Текст книги "Клизмой по профессионализму (рассказы и повесть)"

Автор книги: Сергей Прокопьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

– Димка трезветь начал, – нанесла Раиска клей на очередную плитку. Просек: если назвать себя, полиция может выйти на массажный бизнес. И тогда гуд бай, Америка. И волчий билет в компьютере. Накануне по телеку показывали, как в Нью-Йорке накрыли такой салон, полгода оперативники проводили операцию и застукали с поличным постельный массаж.

Димка дурочку включил, на пальцах маячит, что он в английском ни бум-бум. Моя ваша не понимай. Потом узнал: санкции из-за интимного салона были бы цветочком по сравнению с тем фруктом, что корячился в одно место за кулачный бой со стражами американского порядка. До восьми лет тюрьмы. Полицейским стоило захотеть, и сел бы Димка за штатовскую решетку на долгие годы. Но копы лояльные попались, просят назвать телефон или адрес знакомых. Димка и здесь плечами жмет "моя твоя не разумей". Думает, вам дай, а вы по этой ниточке на подпольный бизнес выйдете. Вот как дело свое любил!

Два дня партизаном просидел в каталажке. Ни слова лишнего не проронил. А потом полицейские, тоже мне сыщики, наконец-то пробили свою меднолобость догадались о возможностях современной связи. Один на Димкином мобильнике высветил номер, по которому в последний раз звонил задержанный. Ворковал, как вы помните, с любовницей. Полицейский ее спрашивает, знает или нет водителя такой-то машины?

В оконцовке дорожной истории примчалась Димкина подружка и за 500 долларов выкупила сибиряка на поруки.

Такой детективно-любовной американской историей развлекла Раиска подруг.

...Три дня работали женщины в поте лица от темна до темна. Отремонтировали квартиру до неузнаваемости.

– Ой, девочки, спасибо! – восхищалась Александра. – Какие там США? На улицу выходить из такой сказки не хочется!

– Ничего, – сказал Инесса Аркадьевна, – главная задача – американцу баки забить! Он сразу увидит, что ты не белоручка, а хозяйка на все сто. Пельменями как накормишь, вообще растает!

– Нет у меня пельменей!

– Принесу!

Американец был из себя ничего. С черными усами, в отглаженных брюках, но в комнату проследовал не разуваясь. Топча снятый со стены по случаю гостя ковер.

– Часа два пообщайся, – шепнула Инесса Аркадьевна, – а потом привезу вам билеты в Музыкальный театр. Покорми, на гитаре сыграй, спой.

И исчезла.

От английского у Александры в памяти осталось one, too, tree и yesterday.

Но Смит и не был склонен к светской беседе, безапелляционно осмотрел комнату и сказал:

– ГУЛАГ!

"Ничего себе! – подумала Александра. – Обои – новье! Потолок без единой полоски побелен, Инесса постаралась. Шторы выстираны..."

Гость тем временем выглянул в окно:

– ГУЛАГ! – покачал головой.

"Не без этого", – согласилась про себя Александра. Двор был перекопан, у подъезда стояли переполненные мусорные баки.

Затем заглянул в ванную с тем же выводом:

– ГУЛАГ!

"Ну, старая ванна, старая! – с вызовом подумала Александра. – Тебе никто и не предлагал мыться! Зато смеситель новенький, вчера только поставила. Да и кафель еще терпимый..."

– ГУЛАГ, – зашел в кухню Смит.

Вот это совсем наглость! Игрушечка, а не кухня. Моющиеся обои небесной расцветки. "Будто не за столом, а на облаке сидишь!" – оценила Раиска. На потолке плитка белее снега. Пол новеньким домотканым ковриком застелен, бабушкин подарок. На окне шторы, позавчера купила, утром повесила. Над дверью из цветастого поплина мешочки висят (ночь не спала – шила), в них шиповник, кедровые орешки, фасоль... Оригинальная деталь интерьера, у Инессы "списала". На холодильнике из ивняка корзинка с сухим букетом... А он "ГУЛАГ". Плита, конечно, не без этого и мойка под стать. Зато стол новенькой клеенкой застелен... Да сроду такой уютной кухня не была.

– ГУЛАГ, – снова дятлом повторил американец.

– ГУЛАГа ты не видел! – не выдержала Александра, – девчонки так старались!

– Девочонки! – повторил, улыбаясь, Смит.

– Сами элементарный хлеб испечь не можете, а туда же – ГУЛАГ!

Александра схватила телефонный аппарат, набрала номер свахи.

– Короче, Инесса, накормлю его пельменями и забирай это американское добро откуда взяла! Сеанс окончен!

– Что случилось? – выдохнула в трубку подруга. – Приставал?

– Что-что, – сказала Александра, – ГУЛАГ!

И пошла варить пельмени, твердо решив подавать русский деликатес без водки.

"Перебьешься! – подумала. – Не хватало водку нашу обозвать по-лагерному!"

ОЧИЩЕНИЕ ПОД ЁЛКОЙ

Утром 31 декабря Инна Игоревна Сухорукова обнаружила под входной дверью разлитую воду, черные с зловещим зеленым отливом петушиные перья. В косяк двери были натыканы иголки общим количеством в тринадцать штук.

Сердце екнуло – колдовство.

С некоторых пор Инна стала суеверной. Раньше расхохоталась бы на магические атрибуты – рассказки дикостарой бабки, – теперь ухо топориком держит против темных сил. Живем на рубеже столетий, того хлеще тысячелетий, в такой период бесовщине самое раздолье.

Поддверная находка напугала в первую очередь потому, что сын в армии, вдруг в Чечню пошлют.

Чьих рук дело, Инна догадывалась. Этажом выше жила Криводубова... Не старуха с клюкой, злобой пополам скрюченная, нос клювом, глаз дурной, на обе ноги хромая. Нет, в спине прямая, в ногах ровная, нос не хуже, чем у других. Инженер. Но глаз тяжелый...

Инна, можно сказать, сама беду накликала. Две недели назад занесло в магазин второсортных рук – секонд хэнд. Поглазеть. И раз – туфли! Цвета бирюзы. Каблучок в меру высокий, как Инна любит, носочек закруглен. Абсолютно новые. Подошва ни грамма не потертая. Одна единственная царапина с внутренней стороны на каблуке. Кто ее увидит? На ноге сидят – не жмет, не трет, не давит. И цена смешная – сорок пять рублей – бутылка водки, которую Инна не пьет, а туфли отличные. В Париже, может, такую модель не носят, в Омске никто пальцем не ткнет.

Купила и вприпрыжку – вот повезло! – принесла домой, где по женскому принципу – сначала сделай, потом подумай, лоб наморщила: с чем носить? Цвет специфичный, что придется к нему не напялишь. На десять рядов перемерила все штук пять юбок и столько же платьев. Ничегошеньки не гармонировало. И вкус, будь он неладен, не позволял клоунских комбинаций.

Расстроилась, а потом думает: что сердце рвать из-за ерунды? Сорок пять рублей – не жили богато, нечего из пустого в порожнее переливать – каких-то пару пачек сигарет. Раз платье под секонхэндовские туфли покупать денег нет, значит, зная свою дурную натуру – туфли будут сидеть в голове занозой, решительно надо выдернуть ее, пока не загноилась. Взяла обутку и вынесла к мусорным бакам, на бетонную стеночку поставила. Кто-нибудь возьмет. Глядишь, Инне доброта зачтется...

Через час соседка Криводубова прибегает.

– Я такие шузы отхватила!

И выставляет ногу, на которой туфель с помойки.

– Смотри, как с этой юбкой прелестно!

И вправду. Юбка белая, туфли бирюзовые – идеальное сочетание.

Как Инна забыла про белое платье, что засунула на антресоли после летнего сезона... Его чуть перешить...

И так остро захотелось вернуть туфли. Но требовать: "Мое! верни!" – это детский сад на лужайке. А если купить?

– Сколько отдала?

– Восемьсот. В "Монархе" брала. Дорого, конечно, да не все же на себе экономить.

Ну, наглость! Восемьсот – это Инне три недели работать.

– Че ты бороздишь? Я их на помойке оставила, а ты подобрала! И несешь про "Монарх"! А теперь я передумала! Даю сто рублей, уступи...

Соседка крутанулась на бирюзовых каблуках и, аж глазок треснул, так дверью саданула.

Инне молчать бы про казус с туфлями, она дворничихе проболталась.

И вот результат: перья черные, колдовская вода в канун новогодней ночи, когда, может, судьба решится... Олега Максимовича пригласила "на елку" с дальним прицелом.

...Замуж Инна немало лет назад выскочила с такой космической скоростью, будто гнались за ней с топором и обручальными кольцами.

В институте на первом курсе как пошла в поход, так потом все пять студенческих лет рюкзак не снимала, да еще столько же после диплома таскалась с добровольным горбом. Визжала от радости, как в горы куда-нибудь залезть или сопли в лыжном походе поморозить. Чуть появилась возможность, сразу платье, туфли в угол, ботинки, свитер на себя и айда пошел на север, юг или восток. Чтобы по дороге первобытно надрываться от зари до зари с заплечной ношей. Зато каждый вечер костер, песни, гитара задушевная...

Друзей среди турья, этих самых туристов, полгорода насчитывалось.

Весело было, потом Инна глядь – самые-пресамые тихони из своих домоседных углов замуж повыскакивали, а ее даже никто не сватал. Не кривая, не косая, спереди и сзади нормальная, а получается – даром никому не нужна.

Тут-то Степа и подвернулся. И будто кто Инне глаза запорошил, нюх занавесил, анестезию на здравомыслие навел.

Степа оказался такой муж, что две извилины и те с трещинами. С порога семейной жизни против турья стал гайки закручивать. Не сомневался ничуть: в походы только за-ради позажиматься на свежем воздухе вдосталь идут. Считал, раз в палатках без разбора на половую разницу спят, значит, все друг с другом повально. Как же так, думал, мужику с бабой бок о бок ночевать и без того самого. Это дуракам скажи – и те засмеют.

Посему с первого дня пыль до небес поднималась, если Инна задерживалась в турклубе. "Ты под каждым мостом кувыркаешься!" – кричал. Хотя мостов в городе было раз-два и обчелся, на ту пору – всего четыре, не считая вооруженно охраняемого железнодорожного. При чем здесь мостовые переходы, спросите? А при том, полагаю, что Степа своими ревностными извилинами думал: если в палатках привыкли, им только в оригинальных условиях в кайф. В городе для этого лучше места, чем под мостом, не сыскать.

Степа выслеживал после работы, рылся в дамской сумочке, рюкзаке. Компромата не находил и злился: "Как конспирировать научилась!"

Инна по понятиям была строгих правил, ни под мост, ни под куст ни с кем не тянуло. Родив сына и услышав в который раз про подмостный секс, послала Степу в матершинное место.

Больше скорей-быстрей, как на пожар, замуж не выходила. Медленно, с раздумьями да рассуждениями, тоже не получалось. Знакомых мужчин среди турья было о-го-го. Холостых – тоже достаточно. Однако никто с семейными предложениями не выходил. Интимно пообщаться – это пожалуйста, а вместе лямку тянуть – увы.

Когда подрос сын, махнула рукой на замужество. Не хотите и не надо, я и одна не соскучаюсь.

Но проводила сына в армию и вернулась к много лет открытому вопросу. А почему бы и нет? Сорок пять лет. По-прежнему ни спереди не кривая, ни сзади не косая. Если на то пошло – зубы все до одного свои. Белые да ровные. Кто-то скажет, не в этом дело. Не надо. Это не дареный конь, который и беззубый пойдет.

Олег Максимович был мужчина самостоятельный. И с работой, и с заработками. Опыт семейной жизни у него имелся тоже в единственном числе. Не сошлись характерами. Слишком генеральский у жены, тогда как Олег Максимович рядовым целый день честь отдавать не хотел. Потому и не получилось у них два сапога пара на долгие годы.

А человек положительный. Инне нравился. Женатики далеко не все так ходят. И поглажен, и побрит, и в голове есть, с чем поговорить.

Его Инна пригласила встретить новое тысячелетие, а у двери перья валяются.

Инна позвонила знакомому экстрасенсу, как в их кругах говорили сенсику, Саньке Шулепову, коего в туристские времена звали не иначе как Шульберт. Не оттого, что Санька лихо играл на гитаре, песенки сочинял про горы и реки. Не от композитора Шуберта, а от шулера. Пройдошистый был Санька. В походе мог приболевшим прикинуться, чтобы рюкзак разгрузили. Постоянно на маршруте насчет работы норовил увильнуть. Но пел приятно.

Когда нагрянули времена сенсиков, заделался Шульберт белым магом. Говорили, какой-то университет колдовской закончил... По телевизору Саньку часто показывают, гороскопы составляет, лечит...

Ему Инна позвонила, обнаружив следы ворожбы.

– Колдовство, – определил Санька. – Без всякого сомнения. Надо очищаться. Сделай так. Налей литр воды из-под крана. Прочитай над ней "Отче наш". Читай прямо в банку, как в микрофон, вибрация молитвы должна передаться воде. Затем в пригоршню плесни и умойся, после чего набери в рот, тайком на порог ворожейке прысни. Оставшуюся воду до капли выпей.

– Сегодня пить-прыскать.

– Чем скорее, тем быстрее очистишься!

Днем Инне было не до борьбы с колдовством – стол надо готовить, отложила на вечер. Вариант с встречей Нового года один на один Инна сразу отмела. Слишком прозрачно. Еще подумает Олег Максимович – его заарканить хотят. Пригласила двоюродную сестру Светку с мужем. Светка это ведро с гвоздями. С ней не загрустит. Минуты не помолчит. Но не пустозвонное ведро, которое лишь бы тарахтеть. Эта рассказывать мастерица. На любую тему, только тронь, и анекдот, и случай из жизни...

– Придем обязательно, – сказала Светка. – И не боись, – подмигнула, часа в два отчалим. А ты давай, действуй-злодействуй. Надо и для себя пожить!

Гостей Инна пригласила на десять вечера. В девять наполнила литровую банку водой, впритык к сырой поверхности, как велел Шульберт, кося глаз в молитвенник прочитала "Отче наш". Омыла лицо. Затем набрала в рот воды, выглянула на площадку – есть кто, нет? Подкралась к квартире Криводубовой, прыснула, как плюнула, под дверь и домой. Где выпила да дна оставшуюся воду. От себя добавила: Господи, пронеси.

Одним словом, поставила защиту по Шульберту. После чего начала наряжаться.

Эх, сейчас бы те бирюзовые туфельки...

Олег Максимович пришел с шампанским, коньяком и цветами.

"В США, – вспомнила Инна когда-то прочитанное в газете, – если мужчина дарит цветы, значит, делает предложение. Вот бы у нас так..."

Сожаления, что не у нас иначе, тут же отлетели в сторону. В желудке ураганом открылся приступ расстройства. Просто терпежу нет. У мужчины в руках букет роскошный, а у женщины на лице одно желание – скорей в туалет. Хорошо, полумрак прихожей прикрыл выражение острого состояния.

– Проходите-проходите, – бросила Инна, – извините, у меня кипит на плите.

И бросилась, будто на кухню.

Когда все "вскипело", пришла Светка с мужем.

– Приветствую вас с трибуны мавзолея! – торжественно произнесла, вручая сумки.

– Развлекай гостя, – шепнула Инна и снова нырнула в туалет.

"За что такое наказание?" – думала в тоскливом одиночестве.

– Перец-горошек пожуй! – интимно посоветовала Светка.

Инна полную горсть запихала в рот. Казалось, внутри все расстройство должно выгореть до основания.

– Пусть плохое останется в двадцатом веке, – поднял бокал Олег Максимович, когда сели проводить старый год, и как-то особенно посмотрел на Инну, – а впереди пусть все будет хорошо.

"Дай-то Бог", – подумала Инна.

Но опять стало нехорошо.

Светка вовсю отвлекала гостя от убегов хозяйки.

За пять минут до Нового года раздала всем узенькие полоски бумаги и авторучки:

– Каждому надо написать желание, – объявила, – затем сжечь бумажку, а пепел бросить в фужер с шампанским. Как ударит двенадцать – выпить. Желание обязательно исполнится. Гарантия полная.

Инна написала на своем клочке: "Олег".

– Испортим напиток, – жег над своим бокалом "желание" Олег Максимович.

– Ни в коем разе! – заверила Светка. – Пьем обязательно до дна.

На экране телевизора президента сменили часы с секундами уходящего тысячелетия, минутная стрелка прыгнула на "12". УРА!!! Бокалы с шампанским и пеплом сошлись.

– И обязательно поцеловаться с тем, кто рядом! – опорожнив свою емкость, сказала Светка и впилась в губы мужа, подавая пример остальным.

Олег Максимович поддержал призыв. Не так рьяно, как инициатор лобзаний, нежно прикоснулся к чуть дрогнувшим губам Инны, шепнул:

– Поздравляю.

Дама не успела ответить. Нестерпимая резь пронзила живот.

"Надо было написать на бумажке "запор", – подумала Инна и сорвалась из поцелуя в туалет.

– Ох, хозяйка у нас вся в заботах, – прикрывала сестру Светка, – Олег Максимович, закусывайте. Инна редкая мастерица готовить. Я тоже вроде что-то умею. Муж не обижается. Правда, муж?

– Сущая.

– Но куда мне до Инны! И рецепты ее беру, а все равно не так выходит. Она даже в походах, как ее очередь дежурить, умудрялась вкуснятину заварганить. Не зря лучшим завхозом в турклубе слыла.

Инна насыпала полстакана плодов черемухи, залила кипятком. Может, этим удастся "завязать" расслабление.

Светка, подкладывая лучшие куски Олегу Максимовичу – про мужа тоже не забывала, – развлекала гостя.

– Мы нынче в Геленжик ездили с друзьями. Сразу договорились – водку на побережье не пить, ее и в Омске можно, у моря исключительно вино употреблять. В первый вечер наупотреблялись... Особенно мой дорогой.

– Не я один, – для порядка защитился Леня.

– Вино, как известно, – продолжала Светка, – продукт, извините, влагогонный. Особенно у моего Лени погнало из организма наружу.

– Не у меня одного.

– Гуляем по набережной, а у него влага подошла к точке терпения. На шхельду захотелось, как из ружья.

– Шхельдой, – пояснил Леня Олегу Максимовичу, – у туристов туалет называется.

На упоминание шхельды организм Инны отреагировал очередным позывом.

– Сейчас, – сорвалась из-за стола.

– Ни платных "М", ни бесплатных нет в пределах видимости, – продолжает Светка отвлекать главного гостя от поведения хозяйки. – Леня под винным градусом, море ему по коленки, видит: кусты за парапетом растут. Дело южное, вечер бархатный. Под его сенью Леня, турист тертый, решил использовать окружающий ландшафт для "М".

– А че делать, – сказал Леня, – если такой случай не предусмотрели муниципальные власти.

– Перемахнул парапет, чтобы под прикрытием кустиков на шхельду сходить. Че, думает, мне, альпинисту, тут прыгать. И энергия вина играет. Перелетел в кустики... И забыл про шхельду, вино и маму родную... За парапетом оказались не кустики, а верхушки деревьев. Метров десять летел...

– Ты скажешь – "десять"! Метров семь всего, дальше по бетонному откосу катился.

– Так шею можно свернуть, – смеялся Олег Максимович.

– Повезло, только мизинец сломал.

– Как можно кусты с деревьями перепутать?

– Темновато было, – смеялся Леня.

Инна выпила черемуховый настой, присела за стол в позе "на старт! внимание! марш!"

– У меня брат сродный на прошлой неделе на охоту ездил, – В свою очередь рассказал Олег Максимович. – Тоже учудил с пальцем. На джипе с дружком едут, брат на ходу начал ружье заряжать на тот случай, вдруг заяц по пути попадется. Дорога не асфальт, колдобины. Ружье возьми и выстрели. И прямо в ногу. Большой палец отхватило брательнику начисто. Прихожу вчера, он за голову хватается. "Я, – говорит, – себе к Новому году подарок сделал: охотничьи ботинки американские. Триста долларов влупил. Загляденье! Как валенки теплые и влагоотталкивающие. Мягкие, легкие! Подошва – на сто лет хватит! И всего один раз обул". Весь в расстройстве. И не палец жалко отстрелянный, а ботинки расстрелянные. Прямо чуть не плачет, что самолично такое богатство загубил.

– Значит, надо выпить за здоровье, – предложил Леня.

Инне тост не помог, опять унырнула на шхельду.

И получается, если подытожить арифметически новогоднюю ночь, сидела Инна не за столом.

В два часа Светка подхватилась:

– Ой, нам пора, надо еще куму поздравить.

Инне вроде полегчало. Они выпили с Олегом Максимовичем на пару. Потанцевали. И опять труба зовет, то бишь – шхельда.

Когда вышла оттуда, кавалера след простыл.

Инна бросилась звонить Шульберту.

– Ты что мне насоветовал, чудило с Нижнего Тагила? – вместо поздравления с праздником выпалила в трубку. – Я весь Новый год вместе с новым тысячелетием на шхельде встречаю. Сил никаких нет...

– Все правильно, – перебил Шульберт, – значит, хорошо подействовало. Радуйся – очистилась. С первого раза гадость, насланная соседкой, вышла. Люди годами маются от порчи.

– Ага! вышла! И ушла вместе с Олегом Максимовичем.

– Это кто?

– Друг. Первый раз пригласила, положительный мужчина...

– Приворожить что ли?

Но ответа на тему приворота не последовало. Инна бросила трубку. Очищение продолжалось...

СОЛДАТ ПРОИЗВОДСТВА

Авантюрный рассказ с грустинкой

– Неужели красивее твоей Светки была? – спрашивал Виктора Семина через много лет после нижеописанных событий хороший знакомый.

Они сидели вдвоем за столом, который украшала бутылка, рюмки тонкого стекла, веселой расцветки тарелки. Слегка портили картину сало и малосольные огурцы, нарезанные торопливыми кусками. Зато пучок петрушки лежал живописно.

– Ты когда-нибудь росистым утром наклонялся к траве? Солнце уже начинает пригревать, но трава еще влажно сверкает, лицо поднесешь – пахнет такой чистотой, такой свежестью, так обдаст ароматом луга! Такая была Алина. Кожа, будто росой омыта, светится! Эх!..

И опрокинул рюмку.

Убедительно говорил Виктор. Этим даром обладал на зависть. Стоило загореться идеей, на десять рядов вокруг себя воспламенял окружающих. Раскочегаривал цепную реакцию – не устоишь в сторонке. Одного в свою пользу склонит, тот – второго туда же переманит, который третьего в веру Семина обратит, и пошло-поехало.

Женился как? Сам из себя средне штампованной внешности, а за Светкой пол-института ухлестывало. Первейшие звезды студенческого небосклона увивались без перерыва на каникулы. Королева была лицом и остальными статьями. Но Витька как вспыхнул любовным жаром, так конкуренты скукожились на пять улиц вокруг. И не буром нахрапистым пер. Зачитал стихами, завалил цветами, окружил сумасшедшим азартом. Рядом с возлюбленной до последней пуговицы светился. Никогда, кстати, Светка не жалела о выборе.

Распределившись после института на завод, обожаемый муж стал солдатом производства. Сначала мастером, а потом начальником цеха. Был из тех, кто тянет лямку, пользуясь авторитетом и сверху, и снизу. Денно и нощно Виктор пропадал в цехе: освоение новых изделий, проблемы с планом, штурмовщина конца месяца. Некогда было королеву вниманием окружать. Хорошо, она была из принцесс рабоче-крестьянского замеса, с понятием.

На период рассказываемого случая Виктор находился в поре мужского расцвета, чуть за сорок перевалило. Как-то возвращался не ранним вечером домой. Отнюдь не угнетенный производством. Перед уходом из цеха в честь дня рождения заместителя дернул граммов сто пятьдесят коньяка. Отчего настроение рвалось в высоту, хотелось праздника, общения с девушками. А рядом в троллейбусе молодая женщина сидит, и больно смотреть, какая поникшая. Старуха горем измотанная, а не особа двадцати пяти, не более, годов от роду. Этакого диссонанса поющей душе Виктор стерпеть не мог.

Заговорил с участливым напором, и женщина поведала грустную историю. Работает в сельхозинституте, живет при нем в бараке, а там всю зиму убийственная иллюстрация к выражению: хоть волков морозь. Институт ни угля, ни дров не завозит, а у жильцов такие сумасшедшие заработки, что денег на топливо не хватает. Маленькая дочь то и дело болеет. Откуда веселью взяться? Хоть ложись и помирай, так не хочется в эту дыру.

– Вы что? – сказал Семин. – Зачем помирать в расцвете красивых лет?

И проехал свою остановку.

Зима сыпала февральским снегом. По завьюженной, сугробистой дороге подошли к бараку, где жила Алина. Вытянутое строение имело чуть жилой вид с подслеповатыми, замерзшими окошками. Никак не скажешь, что мысль преподавательская брызжет за этими стенами ключом. Какой-то семнадцатый век в дремучей спячке...

Внутри дочь укутанная на кровати сидит. Несчастнее деток Виктор только в телевизоре видел.

– Завтра дрова будут! – рубанул он кулаком холодный воздух.

На следующее утро собрал в кабинете доверенных мастеров, объяснил необычную задачу. Как говорилось ранее: убеждать был мастак. Позвонил в цех, который деревообработкой занимался, отсюда имел отходы в виде обрезок, что продавали на дрова. Параллельно договорился в транспортном цехе, друзей было ползавода, насчет двух машин.

Еще засветло они подъехали к бараку.

– Дрова привез, – зашел Виктор к Алине.

– Как это? Вы что? – не может та поверить в счастье. – Такое богатство!

– Скликай живых на разгрузку, машины надо отпустить!

Высыпали бараковские к дровам и спрашивают тактично, надеясь на отрицательный ответ:

– Алине складировать?

Оправдалась мечта замерзающих:

– Нет, всем вам.

Восторг у жильцов, будто поголовно премию отхватили. Одни с кузова дрова с шутками-прибаутками подают, другие к поленницам галопом тащат, третьи печки кочегарят, так по теплу истосковались. Детишки под ногами путаются, помогать норовят, мордашки солнышками светятся. Алинина дочь-крохотулечка схватила дрын-горбыль, длиннее себя в три раза, муравьем к крыльцу тянет, чтобы скорее мамочка тепла понаделала.

Виктор, глядя на радостную суету, сам чуть не запрыгал на одной ножке, всего ничего поднапрягся, а какой праздник всенародный.

Повторил завоз обрезков на радость сельхознауки в начале марта. Раза три без дров к Алине забегал. Надо сказать, жарких проявлений интимности не было. Где-то стеснение держало за руки обоих, где-то присутствие дочурки.

А потом и вовсе весна теплом нагрянула, в топливе необходимость отпала, на заводе свистопляска началась с новым заказом. Забыл Виктор дорожку к бараку. Однако в середине июля, золотистым субботним вечером, по дороге с завода ноги свернули в знакомую сторону и понесли, чем дальше, тем быстрее.

Толкнул Виктор в нетерпении дверь, чтобы зайти и сжать Алину в объятиях, отбросив неловкость. А дверь закрыта. Ну, что ты будешь делать? Подергал ручку. Соседка выходит.

– Вы нам дрова привозили! – узнала спасителя. – Ой, спасибо. Мы вас помним.

И сообщила пренеприятнейшее известие: Алина на практике со студентами в подсобном хозяйстве сельхозинститута под Тарой.

Но и секунды не горевал от крушения надежд Виктор. Ринулся в речной порт. И вовремя: нужное судно стояло у причала. "Везет дуракам", – весело подумал Виктор.

Никогда Виктора в старинный городок Тару не заносила судьба, но восторгаться его красотами было недосуг. Чуть причалили, помчался на почту в поисках телефонной связи с подсобным хозяйством и Алиной.

Времена стояли легендарные – начало семидесятых двадцатого века. Связь в глубинке не поражала всеохватностью и мгновенным проникновением в медвежьи углы. Подсобное хозяйство занимало один из них. Но Виктор так горячо нырнул в окошечко почты, с такими глазами попросил "край надо дозвониться!", что телефонистка чутким на любовь женским сердцем решила соединить во что бы то ни стало. А было в какие непроходимые тупики уткнуться. Прямой линии с подсобным хозяйством не было. Она пролегала через колхозную контору. Где в воскресенье на личные телефонные нужды работать не желали. Отговаривались производственным совещанием руководителей. Но не на ту напали. Тарская телефонистка нашла железобетонные рычаги, и Виктор услышал дорогой голос:

– Ты где?

В таких случаях пишут: "горло пересохло", "сердце ухнуло". Виктор помнит – вдруг географию переврал на тысячу километров:

– В Туре!

– В Таре! – уточнила телефонистка.

– В Таре! В Таре! – поправился Виктор.

– Не может быть! – выдохнула трубка.

Сбивчиво рассказала Алина, как добраться на попутках.

Щедро давая шоферам грузовых машин на бутылки, Виктор помчался на перекладных. Наконец шофер говорит: "Я сворачиваю, а ты иди по дороге в гору. Тут километра два".

Заспешил Виктор в указанном направлении. Сердце кровь девятым валом гонит, с частотой швейной машинки колотится. Сейчас, сейчас он увидит эти глаза, чуть выпуклые губы, щеки, подсвеченные румянцем.

А природа вокруг! Солнце час назад за полдень перевалило. Лето в самой поре. Все цветет, растет, соками переполняется. Дорога на подъем, и картина вдаль не передать! Поле огромных площадей, то ли овес, то ли пшеница, то ли рожь (не разбирался Виктор в зерновом вопросе) золотом до зеленой полосы леса колышется.

– Эге-гей! – приоткрыл клапан восторга Виктор. – Эге-гей! – стравил чуток напряжение в груди.

Никто не осудил за блажь, неподобающую солидному мужчине при галстуке. Некому. Одни кузнечики заливаются от восторга летней жизни.

И вдруг ухнуло сердце десятым валом. Женская фигура в кремовое платье возникла на дороге. Летяще-парящая. Сорвался Виктор навстречу, как юнец желторотый.

В этом месте рассказа и спросил друг после рюмки:

– Неужели краше твоей Светки была?

– Ты когда-нибудь росистым утром наклонялся к траве? Солнце вот-вот припекать начнет, но у земли вся трава влажно сверкает, лицо поднесешь, пахнет такой свежестью, такой чистотой, так обдаст ароматами жизни, упал бы и растворился!.. Такая была Алина. Кожа светится, будто росой омыта...

Влетели они в объятья. Слились губы. А руки еще робкие, стеснительные...

– Так хорошо ни до, ни после не было! – признался товарищу Виктор. Все сошлось... У обоих...

Кузнечики пиликали, жаворонок заливался, в высокой сини ветер толкал перистые облака... Ни звука рукотворного происхождения. Чтобы трактор тарахтел, самолет гудел или мотоцикл трещал заполошно. Будто скопом земляне отбыли в космос... Мир на двоих, и солнце на карауле...

Упали они в пшеницу (или рожь, или овес – так и не спросил Алину)...

Эх, счастье-счастье, ну почему ты как пух тополиный: чирк спичкой – и поминай как звали?

Почти сутки, забыв обо всем на свете, гнал Виктор время. Ускорял, чтобы "наклониться к росе", наполнить сердце восторгом.

И вдруг, жадно глотнув воздуха на вершине блаженства, вспомнил, как обухом по темени: завтра в девять утра директорская оперативка!!!

И будто сквозняком ликующий настрой унесло над полем ржи или пшеницы.

Человек дела до последней застежки, он отрезвел в один миг.

– Витенька! – Алину опалило резким похолоданием. – Что случилось, родной?

А "родной" про оперативку дятлом заевшим талдычит.

– Ну и пропустишь!

Много позже думал: "Дурак стоеросовый! Не остановился бы завод! А выгнали, тут же назад позвали. Один из лучших начальников цехов".

Но тогда мысли не допускал сачкануть оперативку.

– Теплоход ночью из Тары идет, – Алина успокаивает. – Часов шесть до него.

– Сколько ему против течения плюхаться? Не успею! Только самолетом!

Со слезами счастья и горечи побрела Алина в гору, а Виктор, заряженный новой идеей, рванул без всяких сантиментов в обратную сторону.

И снова Тара. Где на аэродроме сторож зевает от безделья. Никакой тебе авиакутерьмы, когда форсажно ревут двигатели, взлетают серебристые лайнеры, пассажиры с поклажей носятся. На летное поле хоть коров пастись выгоняй. Одна предприимчивая коза уже щипала травку. Аэропорт Тара круглосуточностью авиаперевозок не отличался. И пусть вечернее солнце еще светило, летный день закрыли до утра.

Да не тот Виктор человек, чтобы упасть у взлетно-посадочной полосы и грызть ее от бессилия, когда несколько самолетиков стоят у ВПП с винтами и крыльями.

– А то как же, – сказал аэрофлотский сторож, – есть летчики. Один наш, тарский, другой у вдовушки поселился.