Порень.

– Не будем долго говорить. Нашего Нимо вы все знаете. Теперь он привёл к нам своего… друга. Его имя – Альт. Он пока юн и неопытен, но по крови он – истинный алвэ и слышит голос Воздуха. Мы передадим ему знания, посвятим его в наши чаяния, ибо он – последний ветряной маг, и других, наверное, не будет, а Дар лебеа им не может быть принят, раз мы так и не сумели найти замену стэнции…

Кажется, я не дышал. Что творится?! Они думают, что я – маг? А я – ничего не знаю, ничего не умею… Нимо! Нимо…

Он сжал мою ладонь и как-то очень озорно улыбнулся. Порень обращался уже ко мне:

– Никто из нас не потребует от тебя ничего такого, чего ты сам не пожелаешь сделать, Альт. Так было всегда – ветряные маги неподвластны воле людей, они – с Небом. Мы можем лишь дать тебе то, чем владеем, и надеяться, что ты распорядишься этим славно. Послушай нас. Мечтаем мы только об одном – вернуться на Острова, если от них остался хотя бы крошечный кусочек суши, пригодный для жизни. К сожалению, даже дивный Нимо не сможет провести остатки кораблей один. Лететь нужно много дней и ночей. Нужно много сил. Но если ты не решишься, мы не упрекнём тебя даже в мыслях. Последний ветряной маг Альт всегда будет нашим другом.

* * *

Брэндли родился через полтора года после Смертной Засухи, когда пропадали родники и ручьи, на Болотах исчезли комары, люди и водяники со страхом провожали глазами раскалённое солнце, тускло-красное от повисшей в воздухе пыли и пепла от пожаров. Тогда ночами было жарче, чем в летние дни других лет. Погибала пшеница, фруктовые деревья, уже в июне зелень холмов потускнела, а в июле листва на деревьях пожухла, травы стали сухими, изжёлта-серыми. А зной и засуха не думали кончаться.

Чёрный Гнилень на личном Его Величества корабле прибыл в Скальную Столицу для совещаний.

Возвратился недовольным.

– Делами заправляют бездельники и жульё. Они пытаются за счёт казны обстряпать свои делишки. Никто не захотел опустошить собственные сундуки с сокровищами, зато каждый знает, что нужно сделать на деньги других.

– Так что же они хотели от тебя, хозяин? – спрашивал распорядитель Дома на Буграх Хребетник.

– А чего они могли хотеть? Думали, я скажу тайное слово, наполнятся русла, закипят родники… Два часа я втолковывал этим безмозглым, что призвать воду можно, когда она есть! Так они захотели – ты поверишь?! – направить солёную воду Океана вспять, в пересохшие русла. Ещё два часа я объяснял им, что станется с их полями после этого… даже если бы я был властен над Океаном – но я не властен… Тогда они решили, что с меня не будет толку, и выпроводили восвояси, только уже не на королевском корабле, а предложив добираться, как знаю… Толстосумы, небось, решили, что я тайно торгую водой и наживаюсь на засухе.

– Что же мы будем делать, хозяин?