Текст книги "Умри, старушка!"

Автор книги: Сергей Сакин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

ГЛАВА 26

С утра я скатился со своего лежбища на пол, перевернулся на живот и начал отжиматься. За два дня мышцы пришли в минимальный тонус, я отжался от пола сто раз. Потом подошел к турнику, который последнее время использовался для размещения вешалок с одеждой, и скинул тряпки прямо на пол. Подпрыгнул, ухватился за перекладину и раз двадцать подтянул подбородок к кулакам. Оделся и отправился засовывать голову в обычный свой хомут. Двое счастливчиков остались дрыхнуть в норе, пообещав завезти ключи на работу.

День на день не приходится. Клиентов не было, да я их и не ждал после вчерашнего аншлага, когда за день рассталась с деньгами месячная норма народа. (Кроме ранней пташки, пришло еще десятка два). Я скучал, разгадывая кроссворды, разосланные компьютерным маньяком Витей по внутренней почте. Этим занятием увлеклась вся фирма, возникло импровизированное соревнование между клерками. Я лидировал и жалел, что не предложил играть на деньги. Полезным в этом развлечении было то, что при появлении ЖС можно было одним нажатием мышки свернуть картинку, и на экране показывались строгие таблицы сводок туристического информбюро. Не подкопаться. Настроение у меня было по-прежнему приподнятым (интересная у этого слова этимология, не находите?), и когда подошло время обеда, я искренне обрадовался сообщению с ресеп-шена: ко мне пришли гости, ждущие меня у подъезда офис-центра. Кто бы то ни был, есть кого угостить пивом и разделить радость дня. Я объявил, что отправляюсь на обед, собрал заказы КАЛлег, экономящих деньги и жрущих полуфабрикаты из магазина, наживая себе гастриты, и поскакал вниз, развязывая по дороге галстук.

Внизу в глубоких креслах сидели мои ночные гости, которые были не так веселы, как вчера, – их глотки не столь крепки, и похмелье запустило в размякшие накануне мозги свои крючья. Я решил подлечить отравленные юные организмы, и мы направились на веранду летнего кафе, где в этом сезоне я получаю свои порции калорий.

Я заказал полный обед и большую кружку «Гиннеса», они ограничились более демократичным «Мельником», на еду посмотрели с отвращением. Только осушив кружки и заказав по второй, они слегка порозовели, развернули стулья и расселись лицом к улице, разглядывая прохожих, посвистывая вслед чиксам. Я добил второе и откинулся на стуле. Утром я не позавтракал, потратив время на физические упражнения, и сейчас набитое брюхо вызывало приятную осоловелость. Выкурив сигарету, я понял, что если меня как-то не встряхнуть, то я сейчас вообще засну, и отправился в глубь заведения, зашел в маленькую комнатку, в которой радиоактивно пахло освежителем воздуха, включил холодную воду и сунул голову под шумную струю.

Через 10 секунд пришло ощущение бодрости. Я постоял раком над раковиной (каламбур:)!) еще чуть-чуть и, отфыркиваясь, подошел к висящему на стене рулону с бумажными полотенца ми. Начал вытираться, и только тогда услышал громкие голоса в заведении. Кричали, несомненно, мои приятели, но на драку или разборку их крики похожи не были и, прежде чем выскочить и присоединиться к ним, я тщательно промокнул череп и шею полотенцами.

Когда я вышел в зал, крики уже смолкли. Я огляделся; посетители сидели с разинутыми ртами и пялились на двух молодых ребят со стриженными под ноль головами, но тем не менее вполне прилично выглядящих и аккуратно одетых. Не все, впрочем, – некоторые посетители нарочито уткнули носы в свои тарелки, явно не желая ни с кем встречаться глазами, готовно выражая свой нейтралитет ко всему на свете. Обычная реакция обывателей… Только так и не понятно, что ребята выкинули на сей раз (а то, что это именно они шокировали окружающих, сомневаться не приходилось – оба сидели сияющие, с улыбками до ушей – ни дать ни взять ангелы, объевшиеся пирога. Я опять вспомнил, что они совсем йангстеры, один из них еще вполне мог учиться в 11 классе – наливая ему пиво, бармен подозрительно нахмурился), Охранники в черных пиджаках, выскочившие из какой-то каморки, тоже выглядели растерянными – вроде был шум, а драки нет.

Я еще раз осмотрелся – ну, нет, так нет – и вернулся к столику.

– Шумим, братцы? Хулиганим?

– Спайк, ты прикинь, сюда только что обезьяна хотела зайти!!!

– Обезьяна?

– Да, самка макаки, черножопая!! Мы, мля, ее так отшили! Жалко, охрана выскочила, здоровые они больно (я оглянулся: да, комплекция у ребят внушительная, да и количество немаленькое) – мы бы, мля, ей! – младший, плотно сжав губы и наморщив лоб, выразительно хлопнул кулаком по ладони.

Я перегнулся через перила веранды и посмотрел по сторонам. На секунду мне стало чуть противно: среди прохожих я увидел удаляющуюся фигуру высокой чиксы, ее черные, как смоль волосы были заплетены в косички. Не, вряд ли это Джой. А впрочем, даже если она! Она мне нравилась, и, кажется, мы даже друзья (друзья?!!!), но вчерашний разговор с друганами оставил неприятный осадок – я был на нее слегка зол из-за той неприятной минуты, которой мне пришлось пережить.

Парни горели энтузиазмом: Спайк, давай, давай ее догоним! Счас уйдет же! Догоним! Почему-то они спрашивали у меня разрешения. Видимо, наличие норы, а также угощение пивом в недешевом заведении соответствовало их эталону солидности. Кто угощает, тот и имеет решающий голос. И я воспользовался возникшим авторитетом:

– Ладно, парни, забейте. Дайте обед переварить спокойно!

Как бы там ни было, мне не хотелось стал киваться с Джой в такой компании и ситуации, Сколько я не задавал себе вопроса, что я буду делать, если (когда?!) подобное случится, ответа не находилось. Будем надеяться на удачу, эта Женщина меня покидает редко.

Этот день закончился, так ничем и не обозначив себя в веренице своих близнецов. РАБо чий день. День календарный еще тянулся, я сидел на бревне в парке неподалеку от дома, смотрел на то, как разгорался закат, на синее небо и деревья с отдельными мазками золота в зеленых шевелюрах. Потом сходил к ларьку, купил бутылку вина и вернулся к насиженному месту. Наломал по кустам хвороста и развел маленький костерчик, немногим больший, чем огонь от спички, которой я его зажег. Бутылку поставил на землю, придвинув к самому огню, и стал ждать, когда вино нагреется.

УШИ были заткнуты. Я редко ношу плейер, он опасно далеко дистанцирует тебя от окружающей среды, но хотелось как-то выделить этот вечер, поэтому я и пришел сюда. Сегодня вечером мне пел Дельфин. Это его последний альбом, я купил кассету несколько часов назад у метро, и все песни звучали для меня во второй раз (послушный автореверс уже перевернул кассету). Я редко слушаю Д., хотя и полагаю, что он единственный стоящий парень в нашей попсе, от его песен у меня начинаются приступы мотивированной черной зависти. Он обладает даром всю чернуху выплескивать из себя наружу, вскрывать гнойники души и очищаться самому. Еще он поэт, это факт. Точнее, ПОЭТ. Молодец пацан, короче. Я сходил бы на его концерт, но очень не хочется стоять и потеть в тесной толпе молодых ублюдков в широких штанах. Эти модники следующего после меня поколения (хотя разница между нами лет 5, ну, может, 7, (а может, и 3) но я знаю, что это ДРУГОЕ поколение) вызывают у меня одно желание – бить их смертным боем, выколачивать из них довольство вволю жрущих и трахающихся животных, заставлять их думать (хотя бы о том, что поет тот же Д., хотя бы о том, как спасти свою задницу от моих ботинок).

Когда бутылка нагрелась, я переключил плейер на режим радио и, прихлебывая вино, стал слушать ненавязчивую хуету, которую крутят для сограждан наши радиостанции. Болезненно-багровое солнце закатилось, стало прохладнее и от этого еще уютнее у моего костерка, деревья придвинулись поближе и из зеленых стали фиолетовыми. Я как будто сидел между ладоней заботливого великана.

Придя домой, я наскоро отужинал пельменями и завалился спать, убаюканный чистым воздухом большого парка. Программа минимум на сегодня была выполнена – я так и не позвонил ЕЙ, хотя хотелось, а к вечеру захотелось нестерпимо (поэтому я и ушел из пустой квартиры в парк, на природе никогда нет ощущения, что ты один). Нельзя звонить каждый день, нельзя давать ей почувствовать, ЧТО мне ее глаза. Ее ноги и волосы. Ее грудь. От этого чиксы зазнаются и взвинчивают цены на свои акции до небес.

ГЛАВА 27

Стандарт: звонок будильника, завтрак, который впихивается в не проснувшийся еще желудок насильно, глажка рубашки, первая сигарета у подъезда, давка в метро и кислая улыбка сослуживцам. Сейчас я ложусь в этот стандарт, как шар в лузу. Посмотрите на меня – я расплющен такими же несчастными в душном вагоне, держусь одной рукой за поручень, другой прижимаю к груди папку с документами. Сейчас я отличаюсь от них только отсутствием ш-стуха. (Вчера я случайно развязал его, выходя из офиса, а завязывать галстухи я сам не умею, это обычно делает отец – один раз и до тех пор, пока галстук не засалится – тогда я его выкидываю.) Но я знаю, что инстинкт самосохранения погонит меня из этой сбруи рано или поздно, и я снова буду сидеть с бутылкой пива на обочине, глядя на проносящихся мимо сограждан в мыле. А вот те, которые сейчас давят на меня сбоку, сзади, спереди – вот КАК они живут так годами, десятилетиями ходят в одно и то же место, видят одних и тех же людей. Осталось в них хоть что-то человеческое, или жизнь из них высосана СИСТЕМОЙ без остатка? Своих детей – они что, тоже воспитывают послушными роботами? Такие мысли я обсасывал, направляясь своей обычной утренней дорогой.

– Привет, коллеги-калеки! – я швыряю папку, она пролетает через весь офис и падает точно на мой стул.

– Сергей, у вас звонок на проводе!

Ишь ты! Это кто это дозванивается спозаранку?

– Да, слушаю?

– Бруда! Мои телефон 8103236 и т. д., перезвони мне сейчас обязательно! – короткие гудки. Мне потребовалось простоять с трубкой в руке какое-то время, чтобы врубиться наконец. Оппаньки! Я уже и позабыл о твоем существовании, братишка! Ну ни болта себе! Я набираю номер, и только сейчас понимаю, что из-за этой чиксы я позабыл все на свете. Где же брат, что с ним?! Пока я слушал тишину в трубке, у меня чаще забилось сердце и вспотели ладони. Ну я чмо! Забыть про брата, а?! Хотя, соображаю я еще через секунду, я-то чем мог помочь? Не ломиться же в Европу на его поиски…

Он снял трубку после первого же гудка, я облегченно вздохнул. Если он нашел, откуда звонить (и КУДА можно позвонить ему, что еще важнее. А счета пусть оплачивает Жирная Свинья), то все уже неплохо. Лучше, чем могло бы быть.

Ну здорово, чувак! – Привет, младший! – он очень сильно гнусил.

– И где же ты теперь? Ты, че нашел там добрую самаритянку и вписался к ней поболеть?

– Че с голосом, Бруда? Простыл под французским дождичком, лягушатник, нах?

– Да не, это у меня нос сломан…

– Нос? – (??!!!!!!!!!!!!!!!!!) – А ты откуда зво нишь, кто-был-сколько-где-больше-ничего-не-сло мали?!! – Сломали…

– … – весь мат, который пришел мне на ум от такого ответа, пришлось проглотить. Работа все же.

– Сотряс щщей, одно ребро, коленная чашечка…

– Мля, ни хуя ты влетел! – не удержался я.

– Ну и кто?

– Бритоголовые.

– Да ты че?!!! Это ты как нарвался-то?!!! – ох, сколько раз говорил ему «дружба с ниггерами до хорошего не доводит». А он тыкал мне под нос Джой в ответочку. На себя, мол, посмотри.

– Надеюсь, ты не впрягался за симпатичную обезьянку?

– Да не… – только сейчас я наконец услышал в его голосе лязганье металла. Брат был в предельной ярости.

– Ну и где ты?

– В больнице.

– Б какой, нах, больнице?

– Муниципальной, города Н. – {я тут же забыл это название).

– Ну и надолго?

– Недельки на две?

– Кто платит-то?

– Да никто…

– ????

– Да я думаю слиться, прежде чем мне счет выставят…

– Мужчина, нах! А до этого ты че, по этому телефону будешь?

– СЕРГЕЙ! – раздался голос ЖС. – Вы опять тратите время на личные разговоры? – эта мразь слушала разговор! Мля, ну сука! Я подскакиваю, как ужаленный, но не от испуга, а от ярости. Сейчас я ей еблище-то расквашу! Я бросаю трубку, перезвоню позже, по-любому, самое главное узнал, и поднимаюсь. Вылезаю из-за стола и осознаю всю нелепость своих намерений: ну не махаться же, в самом деле, со старухой. К тому же начальницей. Но я уже шел на нее, выйдя из-за стола, и на ее заплывшем лице уже появилось недоумение, как у недавнего клерка в сортире. (Вообще, интересная штука. Когда интеллигент (под и. я подразумеваю, в данном случае, не степень интеллекта, а сословие НЕ пролетариев) сталкивается с агрессией, то первая реакция обычно недоумение. А когда приходят другие реакции, обычно бывает уже поздно.) Я подхожу к ней вплотную, но уже полностью отдавая себе отчет в происходящем, я держу себя в руках. Запускаю на лицо столько страдания, сколько отпущено природой, и начинаю говорить, запинаясь: «Извините, пожалуйста. Понимаете, такое дело… Чрезвычайные обстоятельства… Брат попал в больницу, у него… и пр., и пр.» Я давлю на жалость, которая есть в каждой женщине. В каждой, кро-ме ЖС.

Да она и не женщина, в общем-то. Тварь, мерзкая тварь, которой нравится читать нотации и урезать зарплаты, тварь, закатывающая истерики своим сотрудникам и дающая безумные советы по ведению дел. Безумные – потому что в туризме, которым наша конторка занимается, она не шарит ни хуя (но не в состоянии признаться в этом даже себе, и постоянно лезет в дела), но она жаждет Власти, она существует ради того, чтобы чувствовать себя ВЫШЕ. Пусть даже выше всего-навсего убогих белых воротничков. Иногда мне кажется, что она не человек, а пришелец с Марса. Из-за таких, как она, возникла теория, что захват Земли уже произошел, что пришельцы давно живут среди нас, иногда даже ленясь хорошо мимикрировать.

Но все-таки ей надо выглядеть человеком, женщиной. Без этого она не сможет получать полное удовольствие от своей власти. Поэтому: хоть глаза ее и светятся недоверчивой подозри– телъностью, вслух она произносит какие-то неживые слова сочувствия. Слова эти, выдавливаемые из накрашенных сморщенных губ, разительно контрастируют с ее мыслями, которые мне удается отсканировать: «Вечно у Сергея какая-то муйня – то друг погиб, то брат в больнице… Свинья везде грязь найдет…» Но вслух (повторюсь) она это высказать не может. Хотя и хочет.

Я сел обратно и, слепо глядя на экран компьютера, выждал, пока ЖС не уберется в свой кабинет с отдельным сортиром. Ручаюсь, что у нее старческие запоры. Или, наоборот, внезапный дрищ. Или то и другое. У таких гадских, склочных, злопамятных сволочей обязательно летят нечистые брызги изо рта и к старости портится кишечник. Так что, подходя по очереди к рабочим столам и нависая над моими КАЛлегами взрывоопасной (из-за скопившегося внутри под высоким давлением кала) горой старого сала, она дала пару ценных указаний и удалилась на свою территорию, плотно прикрыв дверь. (Ну, сто пудов – дристать будет!) А я отправился курить.

Окутывая себя серым табачным облаком, я в тысячный раз дал себе слово написать когда-нибудь популярную брошюру о пользе алкоголя и табака. Сколько нервных клеток ежесекундно сохраняются, сколько стрессов и пси-зов смягчается благодаря це-два-аш-пять-о-аш и сушеноЙ индейской травке! Я успокаивался, успокаивался – и успокоился. В конце концов, Пес жив, непоправимого ущерба здоровью не получил. Я вспомнил наш совместный лондонский трип. Ниггеры тогда, конечно, здорово нас выручали (при том, что белые так и норовили закатать какую-нибудь подлянку), и я по-прежнему им за это благодарен, но у Пса уважение к тем трем ниггерам переросло в любовь, а потом в поклонение перед всей обезьяньей расой, Бритоголовых Пес называл гопниками. Тогда между нами проскочила первая трещина, но родная кровь – не вода, и мы просто предпочитали не поднимать острые темы, когда бывали вместе. (К чуркам, кстати, оба относились одинаково.) Так что, рассудил я, наверняка он сам нарвался. Ну ладно, главное – жив. За чикс, конечно, чуть тревожно, но наши чиксы на то и наши, чтобы из любых неприятностей выходить белее снега.

Бросив окурок в банку из-под «Нескафе», я задержался еще чуть-чуть, потянулся, повертел шеей, радуясь отсутствию посторонних взглядов. Интересно, такое спокойствие – это НЕЕ? Не увидеть ее сегодня решительно невозможно, я вспомнил ее улыбку (жемчуг в пурпуре) и улыбнулся. Оказывается, я не стал спокойнее – просто мне стало решительно по болту на все, кроме нее. Есть только ее глаза. Когда, интересно, мне удастся, затащить ее в койку?

ГЛАВА 28

– Я ненавидел их всегда, сколько себя помню. Знаешь, я ведь в детстве был панком. Можешь меня представить с красно-черным ирокезом?:). Просто это было десять лет назад. Тогда еще была жива Система (Система, впрочем, и сейчас никуда не делась), и стать панком – было единственным доступным действием против Системы. Как эти твари надо мной глумились! Каждый мусор, каждая усатая крас-норожая мразь считала за лучшее развлечение издеваться над такими, как я. Они били нас, унижали, вырывали из ушей серьги. То есть они могли (и сейчас могут) искалечить или унизить любого прохожего на улице, не взирая на пол и возраст, но к таким, как мы, было легче доебатъся, мы бросались в глаза. Каждый мент, каждый мусор – это садист и извращенец. Каждый мусор – моральный урод. Каждый мусор – трус. Глеб Жеглов – это выдумка двух абрашек. В мусора идут те, кому хочется безнаказанно издеваться над людьми. В мусора идут самые тупые выродки, которые после армии не знают, куда деваться дальше. Те, кто хоть децл с мозгами, – становятся бандитами, а самые тупые, самые никчемные – му-сорами. Я их ненавижу. Посадить дерево, родить ребенка, убить мента… – у меня прилив красноречия, нет, даже не красноречия, а вдохновения! Мы на верхней палубе речного трамвайчика, деловито пыхтящего в сторону Воробьевых Гор. Когда я зашел за ней после работы и мы вышли на набережную рядом с и домом, меня посетила вдохновенная идея встретить закат на борту. Пароходик подошел тут же, и через две минуты мы уже дышали несвежим речным ветерком. Она пьет Айриш Крим, а я – виски. Денег у меня с собой осталось еще на одно виски и на один крим. Я уже знаю, какое бухло она уважает, уже знаю, что она (опять в десяточку!) отлично держит банку, ее не развозит с одной рюмки. Мне вообще кажется, что я знаю ее тысячу лет, Мне уже удавалось пару раз вытягивать из нее длинные монологи, и тогда она чуть приподнимала свое удивительное лицо, а я упивался звуками ее голоса. Такого голоса я не слышал никогда в жизни – как будто журчит лесной ручей, (Боже, какая убогая метафора! Но, епте, точная…) Я уже знаю ее любимых писателей и какую музыку она слушает, когда грустит и когда веселится, я знаю… С писателями, кстати, вышло забавно. Еще в первый вечер я выложил своего козырного туза (ну да, Ремарка:)), Ответом мне была теплая усмешка (совсем не злая, совсем мягкая) в глубине бездонных глаз и «…Ремарк, оно конешно, очень романтиш-на…» (Я чуть не ебнулся! Эта чикса раскусила меня, как орешек! – и впредь дал себе слово следить за речью. Эта чикса была не похожа ни на одну из встреченных мною прежде.

ОНА БЫЛА УМНА. Попросту, чикса с такой головой не вписывалась в мою стройную концепцию мироздания.) К легкой измене – я иногда осознавал, что она УМНЕЕ меня. Эрудиция, во всяком случае, у нее была явно шире моей. Это стало ясно после разговора о любимых писателях, который я завел (на свою беду) с улыбкой мудрой усталости на змеиных устах своих. Имя ее любимого писателя мне ни о чем не говорило.

Я знал про нее очень много (мля, повторяюсь!}. Когда мы встречались, мы спешно, перебивая друг друга рассказывали о происшествиях дня и, перескакивая с темы на тему, говорили о музыке, об истории, философствовали – о чем угодно, но ни на секунду, ни на полсекунды я не чувствовал неловкости, которая бывает, когда собеседник тупее тебя или просто не шарит по теме, и тебе приходится опускаться до его/ее уровня. Ее мозг был совершенен, как и ее тело. Бременами мне казалось, что мое быстро появившееся знание о ней, о ее привычках и симпатиях оттого, что я ныряю в нее, без остаточка растворяюсь в ней, в ее глазах. В глазах, в которых жило самое великое чудо, самая редкая редкость этого блядского мира, в которых жила ДУША. Каждый темный момент, в который хлопала дверь ее подъезда, я чувствовал, что готов сделать…, только бы задержать ее еще на минуту, еще минуту слушать ее негромкий голос и смотреть в ее мерцающие глаза.

Проходила еще минута – и я возвращался Землю, ругая себя последними словами и клянясь себе, что все бабы – бляди, и уж завтра-то я ее точно прихвачу за сиськи.

…Когда мы зашли на трамвайчик и расселись на самом верху, и уже были отданы швартовы, и мы отплыли от берега, я не отказал себе в удовольствии показать средний палец одиноко стоящему на причале (с целью неустанной борьбы с организованной преступностью и терроризмом, не иначе) молодому мусорку. Потом она задала мне вопрос, и Остапа понесло.

– Послушай, да, конечно! Среди них есть сволочи, но ведь есть же и хорошие, честные добрые люди. – НЕТУ! All copers are bastards!!!

– Нет, так не бывает. Не бывает совсем плохих людей. Ведь даже те менты, которые берут взятки и все такое, они же делают это, чтобы кормить своих детей…

– Нет, НЕ детей!!! А маленьких мусорят, гаденыш ей-вы сер ков!

– Господи! Ну почему ты такой злой, почему? Нельзя быть таким злым.

– Нельзяяяя?!! Нет, ТОЛЬКО таким и можно быть.

– Почему?

– Потому что этим миром правят мусора и жиды!

Говорил я, вполне трезво отдавая себе отчет в том, что со мной творится что-то неладное. Таких вещей я не говорил никогда и никому. Родители – не поймут, парням из бригады… да мы никогда не говорим на такие темы, как можно говорить на тему… Ну, например, воздуха, которым дышишь. С остальными – остальные слишком тупые. Они, эти остальные, конечно, иногда задают мне подобные вопросы, но я в таких ситуациях отбрыкиваюсь, как кот, которому суют в нос дымящуюся сигарету. («…Спайк, а ты никогда не задумывался, что вот негры, кавказцы, которых ты бьешь, – что они такие же люди. – Задумывался. – Ну и что? – Я эти мысли от себя отгоняю!..» Так несколько лет назад я родил фразу, которая поныне остается излюбленным перлом всех правых.) А с ней – с ней я открываюсь целиком, с ног до пяток, я ХОЧУ открываться ей весь, ХОЧУ, ЧТОБЫ ОНА МЕНЯ ПОНЯЛА. Хотя бы на каплю, на полкапли. Мне это очень надо.

– Жиды… Хачи… Ты так говоришь, как будто действительно их ненавидишь. Но ведь бывают хорошие кавказцы.

– НЕ БЫВАЕТ!

Я много, множество раз слышал подобные рассуждения. О том, что не бывает плохих наций и прочая гуманная чушь. И всегда меня тянуло блевать. В пяти случаях из десяти это являлось признаком тупости говорящего, в оставшихся пяти – тот, кто это говорил, был труслив настолько, что боялся смотреть в глаза реальной жизни.

Но только не она. То, что я вспомнил, когда увидел ее тогда, в метро: холодная тяжелая серость северных вод, низкие стены крепости, потемневшие кресты и волшебные ЯВЛЕНЫЕ лики русских икон – это не было случайной ассоциацией. Она была ангельской сущности, она была СВЕТЛОЙ и верила тому, что говорила. Даже не верила, а просто жила по этой вере. В ней не было тупости, и она ничего не боялась – это волшебное существо, трепетная бабочка среди всего этого говна. И я с яростью думал о том, что хочу быть рядом с ней – всегда. Хочу рвать на куски, грызть глотку, рвать рот, выдавливать глаза всякому, кто осмелится подойти… нет, посмотреть в ее, в нашу сторону. Они все были мразями.

Пароходик замкнул свой немудреный круг, мы сошли (она улыбнулась матросу, буфетчице, немногочисленным пассажирам) на берег, и я отвел ее домой. В пустом вагоне позднего метро я думал про Пса, про то, что надо будет учинять акцию возмездия (НЕ забыть позвонить Лебедю!), что надо зайти в МТС и положить десяточку на Лялин сотовый, чтобы можно было ей звонить почаще. Но все мысли были деревянные, механико-машинальные. Я забыл обо всем и вся. И никак не мог понять – что за напасть такая, что мне с этим делать. И вообще, это хорошо? Или очень, ОЧЕНЬ хуево?!

– Ты их ПРАВДА так ненавидишь?

– Кого?

– Ну… кавказцев, евреев…

– Я вообще ЛЮДЕЙ ненавижу.