Текст книги "Умри, старушка!"

Автор книги: Сергей Сакин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

ГЛАВА 20 (она же 9-е.)

Автобус отъехал уже на пару кварталов, когда напряженно дрожащие мышцы ног и спины расслабились. Я посмотрел на Пса – за его череп все еще цеплялась кошкой гримаса, появившаяся во время нашего стремительного чеса и исказившая его лицо до абсолютно циркового уродства. Он шумно вдохнул и усмехнулся. Лялечка и Катя-Девушка синхронно заржали игрушечным смехом (отход адреналина). Также синхронно они взглянули на Пса, на меня – и в смех добавились падающие серебряные монетки. Пес уставился на меня, и по этому взгляду стало ясно, что моя рожа сейчас выглядит так же первобытно. Мои мышцы снова задрожали, потом меня всего встряхнуло раз, другой, горло заперли спазмы – у меня начался истероидный смех.

Коллективная истерия растянулась на несколько минут, а непроизвольные приступы дебильного смеха взрывали салон французского автобуса еще полчаса. Полчаса мы ехали неизвестно куда, просто уезжая все дальше и дальше от первого палева нашего путешествия.

Ляля протянула мне бутылку, до сего момента крепко зажатую в руке. Мы с Псом заметили, что пальцы, сжимающие горлышко бутылки, побелели на суставах.

– В Лялечке проснулся рогуль. Погибает, но до чего ручонки дотянула – уже не выпустит, – выдал Пес, и мы снова загоготали в четыре глотки, так, что автобус ощутимо качнуло: у во-дилы дрогнула рука. Я взял протянутую бутылку, это был Джемесон, и у меня возникло желание расцеловать пьяную воришку.

Адреналина, видать, чиксы получили изрядно, потому что обе абсолютно протрезвели. По крайней мере, на вид. По крайней мере, Катя-Девушка. Лялечка-то по жизни производит впечатление даунца или просто пьяного существа. Имидж у нее такой. Инфантильный.

Другой рукой я взялся за пробку и свернул бутылке голову, от предвкушения божественного вкуса у меня свело подбородок. Из открытой бутылки разлился шотландский аромат. Дух, выпущенный из этой бутылки, не мог исполнять все ваши желания, но мог исполнить одно – сделать вас счастливыми. Пока бутылка не опустеет.

Из широких безразмерных штанов брат вытащил яблоко и вкусно разломал его на четыре дольки. Бутылка пошла по кругу, мы пили прямо из горлышка, высоко запрокидывая головы, и закусывали яблоком. Когда в бутылке оставалось не больше 1/8, водила зажег свет в салоне. Только тогда мы заметили, что мы кружим по городу уже добрый час, а может быть, больше, и что солнце уже садится, С востока на город накатывала теплая фиолетовая ночь.

Мы решили выписаться на первой же остановке и искать какой-нибудь клуб, чтобы скоротать ночь. О ночлеге можно было забыть – напроситься к кому-нибудь в нору или в какой-нить хостел не сложно, но об этом надо было позаботиться заранее, еще днем.

Перед остановкой Лялечка достала из рюкзака круглую серебряную фляжку – перед поездкой выпросила у отца – и перелила в нее оставшийся Джемесон. Мы выпрыгнули из автобуса, и когда за нами зашипели двери, в салоне погас свет, дальше бас поехал неосвещенным. Мы в нем были единственными пассажирами. Днем этот городок отличался от себя самого ночью. О, как он отличался, братья! Днем он был респектабельным и солидным, и если тебе пришло в голову выпустить в него когти, то эти самые когти очень скоро приходилось рвать. Сейчас городок наш.

Машин на улицах не стало меньше, но они почти все – старые и помятые, из них разносятся громкие басы ночных ритмов. На окраинной улице, где стояло четверо московских подонков, было ничуть не меньше вывесок и витрин, чем в центре. Но это были уже совсем другие вывески. Кабаки, кабаки и опять кабаки. Из каждого была слышна музыка, одни мелодии накладывались на другие, смешивались с басами из проезжающих машин. Какофония! (или полифония?) Квартал был абсолютно темен, не считая пятачков света около входов в «заведения», яркие вывески только подчеркивали это и, хотя по тротуарам постоянно кто-то проходил, разглядеть прохожего было невозможно. Иногда только вспыхивали на секунду белые пятна зубов или белков глаз. Мы оказались Б квартале цветных.

Все мы уже знали, что сказочки о стремных ниггерах – не более чем сказочки, но все равно кровь побежала чуть быстрее, мы чувствовали приятное возбуждение. Эта ночь походила на все книги Керуака разом: мы стояли, держась за руки и чуть покачиваясь, зачарованно озирались и не могли решить, в какую сторону шагнуть – так много соблазнов было вокруг.

Пошли налево, решив брести до первого заведения, где можно послушать саксофон. Идея про саксофон принадлежала главному поклоннику Керуака Псу. Это вообще часто с ним случалось – он воспринимал поведение персонажей из понравившихся книжек как руководство по жизни. У меня тоже так было лет в 17–21. Но я предпочитаю с Псом на эту тему не распространяться. Да и, тйеео1, я ему как-то завидую: романтика – слово для идиотов, но кто сказал, что быть идиотом – плохо. Им, во всяком случае, уж точно живется легче, чем умным.

Ночь определенно была битническая (Пес угадал!), потому что в 21-м веке мы нашли заведение с живой музыкой – и именно с саксом! – уже за следующим поворотом. У чикс от возбуждения подрагивали ноздри, они (наверное, бессознательно) поправляли свои короткие стрижки, на ходу чистили перышки. Черная крашеная дверь открылась, звуки настоящего бопа стали оглушительными. Нам на встречу вышло трое ниггеров. Они были одеты | в какое-то неброское шмотье, короткие стрижки – так, на самом деле, и выглядят в цветных кварталах, все эти штаны и банданы бывают 1 только по МТБ и на Карибах. Покрытая гремящей жестью дорожка и ступеньки были достаточно широки, чтобы разойтись без труда, но один из черных задел меня плечом. Я развернулся и уже хотел скинуть с плеча рюкзак, но черный поднял белые ладошки и сказал «Сор-ри!» несколько раз подряд. «Сорри, бро, сорри, сорри». Настроение было мирным, извинение | было принято, конфликта не получилось.

…При входе стояло еще два ниггера. Огромные как Кинг-конги, они возвышались безразмерными плечами до неосвещенного уже потолка. Пес казался лилипутом рядом с ними. Эти мутанты лениво прощупали наши рюкзаки, я обратил внимание, что любой из них мог бы держать кистью баскетбольный мяч. Когда они начали нас обыскивать, они чуть сдвинулись плечами, и, закончив формальность, также неуловимо освободили путь и пригласительно шевельнули подбородками.

В коротком коридоре, в котором было две узнаваемо пахнущих двери, Катя-Девушка вырвала у Пса лавры «Юморист Дня», выдав: «Интересно, а у Эдички Лимонова во рту поместился бы?» После секунды, занятой осмыслением! услышанного, Пес упал на стену, я повис на Псе, Лариса выгнулась неестественным комочком и обняла меня за ногу. Таким клубком мы и ввалились в маленький зальчик. Здесь было очень темно, и сладкий дым, плавающий густыми пластами, еще больше скрывал разноцветный свет редких лампочек. Посетители сидели и стояли, как горошины в стручке. Здесь набилось столько черных, что нельзя было рассмотреть кого-то одного. Это была одна ритмично двигающаяся, пульсирующая, визжащая масса. Все танцевали и, танцуя, опрокидывали в глотки дешевое пиво из пластик стаканов, проливая на себя и на соседа. По рукам передавались большие самокрутки из коричневой бумаги. Это было настоящее безумие.

И над этой пульсирующей массой стояли на маленькой, дурно освещенной сцене, трое музыкантов. Это были сакс, бас и гитара. Я никогда не слышал битнического бопа, но сразу понял, что это он. Это был шквал, тропический ливень нот, это был ураган. Я не заметил, как мы уже танцевали {просто извивались всем телом), смешавшись с толпой. Через минуту с нас градом катил пот, и пока Пес проталкивался к бару из поцарапанного пластика, Лялечка взяла из первых попавшихся рук запотевший стакан, улыбнулась и жадно отпила несколько глотков. Потом она протянула стакан мне. Было запад-ло допивать за ш§§егом, и я отрицательно помотал головой, но улыбнулся. Они любили дурь и рэггей, и у нас было молчаливое соглашение (последний спор закончился расцарапанным лицом для меня и разбитой губой для Ляли) ж обсуждать мою стрижку.

В этом вечере было слишком много того, о чем я мечтал, когда сам читал Керуака, и мне не хотелось его портить никому.

Мне стало очень уютно в этом негритянском клубе, на сердце кольнуло – всегда сидящее глубоко-глубоко ощущение (знание) своей чуждости людям, которые были моими друзьями, с которыми мы в который раз пропахивали эти тысячи километров. Я знал, что не смогу рассказать об этой ночи никому в Москве, что…Саксофонист бросил свою дудку, схватил микрофон за стойку, и под уханье четырех басовых струн они с вокалистом в два голоса заверещали гортанные французские речитативы, Негры вокруг нас уже не танцевали, а прыгали орангутангами. Осветился темный угол сцены, я увидел согнувшуюся над вертушками фигуру – в басы и речитативы врезались зубы скретчей. Со мной начало что-то твориться, меня продирало до костей, а та часть мозга, которая всегда оставалась «чистой», не верила ушам – это была МУЗЫКА, самая НАСТОЯЩАЯ музыка на свете, музыка Айнуров, музыка Гипербореи и Атлантиды. В этой музыке билось сердце и текла кровь. Плотный дым от джойнтов над головами стал сворачиваться спиралями – от парней на сцене летели осязаемые, почти видимые потоки энергии.

И тут со мной, други мои, случилась нехорошая штуковина. Очень, очень некрасивая штуковина. Я почувствовал… нет, не так… я… По мне как будто прошла трещина, я стал рассыпаться на куски… В общем, я понял, что если бы Лялечка протянула мне пиво сейчас, то я выпил бы его до дна и, кажется, сказал бы спасибо. Как нибудь так «thanks, brо. Уо!» На мгновение я увидел на своей голове длинные грязные волосы. Хипстер, хипстер!!! Я увидел себя едущим в метро хиппи, которому пьяные скины льют на голову дешевое вино из горлышка и смеются, обступив его кругом.

Такая картинка способна отрезвить кого угодно. Кажется, я слишком сильно надышался марихуаны, я просто перестал понимать, что происходит вокруг. Расталкивая дымные силуэты, я пошел к выходу. Мне просто надо попасть на свежий воздух, и тогда все пройдет.

Я миновал охрану и вышел на крыльцо заведения. Гориллы в дверях проводили меня взглядами, переглянулись и, ухмыляясь, шевельнули кирпичами челюстей: белый паренек припух от Сент-Севильи. Сделав несколько шагов в сторону, я впечатал спину в белеющую в темноте стену и задрал подбородок. Звезды светили ярко, в Москве такие звезды бывают сразу после дождя. Наверное, в Москве и начались сейчас дожди. Сюр: я увидел эти же самые звезды, но отражающиеся в моих глазах, я сливался с этим дивизионистским городом (или городком? Нечто среднее, наверно), с этой страной, с этой ночью. Щеки стали мокрыми.

Я обвел глазами улицу. Метров через 50 темнота большим комом сгущалась до угольного цвета. Б этом городе (городке?) все улицы были в маленьких островках зелени – с десяток кустов и пара скамеек, изредка – маленький фонтанчик. Я понял, что это темнеет как раз такой микросквер, и пошел к нему. Я сел на лавку между кустами и стал частью темноты. Я сидел так очень долго – может, три минуты, а может, три часа. В мою реальность меня вернули два микроавтобуса. С тихим шелестом они подъехали – один за другим, с выключенными двигателями, (боп-клуб стоял у подножия холма, и машины катились с него по инерции) и, скрипнув тормозами, остановились напротив куска тьмы, днем именуемого Спай-ком, на противоположном тротуаре. Из них раздавались тихие мужские голоса, тлели сигаретные угольки, оба автобуса были набиты битком.

Что-то тяжелое стукнуло меня по макушке. Я поднял вверх ладонь и почувствовал упавшую на нее влагу. Начинался дождь…

ЗАМЕТКА В ГАЗЕТЕ «*******„Расистский инцидент

…Вчера около полуночи было совершено разбойное нападение на получивший в последнее время печальную популярность боп-клуб «***». *» был известен далеко за пределами нашего города, как место сбора торговцев наркотиками и сутенеров, в основном принадлежавших французской афро-диаспоре. Порядка полутора десятка человек, вооруженных бейсбольными битами и молотками ворвались в помещение клуба и начали избивать всех находившихся в тот момент в заведении людей. Приехавшей через считанные минуты полиции пришлось доставить в госпиталь 20 человек. Двое молодых белых европейцев, не приходя в сознание, скончались. При них не было никаких документов, и на данный момент их личности не установлены. Предполагается, что это происшествие связано с переделом сфер влияния между африканскими и арабскими преступными кланами, с их борьбой за прибыльное заведение. Параллельно рассматривается другая версия – нападение было совершено германскими неонацистами. Воинствующие профашистские группировки из соседнего государства уже неоднократно приезжали во Францию на подобного рода «гастроли». Сильно затрудняет ведение следствия то, что все авшие отказались от дачи показаний…

ГЛАВА 21 (х/з какая уже там цифра-евро)

– Спайкер, сипец Щщи! Привет!!! – Лялечку было слышно так хорошо, словно она звонила из соседней комнаты. Я перевел взгляд ш карту Европы.

– Лариска! Мля! Сипец щщи! Вы где??!!

– Спайк, Пса!!!

– ????

– ПСА!!!!

– Да говори толком, ДУРА!

– Избили!!!

– Мля?????

– Нас… мы… это., сипец… к блэкам…, за дурью… а там. – ее обычная манера говорить, она кромсает слова, как голодный пес мясо, и во мне в секунду вскипает бешенство.

– Блин. Сипец! Бооот… мы а там., тама бон гы! ГЫ!!

– БЫ! СЕЙЧАС! ГДЕ!???

– Я в ****.

– Катя?!

– Со мной, вот рядом.

– А ПЕС?!!!

– Б больнице, в **. Спайкер, у нас довд начались, мы промокли!

Ох, дебилы! Ну, идиоты! Допутешествова-лись!!! Я давно, нет, я ВСЕГДА говорил Псу, что эта его любовь к черномазым к хорошему не приведет. Из бессвязных Лялечкиных визгов понятно стало только, что мой брат огреб пиздюлей от каких-то ниггеров. Я тут же твердо уверился, что началось все с Лялечки и Кати-Девушки, только в голову не приходило, КАК.

– Дура! Дуры! Допрыгались, мля! Ах, рэггей, ах трава, бессипа!

Я ударил кулаком по стене. Б руку влетела отрезвляющая боль, кулак обдало кипятком – рассаженные накануне костяшки не замедлили себя напомнить. Эта боль помогла справиться с другой болью, прыгнувшей на сердце. Брат, МОИ брат валялся где-то разбитый эд тысячи километров от меня. Лушу опалила вспыхнувшая жажда мести, которую мне не утолить ничем.

Я выбежал из офиса в курилку. Я слишком стал слаб за последнее время. Мать научила меня, что показывать злость или радость – в равной степени знак слабака. Жизнь показала, что она права, моя старушка. Матери вообще редко ошибаются. Не так уж много родительских уроков я внял по жизни, и забывать про еще один – будет плохо. Такие вот мысли неслись в моей голове, пока я глотал горький дым в вонючей курилке. И я справился. Когда я вернулся обратно к столу, Ирма смотрела на меня тревожно-вопросительно, но я мотнул головой и улыбнулся. Мы сели работать дальше.

Но, хотя в глазах у меня было чисто, белые листы цифр и аббревиатур перестали быть для меня понятными. Все знаки сливались с бумагой в одну голубоватую серость.

Я тряс головой, несколько раз выходил из-за стола, выпил кофе из пакетика, от которого одновременно заболели живот и голова – но ясности это не добавило. Наконец Ирма объявила, что толку от меня – только путаница и о пустила с Богом. И я поехал домой.

Под дождем добежал до метро за полтор секунды. Потом 15 минут пытки: все едут с р боты, у всех час пик. Мокрая одежда в духовагонной давки смердела помойкой, сограэд не напоминали прокаженных. Меня трясло ‹желания залепить по чьей-нибудь бурой роя Выйдя из подземки я поднял руку. Машина отановилась почти сразу, но, когда я расплачивался с мрачным усачом возле дома, я увидел что с меня на кожаное кресло машины нате лужа.

Оказавшись в квартире, я растерся полотенцем, переоделся в теплый отцовский халат, заварил огромную чашку чая и сел на приставленный к открытому окну стул, закинув ноги 1 подоконник. Вокруг себя я расположил (да1 совой стрелке): тарелку с шоколадными коштами, сигареты, пепельницу, пульт от центра, бытую (или оставленную умышленно?) фляжу с виски. И телефон. И усиленно принял встречать сумерки. Когда виски закончился, прямо в халате сходил в ближайшую лавку под тупо-недоуменные взгляды продавщиц купил коньяка. Когда бутылка была ополовинелась к окружающему меня натюрморту прибавил виновник завтрашнего похмелья – клочок бумажки с кривыми буквами. Я положил его между пепельницей и пультом. Бутылка закончалась, я оттолкнулся ногами от подоконника начал падать назад вместе со стулом, только я упал на незастеленную со вчера (как и весь вчерашний месяц) кровать, а стул приземлился на пол. И заснул, прямо в халате поверх одеяла.

А на следующий день я проснулся. Фраза эта условная, потому что называть блеклую серость за распахнутым окном «день» – это чистая условность. УСЛОВНОСТЬ было и пробуждение. Я просто (выклвкл) открыл глаза и снова оказался лежащим в халате поверх одеяла. Воздух в комнате был густо заполнен промозглой свежестью. Может, поэтому, а может, еще почему-то я не чувствовал никакого похмелья! На часах было шесть, я проснулся на полтора часа раньше необходимого. Ну раз так случилось, то пора вставать и соседям – рассудил я и нажал кнопку пульта. Зарубили жесткие струны и под крики Яна Стюарта я занялся почти забытым делом: вытащил из-под дивана гантели и гири и учинил зарядку на добрый час. «Месяцок себя так помучить и не стыдно раздеваться», – поймал я за хвост дикую мысль. ПЕРЕД КЕМ?!

Отвечать на этот вопрос не хотелось, но брился я как в четырнадцать лет. Одевшись в сбрую, прихватил еще и рюкзак и закинул в него натовские штаны, кроссы и рубашку лон-сдэйл, Заскочил в парикмахерскую и обновил щетину на голове. Перед этим, выходя из дома, я прихватил и клочок, скомкав его и запихав в карман. И сидя в кресле под белой простыней, я пожалел об этой нарочитой небрежности – даже перед самим собой я плохим актером.

ГЛАВА 22

Дорога до офиса и весь РАБочий день был занят мыслями о Псе и о предстоящей мест Вчерашний напалм в сердце превратился в узкий направленный луч света. В трезвой ясности мысли о возмездии шли стройные, логичные, Надо позвонить Лебедю и парням из ОБ-88. УЧИНИТЬ налет на юго-западные общаги. Или долбанем железными прутами по какому-ниб рынку?

На работе был маленький праздник души и сердца: звенящим от восторга голосом секретарь поведала, что начальство поехало на какую-то выставку и сегодня работаем без боссов. Пустячок, а приятно. Жирная свинья с выжженными волосами имеет привычку подходить неожиданно к столу и смотреть состояние бумаг, компа и пр. или подключаться к разговорам сотрудников по телефону и проверять, на дотаточно ли деловые разговоры тратится рабочее время. Она твердо полагает, что ее неустанный надзор выведет нашу конторку в лидеры бизнеса. Можете представить, как это действует на нервы. Недавно, к уже совсем экзистенциальному ужасу клерков, она объявила о решении нанять человека, чьим единственным занятием будет проверка траты рабочего времени сотрудниками офиса. На замечания Ирмы и еще двух-трех храбрецов о том, что для увеличения клиентов надо давать рекламу, а не сажать жандарма, был положен прибор. Что же касается правой руки ЖС (жирной свиньи) – финансового директора, то он был, в принципе, не худшим из мужиков. Но я однажды засветился на подрезании денег (путем проведения клиентов мимо кассы) и, хотя тогда мне удалось отмазаться, за мной он наблюдает с повышенным вниманием и явным недоверием. Самое обидное, что именно с того клиента, на котором я засыпался, моя прибыль должна была быть чисто номинальной, я занялся им из любви к искусству.

Я все это рассказываю так подробно (только) для того, чтобы вы поняли, как важно для фирмы отсутствие мудаков на центровых должностях. А еще лучше – отсутствие их вообще на РАБочей территории. В конце дня я зашел в сортир и, запершись в кабинке, переоделся в захваченные из дома шмотки. Лотом, плюхнулся на унитаз и, слазив карман за пачкой, закурил. Я понял, что почему-то волнуюсь. Прямо настоящий нервяк – когда я подносил сигарету к губам, заметил, что пальцы у меня чуть подрагивают. Причина… – не знаю я никакой причины!! Я докурил, спустил окурок и вышел из кАбинки, нос к носу столкнувшись с каким-то ну очень важным дядей, наверно, боссом одного из здешних офисов. Почему, интересно, именно в сортире происходят такие забавные встречи? Белорубашечник воткнулся на меня, как баран на новые ворота. Еще бы: у нас такой салидный офис-центр, здесь заключаются такие крупные контракты. А в сортире тусует непонятный стос откровенно подоночьего вида с густо татуированными руками (рубашка у меня с коротким рукавом). Мы смотрели друг на друга секунд 5, потом этот убогий вспомнил, зачем пришел, и закрылся в кабинке. А я пошел на выход. Когда я проходил пост охраны, то невольно усмехнулся – сто пудов этот сортирныЙ черт потом спустится сюда и учинит охране разнос – болт ли пустили с улицы какого-то явного наркомана (варианты: хулигана, бандита, панка, хиппи).

Я шел на Арбат. Арбат – очень дурацкая улица. Типа «сердце Москвы», но встретить здесь можно только спорт-штаны с семечками, вариант – пиджак с барсеткой и крашеной блондинкойбрюнеткой под мышкой, приехавших из индустриального Подмосковья. Из разных пород москвичей в сердце их родного города собираются в основном такие окурки жизни, что мне всегда хочется гонять их ссаны-ми тряпками («всегда» – это кроме того времени, когда я сам лазил здесь в драной коже и читал Ремарка.:) Но для 13–14 лет это все же простительно). Грязные панки, бегающие за прохожими: «Братан, выручи! Братан, два рубля!», какие-то блаженненькие, прыщавые старшеклассники – все в черном, хиппаны – босые, и видно, что на пальцах ног ногти у них изъедены грибком. В детстве я приезжал сюда за тем «мятежным духом», который всеми печенками впитывал, высасывал из панк-рок-н-роль-ных кассет. Тщетно, естессно. Поиск мятежно-сти и романтики среди арбатских тусовщиков, чьим самым частым занятием были забеги от наезжих гопников – задача для взвода сыщиков с собаками и миноискателем, но никак не для младшего школьника, выращенного на кинофильме «Игла». Эх, где ты, мой 1990… Уже лет через пять я открыл для себя подвал «Кризис жанра» и стал ходить в него для развески лапши на женские уши. Это остается самым и единственным романтичным из арбатских воспоминаний.

При этом Арбат сам по себе, если выжечь гуляющих по нему людей напалмом, всегда был мне по сердцу. Его в любую погоду тесно прижавшиеся друг к другу дома с пастельными стенами ласкают глаз, согревает сам цвет этих стен, цвет старой Москвы, мягкий и теплый. Замедлив шаг, я шел, глядя поверх голов, на щель неба между домами.

Есть не хотелось, пива не хотелось и даже курить не хотелось – я впал в оцепенение. Я раньше читал про такое, от сильного переживания пять чувств могут окуклиться, чтобы сберечь мозг от перегрева. Мысли о мести, вспыхнув в душе, прогорели и опали пеплом. На месть у меня не хватит масштаба. Как можно адекватно отомстить – ну, скажем, за отрезанную руку? Нет, братья, только не подумайте, что я еще не расквитаюсь за Пса. Просто почему-то сейчас мне кажется, что сколько нигерров ни завали – Псу от этого легче не станет. Да в принципе, класть на Пса. Мне легче не станет.

Мой поэтичный взгляд поверх голов ткнулся в эту вывеску, как глаз в лесу иногда налетает на ветку. Это была самая нормальная бело-синяя вывеска с названием улицы и цифры, такие висят на каждом доме. Сначала взгляд прошел мимо нее, потом замедлился и вернулся, остановился сам и остановил движение всего тела. Я стоял столбом, задрав голову и глядя на написанное синим по белому слово. Точно такое же слово было написано корявым джоев-ским почерком на клочке лежавшем у меня в кармане. Я достал из кармана сигарету и закурил. Но сделав две затяжки, кинул выбросившую искры сигарету на асфальт и пошел быстрым шагом к нужному дому. Я – человек быстрых решений. Только иногда так же быстро передумываю:). Честно говоря, я запомнил название улицы и цифры домаквартиры, еще когда Джой протягивала мне в летнем кафе эту бумажку, с первого взгляда.