Текст книги "Умри, старушка!"

Автор книги: Сергей Сакин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

ГЛАВА 4-а

Иду по Садовому, иду, изнывая от неблагоприятной экологической обстановки. Для облившегося пивом на жаре шизофреника ничего нет мучительней, чем идти по смого-вому кольцу, добротно за день раскаленному. Особенно в неудобных (но дорогих и ПРИЛИЧНЫХ) тупоносых туфлях и бруках со стрелками.

Я еще не увидел ее, но уже почувствовал свежий бриз, кондиционер заработал. И хоть мулатки в Москве не такой уж раритет, а среди мулаток ничего нет распространенней, чем прическа косичками, я уже понимаю, что это – ОНА. Моя милая черная сестра Джой стоит у ларька и покупает «Лаки Страйк», других сиг она не признает. Моя темная половина, мулатка Джой. Я ору «Зиг Хайль!!!» и бросаюсь с топотом к ларьку, прохожие офигело-шугануто оглядываются и сразу прячут глаза. Со стороны это выглядит, как будто с секунды на секунду состоится очередное преступление на расовой почве. Я обрит наголо, и хотя мой наряд в сию секунду не имеет ничего общего с наци-стилем, рукава рубашки закатаны и видны злые наколки. Но никто не хочет встать на моем пути и защитить красивую (она по-настоящему красивая!) мулатку от фашиствующего молодчика…

(Я, что самое интересное, действительно считаю себя именно таковым – фаш. мол… Про меня даже один раз в газете «Время» написали, назвав гитлерюгендом. Эта эскапада была мною расценена как комплимент. Но, блин, Джой – это особая песня в моих сверхзапутанных взглядах на «жы» и политубеждениях. Если хронологически – то после бомжовок в Англии у меня немало повысилось мнение о ниггерах, обратно пропорционально мнению о белой расе. А еще я бабник, и когда в период мучительных страданий по утраченной любви я увидел суперкачественную фигуру и суперкрасивые, с томной блядской поволокой глаза в дрожащей бахроме длиннющих ресниц, то я завелся с четеверть-оборота, и на цвет кожи даже не сразу посмотрел.)

Потом был неправдоподобно холодный май (помните, в двухтысячном, когда на майские праздники посыпался мелкий снег?), мы лежали, прижавшись друг к другу под пуховым одеялом. Я балдел в счастливом недоумении – за окном летают белые мухи, а рядом со мной блестит чертятами в глазах и сводит с ума улыбкой Лолиты дочь Африки жаркой. И я целовал ее в уголки губ и держал за нубуковое запястье. Мы по-прежнему очень близки, она – мой скелет в шкафу. Однажды она спросила меня, зачем я с ней общаюсь. Я не знал, что ответить. Что мне нравится эта сакральная, скрытая ото всех дружба? Что я до сих пор надеюсь на продолжение секса? Или то, что черная девочка понимает меня так, как не понимал ни один белый? Что ей можно рассказать что угодно, и она точно никому не просыпет (разве что таким же ниггерам)? Привлекает острота ощущений – рассекать с черной по Москве? Не знаю…

…От моего 21§а-2а§а Джой вздрагивает, но, когда она оборачивается, на лице не страх, и не злоба, а уже ее солнечная улыбка. Она тоже почувствовала, что это я, ее Белый Брат. Она однажды сказала, что хорошо понимает скинов и, будь белой, тоже была бы наци. Это все мои телеги, умею я засирать людям уши!

Мы обнимаемся, и я слышу ее бешено колотящееся сердце дикого зверя, ощущаю бархат ее губ у себя на щеке и вдыхаю аромат ее жестких волос. Она льнет ко мне, действительно, совсем по-звериному. («…Осенний ветер/ Так смотрит намокшая обезьянка/ Как будто просит соломенный плащик…» Обожаю японскую поэзию!)

Я трезвею на радостях, и мы бредем уже бесцельно, но вместе, беспрестанно дымя ее сигаретами и то обнимаясь, то держась за руки, вызывая шок у всех, реально у всех, кто хоть что-то понимает, хотя таких немного. Бритоголовый и негритянка ВМЕСТЕ. Мне весело с ней, настолько мы разные, но я не могу расслабиться – все время посматриваю по сторонам. Меньше всего мне сейчас хочется встретить кого-нибудь из знакомых.

У нее, конечно, есть трава и, конечно, есть плейер с Бобом Марлеем. И, конечно, вскорости мы уже гуляем, ПОКАЧИВАЯСЬ от сильнейшей укурки, слушаем музыку так: один на ушник у нее, один – у меня. И причем каждый раз, как меня качнет, наушник из уха вылетает, и я каждый раз его пристраиваю обратно.

…Вы никогда не дрались укуренными? Вот и мне до сих пор не доводилось. Не советую, удовольствие – даже Мазоху не понравилось бы, чересчур специфично. Координация – это слово не про меня сейчас, и крутые хуки и свинги, которыми я часами околачивал груши на тренировках, бесполезно рассекают воздух. Твари же, по чьим красным мордам попасть никак не получается, пробивают мою защиту в ста случаях из ста, и отстраненно, как не про себя, я удивляюсь, почему еще на ногах (из упрямства, видимо. Упрямство – доминирующая черта моего характера). Тем более, что трава усиливает чувствительность, и это трахаться в таком состоянии по кайфу, а получать по ребрам, по почкам, по ушам, по уже разбитому носу – из него при каждом движении кровь вылетает брызгами – ОЧЕНЬ неприятно. БОЛЬБОЛЬБОЛЬБОЛЬ.

Один удар проходит мне в челюсть, и почти сразу – второй – по яйцам. Боль становится невыносимой, я срубаюсь на колени, на четвереньки, еще удар по голове, и я с некоторым даже удовлетворением (наконец-то закончилось) отрубаюсь, увидев напоследок, как на асфальт густо и очень-очень часто плюхаются большие капли крови (моей)… Уже не больно…Темнота… Как обычно… в нокауте.

Джой поймала такси и везет меня, отмудо-ханного, домой. Сейчас ее волнует только то, как она посмотрит в глаза моей матушке, когда предъявит ей такого сынулю – грязного, окровавленного, пьяного. Я ее утешаю (успокаиваю), что предки далеко. Одновременно я языком провожу по губам и по зубам – все цело, отлично.

Теперь мне становится (очень) унизительно-я НЕ смог защитить сестру от двух пьяных быков. Дополнительной перчинкой в общем обломе изящно смотрится то обстоятельство, что де-факто я впрягся за обезьяну. Интересно, откуда были эти ваньки? Они сто пудов не москвичи, из каких-нибудь Люберец, по ходу. Приехали «В Москву, реально, похулять». Мудаки, блядь, суки! СУКИ! То есть было-то их больше, это я махался с двумя, остальные (очень странно) сидели и смотрели, их человек восемь было. Хотя, наверняка, потом меня уже скопом попинали, когда я упал…Мы подошли к сталинской высотке на площади Восстания, и я ломанул отливать, Джой медленно шла через этот маленький скверик с северной стороны башни. И когда я вылез из кустов, застегивая штаны, с опозданием увидел, как сестрицу уже щиплют за задницу. Не прыгнуть было нельзя. Интересно, как это Ватерлоо выглядело со стороны? «Спааайк, ты единствен ный, кто может так за меня махаться…» Теперь знаю, как. Видимо, достойно! Ну, все, волноваться не за что. Домой, отлеживаться. Завтра похороны. Эх, всего-то надо было – в другую сторону пойти.

ГЛАВА 4-6

…Юбилейная, десятая бутылка пива заканчивается, я поднимаюсь и стоя высасываю подряд две сигареты, никак не могу решить, куда мне дальше тронуться. К Баррикадной, налево, или к Маяковке, направо? Ну, блин, проблемы! В конце концов решаюсь ехать домой сразу (вообще, пора сбросить эту офисную сбрую) и поворачиваю к Маяковке, направо.

У «Аквариума» и Сатиры обычный людской муравейник особенно уплотняется, и я «выключаю фары», то есть расфокусирую взгляд, избегаю тем самым удовольствия смотреть на сограждан. Их лица, одежда, фигуры, взгляды становятся некой общей, размазанной на границах зрения кашей. Так не даешь себя зарядить негативом, что они (сограждане) умеют.

Двигаясь в общем потоке, я начинаю третьим глазом сканировать окружение, потому что в голове вдруг зазвенел тоненький звоночек тревоги. Один силуэт выскакивает из общего размытого фона – короткая стрижка, шрам на лбу, летняя спортивная куртка «Адидас», голу бые джинсы, кроссовки (тоже «А.»). Куртка расстегнута, под ней видна часть надписи на тишке «…liga…osco…». Тут же, проведя взглядом по толпе, вижу еще: короткая стрижка, рубашка-поло с лавровым веночком (лэйбл такой) на груди, синие джинсы, ботинки – мартинс. А потом я увидел весь моб сразу – стрижки под ноль или короткие ежики на бошках, татуировки, клетчатые рубашки, толстовки Лонсдейл и Амбро, спортивные куртки, на ногах – мартинсы или кроссы.

Дураки те, кто думает, что неонацисты ходят в черной или камуфляжной униформе, в сапогах и исключительно строем под знаменами. То есть такие клоуны тоже имеются, но это клоуны. На клоунов менты тут же выставляет патрули, и никакая акция уже не удастся. Но клоунам и не нужны акции, их кайф – поорать в матюгальник, для боев у них кишка тонка. Политика – дерьмо!

Нормальное хулиганье не хавает политику. Мы городские волки, нас не должно быть видно ни до, ни после акции. Поэтому нас не выпасти в толпе, мы не привлекаем взглядов, и это правильно, так надо. Но для врубного человека заметить моб, в общем, не сложно. И сейчас эта многоголовая гидра проступает в толпе, как загадочная картинка – «найдите десять спрятавшихся зверей». Я уже замечаю знакомые лица и подхожу, протягивая руку:

«Здравствуйте, хулиганы!»

Меня рады видеть, и я тоже рад. Надо же такое забыть: сегодня игра сборной России, дни законного перемирия между враждующими хулиганами. Матч покажут на большом экране на стадионе «Динамо», и огромное количество больших и маленьких мобов, хулиганов от пятнадцати до двадцати пяти, собирается по Москве у центральных станций метро. Сегодня не будет мощных стычек, сегодня пьем пиво, отдыхаем, общаемся. Меня подкалывают нащет моего прикида – «Че, продался капиталу?» и пры, и пры. Я не обижаюсь, мне весело и хорошо. Я знаю, что в параллельной жизни многие из них одеваются так же. Или будут одеваться в ближайшем будущем.

…Наша сгеw– (человек десять) идет по Садовому в сторону Баррикадной. Мы хитрые – поедем к стадиону, минуя ментовские кордоны, через Полежаевскую – Сокол. Этот замороченный план придумал я, очень хочется заскочить домой, переодеться. А так мы как раз мой дом проедем. Ловко затеяно. Нам весело, мы пьем пиво – бутылку за бутылкой, гогочем гиенами, задираем прохожих – «Банда гуляет!» Навстречу идет ниггер. Очень смешная картина – побелевший ниггер! Больше всего на свете ему сейчас хочется убежать (уж ниггеры-то, и чурбаны, и всякая другая нечисть знает, ЧТО означает компания московских ребят в одежде английского рабочего класса), но бежать некуда – слева поток машин, справа – стена дома.

Предвкушая веселье, парни даже притихают. Давно Я никого не уродовал. Я бросаю в обезьяну бутылку пива, но не со всей дури, а так, что обезьяна как раз ловко ее ловит обеими руками перед грудью. И как раз подставляет свое ухо под удар с левого рычага (ну и классная же у меня растяжка). Я даже слышу хруст ушной раковины. Обезьяна смешно дергает головой и отпрыгивает на полшага назад, поднимая руки к морде, готовясь защитить ее от следующих ударов. Б этом его главная ошибка – надо было сразу ложиться и принимать гуманитарную помощь от белых людей молча или бросаться под машину, тогда, может быть, и остался бы живой. А так он провоцирует свою собственную гибель – стоит в боксерской стойке и смотрит (какой храбрый!) на меня. Нечего глядеть, полудурок! Мой товарищ, идущий, справа, изящно передергивает ногами и впечатывает своим говнодавом прямо по яйцам храброй обезьяне. Ниггер ойкает и сгибается, снова подставляясь прямо мне под прямой удар пыром, с рычага! Я бью (брызгает на удивление красная, как и у людей, кровь), и обезьяна падает, рукой напарываясь на осколки бутылки, а я делаю шаг в сторону и, словно продолжая неспешную прогулку, нацеливаюсь зайти в магазин за новым пивом. За спиной раздаются пыхи и хрусты – хана ниггеру…

В магазине я покупаю несколько бутылок сразу, на всех (наверняка по запаре парни перебьют все пиво), и беру их в охапку. На улице разгоряченные физическими упражнениями друганы расхватывают запотевшее стекло и прогулка продолжается. На секунду я оглядываюсь назад, на кучу измочаленного тряпья в луже крови.

Уже около Баррикадной за нами (но на почтительной дистанции) увязывается несколько малолетних хулиганчиков. Неужели и мы были такими же потешными в их годы? Вот умора-то! По бокам их слишком тщательно выбритых голов торчат розовые уши, ботинки у всех точно уж размера на два больше необходимого – они пьют, как большие, одну бутылку пива на всех и внимательно (просительно) поглядывают на нас, взглядом выпрашивая разрешение ехать к эстадио вместе. На Баррикадной я подрываюсь сбегать отлить за башню, моб остается ждать меня в скверике. Поспешно топая за угол, я отмечаю, между делом, что рядом на лавочках сидят наши обычные враги, наши ровесники из какой-нибудь пердяевки. Гопники – они те же менты, трусливы, когда встречают отпор, и храбры до безумия до первой стычки, до того, как узнают, КАК дерутся московские наци. Мы не похожи ни на бандитов, ни на ментов – обычные такие ребятки, не здоровые, не пьяные, с человеческими лицами (студенты, короче). Таких, как мы, эти уроды полагают «больно умными» и ненавидят просто за то, что мы – москвичи. Синдром дембеля.

Уже отливая (вы заметили, как я часто это делаю? Это потому, что пива много пью!), я слышу шум короткой ссоры, переходящей в секунду в рев атаки, и понимаю, что конфликт-таки состоялся. Быстро застегиваю ширинку (да, да! – несколько капель попадает в трусы!:() и выскакиваю в скверик, чтобы присоединиться к вечеринке. Какой-то бурундучок проносится мимо, и я ставлю ему подножку – бедолагу просто размазывает по асфальту. Один готов. Для верности я бью его несколько раз по глупой голове и по ребрам, а подумав секунду, еще и прыгаю, пятками вниз, ему на поясницу, на почки. Раздается фирменный заряд – Доунт стоп Хулиганз! – и я вижу, что все кончено. Несколько гопников пробегают мимо меня, остальные валяются крестами. Правые ребята не курят бамбук! Зарвавшиеся недоумки нахамили не нам, а всему Нашему Городу, и мы их наказали, примерно, как надо.

Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на радующую глаз картину – спины убегающих врагов – КРАСОТА! Но приятный вечер меркнет у меня в глазах, и асфальт, резко поднявшись, бьет меня по носу.

Один из наших поймал такси и везет меня, отмудоханного, домой. Сейчас его волнует только то, как он посмотрит в глаза моей матушке, когда предъявит ей такого сынулю – грязного, окровавленного, пьяного. Я его утешаю (успокаиваю), что предки мои нынче далеко. Одновременно я языком провожу по губам и по зубам – все цело, отлично.

«Че было-то?»

Оказывается, рассказывает мне боец, идущие за нами хвостиком карлики решили отличиться и запустили по отступающему врагу тяжелой артиллерией – единственной на всех бутылкой. Сил у малолетнего гренадера не хватило, и он угодил стеклом аккурат мне в темечко. Ну не гад ли? Мудаки, блядь, суки!

Ладно, главное – это было достойное ранение в боевых действиях. Теперь домой, спать. Завтра – похороны.

ГЛАВА 5 (она же 4-евро)

…На Лялечку разозлиться – всегда было пара пустяков. На нее можно твердо рассчитывать – что все будет с точностью до наоборот, или, как минимум, – просто через жопу. Плюс кривые руки, в которых ничего не держится.

Бдзззз-ыыыххххххххх!!! И бутылки как не бывало! Ну, овца! Лялечка хлопает глазами и начинает хихикать, как игрушечный мешочек со смехом. Эта ее обычная защита, когда она что– то спарывает – начинает ржать или бычит в ответку, как датый грузчик. Мало того, что бутылка была последняя, так она еще и была большая, двухлитровая, не бутылка даже, а бутыль, оплетенная вокруг соломой, с безумно вкусным содержимым. Чтобы непроизвольно не засадить Лялечке в ее кукольный глаз, я отворачиваюсь, смотрю вниз, на брусчатый тротуар, потом вверх – на сине-черное небо с большими звездами и большим лимоном Луны. Потом провожу взглядом по треугольнику лиц вокруг меня: Ляля, Катя-Девушка, Псина. Глаза у чикс и у брата такие, что мне, по-хорошему, должно быть стыдно. А так – злоба просто исчезает без следа. И остается пряное ощущение этой ночи, которая – прямо из детских книг про Айвенго и Робина-Хорошего. Романтика + Приключения и мы – в центре старого-старого красавца-города, и булыжник под ногами такой теплый, что разлетевшееся из осколков вино сразу высыхает и, высыхая, терпко пахнет глинтвейном.

Хорошо, что сегодня почти полнолуние – через несколько часов нам переходить границу, через лес и реку. Через несколько часов мы вырвемся на просторы из барака. Врут СМИ, что в России и Польше уже капитализм (они вообще всегда врут). Достаточно посмотреть на рожи соотечественников. Произошли они все не от обезьяны, а от собаки. От Шарика. Поляки в этом смысле на русских похожи, как братья. Да мы и есть братья. Мне вдруг представляется: вот я, только другой, оставшийся, не совершивший сделку с РогШпе. Двойник появляется в голове настолько явственно, что пробегает мороз, как если кто-то ледышкой проведет по спине. Лицо его в тени под козырьком бейсболки, и не разобрать – избит он кем-то, или офис заштриховал ему синяки под глазами. Горькая складка у губ. Руки – худые до костлявости. Я вообще не атлет, но сам знаю, что там, где у всех людей одна жила, у меня – две. Но двойник совсем уж какой-то… не, это не я. Похож просто… Да и за неделю Европы, пусть и Восточной, за неделю захватывающего дух восторга от своей жизни, от иррациональной зависти самому себе, я, хотя и ел раз в день, потяжелел на несколько кг тугого мяса. Я выгоняю непохожего двойника из черепа и еще раз оглядываю друзей – они все смотрят на меня и ждут. Одно из моих погонял в «нашем» кругу – «писатель». Если у меня становится неприсутственное лицо – жди байки. Но не сейчас.

Что за пустяк, всего-то бутылка вина! Лялечка, прости меня за то, что я тебе чуть в репу не засадил:). Я и так псих, а перед такой проверкой на крепость немудрено обострение. Всего несколько часов, и наши девочки (которым, вот чудеса! – дали-таки визы) встретят нас уже на земле фрицев. Лялечка в знак признания собственного даунизма и ради примирения покупает точно такую же бутылку, и мы выпиваем ее вчетвером, неправдоподобно быстро. А банальной закуской нам служит сладко-густой ночной воздух. Воздух Приключения. Четверо – это Я, Пес, Лялечка и Катя-Девушка. Не подумайте плохого, Катя с невинностью рассталась давно и надолго (и есть тому подтверждения, можете Пса спросить), но вывешивание погонял – штука хитрая и малоизученная. Пес, я знаю, не теряет надежды проверить все еще разочек:). Оно того стоит, наши чиксы – самые качественные. Мы доходим до окраины городка, которая является и границей межгосударственной. Польша – Германия. Впереди засветился по-гранпост, нам пора поворачивать (как всегда в этой жизни, на кривую дорожку. Красивое совпадение метафоры и реальности). Последний раз обнимаемся, все вчетвером. Не поймешь, где чьи руки. Я чувствую сразу четыре упругости молодых грудей, две пары губ целуют меня. И мы расходимся. Чиксы – прямо, к светящемуся погранпосту, мы – в лес. Я чувствую, что они очень ХОТЯТ верить, что мы совсем скоро снова встретимся, но у них не получается.

А я вот уверен, и знаю, что Пес тоже верит. Всякого рода безумие у нас всегда прокатывает без сучка, это обычная жизнь нам дается с трудом, то есть вообще не дает(ся). Мы с Псом сворачиваем с шоссе в лес и двигаем рычагами параллельно границе, удаляясь от погранпоста. Пес достает из рюкзака последний сувенир-на-поминание-о-родине, и сорокаоборотная жид кость льется в глотку как вода, раскаленные провода нервов шипят. Водку внедрять – никогда нелишне, сейчас – тем более, за каждой елкой (а ельник, други, там ой густ!) мерещится пограничник или, как минимум, медведь. Первым мы рассчитывали, в случае чего, дать сто грина (половина из имеющихся денег), с последними Пес полагал разделываться голыми руками. Я же, как более субтильный, поминал не к ночи «Повесть о настоящем Человеке» и предлагал ложиться на грунт, прикидываться мертвыми. Водка закончилась с выходом на берег пограничной реки (расстояние от берега до берега которой неожиданно оказалось возможным покрыть одним плевком). К тому моменту мы уже оба были в той кондиции, чтобы медведям предлагать взятки, а на погранцов прыгать с рогатиной. Ни тех ни других, слава Богам, не намечалось.

Речку близ городка Губина, название которой я так и не узнал, мы перешли, закатав штаны и приглушенно матерясь, ноги разъезжались в липкой вязкой тине. В отличие от польской территории, германский берег встретил нас пиз-дец как неприветливо. Перед нами расстилалось необозримое пространство малинника, проди-рание через который вызвало мысли о средних веках и инквизиции. «Железная Дева» и все такое. Подлые растения ощерились тевтонскими колючками, боль чувствовалась даже сквозь оде жду и опьянение. Б стиле какого-то довлатов-ского абсурда Пес нашел в этих зарослях россыпь бутылок (пустых) российского производства. Я так понял, что это Боги напомнили, чтобы мы особо не зазнавались, мол, были здесь русские люди и до нас. Помогая себе молитвами, дошли до какой-то дороги…