Текст книги "Клизмой по профессионализму (рассказы и повесть)"

Автор книги: Сергей Прокопьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Рассказанный случай нисколько не развеселил Валерия Егоровича. В день процедуры он совсем сник, перед тем как идти на удавление, даже кофе не пил. Собственно, давление и без накачки подскочило...

Пришла за Ивановым не соплюшка, недавно получившая диплом медсестры, а женщина в зрелом возрасте, правофлангового роста. Встала руки в боки:

– Ну что, красавчик, – пробасила прокурено, – пойдем! Не все вам нас портить-пользовать! Вдую тебе литр другой для уменьшения курдюка. А то нарастил мамон в два обхвата.

Иванову бы сказать, дескать, на себя посмотри, но он молча взял простынку, безропотно поплелся за медсестрой.

Вернулся как с пытки.

– Что, – сказал Хмара, – дефлорацию прошел?

Иванов не ответил. Сел на кровать, скрючившись в три погибели, и только минут через пять разлепил уста, глядя в мысленную даль:

– Да, мужики, да...

И вдруг схватился за живот, сорвался в направлении туалета. После чего весь вечер провел на низком старте.

И больше грузы по ночам не вез. Клизматерапия оказалась радикальным средством

Такую злую шутку сыграла с профессионалом по жизни судьба. Однако продлению инвалидности клизма не помешала.

ГУСЬ В ПЛАВКАХ

Если применить народный афоризм: один и лежа работает, другой и стоя дремлет, – Мария Александровна Маслобойникова была из первых. Не скулила за жизнь по канувшим временам, когда "от каждого как получится, каждому как придется". Вовсю жила сегодняшним днем, вертелась на полную катушку недюжинных способностей, жадно удовлетворяя возрастающие потребности.

Покупала и продавала квартиры...

Оттерла братьев и сестер от умирающей тетки. И получила в результате домик. Точнее – полдомика: кухонька и пару комнатушек. Мелочь, но очень даже приятно в финансовом плане. Раз плюнуть с крыльца домика до верстового столба, что обозначал центр города. Это один плюс. В сторону другого и плевать не надо. На берегу Иртыша стояла недвижимость.

В ней свершилась кульминация нашего повествования.

События раскручивались следующим порядком. Мусе, договоримся по-домашнему, называть Маслобойникову, срочно понадобились деньги. Другого варианта, как продать доставшееся от почившей тетки наследство, не было. Слезоточивой ностальгией по усопшей Муся не страдала. Одно время сама собиралась порушить домик и на теткиной усадьбе построить коттедж, да деньги были нужнее.

Подходящий покупатель клюнул быстро. Показав товар, Муся после смотрин озадачилась звонком к знакомому нотариусу. Телефон-автомат отпадал, разговор предстоял не для праздно развешанных ушей. Ехать домой – драгоценное время упускать. Муся пошла к однокласснику Петюне Алферову, что жил поблизости. Получилось, лучше не придумаешь. И Петюню застала, и нотариуса на другом конце провода.

Переговорила с последним, поднялась домой идти, в дверях Петюня пикетом:

– Не пущу! Можно сказать, за 18 лет после школы впервые представилось посидеть по душам.

Не голословно заявляет: стол красуется закусками, а Петина жена водку из холодильника достает.

Настроение у Муси располагало к рюмашке. С продажей получалось лучше, чем в самых розовых планах. Посему без сопротивлений сдалась.

Опрокинули по первой. А дальше любой с одного раза отгадает, в какую сторону разговор повернул. Конечно – в "а помнишь?"

– Помнишь, как Мишка Долгополов за гусем голый гонялся?

Как такое забыть!

Росли наши одноклассники в деревне. Центральной достопримечательностью сельского ландшафта был пруд. Резвились в нем круглое лето дети и взрослые, гуси и утки. Воды на всех и вглубь, и вширь хватало. По головам и крыльям друг другу не ходили.

Как-то дружки разыграли Мишку Долгополова. Двое, будто бы шутя, схватили за руки, а третий сорвал плавки. Мишка сильно не обиделся, так как сокровенные места никто, кроме дружков, увидеть не мог, другой публики, не считая гусей и уток, не наблюдалось.

Однако коварные дружки решили и водоплавающих привлечь к розыгрышу.

– Отдайте! – требовал Мишка плавательный костюм.

– Сам возьмешь!

После чего произошло следующее. Был пойман гусь и на его гордую белую шею надеты черные плавки. Затем птице предоставили полную свободу передвижения по водной глади. Гусю ожерелье категорически не понравилось. Принялся избавляться от постороннего предмета. А возможность всего одна головой мотать. Это не обезьяна, конечностью не поможешь. Но плавки сорванцы надели прочно, мотание клювом гуся не спасало.

От неудачи краснолапый ошалел, не признал в Мишке товарища по несчастью, когда тот поплыл за своей собственностью. Гусь заполошно рванул по акватории в дальний угол. Хотя, к сожалению, углов на пруду не было, круглый по всему периметру, так что загнать Мишке-бесштанному птицу некуда. Скорость у того гуся была такой, что его перед одеванием в плавки впятером ловили.

– Нырком подплывай! – советовали Мишке озорники. – И за ноги, за ноги его!

Во время гонок девчонки подошли. Муся Маслобойникова в их числе. Она быстро разведала причину веселья.

– Гюльчатай, – крикнула Мишке. – Покажи личико!

– Гюльчатай, – подхватили остальные девчонки.

– Смотрите! – отчаялся поймать гуся Мишка.

И нырнул, сверкнув незагорелой задницей. После чего поплыл на другой берег.

– Гуся тогда поймали? – спросила Муся.

– Не помню. Брюки Мишке в тальник, где он отсиживался, кто-то принес.

– Долгополову всю жизнь не везло. Из интерната выгнали за полгода до выпускного.

– Тонька Назарова спровоцировала своими... – хихикнул Петюня.

– Видел бы ты, как директор снимал их с портрета. Мы с девчонками заходим, а он стоит на столе под потолком и двумя пальцами, как таракана, берет...

– Что берет? – спросила Петюнина жена

– Вы не знаете эту историю? – засмеялась Муся.

Наперебой одноклассники стали рассказывать...

В родной их деревне школа была восьмилетка. Продолжали образование до полного среднего в интернате.

В десятом классе порядком разгильдяистый Мишка заходит в комнату девчонок с намерением взять в долг тетрадку. Брать оказалось не у кого одноклассницы куда-то запропастились. Зато на спинке кровати у Тоньки Назаровой кокетливо сушатся малиновые панталончики.

Где им, собственно, после постирушки сушится? Не дом, во дворе не повесишь.

"Ух, ты! – восхитился Мишка. – Какие она носит!"

После чего хвать панталончики. На стол вскочил и на портрет вождя партии Владимира Ильича Ленина повесил.

"Вверху быстрее высохнут", – шкодно полюбовался содеянным.

И скоренько покинул девчоночий будуар, дабы хозяйки, вернувшись, не отколошматили.

На его беду первыми пришли не они, а директор интерната. Вместе с проверяющим из РАЙОНО. Тот захотел ознакомиться с жилищными условиями воспитанников. Многоопытный директор, дабы сразу создать благоприятное мнение, повел к десятиклассницам. Глядишь, на этой образцово-показательной комнате проверка и закончится.

– Неплохо, – оценил проверяющий, – очень даже неплохо.

– Да, – согласился директор, хотя уже заметил "плохо".

– А это что за безобразие?! – инспекторский взгляд вперился в задрапированный портрет Ленина. – Что это?

Расследование быстро выявило автора дизайна. Не спас его даже революционный цвет "драпировки". За идеологическое хулиганство Мишку вытурили из интерната.

– Я слышала, Долгополов за сербов в Югославии воевал, – сказала Муся, тяжело ранен был.

Вторая бутылка радостно вынырнула из холодильника, забулькала продолжением веселья в рюмки. Одноклассники, что один, что другая, не посещали дорогую сердцу Ириновку много лет, размякнув от водки, потянулись душой в родные места. Недоговаривая существенных деталей, коснулись темы любви и дружбы.

– А помнишь, как ты туфель потеряла?

– Еще бы! Неделю потом ревела. Первые настоящие кожаные туфли. Вся бабушкина пенсия на них ушла. Тайком от родителей покупали. Смешно сейчас, а тогда ночью спать с ними ложилась, как в детстве с куклой. И потерять...

– Как получилось? – заинтересовалась Петюнина жена.

– Вон с ним шли после танцев, – сказала Муся, – у оврага я оступилась, туфель слетел, великоват был, и вниз... А там темно...

На самом деле события имели другую картину. Это сейчас Муся, если судить согласно формуле: хорошего человека должно быть много – была очень хорошим. Не хилый Петюня не оторвал бы от земли. А тогда, хмельной от вина и еще больше – от взаимной любви, подхватил Мусю-пушинку сорок второго размера и понес. И как было устать, когда успевал при этом крепко целовать подружку. Не только туфель можно было потерять...

Не всю ночь напролет Петюня носил барышню в охапке. Они сидели у пруда, подпирали чей-то забор, снова кавалер подхватывал сладкую ношу.

Когда обнаружили недостачу и начали искать, любовь девичья мигом высохла. Обшарили овраг, окрестности пруда...

– После туфля он должен был жениться на тебе! – смеялась Петюнина жена.

– Этот телок боялся поцеловать! – привирала Муся.

В ночь потери туфля Муся часа два твердила про себя: "Ну, поцелуй! Поцелуй!" Петюня тарахтел про звезды и космические корабли. А у самого екало внутри от желания прижаться губами к устам возлюбленной. Зато когда отважился, оторваться не мог...

– Боялся тебя, – тоже кривил для жены душой Петюня, – врежешь, как Мишке Долгополову. Буду с синяком ходить.

– Мишка слишком много где обнять хотел... Петюня, а с Тонькой ты целовался? Он после меня, – объяснила Муся Петюниной жене, – на Тоньку Назарову перекинулся.

– Малехо было, – признался размягченный водкой Петюня.

Не стал распространяться о бурном романе перед уходом в армию.

Уже затемно Муся начала прощаться с хозяевами.

– Я тебя провожу, – решительно встал из-за стола Петюня.

– Тут пять минут ходьбы до остановки.

– Сиди, провожальщик, – пыталась умерить джентльменский пыл хозяйка.

Петюня настоял на своем.

Проходя мимо продаваемого полдома одноклассницы, Петюня смело впился в ее губы. Внутри кавалера взыграли давние нереализованные чувства. Юношеской робости не было и в помине.

Не прекращая поцелуя, одноклассники очутились в доме. В темноте Петя, обнимая неподъемную барышню, представлял Мусю-школьницу: миниатюрную, кровь с молоком, белолицую... Хмель делал волшебное дело...

Вдруг в окно требовательно затарабанили.

– Я знаю – ты здесь! – долбала кулаком раму Петюнина жена. – Выходи!

– Выследила! – обречено прошептал Петюня. Из него сразу улетучилась романтика юношества. – Лежим тихо. Нас нет! Иначе прикончит меня.

– Выбью окна! – угрожающе усиливала силу и частоту ударов жена.

– Подполье есть? – спросил Петюня.

– На кухне, – улыбаясь в темноту, сказала Муся.

Ей было наплевать на последствия чужой семейной драмы. И на свое реноме тоже. Собственный муж, полностью от нее экономически зависимый, давно ходил по одной плашке...

Петюня стек с кровати, заструился по полу прятаться в картофельные закрома. Полз, боясь поднять голову. А стоило бы повращать глазами по сторонам для рекогносцировки. Занавесок на окнах по случаю предпродажной подготовки дома не было.

Не успел Петюня открыть подполье, как раздался ведьминский хохот:

– Вижу-вижу! В подпол лезешь.

– Короче, – сказала с кровати Муся, – пора тебе сдаваться. Но смотри, она мне здесь на фиг не нужна! Не то обоих спущу с крыльца.

Петюня открыл дверь для капитуляции.

– Ах ты, похабник! – встретила явление пропавшего жена. – Ах ты, срамник! Эта жирная тогда не туфель, а честь потеряла! Проститутка!

"Дура! – беззлобно подумала Муся. – Какая дура!"

И вспомнила, что забыла сказать Петюне, лет пять назад в Польше столкнулась с Тонькой Назаровой. Та говорила, что работает официанткой, но Муся не первый раз ездила за границу. От Тоньки за версту несло проституткой.

ПАМЯТНИК С ЗАВИТУШКАМИ

– Допьешся, как Суббота! – с порога понесла жена Степы Горчакова, который в тот день сидел дома в отгуле. – Забегают черти в башке! Через день да каждый день не просыхаешь!

– Ты че, с печи обвалилась?

– Повесился дружок твой Суббота!

– Иди ты?

– Сам иди! В баню последним пошел, вымылся, оделся и в предбаннике залез в петлю.

– Эх, Суббота, Суббота, – скрипнул зубами Степа, – оторвался от коллектива...

– Пил бы меньше! – никак не могла соскочить с зарубки жена.

– Сколько раз говорил ему: подведет клоунский язык.

– Не язык, а горло дырявое!

Но Степа не слушал глупую женщину.

Шутки шутить слесарь-медник Петя Субботин любил. Еще в молодости на века вписал себя большими буквами в историю завода. В канун шестидесятилетия Советской власти, будучи, так сказать, на предпраздничной вахте, сдавал днище бака для ракетного горючего. Этакая полусфера. Суббота пневмошлифмашинкой обработал поверхность, полюбовался сделанным. И тем же пневмоинструментом...

В объяснительной мямлил, что "мир" хотел начертать в соответствии с праздничной плакатной агитацией...

Собственно, на блестящей поверхности полусферы никто не заметил нештатную надпись. До анодирования. Зато после некоторые за животы схватились, а начальство за голову. Потому как три ярко проявившиеся буквы в "мир" никак не складывались...

Из этого бака двигатель черпает горючее, чтобы ракета врезалась в околоземное пространство, вынося туда сложную технику спутника, а на днище, как на заборе, матершинное непотребство выведено. Ладно бы "Даешь Марс!" или "Венера, привет!". А тут обратное пожелание.

Кто посмел?

В два счета по документам автора нашли. Суббота и не отпирался.

Начальник цеха много раз употребил начертанное Субботой слово и красочные производные, вызвав подчиненного на ковер. А в конце отправил шутника на стройку:

– Иди ломом помаши, коли такой грамотей!

Предприятие хоть и режимное, политику Субботе не пришили. А могли типун на язык посадить. "Это вы такое напутствие даете советской технике перед отправкой в космос?!" Бегал бы потом с волчьим билетом работу искал.

После того прикола двадцать три года работал Суббота. Со Светкой Морозовой получилось хуже. Светка, баба мелочная и жадная, работала комплектовщицей. Суббота в ее присутствии однажды червячка бросил:

– Я под долги по зарплате плексигласовый гроб заказал. Через коммерческий отдел. Хомяк (так за глаза звали начальник цеха) покочевряжился, но поставил крючок.

– Во, дурак! – сказала Светка. – Ты че, помирать вздумал? Вперед трусов побежал?

– Сама ты нехорошее слово. У моей бабушки на чердаке доски на гроб двадцать лет вылеживались. Я еще в школу не ходил, привезла, а умерла, когда я здесь после армии работал. Умный человек загодя готовится. Кто знает, что потом будет? Вдруг дефицит на гробы, как в начале 90-х. Я не хочу в полиэтиленовом мешке лежать. А тут почти на халяву. Это когда еще они долги зарплатные отдадут? А гроб разборный, на болтах. В гараже много места не займет. И шашель не поточит, гниль не сожрет.

– Дурак, – сказал Светка.

Но уже через неделю летела по проходу с матерками:

– Суббота! Скотина! Это тебе боком выйдет!

За десять минут до потока оскорблений зашла Светка к начальнику цеха в боевом настроении. "Пусть только попробует отказать!" И положила на стол заявление: "Прошу под зарплату сделать три плексигласовых гроба".

Ниже просьбы стояли размеры домовин. Для себя, мужа и свекрови.

Свекрови, правда, не совсем точные. С мужа, когда спал, мерку складным метром снимала. Свекровь жила отдельно. Обмерять ее, объяснив, что к чему, было рискованно, запросто крик поднимет: "Убить хотите!" Поэтому методом нескольких подходов Светка установила – верхняя точка объекта на уровне Светкиных глаз.

– Не понял? – начальник цеха вытаращил на просьбу глаза. – Какие гробы? Кому?

– Себе, мужу и свекрови! Плексигласовые. Имею право, ветеран объединения.

– Ты че, издеваешься! – начальник был мужик нормальный, но издерганный бестолковостью производства перестроечных лет.

– Че издеваюсь? – взвилась Морозова. – Субботе можно, а мне сразу "иди на три веселых" буквы. У меня стаж хоть и меньше, зато ни одного залета! А он через день да каждый день керосинит!

Купил Суббота Светку.

– Свет, ты че на зятя не заказала? – хохотали в цехе. – Сама же говорила "убила бы!"

– Дураки недоделанные! – злилась Светка.

И молчала, что зятю планировала в следующий заход гроб сделать.

С месяц кипела Морозова желчью. И дождалась часа возмездия.

Засекла в тот день, как к Субботе, что-то пряча в сумке, зашел в обеденный перерыв мужик из сборочного. "Заказчик", – наметанным глазом определила Светка. Под конец смены тот еще раз заявился. После чего Суббота забегал, как пацаненок, которому игрушечный пистолет подарили.

"Спиртом рассчитался", – мстительно усмехнулась Светка.

Подгадала по окончанию смены за пропуском к табельщице подойти вместе с Субботой. Последнего знала дольше, чем родного мужа, поэтому сразу сделала заключение, объект наблюдения принял. И хорошо.

На заводе в очередной раз шла кампания борьбы с пьянством. Светка, не называя себя, позвонила в караул и доложила о Субботе. Причем, подсказала все тонкости. Предупредила, с виду Субботин почти трезвый: "Сразу не определите, надо подержать, пока не развезет".

Суббота подошел к кабине, а его под белы руки в караулку и к батарее жаром дышащей. Посидел он минут десять и вдруг как запоет: "Все подруги по парам разбредись по амбарам, только я в этот вечер свой амбар не нашла!"

Начальник цеха не стал Субботу защищать.

Мастер ходил к нему, просил: "Надо оставить, работать некому!" Начальник уперся: "Я к директору не пойду! Надоело цацкаться!"

"Отстоял бы, – думал Степа, получив известие о самоубийстве, – и жил бы Суббота".

В последние годы тот, конечно, закладывал прилично. В семье наперекосяк шло. Сына за наркотики посадили. А жена была не хуже Светки. За каждую копейку пилила. Бывало на рыбалку или охоту поедут, на дерьмо изойдет, если без добычи вернется. Суббота, в случае неудачной поездки, обязательно на обратной дороге трофеи покупал. Раз, по молодости еще, на зайцев к Степиному свояку в деревню отправились. Какие там зайцы? Мороз за сорок. В охотничьей избушке пропьянствовали два дня. Но Суббота, предвидя нулевой расклад, по блату в заводской столовой пару кроликов купил. И гордо бросил жене в качестве зайцев. Сам спать завалился. Вдруг удар в бок:

– Это что за на фиг? – жена сует под нос кролика, точнее – штамп синий на нем.

– Ты че, – Суббота ни на секунду не растерялся, – не знаешь? Вышло постановление, охотишься, а егерь объезжает угодья. Засек выстрел и на снегоходе на звук. Руку под козырек фуражки: "Предъявите зайца". И штампует, чтобы лишних не нащелкали. Поэтому, как убил, сразу свежуешь, пока не застыл.

Выспавшись, Суббота сообразил, что ляпнул глупость. "Под козырек фуражки" в сорок градусов не по сезону форма. Но жена, довольная добычей, пропустила мимо ушей непогодную несуразицу.

Год назад Суббота с женой развелся. Но жил-маялся под одной крышей.

А как уволили, поехал к матери в деревню. И вот цеховской ветеран-пенсионер ездил в те края к родственникам и привез печальную новость.

– Суббота он и расчет полный не получил, – сказал мастер, – денег на заводе не было. Махнул рукой "потом" и уехал.

– Давайте кто сколько может скинемся, матери переправим, – предложил Степа. – На колхозную пенсию старуха перебивается. Как еще хватило схоронить! А Суббота тридцать лет на заводе проработал.

– Деньги деньгами, но надо и памятник сделать, – предложил мастер. Мать точно не сможет в деревне.

– А как транспортировать?

– Поеду на рыбалку и завезу.

Начальник цеха без разговоров разрешил делать памятник.

– Если не сможешь переправить, – сказал мастеру, – я устрою машину.

В последнее время с металлом была напряженка, но мужики нашли и на памятник, и на надгробие. Сварной Вова Лепешкин вытащил из "закромов" звенья оградки.

– Один заказал и пропал. Сосед по даче, правда, просил, да ладно, еще сделаю.

Памятник покрыли молотковой эмалью. Степа договорился с женщинами на покраске. Те Субботе сделали без всяких "шоколадок".

– Че на табличке гравировать? – подошел к мастеру Степа. – Дату смерти не знаем.

– Одну фамилию нехорошо. Давай пока годы жизни, а со временем уточним и заменим.

На том и постановили, а на следующий день Степа пришел домой с пьяной песней, уволившей Субботу с завода: "Все девчонки по парам разбрелись по амбарам..."

– Допьешься, как Суббота! – бросила жена.

– Как Суббота пойдет! – скинул пальто Степа.

Утром прикручивал табличку к памятнику, когда увидел, как Светка Морозова в проходе схватилась за сердце и рухнула на ящик с противопожарным песком.

Через секунду у самого Степы колени ослабли. По цеху шел Суббота. Не повесившийся.

– Кто помер? – отодвинул Степу, пытавшегося спиной закрыть табличку. Не понял, чем мужик бабу донял? – нахмурил лоб.

А вечером, когда дома у мастера праздновали чудесное "воскрешение", даже прослезился, после второй рюмки.

– Не ожидал, мужики. Думал, все – крест на мне поставили.

– А мы целый памятник! – хохотнул мастер.

– Спорили, крест или звездочку! – Вова сварной добавил веселья.

– А сам-то сам, – ткнул Вову в бок Степа, – что говорил? "Пару завитушек надо приварить, Суббота веселый был!"

– Спасибо, мужики! Честное слово, не ожидал!

– Че мы, не парни? – хлопнул Субботу по плечу Степа. – Хомяк без раздумий был "за". Светка Морозова пятьдесят рублей первой внесла.

– С месяц, – рассказывал воскресший, – муторно было. В петлю не собирался, но попил самогоночку. А потом на мельницу устроился. Нормальсон. Приезжайте на охоту-рыбалку.

– Однофамилец с каких щей повесился? – спросил Степа.

– От хорошей жизни, – Суббота разлил еще по одной. – За вас, мужики! Что не скурвились.

– И чтоб железо в штанах и деньги в карманах.

– И чтоб железо на памятник долго не понадобилось...

ПРОТИВОГАЗ НА ДРОЖЖИ

Кому было за сорок и более в ночь, когда под елку ввалился двадцать первый век, у тех жизнь надвое располовинена. Там тебе период с серпом и молотом на значке, тут – непонятно как обозвать. Кто-то из штанов рвется наружу, уракая наличию второй части, другие памятью в первой безвылазно застряли и кричат: профунькали счастье за поломанный доллар.

Катаклизм тряхнул так, что два интеллигента из советского периода могут на Канарах загорелый нос к облезшему столкнуться, а могут – в бомжатнике. Самое смешное: и та и другая парочка в процессе беседы вдруг бросится продолжать спор, затеянный давным-давно где-нибудь на симпозиуме в Карловых Варах.

В нашей истории научный диспут на старых дрожжах не вспыхнет, но неожиданная встреча, ноги которой имеют дрожжевую основу и растут из советского Порт-Артура, произойдет.

У Вовы Чуднова был девиз: "Че трястись над прошлогодним снегом". Никто еще не понял – из какого места крылья растут у едва зашевелившихся ветров перемен, как Вова коммерческую тропу на запад проторил. "Главное, – камлали газеты, – каждому хорошо трудиться на своем месте". Вова не стал ждать, когда нагрянут из Москвы замечательные времена. Рядом со своим рабочим местом в сторону Европы организовал хитрое совместное предприятие. Французская фирма закупает решетки из алюминиевых сплавов для очистных сооружений. На любой извращенный французский вкус – восемь типов и крепеж к ним из того же материала.

Ветер перемен только расшевеливался, лом цветных металлов фуговать за бугор каленым железом запрещалась. Считалось – такая дойная корова пойдет самим. Промышленными изделиями торгуй, остальное не трожь. Решетки за границей Советского Союза быстрехонько переплавлялись и, как выражался Вова – "все ровно и красиво".

Глядя на Вову из серьезных кабинетов – был он человечек неприметный. Всего-то директоришка кооперативешки. Но! На него воззрились с подоблачных вершин. Оборонные гиганты распирало от беременности цветметом. Директора почуяли лакомое – можно такого нарожать! Но как? Вот он локоток, а не откусишь. Гонцы из высоких кабинетов пошли к Вове. Завязались связи. Но не одним металлом жив коммерческий человек в продуваемом реформами государстве.

Однажды такой связной говорит: "Вова, для Ирака надо миллион противогазов. Сможешь? В обмен они поставят оборудование для онколечебницы, а нам комиссию валютой".

Ирак готовился к "Буре в пустыне". И то ли хотел травануть агрессора химией, то ли сам побаивался ядовитых шагов – резко искал средства защиты.

Миллион не сотня и вообще в эту нишу Вова ни разу не влазил. Но знал: в Советском Союзе, захочешь – все отыщешь. Туда-сюда обратился, с тем-этим водки попил и узнал: в Барнауле гражданская оборона ломится от противогазного добра. Весь Алтай, включая оленей с пантами, можно одновременно на "раз, два, три" предохранить от газовой атаки. Вова договорился с главным ГОшником Алтая о сделке. Закрепили ее коньяком, после чего тот говорит:

– Забросишь посылочку бате в Омск.

– А то, – сказал Вова.

Доставил посылку по указанному адресу. Дверь открывается, а на пороге дядя Леха.

Вот те на и война!

– Я к вам от сына, – сунул Вова передачу с намерением скорей бежать.

– Погоди-погоди, ты ведь Вовка, на Тельмана рядом жили! Заходи, посидим.

Пришлось пройти ради взаимовыгодных с Садамом Хусейном интересов.

В процессе застолья дядя Леха вырулил на скользкую тему:

– Ты ведь тогда дрожжи бросил!

– Нет! – выпучил честные глаза Вова. – Даже в мыслях не было.

...Было это в советской половине. Вова только что закончил политехнический институт. С красным дипломом. Он, вообще, по жизни отличник, за что бы не схватился. Отнюдь не задницей и зубрежкой. Надо напрячься работяга, но не запечная тихоня, что всю дорогу с дивана не слазит. Мать требовала и в остальном примера для всех. По ночам не шастать, выпивши не приходить. Вова мечтал о свободе. Не для загулов беспробудных и оргий. А с целью: захотелось – налево рванул, надумалось – направо сиганул, а то назло всем на месте остался. Без докладов и дотошных отчетов. Сам себе господин, товарищ и диспетчер. Распределившись после института в КБ, снял домик в частном секторе под героическим и одновременно печальным для русского уха названием Порт-Артур. Как ни сопротивлялась мама, Вова, отрываясь в финансовом плане от родителей, вырвался и в жилищном вопросе.

Домик стоял не на курьих ножках, наоборот – врос корнями в землю по самые окошки. Но с отменной банькой. Жаркая изюминка в первую голову определила выбор жилплощади. Вокруг него быстренько устаканилась традиция с пятницы на субботу съезжаться мужской компанией. Парная, преферанс и музыка. Вова был отчаянным меломаном. Порт-Артур способствовал на полную катушку. Некому критиковать слабость к шумному року. Вова купил дорогой магнитофон, усилитель с колонками в рост человека. И не жалел децибелы.

Пока соседний дом не обчистили. Вова испуганно приглушил звук. Ковры, хрусталь, обручальные кольца вынесли безвозвратно среди белого дня. "Цыган рук дело", – определили местные жители.

– Ё-пэ-рэ-сэ-тэ! – пожаловался Вова Диме Гончарову, коллеге по КБ. Заядлый электронщик, тот частенько ходил к Вове париться и играть в карты ночь напролет. – Ковров нет, но магнитофон и усилитель еще дороже!

– Ха! – сказал Дима и придумал защиту дома, когда хозяин в отлучке. Сигнализацию без подключения к милиции. Как только нежелательный гражданин дверь входную открывает, одни контакты расходятся, другие замыкаются, система запитывается напряжением в 220 вольт и врубается магнитофон.

Нежелательными оказались родители. В воскресенье приехали к сынку, видят ставни закрыты, решили – Вовочка спит, принялись стучаться. Папа, зная способности сына дрыхнуть беспробудно, перестарался. Так долбанул кулаком в дверь, что контакты разорвал. И услышал родной голос. "Вы какого эть-эть!... Сейчас выйду ать-ать! И такого уть-уть..."

"Эть, ать и уть-уть" – не для культурного уха.

"Сынок! – опешила мама. – Это мы!" "Сейчас топор возьму ють-ють, еть-еть и оть-оть..." На все буквы алфавита поливает единокровных родителей. "Вова! Вова! – папа с мамой стараются утихомирить кровожадные угрозы". Подумали, спросонья сын туго соображает. Они не знали, что Вова с компанией умотал за город. А из дома "уть-уть", "ять-ять" и другие непечатные составляющие печатных угроз.

Маманя трагически папане: "Он перепугался спросонья. Ставни закрыты, думает: ночь и воры! С ним шок и произошел!"

"Володя, Володя! – кричит, – не бойся! Это папа с мамой!"

Колонки в человеческий рост опять на весь Порт-Артур: "Я вам еть-еть, ють-ють и ять-еть!.." Все дворовые знания увековечил Вова на пленке.

По дороге из леса заглянул к родителям. Мама буркнула нечленораздельное приветствие и ушла на кухню. "Обижается, – почувствовал себя поросенком Вова, – давно не заезжал".

А папа подмигнул:

– Откуда словьев-то набрал загогулистых? В жизни таких коленц не слыхивал! Прямо заковыристые кружева вологодские!

– Выпороть бы тебя, – вбежала мама, – под потолок вымахал, а как ребенок!

– Что я для цыган аппаратуру покупал?

Сосед дядя Леха тоже однажды надавил на дверь плечом квадратным, а навстречу "кружева"...

Как ни старался потом Вова, не смог переубедить обматеренного, что фонограмма встретила, а не живые эмоции. "Че я – совсем дурак!" – не верил сосед. Охладели их отношения. Больше дядя Леха к себе не зазывал снимать пробу с самогонки и здоровался через губу. Вова не расстроился, сегодня он здесь, а завтра, глядишь, и переедет.

Но осень в Порт-Артуре живет, зиму, и весну бурную там встретил. Музыку на все колонки слушает, на жаркий полок с веником лазит, в преферанс режется. Одно плохо – снега в тот год по шею нападало. Декабрь голый стоял, в январе чуть прикрыло, только-только на лыжах пройтись, зато в феврале прорвало. Вова замучался двор чистить. Сначала в охотку орудовал вечером лопатой. Фонарь светит, вороха снега, срываясь с лопаты, летят в огород... А потом как на каторгу выходил. Валит и валит. Чуть расслабился на снегоуборке, дом уходит на дно.

К концу марта солнце сжалилось, добавила в мартены обороты термояда, превращая сугробы в жидкое состояние.

Вова снова схватился за лопату. Штыковую. Мало того, что домик по самые уши врос в землю, он в низинке стоял. Если пустить на самотек ручьи, что с верхней части Порт-Артура рвались к Иртышу – на полу захлюпает.

За зиму гора золы выросла во дворе, используя отходы печки, Вова соорудил дамбу на улице перед воротами, отводить затопление в проулок.

А и с преградой не уснешь в полную силу. Среди ночи впрыгивал в валенки с калошами, бежал к дамбе делать замеры. Если вода бурно прибывает, подсыпай еще, нет – кемарь дальше.

Дяде Лехе гидросооружение не по нутру оказалось. Водохранилище от бурной весны растет, к его дому подступает и требует свою дамбу отсыпать от потопа.

В ту ночь Вова сбегал уровень проверить – нормально, а под утро чувствует: изменения произошли – будильник как-то задушено зазвонил. Будто сквозь подушку сигнал к началу дня подает. Вова потянулся унять петуха на колесиках и отдернул руку, как от горячего: "Ё-пэ-рэ-сэ-тэ!"