Текст книги "Апрель. Книга первая (СИ)"

Автор книги: Сергей Петренко

– Бери его и беги! – прошептал Тэриол. – Я не могу…

Он светился. Он был насквозь пропитан Огнём! Едва Илле упал мне на руки, Тэриол отступил, переливаясь текучим, раскалённым золотом и опал вниз.

Я не могу бежать! Этот Илле весил как статуя из свинца! Он становился то нестерпимо горячим, то холодел.

Скала пошатнулась! Кажется, я весь перекосился от ужаса и стоял, ничего не предпринимая. Илле упал рядом со мной. И вдруг – с новым, страшным ударом хлынул холодный, небесный свет…

Я видел глаза Игура, старейшины Водяных. Я видел глаза кракена, который выпустил остров из объятий и последним ударом расколол скалу. Глаза Седого были полны боли, когда он поднимал нас с Илле выше и выше, чтобы я мог взлететь – но я только присел на корточки, оцепеневший.

– Лети же! Лети…

Кракен мигнул. Глаза его раскрылись на миг широко-широко, потом слились в одно чёрное, бездонное отверстие. Я не мог оторваться от них… пока жгучая пощёчина не встряхнула…

– Я ухожу, – сказал Игур. – Там корабли. Их надо защитить.

И я стал падать.

Наверное, долго. Я ни о чём не думал, чувствуя, как ветер лижет мне щёки, как он скользит куда-то вверх, как будто я нёсся вниз между двумя шёлковыми полотнищами. Потом какая-то часть моего разума поняла, что скоро всё кончится. Ветер не узнаёт меня, не слышит, не чувствует. А руки стали болеть от напряжения. Потому что в ладонях я сжимал ладони Илле.

Дело не в том, что он был тяжёл. Он был пропитан Огнём, и Огонь тянул его вниз, стремясь воссоединиться.

Как долго тянулись секунды! Можно не бояться, я успею прожить тысячи жизней… или посмотреть в небо.

Честно говоря, я надеялся увидеть там кого-нибудь из своих. Спешащего на помощь. Или хотя бы облачко, чтобы зацепиться за него взглядом и тянуться, тянуться, тянуться вверх.

Небо было пронзительно пустым и бездонным. Оно звучало, как одна нота, бесконечная, первая нота, которую можно слушать вечно.

– Пусти! – сказал мальчик подо мной. – Отпусти! Я хочу туда!

Мне вдруг стало легче. Наверное, к Илле вернулось сознание, и он на несколько мгновений стал ребёнком из плоти. Жар разомкнулся. Я увидел, что стою на воде. Илле теперь не тянул вниз, он тоже опирался на воду, переминаясь с ноги на ногу, словно перескакивая с волны на волну.

Я хотел посмотреть Илле в глаза, понять, что в них? Но Илле не поднимал взгляд. Проговорил:

– Идём со мной. Хочешь?

– Туда?! Вниз?

– Да. Ты не думай, там хорошо. Огонь тоже можешь летать. Мы когда-то летали… с драконами. Просто сейчас нет таких, кто может. Кто способен поднять Огонь в небо. Ты бы смог. Я это знаю, Нимо.

– Откуда? – Илле был лет на пять младше меня, по-настоящему – Золотые взрослели, как и обычные люди. Откуда Илле мог знать такое?!

– Огонь живой. Он чувствует и понимает. Он бы принял тебя, Нимо, как одного из нас. Нимо, ты… ты бы мог стать Наездником!

– Как это, Илле?

– Их нет сейчас. Но Огонь помнит, что они были… где-то и когда-то. Огонь и Воздух хотят быть вместе, только нет никого, кто бы их соединил. Это должен быть… дивное существо, способное принять бешеную силу Огня и слышать песни Воздуха… Нимо, идём!

Он наконец поднял глаза. И я обомлел. В них распахнулась такая бесконечная, пылающая тьма, что весь мир словно вывернулся наизнанку чёрной бабочкой; невыразимо страшно – и так заманчиво! – было соединиться с этой тьмой!

– Нимо! – Он обхватил меня руками и притягивал к себе. Я понял, что он хочет поцеловать меня, и это показалось чудовищно странным и безумно приятным…

…Но назад я не вернусь. Никогда… Никогда.

Как-то необычно изменилось зрение. Передо мною были глаза Илле, но я смотрел сквозь них и видел мерцающую, плотную даль. Она была составлена словно из бесчисленных колыхающихся занавесов. Мне казалось, что из другого конца этой бесконечности спешит сюда кто-то большой и важный, расталкивая руками занавесы и глухо ворча.

Потом мы встали на причудливом выступе скалы. Подводной, сообразил я, запоздало подумав о том, как возможно здесь дышать. В груди было очень жарко – наверное, пока мы опускались, я дышал вместе с Илле его Огнём. Впрочем, всё это было незначительным, потому что Илле в следующий миг повернулся, и я повернулся с ним, и увидел, что скала под нами и перед нами дрожит, переполненная багрово-алым существом, похожим то ли на клубок змей, то ли на уставшего ждать своего часа зародыша…

Илле снова взглянул на меня:

– Я дал тебе Огонь. Теперь ты можешь коснуться его, и он примет тебя и пойдёт за тобой, преданный тебе, как щенок. Выпусти его!

– Он сожжёт весь мир…

– Нет! – Илле замотал головой совсем по-детски. – Он будет горячим и безумным только сперва, недолго, как любой малыш… Потом примет форму, и у него будут мысли, и, если ты захочешь – он улетит далеко-далеко и уснёт, дожидаясь, пока ты не позовёшь. С ним ты сможешь многое – воздвигать горные хребты или гасить вулканы, заставить сиять ночное небо или путешествовать в сердце Земли… Он кажется диким сейчас, но научи его – и он будет самым верным твоим спутником! – Илле сжал мои пальцы: – Пожалуйста! Других нет, кто способен. А если эта сила вырвется сама… она так и останется безумной.

Я понимал, что Илле говорит правду. И я не боялся самого Червя. Я знал, что сделав шаг сейчас навстречу этой силе, в Огонь, я навсегда изменюсь. Эта мощь слишком велика, чтобы просто управлять ею. Они возьмёт не меньше, чем даст, она действительно станет моим другом или верным слугой – но и сам я взамен отдам что-то важное. И самое страшное – я не знал, что и сколько. Останусь ли я вообще самим собой? Или это будет какой-то совершенно иной Нимо?

Илле словно слышал мои мысли; казалось, он говорил со мной шёпотом, спорил – но, скорее, это я возражал себе сам – или та моя часть, которую поцеловал Огонь:

– Чего ты боишься? Ты ведь каждую ночь засыпаешь, а наутро просыпаешься, что-то теряя из прежнего «Я», а что-то – унесённое из снов, – приобретаешь. Каждое сновидение изменяет тебя, каждое забытье прерывает твоё существование, каждый закат несёт с собою новую маленькую смерть для каждого из людей…

– Не сравнивай, пожалуйста! Мы едины с нашими снами с раннего-раннего детства и приспособлены к их дарам так же, как они – приспособлены для нас.

– Нимо! Ты станешь немыслимо, невероятно великим! Никогда такая сила не давалась смертному. Ты сможешь сделать весь мир таким, как захочешь ты!

– Но зачем? Я не хочу ничего такого… Я не хочу менять, я… у меня есть ветер и небо, и я хочу туда, к ним! – И, сказав (или подумав) это, я внезапно сбросил наваждение. Я задыхался в душном коконе горячих газов, поднимавшихся из расщелин, из клубящейся мглы. Илле как-то съёжился и отдалился. Он стоял, опустив плечи, как будто до конца исчерпав отпущенные ему силы и волю.

– Идём, Илле! Дай руку. Тебя ждут. Там, наверху.

Илле вздрогнул, присел, смешно, как курица, раскинув руки в стороны, и срывающимся голосом прокричал:

– Никто! Меня! Там не ждёт! Понял?! Убирайся вон, дурак летучий… Я сам выпущу Его, я возьму Его кровь, и сам стану Наездником. А ты будешь чирикать у нас под пузом, как ощипанный воробей!

Я отшатнулся от неожиданности. Не обиделся, просто не успел, не понял. Я знал, что должен был сказать какие-то слова, что-то сделать, не дать Илле уйти – но не смог.

Илле взмахнул руками ещё раз, и снова нас как будто опахнула крыльями чёрной бабочки тьма. Меня мягко, но сильно вытолкнуло из кокона, и я понял, что сейчас же, вдохнув, захлебнусь и умру…

* * *

Наступил март, и все говорили, что это самый холодный март на их памяти. Экспедицию за горы откладывали. Весенние ветра были безумными, безумнее наших ураганов; хотя шторм на Островах, конечно, сильнее, но его всё-таки можно предсказать и направить. Здесь же вихри, как стая ошалевших от свободы и переполненных энергией щенков, толклись, сшибались, возникали ниоткуда и уносились мгновенно невесть куда.

Один корабль Ниньо всё-таки грохнул о скалы. Ниньо никто не упрекал, но он и так неделю ходил пришибленный, однако долго это продолжаться не могло, потому что весна теребила и звала всех. Даже холодная, с морозами и вьюгами, она пела совсем другие песни.

В голове у Ниньо забурлили идеи. Он метался и хотел что-нибудь придумать эдакое, на время неистовых ветров.

– Если взять тележку, к ней приделать крылья от наших кораблей, а потом покатить с горы – тележка оторвётся от земли и сможет долго планировать! Если подобрать вес так, чтобы ветер не мог ею играться, а только нести…

– И где ты будешь планировать? Над землёю опасно, море сейчас дико холодное.

– Я сделаю несколько пузырей, надутых воздухом, чтобы не разбиться, если что…

Я удивился. Насчёт пузырей – это необычно. Но всё равно – слишком опасно. Я знал, что Троготт отговорит Ниньо, возможно, он даже подаст сам какую-нибудь идею, чтобы Ниньо не захандрил окончательно, но и не убился, экспериментируя. Мне почему-то захотелось опередить Троготта. Тем более, недавно мы с Ивенн раскопали в библиотеке любопытную рукопись.

– Тележка – слишком громоздко. Что с нею будешь делать, когда ветер утихнет, а сам ты в это время за тридевять земель? Взгромоздить её на холм и ждать ветра – а если лес кругом? А если холмы далеко? А если ветра нет много дней?

– Да ладно тебе! Если бы все так рассуждали, ни одного корабля бы не построили…

– Постой, не дуйся, я же не отговариваю, предложить хочу… Видел я такое изобретение… оно, правда, пока только на чертежах. Там два колеса всего. Автор писал, что соорудил себе такое устройство и даже ездил на нём, хотя и непонятно, почему оно не падает. Мне кажется, сделать его нетрудно, зато будет эта штука поудобнее тележки; если научишься с нею обращаться – даже без ветра можно далеко укатить.

– А почему про неё никто не знает? Про эту штуку?

– Наверное, из-за того, что она может либо с горки, либо по ровной дороге катиться, и то надо ногами от земли отталкиваться. Неудобно это, наверно. Да и вообще – я тебе говорю – непонятно, как она не падает, но это можно решить… А самое главное – изобретатель хотел её летающей сделать! Он потом к ней крылья пририсовал, большие, громоздкие. А она всё равно летать не стала. Даже с горы если разогнаться. Но то были обычные крылья, а у нас – из тэллио! Чтобы тебя в воздух поднять, совсем маленькие крылья нужны.

– Пошли, покажи мне!

…Но Герник, наш механик, сказал, что для полётов конструкция из рукописи не годится.

– Когда она будет касаться земли, опускаясь, всегда очень сильный удар. Колёса нужно покрывать каким-то особо прочным и упругим материалом, да ещё ставить на пружины. Но и тогда после нескольких неаккуратных приземлений обода будут гнуться или рассыпаться. Я не знаю, как сделать их надёжными.

Мы приуныли. На самом деле меня уже успела захватить идея.

– Подождите. Про эти дела с полётами мы все думаем… И даже надумали тут кое-что… Это тайна, но не от вас же.

Ниньо аж «встал в стойку», почуяв необычное.

– Вообще главный тут наш травник, Анис. Идея Троготта, но когда мы попробовали решить дело с налёта – ничего не вышло.

А задумка такая. Мы всё ломаем голову, как рациональней использовать те остатки тэллио, которые не приспособишь в корабли. Сперва надо было озаботиться с хранением. Чтобы не съела их гниль, не источили жучки. Сложность в том, что тэллио должно дышать. Как человек, как любая тварь живая. Если древесину тэллио надолго лишить живого воздуха, она умрёт. Станет обычной деревяшкой. Сами понимаете, смолить её нельзя. Морская соль не вредит тэллио, пока корабли омываются свободными водами океана. Но когда мы заливали древесину соляным раствором для консервации – она тоже умирала. Не так быстро, но умирала… Поэтому запасы тэллио сейчас хранят в хорошо проветриваемых складах, в них поддерживают особую температуру и влажность, на окнах стоят частые сетки, чтобы жучки не проникали снаружи, а смотрители тщательно следят за состоянием дерева. К счастью, тэллио и само по себе устойчиво к разрушению и насекомым…

Для экспериментов мы брали опилки и щепу. И вот однажды Троготт предложил попробовать сделать из них особое волокно. Оно должно быть прочным, и при этом нельзя погубить летучие свойства тэллио. Наши мастера долго возились со способами обработки и составом клея, и в конце концов Анис вроде бы нашёл хороший состав. Он называет его «отдушкой». В клеевую массу добавляют пыльцу цветов аурики, стоит она сумасшедших денег, но зато древесные опилки продолжают дышать, волокна остаются прочными и гибкими. И летучими…

– Это… – Ниньо раскрыл рот. – Это будет… что?!

– Пока мы надеемся изготовить пару ковриков. Волокна для них уже почти готовы. Сперва мы хотели спрессовать проклеенные опилки, придавая им форму досок, но так они не чувствуют воздух и не могут летать. Зато ковры будут гибкими, лёгкими, удобными. А если где-то порвутся – нити из них можно использовать снова.

* * *

…Гирлянды, пышные кусты сосулек вырастали на крышах, мостах, карнизах! На Островах не бывает таких сосулек, и ещё – я слышал, как нравятся они ветру. Он лижет их так же, как мы с Ивенн. Ивенн научила меня лизать сосульки. Подносить их к глазам, чтобы увидеть жгучие солнечные точки. Сосульки пахли ветром и какими-то странными горными цветами. Эти цветы растут высоко-высоко, на обледенелых склонах самых высоких скал. Ивенн так сказала, и я понял, что она видела их.

Заполдень мы возвращались от реки, мы несли большущую рыбину, подаренную нам Сэри, мальчишкой-рыбаком. Однажды во время шторма я, кажется, спас его – лодка Сэри бултыхалась в заливе, наполовину полная воды. Сэри бешено работал черпаком, но толку было мало. Я увидел его с утёса, и вмиг вспомнился Язык на Острове, и я снова превратился в ветряного мага-спасателя, но не взлетел, а просто побежал по волнам – это было совсем легко, ветер рычал вокруг меня и, кажется, смеялся. Когда я схватил Сэри в охапку, он ничего не соображал, наверное – как-то отчаянно пискнув, вцепился руками в борт, и я еле-еле оторвал его от лодки…

Потом Сэри ни о чём не расспрашивал, а я не рассказывал. Однажды он увидел меня на берегу и подошёл.

Я смотрел на горизонт, Сэри встал рядом. Облака бежали, словно бесконечный табун лошадей. Сэри молчал очень долго, а потом сказал:

– Ты будешь строить корабль?

Я покосился на него, не зная, что сказать.

– Когда построишь, я уже вырасту. Возьми меня матросом!

Я встретил его взгляд, и Сэри кивнул:

– У нас в роду все были очень хорошими матросами… Нет, не обещай, я знаю, ты возьмёшь.

…А сегодня, на пути домой, Ивенн вдруг остановилась и вытянула руку, указывая на башню.

– Смотри! Вчера я не видела такого!

Под верхним, широким ярусом башни сверкала звезда. Я не сразу понял, что это. Громадные ледяные гроздья…

– Жалко… но надо их сбить. Не будешь же огораживать всю площадку перед башней, а с такой высоты попробуй угадать, как далеко она может отклониться, падая. Надо сказать Троготту…

– Не нужно. Я сам.

– Ты… Там опасно!

Я пожал плечами. Словно огненные демоны толкали меня…

– Нет, ничего опасного – для меня.

…Ивенн пошла со мною. Мы взяли старинную алебарду, ею можно было дотянуться до сосулек с широкого карниза.

– Нимо… пожалуйста… обвяжись верёвкой!

– Я не упаду. А верёвка только сделает хуже. – Я не решился прямо открыть тайну… не смог. Наверное, я привык к мысли, что Ивенн догадывается, кто я. Она просто не могла столько пробыть вместе с нами и не понять. А в ту минуту я был занят собой, своим страхом высоты. Он вызывал у меня бешенство. Он был абсурдным и ненормальным. Я, как одержимый, рвался сразиться с ним, доказать, что ветер – по-прежнему мой друг и никогда не позволит мне разбиться. Жить, сомневаясь, становилось уже невыносимо. А верёвка… тьфу, это было мерзко – повиснуть, когда она рванёт тебя, и болтаться мешком на глазах у всего города! Верёвка уж точно не даст мне взлететь…

Я ступил на карниз, и уже тогда услышал, что Ивенн тихо плачет от страха. Проклятье! Скорее бы это кончилось! Я бил алебардой в основание сосульки, не сосульки – чудовищной ледяной глыбы… она стала моим врагом… Солнце ударило мне в глаза, я зажмурился…

…Та льдинка была удивительно сладкой.

– Попробуй, – сказала мне Ивенн.

Я лизнул. Ивенн держала сосульку в покрасневших от холода пальцах. Я обхватил их. Мы потянулись к ледяной игле разом. Губами…

…– Нимо!!!..

Что тогда случилось?!.. Почему падала она?! Я не знаю, не могу вспомнить, понять. Солнце ослепило… Я рванул за нею вниз. Я почти удержал её. Почти успел.

– Ив… где больно? Что с тобой? Ты можешь пошевелиться? Я сейчас позову Троготта…

– Я, кажется, цела… Не нужно, Нимо… Он рассердится… Я цела, кажется, Нимо… Только…

Она задохнулась, заплакала. Такая боль в её глазах – но боль не от удара, она не обманывала меня, она шевелилась, и я чувствовал, что у неё ничего не сломано. Случилось что-то другое…

– У тебя кровь, Ив… Я всё-таки позову… Или попробую поднять…

– Нет, Нимо, не надо, ты… Нимо, пожалуйста, наклонись ко мне… скорее!

Она обхватила меня руками, страшно сильными, словно нечеловеческими, в черноте зрачков я увидел мерцание звёзд в ночи, и услышал чужие, дикие, странные песни. Там туман тянулся над болотами и кричали ночные птицы. Там было прохладно и тепло. Там ароматы кружили голову, пьянили, утягивали в бездонные омуты…

…– Тварь! Ты ведьма!.. Что творишь!!!

Она закричала. Так страшно… Отпрянула от меня. Троготт стоял над нами, и в ладонях его сияло лезвие жёлтого огня.

– Малыш наш… ребёнок… господин… ты же сам говорил – он… я хотела его спасти…

Троготт взмахнул лезвием. Я метнулся к нему, Троготт попытался отвести огонь…

…На этот раз Затмение Лебеа длилось очень долго. Наплывали и улетали в пустоту голоса. Моей кожи касались чьи-то руки. Мне казалось, я на время приходил в себя и видел Троготта. Я умолял его сказать, что с Ивенн. Не знаю, ответил ли он, или ответ сам явился в моё сознание…

– Я виноват. Я не разглядел, что она ведьма. Попыталась сохранить ребёнка, выпивая у тебя силу…

– Она жива?!

– Что с нею сделается, с нежитью… Ушла в свои Болота через ручьи…

Я хотел спросить про ребенка и не решался… Странный ночной мир Болот кружился, мелькали звёзды, и я снова падал в пустоту.

 
Я пытался понять глубину твоих слов…
И не мог – я был слишком серьёзен.
Ты же мне говорил, как среди облаков
Видел остров с травой и ручьями.
Там вода так свежа, что не пьёшь, а кричишь,
Там дрожит тишина, как большой, спящий зверь,
Там весь мир можно взять на ладони.
С ветром ты говорил. Ветер звал тебя вниз.
Ты решил восходить ещё выше.
Там тропинки в пыли, а из трещин огонь
Твою кожу неистово лижет.
Ты хотел прикоснуться к истоку огня,
Ты хотел, чтобы боль прорвалась и сожгла,
И остыла, и снегом на землю легла.
И, коснувшись земли, ты увидел бы сон —
Белый-белый, как в самом начале…
 

Мне снова снился тот сон. Он был бесконечным. Я забывал о нём при свете дня, забывал, случалось, на многие месяцы, пока он не продолжался. Казалось, там текла моя вторая, такая непохожая на эту, жизнь. В ней не было настоящих страхов, бед и забот. Не было мыслей о неминуемом конце самой жизни. Фрагменты из неё я проживал в этих снах, но никогда не мог уловить связи между ними. Словно набор картинок, перетасованных ветром.

Чаще всего мы – да, я был не один, нас много – летали над бесконечным океаном. Над нами всегда было пронзительно-синее небо и ослепительное солнце. Такое горячее, что мы иногда падали в океан и неслись в его прохладных течениях, чтобы остудиться.

Нам никогда не бывало скучно! Никогда. Мы могли перекликаться друг с другом, смеясь от радости, или петь, или просто лететь рядом, касаясь друг друга. Иногда мы рассказывали о том, что с нами случалось в разных удивительных местах. Даже не знаю, было ли это пересказом настоящих событий или фантазиями. Разницы никакой.

Случалось, мы разделялись и оказывались в странных краях, где было много всего интересного. И тогда обворожительные цветные приключения сыпались, как конфетти…

Каждый раз, когда сон обрывался, я некоторое время лежал обалдевший. Мир яви казался нереальным, а зрение, слух, осязание суматошно перестраивались под этого второго Нимо – так дети, при внезапном появлении строгого учителя, прервав увлекательную игру, превращаются в считанные секунды в сосредоточенных, послушных маленьких взрослых.

В такой миг Затмение Лебеа представлялось мне светлым даром, который я напрасно прежде отвергал. Страхи и переживания осыпались шелухой. Она нарастёт снова – но позже.

* * *

…– Нимо! Нимо! Да очнись же! Ой… Я не успею!

Тим. Русалчик Тим. Его глаза близко-близко. В них – тревога. Страх. Но во мне перемешалось всё – прошлое, настоящее, будущее. Я не знаю, где я. Мне кажется, я миг назад был ветром и только-только нырнул в океан, чтобы понежиться в волнах… А Тим тоже летал со мною – но почему он так дрожит?!

– Тим! Что случилось?..

– Остров дрожит. Он… Он… как… Нимо, я боюсь, я не успею, я не могу нести тебя быстро. Взлети, ну, пожалуйста!

Будто ударила молния. Всё вспомнил. Отчётливо и страшно. Надо мною – небо, чужое, пустое, напряжённое. Я смотрел туда, в бесконечность, не зная тех слов, которые нужно сказать, чтобы оно снова стало моим.

– А где… дельфины? – тускло спросил я.

– Они все далеко… – Тим опустил глаза. «А ты?!!» – хотел вскрикнуть я. – «Как они оставили тебя?!»

Но времени на всё это не было. Ни одной лишней секунды.

Ветер! Где же ветер? Почему так тихо, почему замерло всё, неужели они все разлетелись, испугались… оставили.

– Плыви отсюда! Я спасусь. Продержусь на воде, а когда всё начнётся, вскочу на шторм.

– А если его не будет? Нет, Нимо…

– Вот же проклятье!.. – Наверное, я оттолкнул его. Тим протянул руку ко мне и вскрикнул, попав ладонью в кристалл. А в небе что-то треснуло, словно свод раскололся на две половины.

На востоке от поверхности океана ввысь ударил багровый огненный хобот. Несколько мгновений он, будто ослепшее чудовище, метался взад-вперёд. Мне казалось, я кожей чувствую боль и гнев неба. И рёв ветров, в ярости взвихрившихся над безумцем, выпустившим в небо этот пламень. Потом хобот шатнулся к нам и пропал. Океан задрожал, взбитый ветром, ураган нёсся к нам…

– Что это?.. – прошептал Тим.

– Это он… Золотой… Решил так разбудить ветер… Хватай меня за шею, быстро! Нас сейчас вырвет отсюда, как пушинки!

Тим послушался мгновенно. Вцепился в меня так, что я охнул. Пожалуй, из-за Тима я не разберу, где верх, а где низ, когда… Но сначала взлететь!

И в следующий миг пропало всё. Я не думал, что смерч – так страшно… Я перестал существовать…

* * *

Картины мне не давали покоя.

Их собирались унести в подвал, но я накричал на Троготта, чтобы он не совался со своими интригами в мои дела.

Картины светились странным светом – неведомые страны на них были настоящими. Нужно только перелететь горы.

Как я ждал мая! Первый горячий ветер, уже густой от запахов ранних цветов. Ивенн мне рассказывала, что в этой стране почти все первые цветы – жёлтые. Солнце от них словно набирается горячей медовой силы, и тогда наступает июнь…

…Что-то не ладилось с коврами. Ниньо бродил расстроенный, травник Анис отводил глаза и объяснял, что «отдушка» работает плохо, скорее всего, дело в том, что пыльца во второй раз оказалась неправильной. Возможно, её нельзя сразу сушить, она должна сперва полежать в тени. Наверное, сказал он, первая партия была обработана иначе. Был и другой вариант – первую везли в деревянных коробках, которые «дышали». А вторую доставили в стеклянном сосуде. Но сделать теперь уже ничего нельзя, до лета, и тогда посылать кого-то знающего в долину Цветов, присмотреть лично…

– Я хочу испытать ковёр, который не получился, – сказал я Анису. – Он где?

Мастер смутился.

– Троготт унёс его…

Почему-то стало тревожно от этих слов. Я вдруг понял – накопилось слишком много вопросов. Очень старых вопросов. Тайны с раннего детства окружали меня, и я до того сжился с их существованием, что воспринимал как нечто необходимое, естественное; мне не приходило в голову взломать эти замки, как большинству нормальных людей не приходит в голову пробить стену своего дома, чтобы проверить, действительно ли за стеною находится улица, а не какой-то другой, невидимый снаружи мир.

Я. Боюсь. Троготта.

Как странно. Этого не может быть. Но страх довёл до озноба и слабости в коленях. Я не могу больше ждать.

Троготта не было в башне. Я обыскал её всю. Обошёл все дворовые постройки и расспросил мастеров и слуг…

Только Ниньо подсказал мне. Он сам спросил, кого я ищу.

– У него же есть домик в городе, – сказал он удивлённо. – Ты разве не знал?

А я не помнил. До сих пор Троготт сам всегда появлялся, если был нужен. Он казался вездесущим.

Домик окружала завеса тишины. Я чувствовал её, как будто сделанную из ваты. Занавесок на окнах не было, но всякий, кто посмотрел бы в них снаружи, увидел только черноту.

– Ты был там, внутри?

– Я? Был… или нет… не знаю! – удивлённо откликнулся Ниньо.

Я коснулся ладонью оконного стекла… Но это… не стекло – какой-то горный минерал, чёрный, невероятно твёрдый. Кажется, его называют «обсидиан». В нём выкристаллизовалась сила, которая была бы для меня абсолютно чуждой, недоступной… если бы не… Илле! Сила из самых глубинных недр. Она меня узнала, безо всякого призыва с моей стороны – просто распахнула черноту обсидиана, как зрачок.

На столе, на металлическом блюде лежал кристалл. Такой же, как у меня… когда-то.

Перед кристаллом застыл ребёнок. Незнакомый, лет десяти-одиннадцати. Троготт стоял за его спиною.

Ещё одна тайна. На этот раз такая, что Троготт даже потрудился спрятаться за непроницаемой магией огня и камня. Делайте, что хотите, захотелось крикнуть, только без меня…

…Ниньо я не стал брать. Да, жестоко. Он обидится. Но он добрый, он поймёт и простит. Потому что, если со мною что-то случится, у людей с Островов должен остаться хотя бы один настоящий ветряной маг. А Троготт, какие бы интриги ни плёл, какие бы делишки ни затевал – горло перегрызёт за то, чтобы сохранить ветряных магов. Ради Островов или по своим тайным соображениям – но это так. Он сбережёт Ниньо, особенно если тот останется единственным. И ни за что не оставит нас в покое, если мы убежим вместе.

В глубине души я понимал, что вернусь. Наверное, Троготт тоже это поймёт. Вернусь, когда исполню что-то важное. Для себя. Или для всех нас…

Я должен измениться.

* * *

Угадайте, что самое удивительное на свете? Что не забыть никогда?..

У вас есть свои варианты ответа? Их у вас много? Они неправильные. Вы никогда не видели того, что видел я. И никогда не увидите.

Когда полная луна восходит над горной страной… Чёрные пропасти и серебристые пики, бледно-золотые хребты и просвеченная тонкими световыми нитями дымка… Всё это простирается дальше и дальше, в бесконечность.

Мне почти не холодно, хотя тут и там в воздухе сверкают искорки снега. Плечи и локти покрылись пупырышками, я смотрю на себя и вдруг понимаю, какой я маленький…

Раскинув руки, я наклоняюсь, чтобы броситься вниз, в самую глубокую, отчаянно чёрную пустоту. Мне кажется, что там, внизу, на дне, в тиши потаённой долины, течёт узенькая река. Там тепло и до невозможности уютно. Там никто не живёт, и даже звери обитают только самые крошечные, незаметные. Там растёт высокая, густая и мягкая трава…

В какой-то из самых последних моментов я останавливаюсь. Ветер пушисто щекочет колени, дожидаясь меня. Но я медлю. Отступаю от края. На другом краю пропасти мерцает желтоватый тёплый огонёк. Там кто-то живой. Может быть, такой же, как я.

…Они бы скрылись, улетели или просто спрятались. Я это понял по их глазам. Заканчивался ужин, наступило время чая. Когда я вошёл, все напряжённо стали смотреть на меня. Понадобились долгие мгновения, чтобы понять – они узнали. Узнали меня и решили, что пришёл я не просто так.