Текст книги "Апрель. Книга первая (СИ)"

Автор книги: Сергей Петренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Адарион замолчал, а я вдруг сообразил, что была же у нас, ещё малышей, когда мы кучей возились у песчаных круч, такая присказка: «Тор заберёт!» Ею пугали, если кто-то увлекался рытьём слишком уж длинной норы. Норы мы обожали, а взрослые ужасно боялись, что нас засыплет. Мы, замирая от страха, ползли глубже и глубже, в темноту, представляя этого жуткого, чёрного Тора в сердцевине холма: у него обязательно длинные, кривые, волосатые руки, много-много, он рассовал их в разные стороны и ждёт… когда неосторожный ребёнок залезет поглубже, чтобы схватить, утащить в чёрную-чёрную «подземлю»…

– Там нечем дышать…

– Что? – переспросил Аллирион.

– Нечем дышать под землёю. Стишок такой был. «Глубоко залезешь в нору, Попадёшься в лапы Тору…»

Так странно, да. Так бояться этой тьмы – и всё равно ползти, вовсе не потому, что сзади пыхтит твой приятель – не будет он смеяться, если повернёшь назад. Он боится ещё сильнее. Если вскрикнуть – он, судорожно дёргая руками и ногами, рванётся назад и потом не спросит, что же там было, почему ты кричал.

Но тьма тянула…

Говорили, будто одного мальчика всё-таки засыпало насовсем. Мы верили. Одна девчонка, ужасно храбрая и выдумщица просто невозможная, рассказывала о нём всякие истории… Как он сидит в холме…

– Тогородор разбудил подземный Огонь? И наша земля погибла?

– Говорят, он сгорел в один миг. Глаза у него сияли ослепительно, и никто не понял, была ли то страшнейшая боль или величайшее счастье…

Потом скалы стали наливаться алым, и жидкое железо полилось из трещин земли. Наши Мастера успели замкнуть Круг, но было ясно, что Золотые не удержат Огонь долго. Люди кинулись к кораблям. Вениаар, тогдашний глава Совета, обратился к Адэви[2]2
  Народ Водяных.


[Закрыть], но и они сказали, что, если попытаться остановить Подземный Огонь водой – может случиться не только конец этой земли, но и вообще конец мира. Водяные сделают всё, чтобы отвести Океан как можно дальше от берегов, когда Огонь вырвется на свободу.

Надежды не осталось. Все, кто успел, ушли на корабли. Если бы не Водяные, мало кто бы спасся, но они сумели удержать Океан. Наступила ночь, а люди всё ещё были близко от гибнущей земли. Детей всех отправили на воздушные корабли, взрослым места там почти не нашлось. Воздушные отошли на безопасное расстояние, чтобы дожидаться остальных.

Земля была чёрной и алой. Вся пронизанная красными трещинками, усеянная искрами. В любой миг она могла рассыпаться… но этого не случилось. Стояла странная тишина. Время от времени Океан всё-таки касался раскалённого камня, и тогда от берегов доносился тревожный свист.

Потом уже узнали, что высшие Золотые погибли быстро. Их учеников собирались отправить на корабли со всеми, но некоторые остались. Двоих позже унесли Ветряные, которые были с ними до конца. Они же и рассказали, что нашу землю спасли ученики. Вернее, кто-то из тех, кто не вернулся.

– Что они сделали?

– Считается, что кто-то из них сумел открыть свой разум Огню и соединиться с ним. Как всё было на самом деле, узнать невозможно. Но восхождение Червей остановилось, и земля стала понемногу остывать. Это длилось больше недели. От материка осталось несколько островов, но и они ещё некоторое время то поднимались, то опускались. Золотые – те, что не вставали в Круг, – вернулись на острова первыми и определили, что Огонь ушёл, осталось только несколько Колодцев, клубящихся Силой. Маги собрались на Совет. Надо было решать, искать ли нам новую землю или попытаться выжить здесь…

– И они остались…

– Да, и не спрашивай, почему. У них почти ничего не осталось: поля, леса, города сгорели, земля почти всюду была перекалена и не могла родить. Горы спекшейся золы – вот она была какая, наша земля. И снова нас спасали Водяные. Года три, пока почвы кое-как не ожили, мы большую часть времени проводили на кораблях. Хлеб делали из водорослей, дети вместе с русалками собирали моллюсков на тех островах, которые пощадила лава. Ивон, один из Водяных, преподнёс роскошный и жуткий подарок, о нём не принято говорить, и даже в закрытых архивах упоминается так, что понять могут лишь посвящённые. Ивон не признался нам в своём деянии; лишь много позже, когда голод перестал висеть над нами изнуряющим проклятием, об этом как-то узнали. По воле Ивона киты, огромные рыбы-звери, приплывали умирать к нашим берегам… Нам не приходилось на них охотиться: это были старые существа, возможно, разумные, и едва кит понимал, что жизненный срок для него истекает – он устремлялся к нашим Островам и выбрасывался на берег…

Когда земля снова стала плодородной, киты приплывали всё реже и реже. И в память об этом нашим рыбакам запрещено охотиться на китов.

* * *

…Я потом не раз вспоминал тот разговор, и чем больше проходило времени, тем проще было считать его сном.

Ниньо несколько раз заводил речь о том, что ему нужно принять лебеа, иначе очень скоро он перестанет летать, и у нас на всех останется один-единственный Ветряной. Троготт говорил с ним наедине, о чём точно – не знаю, однако Ниньо потом всё-таки рассказал мне, что Троготт не хочет давать лебеа ещё кому-нибудь, потому что стэнции и так мало, а если оба Ветряных ослепнут, толку с них будет всё равно, что с диких ветерков…

Ниньо не принимал всё это очень уж близко к сердцу, потому что летать самому по себе, без доски, у него так и так получалось пока плохо. Его вполне устраивали полёты на тэнки, а это он мог делать ещё долго, если, конечно, в его организме что-нибудь не переключится, и тоненький Ниньо не примется расти с удвоенной силой. Но даже если такое случится – у нас были спрятаны ещё корабли, уцелевшие после Волны. Для меня корабли – утешение никакое, зато Ниньо иногда с восторгом говорил о том, как мы снова поднимем нашу армаду и полетим над бурей, и как это будет чудесно…

…Самое первое утро на новой земле… Я проснулся от солнца, которое, как ни повернись, как ни зажмурься, протиснется в щелочку между веками, точно назойливый малыш беспрестанно тянет и тормошит, чтобы поиграть…

Никого не было рядом. Но я не испугался. На «Сияющем» должны остаться живые люди. Кто-то уложил меня на сухое одеяло, а рядом стояла чашка с водой. Я протянул руку… и замер. За чашкой я увидел ласточку. Неподвижную.

Я закрыл глаза. Это было, или это только видение? Как будто она летела впереди. Я не выпускал её из виду всё время, пока «Сияющий» рвался сквозь бурлящий ад. И потом… Когда клубы туч распахнулись и на горизонте выросли горы.

* * *

В первую зиму мы строили Башни.

В Городе-на-Холме редко строили зимой. Но мы торопились. Если кто-то из наших после Волны потерялся, он увидит, он услышит про наши Башни. Он нас найдёт. Потому что это будут четыре Башни; не такие высокие, не такие дивные, как на Островах, но любой из нас их узнает.

С Башен мы будем смотреть за небом.

Король не знал, что это наши башни. Золотой Роварог под видом мага Севера пришёл к королю и сказал, что хочет построить защитную тетраду от ударов Океана. Король в те дни напоминал медведя, из которого выпили кровь и вынули глаза. Так сказал старый маршал, когда в Скальной Столице собрали большой совет, и люди тихо повторяли его слова. А король сказал – стройте хоть стену до неба, может, это покажет людям, что королевство живёт. Роварог обещал золото всем подрядчикам, вдоволь золота, и на золото же будет подвозиться продовольствие из долин, и люди смогут жить и строить. Роварог только умолчал, что для Золотого золото ничего не стоит, ибо он может открыть жилы земли, и металл будет сочиться огненной сукровицей.

Потом оказалось, что построить башни так, как это делали на Островах, невозможно. Камень прибрежного королевства слишком тяжёл и хрупок. Мы не могли расширить башни наверху, мы не могли сделать их такими же высокими. И всё-таки они оказались красивы. К середине зимы уже закончили возводить одну. Она стала самой высокой и самой любимой.

А потом вдруг пришёл страх высоты…

Троготт тогда стоял рядом, он увидел, как побелело моё лицо и как стиснулись мои пальцы на тоненьком леере, натянутом по периметру верхней площадки. Он быстро шагнул ко мне и обнял, потянул назад, от края. А я долго не мог разжать пальцы. Я хотел улыбнуться и сказать ему, что это дурацкое наваждение, но губы тоже не разжимались.

На лестнице я перестал видеть. Я часто задышал, и тогда Троготт подхватил меня на руки и чуть не бегом понёс вниз. Там я слышал, как он звякал склянками, и запах стэнции поплыл, обволакивая меня сонными чарами.

Я спал долго-долго. Очнувшись, видел какие-то цветные тени и слышал гудящие, тревожные голоса. И забывался снова.

Я хотел сказать им, что ничего не случилось, просто дурацкая простуда, из тех, которым подвержены все жители этой несчастной земли.

Однажды я проснулся совершенно голым после странного и волнующего видения. И надо мною мелькнуло лицо Троготта, а за ним маячил кто-то чужой… чужая. Потом Троготт отступил, а она надвинулась, и вдруг мне стало горячо и стыдно, и невыносимо хорошо… и голоса загудели снова.

…– Не уверен, что с нею всё получилось…

– Ничего, у нас есть ещё и это… Этого достаточно…

– Холод, Ровар, холод, быстрее!

– Я стараюсь! Никогда не делал это так быстро и так сильно… Смотри, стол, на котором была пробирка, рассыпается от холода.

– Главное, чтобы стекло не рассыпалось.

– Нет. Это хрусталь Арота…

* * *

Немногие в городе знали, кто мы. Обычные горожане считали нас магами, прибывшими из-за гор помогать королю восстанавливать страну и охранять берег от новых разрушений.

Я думаю, Ивенн знала. Догадывалась. Она появилась в нашей башне ближе к весне, и с нею наши комнаты наполнили картины. Странные картины, я раньше и не представлял, что кто-то может так рисовать.

На картинах были невообразимые, неведомые страны. Чудовищные горы под ледяными небесами. Леса, такие дикие, что чудилось – сами деревья и есть единственные жители этих лесов. Пропасти, из которых поднимались одинокие утёсы. Речные долины, полные сияния летней зелени. Странные существа, взгляды которых были исполнены непостижимого разума…

Нельзя и представить, где могли существовать такие страны. Но они были, несомненно, были, потому что просто придумать такое нельзя!

Конечно, я спросил Ивенн, откуда эти картины? С тайным замиранием в душе я ждал, что Ивенн смутится и скажет, что картины рисовала она. И в этом была бы самая удивительная загадка – Ивенн осенью исполнилось только шестнадцать лет…

Но Ивенн призналась, что картины достались ей в наследство от отца. А тот купил их у хозяина каравана, явившегося из-за гор. И, что самое забавное, купил недорого. Люди, рассказывал отец Ивенн, смотрели на картины, удивлённо цокали языками, но не покупали. Картины были слишком необычными и непонятными. А караванщик ставил непременным условием продажу всей коллекции в одни руки.

Ивенн росла среди этих картин, и все её фантазии были связаны с ними. Именно картины и привели её в наш дом.

– Господин Троготт искал служанку, – объяснила Ивенн. – Господин Троготт такой серьёзный! Он не просто расспрашивал девушек, он приходил к каждой в дом и смотрел, как она живёт…

Ивенн не собиралась работать служанкой. У неё был свой дом и вот эти картины. Но дом после Волны остался в ужасном состоянии, отец сгинул вместе с тысячами других…

– Я хотела устроиться гувернанткой. Но господам из богатых домов нужны девушки постарше, опытные, а господин Троготт сказал, что работа служанки в доме магов даже интереснее и не особенно трудна. Конечно, он прав! Тут так чудесно, и мои картины в безопасности…

Дом Ивенн надо было ремонтировать, он мог просто развалиться в любой момент. Так Ивенн и её картины попали к нам.

Троготт здорово угадал. Если бы не Ивенн, я бы закис в том сером месяце феврале. Ниньо, наоборот, много летал с кораблями, пропадал на целые недели и наловчился справляться даже с дикими февральскими ураганами. Он появлялся весёлый, взбудораженный, хоть и поглядывал на меня тревожно, но видно было, что все его мысли отданы кораблям. Линдон, картограф, сказал мне, что готовится большое путешествие за Костяной хребет.

– Мы же не знаем, сколько наших зашвырнуло ещё дальше на восток. Возможно, они там так и остались, выжили, но не могут преодолеть горы.

– Когда отправляемся?

– Нимо… Троготт хочет тебя оставить в городе…

– Почему? – шепотом.

– Опасно… Он лучше рискнёт всеми кораблями, чем последним настоящим магом… И он прав, Нимо, не обижайся…

И я понимал, что Троготт прав. Как ни крути. Никто не выбирал его главным, но всё, что он делал, выглядело единственно верным тогда. И я не стал спорить. Только стало совсем грустно.

Работы у Ивенн оказалось немного. Иногда она следила за камином (разумеется, дрова приносил истопник), за светильниками, порою протирала пыль на книгах, или приносила чай Троготту и мне. Ну, и ещё какие-то мелочи. Считалось, что я буду давать ей всякие поручения, но вначале я стеснялся, потому что на Островах никаких служанок у меня не было. А потом мы подружились, и Ивенн стала как будто сестрой. Я вспоминал Инэль, хотя они не были похожи. Инэль – высокая и красивая, но сейчас я понимал, что никогда не знал по-настоящему, о чём она думает и чем живёт. Иногда мне делалось очень грустно, последние месяцы на Острове мы почти не виделись, и я не знал, обижалась ли она на меня или у неё были свои заботы?

Ивенн была ещё почти совсем девчонкой. Повыше меня, круглолицая, с затаившейся смешинкой в глазах. На самом деле мы были ровесниками, но я всё равно ощущал странный промежуток между нами – с одной стороны, она выглядела старше, а с другой – в чём-то старшим чувствовал себя я. Наверное, в сумме это и давало неповторимый оттенок наших отношений, устраивавший нас обоих.

Её очаровала наша библиотека. Там были книги с Островов, но больше тех, которые покупали Троготт и Роварог – первый год после Волны книги мало кого интересовали, их отдавали за бесценок. Мы же платили, не торгуясь – помимо того, что в золоте у наших магов недостатка не было, имелась и другая причина. Роварог считал, что книги сейчас следует спасать без разбору, хорошие они или плохие, не дожидаясь, пока ими растопят печи; да и людей, собиравших библиотеки, стоило «подкормить».

Ивенн могла читать часами, а мне было интересно, что же такое она читает. На Островах я летал много, а читал мало. Теперь книги стали для меня открытием, и проводником в их мир стала Ивенн.

Зима заперла меня в башне. Ездить верхом я не умел, ходить много не привык, особенно по снегу и льду; тяжёлые, тёплые одежды казались ужасными – в них я то упаривался, то мёрз, и быстро простужался. Но самое главное – я просто не знал, что делать на улицах зимнего города. Мальчишки, как сумасшедшие, носились по льду просто так, в башмаках, и катались на коньках. У меня же ноги мгновенно разъезжались в стороны, колени отказывались сгибаться, и единственное, что представлялось мне возможным – как можно осторожнее опуститься на четвереньки и так вернуться домой.

– Корова на льду, корова на льду… Великий ветряной маг Нимо – всего лишь корова на льду, – шептал я, не веря, что смогу когда-нибудь привыкнуть к зиме.

Мысль о том, чтобы познакомиться с местными мальчишками, просто не приходила ко мне в голову. Всё, что они могли делать – бегать с воплями по улицам, драться, играть в какие-то совершенно бессмысленные, чудовищно однообразные игры. Даже на Островах, когда мне надоедало быть одному, я уходил к русалкам-алуски или к таким же ветряным, как и я, в конце концов меня вполне устраивало и общество взрослых.

Однажды Тоша-молочница сказала Троготту, считая его, видимо, то ли отцом моим, то ли дядей:

– Дикой он у вас чего-то! Как птичек кинутый. У наших-то щёки румяны от мороза, глаза блестят, сами крученые… Хоть в прорубь сиганут, и то им ничего. Надо ему гулять всё ж таки…

Троготт не знал, что я слышал разговор. Он только кивнул Тоше, а на следующий день Ивенн предложила сходить с нею к ручью.

– Там есть такой водопадик, он и сейчас не замёрз. Если кругом очень тихо, хорошо слушать, как он журчит.

Я посмотрел на неё растерянно, пытаясь понять, что в этих словах от Ивенн, а что придумано Троготтом. Впервые я испытал к Троготту что-то вроде злости: пытаться управлять мною через Ивенн – как глупо! Разве я веду себя, будто неразумный ребёнок, не слушаю советов и наставлений, топаю ногами и поступаю согласно минутным капризам? Что мешало сказать мне прямо? Теперь же в каждом слове Ивенн я должен усомниться – она ли этого хочет?..

Но Ивенн казалась искренней, и злость очень скоро прошла.

* * *

Говорят, Городу-на-Холме повезло. В нём уцелело больше половины зданий и около трети жителей. Во-первых, конечно, потому, что построен он был на холме, как и следовало из названия. Нижние кварталы – особенно западные, там, где улицы спускались к дельте Роны, – Волна уничтожила почти полностью. Дворцы и башни на вершине смахнул ураган. Зато в Среднем городе, окружённом четырьмя кольцами стен, разрушений оказалось гораздо меньше.

Стены Среднего города были возведены столетия назад, истории о врагах, штурмовавших приморские крепости, давно стали легендами. Прочные, двухметровой толщины стены кое-где разобрали, чтобы проложить удобные дороги. Дома тулились к стенам изнутри и снаружи, образовывая улицы, в которых для всех зданий одна, задняя стена была общая.

Так случилось, что завалы в Среднем городе разобрали далеко не все. Вытащили живых и мёртвых, кого смогли найти. Потом у людей нашлись другие дела. Кто-то уехал к родичам на равнины, кто побогаче и повлиятельней – купцы, чиновники и многие мастера цехов, – перебрались наверх, подальше от нижних кварталов, грозивших мором. К зиме верхние ярусы Города-на-Холме более-менее привели в порядок, но здания там строили почти сплошь одноэтажные.

Развалины и стены Среднего города манили мальчишек. Одни искали сокровища, другим просто нравились везде лазить, прятаться… До самого декабря в городе действовал закон о мародёрстве, потом барон Сизая Пятка здраво рассудил, что искать живых и мёртвых, охранять добро от разграбления больше нет смысла. Солдат и так было слишком мало; всё, что можно было вернуть казне и владельцам – вернули. Начались снегопады. Последние стражники оставили развалины. Им на смену явились бродяги и нищие из нижних ярусов, коченеющими пальцами ворочающие с места на место камни и обломки брёвен.

Нищие скоро пропали куда-то – добычи было мало и ценилась она невысоко. А мальчишки продолжали играть в развалинах. Маленькие и верткие, они пролезали в такие места, которые не заметили солдаты и бродяги. И далеко не всегда радовались находкам. Я слышал один рассказ сына пекаря Вийке. Вийке скармливал эту историю крестьянским ребятишкам, мальчику и девочке, которых привезли к Троготту. У мальчика, кажется, открылась чахотка, а у девочки была обморожена ступня. Троготт иногда соглашался лечить детей. Не из великодушия – Троготта я всегда считал стоящим вне человеческой нравственности и переживаний. Тогда я думал, что ему нужна была практика, возможность испытывать новые методы и снадобья из местных минералов и трав.

Маленькие пациенты шли на поправку, а Вийке их развлекал. В тот раз он рассказывал историю про одного мальчишку, какого-то приятеля его приятеля:

– Все ж знают, городская стена не сплошная – там, внутри, тайный проход, чтобы солдаты, когда враги прижмут, могли перебежать из одного места в другое.

– Зачем? – спросила девочка.

– Ну, как это – зачем? Ударить с тыла, или на подмогу своим прийти, или отступить, если дело совсем дрянь… И вот, Томки пролез в завал, упёрся в стену, а там пролом, щель. Томки пацанам ничего не сказал, решил сам… Юркнул, а там глубоко, ну, ход в стене ниже земли. Обратно сам выбраться не может, пошёл куда-то. А, оказывается, между ярусами подземные переходы тоже есть. Томки и нашёл один такой. Он вниз вёл, ко Второй стене. А у Второй завалы ещё больше, их почти никто и не разбирал, народ там бедный, никому не надо. Томки говорил, воняло там… фу! – Вийке зажал нос и передёрнулся. – Лез он, лез, думал, никогда не выберется. Наконец, крыса его выручила…

– Крыса?! – ахнула девчонка.

– Ну да. Шмыгнула под ногами и куда-то вбок подалась. Томки и сообразил проверить, нету ли там лаза. Этот лаз уже совсем узкий был, Томки думал – всё, конец, застрял. Но протиснулся. Вонища там… Дом чей-то у стены завалило, вместе со всею семьёй. Так они и гнили там. Томки сам чуть не загнулся, пока выход искал. Да, оказалось, завал почти разобрали снаружи – видно, на дрова… – Вийке наклонился и тихо-тихо закончил. – Девчонка там была, Томки говорил, красивая-красивая, аж в животе всё стыло. Лежит, а глаза раскрытые. Томки её до сих пор забыть не может; говорит, ночью она приходит. Сперва вроде кажется живою, а потом он дверь распахивает, и свет на неё падает, а лицо – всё в пятнах!..

Девчонка завизжала, кто-то тяжело затопал по лестнице, и Вийке ветром сдуло.

* * *

Ивенн ведёт меня к водопаду. Мне нравится держать её за руку, тонкую и горячую. Чем ниже мы спускаемся, тем больше неразобранных развалин на пути. Мы не обходим их, а перелазим по балкам и камням. Как будто кто-то соединил вершину Холма с подножием сотнями незаметных мостиков. Их не всегда легко отыскать, по некоторым очень трудно идти и прыгать. Это похоже на игру – обойти комнату, не ступая на пол, говорит Ивенн.

Камни скользкие. Я знаю, что много раз должен был упасть. И Ивенн. Много раз я понимал, что падаю, и обмирал от страха, Ивенн держала меня за руку, и я отчаянно бежал и прыгал. Потом я видел, как, зажмурившись и открыв в немом крике рот, падает Ивенн… падает, а я тяну её, и мы снова прыгаем, скользим, летим… Мне кажется, мы почти летим.

– Мы сумасшедшие! – шепчет Ивенн. – Я больше никогда не решусь так…

Мы стоим у моста, под которым журчит ручей. Он сбегает сюда от самой вершины Холма. Здесь он устроил себе узкий и глубокий овражек, а чуть выше срывается искрящимся, звонким водопадом. Над краями оврага иней повис серебристой бахромой, а замёрзшие края ручья кажутся облепленными мириадами снежных бабочек и цветов – тончайшие узорчатые лепестки-крылышки причудливо слепились друг с другом.

– Какое волшебство! – Ивенн, присев на корточки, попыталась взять одну «бабочку» в ладонь, но чудесные белые крылышки не хотели отрываться от ледяных берегов. – Жалко. А кажется, чуть только дунь – они все сорвутся облаком, улетят. Знаешь… я вспомнила стихи. Из книги в вашей библиотеке. Там их много, но эти сейчас такие подходящие:

 
А снег – такой, зачем-то сладкий, как халва.
Зачем, не знаю – снег не я придумал.
Снег – как застывший, хрупкий смех
Снежинок, танцевавших и уснувших…
 

Стихи действуют на меня странно. Я опускаюсь на снег и плачу.

– Ты что… Ты что?!

Я только мотаю головой. Я просто подумал, что если чувствовал бы это всё тогда так, в Колодце Афрага… Наверное, у меня хватило бы сил… унести Илле…

* * *

…Ещё два дня. Не знаю, был ли в этом отчаянном ожидании смысл. Накануне почтовые ленки разнесли приказ Совета – отвести корабли до второго круга. Остров обезлюдел. На вершинах скал маячили Ветряные в оранжевом, и кружились ленки, выискивая на улицах зазевавшихся.

С каждой минутой становилось всё тише и тише. Сперва я решил, что в этом нет ничего удивительного – уходили люди, давно замерло последнее эхо щёлканья подошв по камням.

Потом случилось удивительное. Я оказался на одной из улиц, длинной и прямой, уходящей чуть вверх, прямо к утреннему солнцу. Вдруг мириады искорок замерцали впереди, они, как пылинки, танцевали в воздухе над мостовой – только пылинки не могли бы так чисто и ярко сверкать!

Я замер, раскрыв рот. И тут же понял, что от камней струится невероятный, жуткий холод!

Секунды две я просто стоял, ничего не понимая. Пока не вспомнились слова Адеви на последнем собрании малого Совета. Водяные призовут Седого, древнего кракена из глубин, чтобы в критический момент выгадать время. Чёрные кракены живут в бездонных океанских впадинах, питаясь жаром подводных извержений. Седой – самый старый из них, длины его щупалец хватит, чтобы обхватить половину нашего Острова.

Прощание закончилось.

С Иглы мимо меня пронёсся, махая рукой, оранжевый, как апельсин, Тэнгу. Мне захотелось опуститься на корточки, прижать ладони к камням – но теперь это были чужие камни, не те, тёплые, добрые, почти живые…

…– Нимо? – Человек в капюшоне был один. Он встретил меня у маленькой дверки в скале.

– Не обижайся, но я должен это сказать… Если станет очень страшно – тебе надо будет уходить. Мгновенно. На борьбу со страхом не окажется времени. А Огонь не щадит испугавшихся. Илле и Тэриола нам важно спасти. Но есть одна простая истина, которую ты должен помнить постоянно. Никто не посчитает тебя виноватым или слабым, если ты не сумеешь. Но если ты погибнешь ТАМ, только чтобы доказать что-то самому себе или кому-то ещё… это будет… недостойно. Я знаю, что Ветряные практически лишены пустой бравады. Я всего лишь исполняю…

– Ничего, мастер, я понимаю.

– Хорошо. А теперь второе и самое главное. Открой эту шкатулку.

– Ох… Что это?!

– Сейчас ты соприкоснулся с тайной, доступ к которой имеют лишь посвящённые Эдели. Это кристалл Тионата. Сила Огня слишком велика, чтобы что-то из смертных мог взаимодействовать с нею и выжить. У кристаллов Тионата много свойств, но сейчас важно знать два из них. Первое и главное: если путь назад будет закрыт – воспользуйся кристаллом. Надень шнурок на шею… Если так случится… возьми кристалл в ладони, поднеси к лицу и УХОДИ в него! Я не буду объяснять, как это произойдёт – помни, у тебя получится. Дальше… мы тебя вытащим.

Второе… Илле и Тэриол связаны с Огнём через свои кристаллы. Мы надеемся, что, когда Илле окажется на поверхности, Тэриол разорвёт связь со стихией Огня сам. Его тело не спасти, но пусть это тебя не заботит, здесь уже ничего не изменить. Другое дело Илле. Если вытащить его, предварительно не освободив его сознание – шанса у него не будет.

– Я понял…

– Хорошо, Нимо… Войдя в эту дверь, отсчитай сто двадцать шагов. Для неопытных на стене устроены метки-наплывы. Можно отсчитывать шаги по ним: десять шагов – одна метка. Дальше – Колодец. Мы спускаемся по лестнице, но ты, если посчитаешь возможным, прыгай. Снизу идёт упругий ток воздуха, для тебя, наверное, этого больше чем достаточно…

– Я понял…

– Хорошо. Я ухожу, Нимо; я, к сожалению, не могу ждать исхода здесь.

Он отвернулся, шагнул по ступенькам вверх. Я потянул дверь. Тьма…

– Да, Нимо!

– А?

Он взмахнул рукой. Зашагал прочь.

…Я всё ждал, когда начнётся Страх. Это было странное любопытство. Оно напоминало давний-давний кошмар из раннего детства. Привиделось, будто я заболел неведомой и как будто смертельной болезнью. Инэль пригласила лекаря, а тот, осмотрев меня, заявил, что выпустить болезнь можно, лишь проколов мне иголкою палец.

Они стояли и смотрели на меня, ждали, когда я соглашусь. Конечно, они не могли меня заставить – никто не имел права меня заставить. Но в этот раз было чувство, что на самом деле они могут сделать со мною что угодно. А потом я встретил взгляд лекаря – бездонный, чёрный, – и понял, что они лгут мне. Едва я протяну ладонь – клешня лекаря, страшно сильная, как железная, стиснет её и… им зачем-то нужен мой палец! Они отпилят мне палец!

И в тот момент, словно рассыпавшиеся картинки, развернулись передо мною множество случившихся вариантов. Потом, когда я уже подрос и не раз задумался об увиденном, я осознал, что это были именно варианты. А тогда я просто просуществовал сразу в нескольких версиях реальности.

В одной я легко взлетел и стал спасаться от страшного «лекаря», словно муха от мухобойки. Всё происходило в каком-то запутанном большом здании, выбраться наружу я не мог – окна и двери были закрыты. А потолки в здании оказались низкими, и я чувствовал, что рано или поздно «лекарь» меня поймает…

А в другой реальности я покорно протягивал руку – как под гипнозом…

А в третьей я просто понимал, что всё это – не взаправду. Я понимал, что могу проснуться в любой момент, как только решу, что оставаться в этом видении слишком страшно.

И продолжал смотреть сон-кошмар…

…Наверное, я не верил, что сгорю. Я не боялся Огня… Или не так. Если бы рухнуло горящее здание, огонь бы испепелил меня, как любого из смертных. Но я не верил, что невозможно договориться с Огнём, древней и невероятно могущественной стихией. Да, я – маг Воздуха. Но сказки, в которых Стихии изображаются врагами – чепуха полнейшая! Стихии – истинные, изначальные, разумные, – не враждовали никогда. И если люди перенесли на них своё видение отношений – это касается только людей. Не больше.

Будь у меня время, можно бы задуматься, почему сами Золотые погибают от Огня? Может, просто потому, что пытаются им управлять? Приходить к Огню со своей волей, волей крохотной пылинки, отдающей приказ урагану!

Так это или нет – мне теперь не у кого спросить.

Внизу светился золотой глаз. Дракон наблюдал за пришельцем. Бесстрастно, далеко шевелился зрачок. На миг пронеслась в сознании фантазия – человек в капюшоне вовсе не собирается спасать Золотых. Он всего лишь хочет принести мага Воздуха в жертву дракону.

Поток воздуха снизу не будет меня держать. Он просто тек мимо и был неживым.

Я вдруг с невыносимой тоской понял, что нет такого человека или иного существа, для которого я, мои мысли, мои фантазии, желания, радости и печали по-настоящему дороги.

И ещё я понял, что не смогу прыгнуть. Дело не в страхе. Физически не могу. Как будто во сне, когда знаешь, как нужно поступить – но что-то оказывается сильнее твоей воли.

Отступить назад и попробовать уговорить себя спуститься по лестнице. Это долго, но это всё, что я могу. И это бессмысленно. Когда Огонь вырвется наружу, я не спасусь, как было задумано, потому что воздух не удержит меня. Здесь он пахнет безумием. Его струи не чувствуют моих прикосновений, они до конца заполнены хаосом огня.

Свечение в Колодце становилось ярче. Я невольно сделал шаг назад. И ещё один. Огонь поднимался. Сейчас я видел его сквозь камень – он был похож на расправляющего щупальца колоссального спрута. Одно из щупалец, раскалённое, жидкое и трепещущее от еле сдерживаемой страсти, тянулось ко мне.

Всё? Поздно? Кончено? Бежать? Или ждать, пока треснет скала, и пытаться лететь? Или пробовать «уходить в кристалл»?

Я закрыл глаза и прислонился к скале. Она была холодной и трещала, как будто два гиганта сжимали друг другу рёбра, пытаясь победить в борьбе.

– Алвэ?![3]3
  Обращение к магам Воздуха, также, как Эдэли – общее имя Огненных, Адэви – Водных.


[Закрыть]

Я увидел Золотого, стоявшего в шаге передо мной. На руках он держал ребёнка. Тэриол с Илле?! Они вырвались!.. Огонь вынес их…