Текст книги "Газ (СИ)"

Автор книги: Сергей Печев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Я хочу умереть.

11.

Сколько таблеток нейролептиков пропало из пачки? Может, снять отпечатки пальцев от пустых капсул, чтобы понять, кто брал их. Это глупо. Я не касался шкафа с таблетками несколько месяцев. Если, это можно, конечно, назвать таковыми.

Время мне не подвластно, и каждый день я прыгаю в бездну циклических минут, проваливаюсь во временные континуумы и петли.

Я видел в шкафу мелкий розоватый след от таблеток. Кажется, я ощущал в горле тот самый горький привкус. Странно, спустя несчитанное количество дней, я чувствовал его так же сильно. Смесь глины и мокрого табака. В ноздрях застревал запах лекарств, что возвращало мою память обратно в центральную психиатрическую больницу.

Секунды умирают, обращаясь в прошлое, что стало пеплом, но в нем все еще горит огонь, заманивая меня на странный вальс больных эмоций.

Мне четырнадцать или пятнадцать. А быть может, я и вовсе уже стар. Молодой доктор улыбается мне. Я помню его ровные зубы. Они симметричны до идеала. Хотя, разве его можно постичь в мире, где искажения – привычная форма реальности? Риторика моих вопросов. Он улыбается и что-то говорит, но я его не слышу. Похоже, я провалил несколько тестов, а после драки с одноклассником меня отправили сюда. Нас отправили сюда. И, как я помню, именно Макс бил мальчика металлической трубой. Иногда, он слишком жесток.

Я лежу на кровати.

Нежные руки Алисы обнимают мой торс. На пыльном экране телевизора мелькают разноцветные кадры. Они такие живые. Наверное, даже слишком живые, если сравнивать их с моими снами.

Романтическая драма, мюзикл, трагедия? Эти определения не имеют давления на мой измученный организм. Скорее, черно-белые эскизы моих снов научили меня мыслить плоско, слишком прямолинейно, чтобы не видеть палитру цветов даже в реальности. Хотя, в ней больше серости, чем в юных глазах.

Доктор приходит каждое утро. Он приносит мои таблетки и пытается понять, что со мной происходит, откуда безумие и ненависть. Доктор старается, но рассматривает меня, как одиночку. Он так и не узнает правду. Истина заключается в том, что меня нет, как нет и Макса. Мы – целостная личность. Чтобы решить мои проблемы, необходимо затронуть и его. Но он в тех стенах покинул меня, оставив одного среди нейролептиков и дешевых тестов.

От Алисы пахнет духами. Аромат настолько сладок, что я вспоминаю вкус крови, касания колосков пшеницы на золотистых полях, шепот июльского ветра.

Доктор машет мне рукой и отправляет обратно в приют. Он уверен в правильности лечения и диагноза. В его голове даже не промелькнула мысль, что перед ним могу быть не я. Хотя, разве можно его упрекнуть в этом? Чтобы помочь человеку необходимо его желание, в противном случае – отбрось свои ничтожные попытки.

Хотел ли я оказаться здоровым? Возможно. Болен ли я сейчас? Нет. Время не просто лечит раны, оно маскирует их, выдавая за норму общественного восприятия. Я принимаю свое «отклонение», как дар и награду. Оно помогает бороться с одиночеством. Хотя, даже в нем я могу найти красоту.

Черт подери, я даже не знаю, чьи это мысли? Принадлежат ли они мне?

На Алисе синие джинсы и тонкая футболка. Бюстгальтер отсутствует, и ее твердые соски слегка выпирают из-под материи. На футболке изображены деревья и летний лес. Где-то у шеи пролетают птицы, спускаясь к животу, где белые цветы любуются миром. Для них он стал зеленым пятном, что впитывает жаркие лучи солнца.

В приюте меня принимают обратно. Они кормят нас серым супом, от которого пахнет луком и морковью. Я чувствую себя одиноким, попадая под взгляды детей. Они видят во мне демона. Немые сутки, игры без слов – капкан для моего разума. Я теряюсь в тишине обращений ко мне, утопая в молчании ответов на мои вопросы. Я учусь быть одиноким.

Алиса вздыхает у меня на груди. Ее волосы напоминают светлый космос. Мелкие серебряные заколки бросаются в глаза далекими звездами, принимая их образ и чувства. Даже холод кажется слишком реальным.

Реальность – двухсторонний обман.

Куда делись таблетки из шкафа?

Риторика моих вопросов.

Из телевизора несутся слова и музыка. Что-то трагичное, и кто-то плачет. Алиса снова вздыхает. Возможно, она хочет что-то спросить, но все еще молчит.

Я стараюсь понять, как прошла ночь. Где я был? Почему моя рука болит? Куда делись таблетки? Куда пропал Макс?

Краем глаза я замечаю титры – сотни букв, несущих в себе имена и фамилии людей, чье участие осталось за кадром зрительного ощущения. Люди читают титры? На черном фоне красуются расплывчатые символы, строки плывут вверх, теряясь за рамками экрана, и я жду их на обоях, чтобы запоминать. Они выходят из-под пола, пролетают по экрану и теряются где-то за границами моего взгляда, отчетливо напоминая прошлое.

Я вновь теряю эмоции. Улыбка и печаль стали однотонным состоянием серости моей души. В недельных пролетах, теряясь во времени, я уже не замечаю в себе человека – больше похоже на гранит, либо на плотную пелену дождя. Эти капли, ставшие полотном, заменяют стук сердца, обрывки души, старые газеты. И, кажется, я привык жить без эмоций.

Слышу всхлипы, экран гаснет. Алиса лежит рядом и даже не шевелиться, словно уже давно мертва. И почему сразу смерть? Быть может, это просто долгий сон.

Печаль на моем лице – лишь комбинация ухищрений человеческого рассудка. Я соткан из математических формул, в меня ввели специальный код. Я – робот, либо деталь механизма. В один прекрасный момент – если его можно таким назвать – ты перестаешь жить, и недели превращаются в день, а минуты в секунды, приближая тебя к смерти. Хотя, смерть – слишком красивое название для перегоревшего двигателя, для металлического жала под каркасом черного ящика. Скорее, твои батарейки садятся, превращая организм, маршрутные кольца в ненужный хлам.

Это определенно долгий сон. Хотя, я вижу открытые глаза Алисы, и в них застревают прозрачнее капли слез. Мы смотрели что-то трагичное. Она смотрела. Ее руки сильно сжимают меня в объятиях.

Механизм моего сердца вновь набирает в себя энергию. Ее слишком мало, чтобы жить, но достаточно, дабы существовать в этом мире. Чувства – определяющее звено человеческого мышления. Они придают краски, но отбирают серость. Я же существую вне рамок общественных восприятий. Это нельзя назвать жизнью, но и смерть не подходящее значение моего состояния. Скорее, я заперт в пространстве, словно в невесомости космоса.

Вновь чувствую холод моей души.

Человек – пятно.

Мысли путаются и сбиваются. Я ощущаю болезнь внутри себя. Она страшнее, чем рак и СПИД, ибо убивает тебя лишь духовно, оставляя ненужный кожаный пиджак. Этот смерч сносит целые лабиринты, принося за собой лишь пустоту.

Разве можно назвать ее смерчем? По-моему, это слишком грозно, громко.

Моя болезнь действует тихо и незаметно. Знаешь, будто в мою душу вкололи яд. Он медленно проникает по венозным путям, оставляя лишь мертвые сгустки черной гнили, но даже они распадутся на сухие куски под ударами ветра, что крошит их в пыль, разнося по всему организму. Они прилипают к влажным губам, и чувствуется лишь горький налет, то ли шоколад, то ли виски. Моя болезнь таинственна, и даже я не знаю ее корня, причины. Я просто умираю, либо умер совсем.

От Алисы веет теплом, но даже оно не может вернуть мне жизнь. Девушка обнимает холодную мраморную плиту в облике человека.

Одиноко.

Макс сбежал. Навсегда ли?

Алиса закрывает глаза. Я чувствую, как она проваливается в сон. Молча. В тишине я обретаю себя. Тишина обволакивает квартиру.

Интересно – что снится ей? Прекрасный вечер в Париже? Закат в Праге? Бой курантов в Москве? Рассвет на Кубе? Она медленно уходит в сны, оставляя меня одного.

Ресницы касаются друг друга. Длинные и черные замки. Ее веки немного дрожат, но так мимолетно, что я даже едва различаю этот жест. Ее тональный крем скатывается в трещинки, незаметные на фоне образа, но слишком явные в отдельной части моего взгляда.

Моя болезнь прогрессирует и поражает. Я чувствую, как медленный яд убивает все живое во мне. Даже прошлое умирает, хотя все еще приносит боль. Наверное, оно создано для того, чтобы не давать мне черстветь. И если оно дарит мучения, значит дорого мне в бесконечном потоке информации. Числа и коды падают, оставаясь лишь налетом истории. Сказать, что я оживаю, значит нагло врать.

Выводы.

Меня пожирает болезнь, подобно огромному питону. Она обхватывает ноги, затем торс, чтобы забрать меня в себя, переварить и насытиться самоубийством. Хотя, если я пущу себе пулю в голову, разве смогу назвать это смертью?

Алисе снится мир, где люди заполняют планету, прилипают к окнам, за которыми прячутся звезды, о чем-то шумно говорят. Они наполняют чашу, квартиру, мою голову. Люди создают системы и сами становятся заложниками этих систем. Безвольный крик, как искра – один момент и взрыв, что оставит за собой пустоту. Люди подобны газу.

Моя болезнь вгрызается в вены, старается вырвать из души кристаллы, чтобы я даже не чувствовал боли. Наверняка, она создана в математических лабораториях и сейчас программирует меня, подменяя человеческое начало. Я – робот. Быть может, я – организм, бесчувственный и безжизненный. От этой болезни нет лекарства. Устал.

Я засыпаю.

Что мне приснится? Париж? Москва? Манчестер? Закат или восход? Хотя, они одинаковы в черно-белых картинках.

Странно. Я совсем забыл, что больше не вижу снов.

12.

Я вижу распятие Иисуса. Он корчится от боли, и вся его божественность тает под давлением человеческого хаоса. Из глубоких глаз ползут слезы, а мышцы в теле судорожно бьются под кожей, перегоняя кровь по усталым венам.

Яркое солнце светит в небе, словно лампочка. Тень от креста исчезает, и я вижу улыбки людей, их страдания и ненависть.

Так красочно.

Мне кажется, что я способен дотронуться до Магдалины, чей образ так долго порочила церковь, могу коснуться Петра, что собирает в высокий бокал яркую кровь из ладоней «спасителя». Я вспоминаю Брауна, коды Да Винчи, тайные общества.

Над головой его летают стервятники, что собираются выклевывать глазные яблоки, сжимать их, взрывая все мироздание в зрачках. И они теряют свет.

Через тело Иисуса бежит боль, и в ней он – человек. Вся его божественность рассеивается, словно дым. Он прилипает к губам, и я чувствую свежий аромат одиночества.

Слезы скатываются по щекам, но мокрые полоски исчезают под палящим солнцем. Я вижу Римские колпаки, плащи и копья.

Разве можно об этом упоминать вслух?

Способен ли я?

Мои ступни греет горячий песок. Я ощущаю его жар и то, как мои ноги обгорают во взаимодействии с пылью. На губах блестит прохладный дым, а на горизонте мелькают тучи.

Капли крови ползут вдоль лба, касаются бровей и заменяют собой слезы.

Я делаю вдох и открываю глаза.

Видел ли я это?

Чувствую запах морфия. Он доносится прямо из моих ноздрей. Он живет и обитает в них. Я глубоко вдыхаю, и ощущаю приятное жжение в районе горла. Частицы порошка отскакивают от слизистой оболочки, продвигаясь в гортань.

Видел ли я этот сон?

Где Алиса?

Я смотрю в сторону стены, но на измятой кровати не осталось даже запаха ее духов. Даже мелкие частицы пудры слетели в бездну, исчезнув из ореола глаз. А я вспоминаю кровавое колесо в моем сне, что чертило горизонт.

Сколько лет я не видел ничего столь яркого? Неужели я умер в своем сне, чтобы ожить с горьким привкусом наркотиков?

Я встаю с постели, надеясь встретить Алису на кухне. Не могла же она так уйти?

Делаю шаг и оступаюсь.

Мои ноги слабы. Я устал. Чувствую это сквозь оболочку наркотического сна. Комната плывет перед глазами, и на секунду думаю, что нахожусь на большом корабле, а за окном мелькает океан и мяукают чайки в высоком небе.

Сколько лет я не видел снов? И снова вопросы, что остаются без ответа. Смотрю на календарь, цифры пляшут на белой бумаге, но дни не уходят, и цикличность недели не прерывается. Листы даже не убегают, не сгорают в воздухе. Я вспоминаю глаза Иисуса. Они смотрели так, как будто принадлежали вовсе не сыну бога. Скорее, они имели оттенок равности его подобий.

Я захожу на кухню, но здесь никого нет. Лишь овощной салат источает кислый аромат гниения.

Капли воды падают в мои ладони, создавая в них маленькие океаны, что отдают солью. Большие рыбы умирают, а подбитые киты взывают к помощи. Они стонут в одиночестве, пока горячее солнце прожигает их тела. Оно блестит на громадных костях, танцуя вальс или то, что стало модным.

Холодная вода. Она успокаивает тревожность моих мыслей.

За мной кто-то следит!

Возможно, это – жалкие побочные действия морфия. Но, когда я успел принять его? Во сколько ушла Алиса?

Дрожь проходит сквозь тело, и я чувствую, как холод забирается под кожу. Свежесть проникает в мой организм, но оглушительные удары капель об металлическую раковину врезаются в уши, причиняя мне лишь боль. Нейроны мозга умирают, а нервные клетки готовы разорваться на части, чтобы стать отдельным элементом моего космоса.

В нем так холодно.

Я начинаю проваливаться в фантазию, а ночной сон все чаще мелькает в глазах.

Я не верю, что мог видеть это. Что происходит?

Громкий сигнал телефона подобен колоколу на высоких куполах часовен. Мое сердце замирает с каждым звуков, а нервные сплетения шатаются, будто на ветру.

Нажимаю кнопку. Не смотрю на экран.

Люди любят сюрпризы.

– Алло – мой голос дрожит.

– Привет. Забыл обо мне?

Алиса.

В моем разуме стелется туман, похожий на тот дым чужой печали. Мысли тонут в серости клубов, и запах едкий разрывает душу. Среди обломков памяти, моя личность разбивается на кусочки, и я стараюсь вспомнить хоть что-то, но совершенно растворился в беспамятстве.

– Почему ты так рано ушла?

– Ты раньше не додумался позвонить? – ее голос звучит очень задорно, но в нем чувствуются капли печали и гнева.

Туман забирает даже воспоминания моего сна. И теперь я не помню, кто именно был распят. Неужели из рук спасителя шла кровь? Или это был я? Быть может, я вколачивал гвозди в его ладони? Туман забирает детали, оставляя меня вновь в серости его глаз.

Молчание. Я слышу лишь помехи телефонной сети – легкое шипение на заднем плане.

– Ты это спрашиваешь спустя два дня?

Я отключаюсь. Проблема сети.

А моя проблема? Она хуже, чем я мог себе представить. Я не верю тому, что услышал. Телефон начинает звенеть на столе, но я полностью погружаюсь в туман, чтобы развеять его, обретая мысли, чувства.

Нажимаю кнопку.

– Прости, проблемы со связью – вру.

– Может, объяснишь? Тебе не понравилось?

– Все было отлично – мои слова сухи в своих началах.

Прошло два дня? Но почему я не помню даже фрагментов? Лишь яркий сон, в котором я, и жертва, и палач. Но, где я был? Что делал? Я ли?

Глубоко вдыхаю, и вновь чувствую горечь в аорте, стараясь привести дыхание в нормальный ритм, но все же остаюсь вне стен секретов, что спрятаны в моем недуге.

Возможно, назвать это болезнью?

– Извини. Я сильно устал, и было много дел – произношу я.

– Слушай, если ты не хочешь меня видеть, то скажи об этом прямо – ее голос сладко впивается в мой разум.

Спал ли я? И сколько времени провел в полете фантазии? Глаза закрываются, но я чувствую приятную дрожь в своем теле, возвращаясь к постели, чтобы вновь утонуть в ее объятиях.

Молчу.

– Хочешь сегодня увидеться? – спрашивает Алиса.

– Извини – сухо отвечаю я.

Воспоминания и мысли превращаются в однородную субстанцию страхов и комплексов. Осознание своей потери, сон, где Иисус – человек, и легкое покалывание в районе сердца. Тысячи мельчайших деталей заполняют мой разум, а перед глазами плывет мир. Моя квартира – смазанный снимок мелочей. Я хочу остановить Землю, чтобы она перестала вращаться, желаю сломать ее хрупкую ось, дабы почувствовать слабость.

Останавливаюсь в проеме дверей и оборачиваюсь на ванную комнату. В ней горит свет, и шумит вода.

– Почему? – доносится голос Алисы.

Молчу.

Я обнимаю ладонью дверную ручку, стараясь открыть себе путь, но дверь заперта изнутри.

Вода стихает.

– Алло. Ты слышишь меня?

Я отключаю телефон. Голубой экран принимает серость, а потом и вовсе тьму, в которой больше не видны имена и иконки.

До свидания.

Я стою около двери, но усталость подгибает мои ноги. Чувствую спиной холодную стену. Я стараюсь держать глаза открытыми, но веки тянутся друг к другу, чтобы обняться, слиться в страстном поцелуе. По телу бежит дрожь.

Кто прячется за дверью? А может, это лишь сбой моей системы? Что происходит со мной?

Я закрываю глаза и медленно сползаю вниз, чувствуя холод бетонной стены.

Щелк.

Мои веки распахнулись. Передо мной стояла девушка. Я видел ее раньше. Ну, как же я мог не вспомнить? Девочка из бара стояла передо мной в розовой футболке и джинсовой юбке, которая едва прикрывала ее бедра. Мокрые волосы лежали на плечах, а в глазах стало еще больше серости. Ее зрачки увеличились – морфий уже давно проник в ноздри, и теперь лишь отдает горечью в районе горла.

– Привет – произносит она и подмигивает.

Розовая футболка обтягивает ее грудь и талию, врываясь в мои глаза образом похоти и желания. Ее стройные ножки касаются пола, едва заметно. Можно подумать, что она парит в воздухе, но божество не сможет просыпаться в моей постели. Хотя, разве ангелы не нюхают морфий? Не глотают розовые таблетки счастья?

Как долго она тут? Ее нежная рука касается моей грубой щеки. Мне двадцать четыре? Я чувствую сладость ее губ, что вызывает возбуждение в разбитом организме.

– Спасибо за прекрасную ночь – она улыбается.

Молчу.

Слова застревают в горле, они появляются, чтобы рассыпаться на мелкие отголоски. Какие-то комплименты, гневные вопли, ласковые фразы – все это умирает на границе моих губ, и я выдыхаю лишь теплый воздух.

Девушка медленно опускается на колени, и я чувствую ее руки, слышу, как молния моих штанов открывается.

Я не хочу!

Представляю Париж и Лувр, вижу узкие улочки Праги, улетаю далеко в Хорватию, купаюсь в ласковом море Болгарии. Моя душа свободна под опиумными узорами.

Отстраняюсь и смотрю вниз. Девушка поднимает глаза, а я даже не знаю ее имени. Нежной ладонью она вытирает свои сладкие губы.

– Тебе пора – произношу я.

– Ночью тебе все нравилось – в ее голосе звучит досада.

Не мне. Я даже не знаю имени.

– Я себя плохо чувствую – отвечаю.

Девушка поднимается с колен, а ее мокрые волосы слипаются между собой, словно зажаты масляными красками. Они блестят на свете, что пробивается сквозь грязные окна, отливая цветом каштана.

– Слушай – она обнимает меня.

Я чувствую дрожь в ее теле.

– У тебя еще осталось? – она смотрит в мои полузакрытые глаза.

Молчу и отрицательно качаю головой.

– Когда мы увидимся? – спрашивает она и ее голос дрожит в унисон с телом.

Я бы предпочел больше не знать ее. Хотя, если подумать, то я и сейчас не знаю о ней ничего. Она видит во мне другого человека. Даже люди на работах и в школах видела разные части меня, но не могли даже на секунду представить безысходность моего положения, как существа живого, наделенного способностью понимать, даром мыслить.

Молчу.

Она аккуратно целует меня в уголок губ.

– Позвони мне.

Сквозь туман в своих зрачках я вижу, как она уходит к двери. Ее изящные молодые ножки так грациозно разрезают воздух. Она виляет своей округлой попой, а я чувствую холод подъезда, что тянется вдоль моих ног, касаясь плоти.

Почему я не могу спросить ее о том, что было? Почему я не могу узнать мои действия? Мои? Наши? Действия Макса? Морфий все сильнее впивается в кровь. Наверное, она тоже вчера пробовала быть взрослой, и серость в ее глазах возрастала. Ночь любви? Или дешевый секс? Мое тело болит, а в груди так сильно жжет, что я готов вырвать свое сердце, словно наследник Данко. Но только мне не нужен свет – его там нет. Пусть оно превратиться в черный уголь, разнесется по улицам пеплом небес.

Дверь закрывается, и пронзительный звук пробегает по моей квартире.

Она ушла, но я все еще вдыхаю аромат ее духов, что заменяет собой запах морфия в моих ноздрях.

Перед глазами сгущаются тучи. Я стараюсь идти вперед, но держусь руками за стену, чтобы не упасть вниз, словно Икар. Усталость топит клей на моих крыльях мыслей. Он плавится, и перья разлетаются в сторону, укутывая нежное голубое небо, а я падаю вниз, в пропасть. В соленой воде слез мне задыхаться и стараться плыть.

Шаг, за ним еще один.

Я падаю на колени перед шкафом. Мои трясущиеся руки открывают отсек. Сквозь туман на своих глазах я стараюсь сосчитать рисунки, замечаю новые, но числа в них не подписаны.

Я вижу картину, где сильные руки прижимают подушку к лицу жертвы, а она царапает кожу, стараясь вырваться, но не может. Черные тона крови и белоснежность постельного белья – как изящество в размере ватмана. Тонкие грани, складки на углах перьевой подушки, частицы слюни в ободранных венах жертвы. Кажется, я даже могу уловить насмешку. Мою насмешку.

Я ли убийца? Быть может, жертва?

Картины сливаются в черные пятна, выпрыгивают и пляшут в невесомости.

Я чувствую приход.

13.

Холодный пол.

Я смотрю в потолок, и мир начинает обретать краски. Лежа на холодных досках, я представляю, как отдыхаю на могиле неизвестных мне людей. Иконописцы, операторы, машинисты, водители, строители – все они гниют под мраморной плиткой, а я смотрю якобы в звезды, хотя вижу лишь обои на моем потолке. Среди узоров я создаю свою галактику, соединяя тонкие линии в рисунок.

Почему Макс просто не предупредил? У нас же есть компромиссы. Либо его деяния не попадали под норму поведения в холодном обществе.

Иногда, в сером социуме, я захлебываюсь потом и фразами. Они без толку кричат о совершенстве и гуманности, но в собственных мыслях давно уже отклеили от себя пороки идеальности. Они утопают в фантазиях, где похоть и плоть – единственное связующее между раем и адом. Люди продлевают свое бессмертие, но обречены на слепоту.

Мне так легко. Последние следы морфия исчезли на выходе, около получаса назад. Теперь лишь легкость и безмятежность.

Но мысли мои бродят по черепной коробке, стараясь отыскать пару, чтобы вновь построить чудный мир моих вопросов и фантазий к ним.

Я даже слышу их шаги, такие громкие и быстрые. А мне казалось – невесомость.

Продолжая лежать на могиле, я чувствую, как утопаю в снегу. Он колется в своих очертаниях, и я чувствую мелкие снежинки, идеально подобранные по форме, словно на детском рисунке.

Я ведь тоже любил рисовать.

Где Макс? Почему он не приходит ко мне? И как узнать правду?

Вспоминаю вечер, когда почувствовал чужую кровь на своих руках. Я бы мог убить его, но это выше моих сил, морального начала. Хотя, быть может, он мертв уже давно?

Их много. Мертвецов. Они среди нас, бегут по лезвию работы, сбивая график своих иллюзий и мечтаний. А ведь, мечтать можно о многом. Увы, желания стремительно меняют свою сферу, и из высокого искусства превращаются в грязный плевок обогащения и комфорта. Но только комфорт не приходит в душу, оставаясь уютным декором в жизненный гроб.

А я? Жив ли я в этих безумных сутках?

Я всматриваюсь в потолок и вижу там узоры, что переплетаются в картины Микеланджело, Дали. Они создают скульптуры Зевса и древних городов Иерусалима. Узоры оставляют на зрачках отпечатки архитектуры Венеции, открытые каналы Петербурга и соборы Москвы. Среди отчетливых золотистых линий я вижу пирамиды Египта, церковь Ватикана, дорогое Парижское вино.

Я вижу целую вселенную под куполом моей комнаты.

Млечный путь поит меня свежим молоком, заливая шоколад, и я тону в наслаждении иллюзии, но без нее весь мир – театр, галерея.

Я вижу выставки Рембрандта, очерки Набокова, стихи Бродского и Алигьери, я вижу ад по Данте и рай по Ветхому завету.

Среди маскарада моего потолка я готов умереть, желая принять лишь поцелуй от девушки в черном капюшоне. Приди и возьми меня с собой, покажи моря и то, как умирает дьявол. Нарисуй мне письмена священных свитков и одари прохладой нежной ночи.

Молю.

Где Макс? Почему он не приходит ко мне?

Рядом с моим телом разбросаны рисунки. Их было больше – я уверен. А значит, некоторые проданы поставщикам, веселым фермерам. Те картины, где изображены деревья и луга, цветы и пейзажи городов. Ведь, остальные наброски – ценная коробочка воспоминаний, чувств, эмоций. Они важны для Макса, как и для меня.

Прошло два дня, а я все еще ощущаю запах духов Алисы. Он появился вновь в просторах моей комнаты, и я стараюсь остановить этот момент, чтобы обогатиться духовно. Я так хочу впитать ее нежность.

Странно.

Мой телефон вновь начинает звонить. Сигнал какой-то странный – протяжная мелодия, немного скомканная симфония фортепиано, и я, почему-то, начинаю вспоминать картины Караваджо – его фирменное барокко. Оно выполнено тончайшими кистями, великим гением живописи. И я представляю Больного Вакха, его безжизненные черты лица. Мы с ним похожи. Быть может. А на фоне полета моей фантазии играет медленная мелодия фортепиано.

– Алло – произношу я, поднеся телефон к уху.

– Здравствуйте, Вас беспокоят из отделения полиции сорок четыре.

Что? Как? Что им понадобилось?

– Вас беспокоит капитан … – слова звучали слишком отдаленно от меня.

– Да – отвечаю, и голос мой дрожит.

Я же поговорил на все темы. Зачем им снова вызывать меня? Если только…? Меня посетила ужасная идея, странная мысль.

– Вы сможете зайти на неделе в участок?

– Да, конечно. Я смогу зайти через несколько дней – три или четыре. Вас устроит?

Мой голос дрожит так же, как и мой пульс. Я хочу дорожить этим моментом. Если он пришел в сознание и указал на меня? Что ожидает меня? Перед моими глазами рушится искусство – симфонии Баха сгорают на пленке, Библия Дьявола тлеет в голубом огне, а стены Лувра крошатся в мелкую пыль.

– Да, конечно – отвечает грубый голос.

Я не могу этого не спросить.

– А в чем дело? – слова сопровождаются дрожью.

– Надо задать Вам несколько вопросов об умершем.

Смерть? Нет, этого не может быть!

Разорванные полотна Айвазовского собираются по крупицам. Даже золотые рамы дорогих шедевров принимают собственный блеск и перестают превращаться в чернозем. Искусство застыло на моем потолке, среди узоров. Оно замерло в моей фантазии в невесомости тумана.

– Боже, а что случилось? – выдавливаю я.

Мое сердце быстро бьется в груди.

– Асфиксия – отвечает голос.

Я поворачиваю голову, и мой взгляд падает на черно-белое полотно.

Этого не может быть!

– Конечно, я приду – отвечаю.

Мой голос дрожит, а на глазах образуются слезы, и мои хрустальные города умирают в них. Они тонут, и я вижу, как под волнами скрываются узкие улочки Лондона, дождливые и тоскливые, пыльные памятники Стокгольма, шумные праздники Шанхая.

Грубый голос сменяют короткие гудки. Они похожи на мой пульс.

На некогда белом листе я вижу ситцевую подушку, вздутые вены на лобной доле мертвеца. И даже без цвета его кожа имеет синий оттенок. Я чувствую это. Он задыхается, но его пальцы стараются схватиться за жизнь, чтобы продлить существование бренной души.

Нет. Этого не может быть!

Тысячи ярких куполов возводятся над моей жизнью. Я вижу, как сверкает плаха, но громкие серенады заглушают крики моего города. Яркие движения мелких огоньков. Я чувствую особый прилив наслаждения.

Страх.

Он замыкает аорту в свои объятия, и мне так тяжело дышать. Я лежу на могильной плите, чувствую холод. Он забирается под кожу, проникает в сердечные каналы, принося мне лишь свежесть и смерть.

Удушье на листе бумаги. Асфиксия в размере реального мира. Смерть для единицы общества – успокоение для человека иного, для целой вселенной внутри меня.

Зачем?!

Я вижу частички слюней. Они летят в стороны, падая на руки убийцы. Его кисти стары, мелкие морщинки на фалангах пальцев, грубые откусанные ногти. Черно-белые тона изысканно подчеркивают ненависть и агрессию. Но я не вижу лица, ибо оно за пределами рамки, а значит, бродит в реальном мире. Картина продолжается среди нас.

Я ли это?

14.

Острая бритва расстегивает мою кожу на руках, раскрывая путь венозной крови. Она так нежно проникает под грубость кожи, светясь на лучах желтоватой лампочки. Свет проходит сквозь мелкие капли крови и отражается на поверхности бритвы.

Достаточно.

Я смотрю на глубокую рану, но продолжаю тянуть лезвие в бок, словно замочек на молнии нагрудного кармана.

Алая кровь падает на дно ванны, размываясь ледяными каплями воды. Этот забавный симбиоз жизни и смерти напоминает закат над океаном, когда красное солнце проваливается под воду, задыхаясь, теряя свой теплый огонь. Он становится бледным, но все еще пылает, поджигая водную гладь.

Я чувствую колкую боль, но мои мысли летят куда-то под небо, останавливаясь в невесомости, чтобы сами боги пронзили ее золотыми копьями. И вот она уже падает вниз, оставляя в воздухе кровавые капли стыда.

Стискиваю зубы. Ощущение, будто они сломаются, раскрошившись на тысячи мелких желтоватых осколков. Налет от табака.

Куда меня занесло? Под чернильный небосвод моей судьбы? Над головой кружат вороны, но они вне пределов моей квартиры, ванной комнаты, моего поколения. Где-то внутри меня, под куполом черного космоса, они пролетают стаей, неся в своих лапах мое израненное тело, а из синих вен под грубой кожей падает кровь, поливая почву. Это – моя финальная точка заключения, чтобы подарить деревьям влагу, дабы они поднимались к небу, исполняя мелодию к моей гибели, моему трауру.

Кожа раскрывается на моих глазах, я вижу людей, что без памяти собирают мой архипелаг красоты и совершенства.

Макс выбивает бритву из моих рук.

Моя ловушка срабатывает, но я слишком слаб, чтобы говорить. Мысли путаются, врезаются друг в друга на заснеженных трассах, обнесенных липким туманом.

Мимо нас пролетает ночь,

Мимо нас пролетает день,

Я хочу лишь тебе помочь,

Но растворяюсь, словно тень.

Эта песня звучит так отдаленно, что напоминает старые виниловые пластинки. Она издает похожий звук – визг, скрип. Знаешь, будто ее записали на пленку аудиокассеты, и теперь повторяют по кругу, пока мелкие шестеренки магнитофона не начинают жевать ее своими лопастями.

Лезвие зависает в воздухе, сбрасывая алые капли крови со своей поверхности. Они летят мне в лицо, попадая на губы, и я чувствую приятный аромат смерти.

Бритва падает на самое дно ванны, и холодная вода омывает ее лезвие. Я слышу оглушительный хлопок, он обрывает мои мысли, врывается под закрытые веки, и пробуждает мой разум ото сна.

– Ты что делаешь? – спрашивает Макс.

Он поднимает меня на ноги.

По моим рукам течет кровь. Капли падают на кафельный пол, на котором остаются кровавые разводы после соприкосновения с холодной водой – отпечатками моих босых ног. Тело дрожит, то ли от боли, то ли от испуга.

Мимо нас пролетает ночь,

Мимо нас пролетает день,

Я хочу лишь тебе помочь,

Но растворяюсь, словно тень.

Песня звучит все отчетливее, пока полностью не заполняет мою голову, подобно газу в однокомнатной квартире.