Текст книги "Спецификация идитола
(Прозроман ускоренного типа)"

Автор книги: Сергей Бобров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

43
Дэзи скучает

Сегодня она плакала. Правда совсем немножко, но все таки. После всего, что она для него сделала – уехать и пять месяцев не передавать ей ничего, кроме приветов, через полузнакомого клэрка, с которым она имеет дело. Он аккуратно говорит ей всегда – «директор просил передать вам свое нижайшее почтение и просил не забывать его». Выудить из этого клэрка ничего невозможно, это какая то стальная плита, а не человек. Он иногда советуется с ней насчет Идитола. Но и тут давно уж нет никаких новостей. Единственное, что она достала за последнее время, это сообщение о взрыве в Южной Америке. Она поспешила доставить его своему клэрку. Он поблагодарил, но сказал, что они всё знают, и даже с большими подробностями. У них очень хороший агент в Экуадоре.

Входит горничная и говорит, что пришел господин Фе-вари. Пусть войдет. Это художник Февари, с которым она случайно познакомилась на вокзале. Очень милый, экспансивный и чрезвычайно наивный молодой человек. Сродство душ, вечная любовь, женщина – товарищ и прочие глупости. Они ездили кататься вместе. Ей было скучно и она позволила ему… ну так, сущие пустяки. Просто, чтобы не разучиться.

Он входит.

– У вас пудра на шее, – говорит она с ленцой, – вытрите ка…

Он краснеет. Он очень извиняется. Разрешите признаться, – он хотел быть покрасивей.

И потому не вытер пудру?

Он хохочет. Вы – прелесть. Просто он забыл о пудре. А теперь даже очень рад, что забыл…

Чему же он рад?

Он рад, что видит ее. Если в это дело замешивается пудра, – да здравствует и пудра. Не хочет ли она поехать покататься?

«Ишь, как тебе понравилось», думает Дэзи. И делает равнодушный вид. Нет, ей не хочется. У него вытягивается лицо. Фу, какой он глупый. Точно этого нельзя повторить дома. Ей очень смешно. Он совсем щенок, этот художник. Но он недурной малый. А куда же он собирался?

Он начинает рассказывать с чрезвычайными предосторожностями и богатыми отступлениями. У него есть друг, очень милый молодой человек. Он часто бывает у них. – Ей хочется спросить есть ли у этого друга сестра или кузина, и давно ли бегает Февари за этой девицей? – но ей становится жалко его. Очевидно, что-то есть, так как на некоторых пунктах при описании семьи друга, он спотыкается и спохватывается. Да, так вот, этот его друг одолжил ему моторную лодочку. Это прелестная вещь, – по озеру на моторной лодке. Он умеет править. Они заедут к этому его другу. Нет, нет – зачем же им туда заезжать, – видите ли, они все уехали на неделю. Собственно потому то и дали лодку. На лодке – это же ничего. Мы закусим и отправимся. Хорошо?

Ну, еще бы не хорошо!

Он садится на диванчик и глядит на нее молча. Она посматривает на него чуть вкось. Он улыбается. Почему он на нее смотрит?

Почему он смотрит, – он не знает почему: она была очень добра к нему, вот наверно почему. Она такая же, как и раньше и совсем другая. Почему это?

Это она сделала. В ней есть что-то такое, – увлекающее вас. Так, как если бы существовал такой водоворот свежего, теплого, пахучего и неясного ветра: он не делает больно, а вы плывете им – и он наполняет вас блаженством. Потом подхватывает и несет… далеко, далеко. Он очень глупо и нескладно рассказывает, но она не будет сердиться и наверно поймет, что он хочет сказать.

Она слушает его и грустит. Ну, что ж, – хорошо уж и то, что она может еще кому то доставить радость. Он очень мил, в конце концов, со своей верой в абсолютные нежности.

Лодка пыхтит и резко режет воду. Когда входила в лодку, то по подписи узнала, что лодка наемная, – вот чем об’ясняется сложность биографии его друга. Свежий ветер ходит над волнами, вдалеке ползет поезд в столицу, медленный такой червячок. Волны летят около них, прозрачные и певучие. Нравится ли ей? Она кутается в палантин, жмется и улыбается. Да. Нравится.

Они возвращаются. Право это чуточку даже неловко. Господи, до чего он молод!

Он засиделся. Ему на этот раз было позволено и многое другое. Она чувствовала себя помолодевшей и испытывала к нему за это маленькую благодарность. Очень маленькую, но все таки. Невозможно терпеть, если вас постоянно обижают и изменяют вам на каждом шагу, как это делал Эпсор.

Наконец, она прогнала его от себя на кресло. Можно ему сесть на ковер, внизу? Нет, он должен ее слушаться. И не подбираться к пей потихоньку.

Она говорит, что ему пора идти. Он должен сперва что-нибудь рассказать, а потом пусть идет. Он может прийти в субботу вечером.

А что он должен рассказать.

Все равно что, только что-нибудь интересное и страшное.

Страшное… гм, он не помнит ничего особенно страшного, но вот он ей расскажет один очень странный случай в октябре прошлого года.

И он рассказал ей о том, что видел однажды из окна своей кухни. Как полицейский велосипедист преследовал какого то рыжеватого человека и как этот человек вознесся на крышу, да и был таков.

Она очень заинтересовалась. Пусть он хорошенько расскажет ей какой это человек. Он рассказал. И это он видел сам? и он не выдумывает? Спаси его бог выдумывать. Он может нарисовать ей, этого летучего мужчину – есть у нее бумага? – он его отлично помнит.

Вот что – у нее немножко разболелась голова. Нет, ему нечего беспокоиться, но она выйдет и пройдется. Он не должен ее провожать. Если он хочет, чтобы к нему хорошо относились, он не должен капризничать. Он все таки должен помнить, что она немножко старше его. В таких делах это много значит. Он был в восторге от этих об'яснений. Он ее раб.

Они расстались на улице. Он остановился, она обернулась и кивнула ему на прощанье. Она очаровательная. Вот она завернула за угол. Он еще стоит и слушает. Он еще слышит ее удаляющиеся шаги. Больше не слышно.

Но вот там, куда она ушла, слышен в ночной тишине тихий разговор. И хрип пускаемого в ход автомобиля. Его так и подмывает посмотреть. Нет, – это уж нехорошо, у нее могут быть дела, которые его не касаются. Не надо требовать от людей больше того, что они хотят дать. Авто трубит в рожок и уезжает. По звуку слышно, как он, развивая скорость, заворачивает. Все тихо. Февари идет домой. Его дни за это последнее время приняли чрезвычайно приятный и очень странный характер. Суткам ничего не стоило растянуться до удивительных, громаднейших размеров – столетия, ночи, наполненные бурными сновидениями и т. д. Это было странно, очень приятно, хоть и крайне утомительно. Он останавливается перед запертым на ночь киоском. Думает. Потом поднимает руки кверху и говорит тихо: «Боже мой…» Он очень наивный мальчик, этот художник Февари.

44
Отечественная металлургия

Зал дорогого отеля. Длинный стол с разнообразными яствами. Он, этот стол, имеет несколько антикультурный вид. Это не то, что раут или коллективный обед, нет, – перед каждым стоит то, что он попросил сейчас, пять минут, полчаса тому назад. Видно, что эти люди здесь не собирались засиживаться.

Их довольно много – человек тридцать. Разные, – молодые, с проседью старики, румяные, желтые, средне одетые, хорошо и роскошно. Это вся наша металлургия. Все, кто владеет фабриками, кто поддерживает их, кто играет на их акциях, кто связывает воедино разнообразные начинания: – металлургию с горючим, с «белым углем», с путями сообщения, с заграницей, с правительством, ибо только оно в конце концов может набить до отказа золотом чудовищный рот этого циклопического Мартенса.

Совершенно темные личности проскальзывают иногда на минуту, две и исчезают. Проходят два гиганта – это шахтовладельцы, они поставляют сырье для металлургии. Весь этот сросшийся до консистенции кирпича клубок интересов и страстей гудит и ворчит. Что это делается с металлургией? Осия связался с БКА, бекасы летят стремительно вниз, – это задевает интересы кучи людей. Бекасы сопротивляются неистово, но Осия ломит, это видно. Идет война, самая настоящая война. Осия рвет заводы и устраивает забастовки, а БКА столкнулась с социалистами и пускает целые поезда агитаторов на заводы, связанные с Осией. А кто с ним не связан? Металлургический трест ABC в лице четырех своих представителей наваливается на БКА. Худенький бледный БКА не желает слушать этой ерунды. Не хочет ли в самом деле ABC, чтобы бекасы взорвали себя сами и бросились продавать свои акции? Вам не нравится эта война, – вы может быть думаете, что она им нравится, да? Примыкайте к БКА! и мы наделаем из Осин с его жульническими трестами – ей богу, он так и сказал, «жульнические тресты» – сосисок с опилками.

ABC отваливается от него, – они еще не сошли с ума. Ну, так тогда и не хрипите зря! К этой кучке подходит некто, кто держит связь с правительством. На него накидывается и ABC и БКА: – какого чорта правительство молчит? Что оно, все в лапах у Осии. Правительство соблюдает нейтралитет – отвечает тот. Покорно вас благодарю за такой нейтралитет! Помирите их, чорт возьми, наконец. Есть у вас глаза, там, в ваших канцеляриях, или нет, – да что же вы не видите, наконец, что в Америку начинают везти те товары, экспортом которых она занимается? Почему это – да потому, что эта драка бекасов с Осией длится четвертый месяц. Наконец, – по стране бродят тысячные шайки безработных, – что вы хотите от доведенных до отчаяния людей? Вы посылаете против них войска: что вы думаете, что вы можете перестрелять всех наших рабочих? Извините, мы этого не позволим. Знаете вы, сколько стоит стране эта война? Нет, так засадите ваших экономистов подсчитать количество банкротств, пожаров, взрывов, стачек, локаутов, одиночных преступлений и коллективных грабежей! Правительственный агент помалкивает. Он играет цепочкой от часов. А как вы думаете, – обращается он так, в воздух: – сколько времени еще могут продержаться бекасы? Представитель БКА выдавливает из себя презрительную улыбку. Он рассчитывает продержаться дольше, чем уважаемые джентльмены из палаты, – шайка прохвостов, купленных Осией по два пенса за погонную сажень.

Нет с БКА положительно нельзя говорить!

Другая кучка. Происходит то же самое: несколько человек уговаривают представителя финансового об’единения Осин Лавуэрса переменить гнев на милость. Но толстый черномазый человек от Осии сжимает портфель в руках и неопределенно улыбается. У него нет таких инструкций. Он им может сказать, почем им заплатят за поддержку, – это он может. А насчет чего другого, он не уполномочен.

Двое стоят в коридоре, – ну что же делать, скажите вы мне пожалуйста? Он не может продать свой заводик, так как никто его сейчас не купит, и БКА и Осия сами продали все, что возможно, чтобы сжать силы. Деньги в стране идут не на кредит здоровой и честной промышленности, а на организацию грабежей. Это недурно читать в детективном романе, но когда это лезет вам в нос с каждого перекрестка… Что он будет говорить, когда вернется на фабрику? Поверите ли, он уже не платит никому полтора месяца! Собеседник верит, – он сам точь-в-точь в таком же положении.

45
Ральф не считает себя побежденным

Ему удалось спуститься незамеченным. Кончены разговоры и слюнтявая постепеновщина. Будет. Довольно. Теперь он – враг им. Не в будущем, а вот сейчас. Он динамитчик, – да он динамитчик! Он хуже этого – он идитольщнк! Каждому из этих «королей» по разным областям промышленности он всунет в живот его собственную голову. Война, так война. Они истребят весь земной шар, если им не оторвать своевременно головы.

Он попал в удачное время. Эта каша ему только на руку. Да оно и не могло быть иначе. Эта раса выродков, которые поколениями росли на прикарманивании чужого достояния, ест теперь сама себя. Исчезли последние иллюзии, теперь все знают, к чему идет дело. Или труд или мешок с деньгами. Вот что!

Его приняли несколько хуже, чем ожидал он, распаленный ненавистью и непрекращающейся лихорадкой. Он увидал общее смятение и растерянность. Анархисты? – этих людей у нас просто вешают. Социалистические ассоциации и союзы рабочих или разодраны Осией надвое или куплены бекасами. Осия знает свое дело: он знает, что когда вся эта масса обратится в мешанину исступленных идиотов, он сварит из них суп, и обратится к благоразумию еще не разоренных до конца. Что это за Осия? – Что такое Осия? А вот вы посмотрите, что делается в стране и узнаете, что это за Осия. Вы верно только что вернулись от Эрубуса и Террора? Катитесь назад, если вам голова дорога на плечах.

Да что вы, безумные люди, верите что ли бекасам, – они вас съедят не хуже этого вашего Осии. Нет, мы не верим. Но Осия с нами не считается вовсе, а бекасы хоть и выбиваются из сил, но подкармливают. Он ничего не понимает. И никто ничего не понимает. Что же они предполагают делать? А вот они собираются ограбить Осиины склады в соседнем городе. Половина их поляжет на этом деле, а половина вернется с едой на неделю.

Он попробовал отобрать людей наименее перепуганных.

Они собрались. На них напала полиция, – он взорвал отряд и они ушли. Поговорим!

Он обнаружил странное расслоение между этими людьми. Он заметил, что поток крови и голода, смонтированный Осией Лавуэрсом далеко еще не исчерпывает положения.

Бекасы работали много тоньше и, на его взгляд, куда опасней. Осия вваливал в дело разрушения колоссальные средства – он разворачивал, как бешенный медведь все существующее: – только щепки летели от его чудовищных лап, – вот-так Осия! Бекасы жались, – у них, очевидно, не было денег: они капали то тут, то там – тысячку, другую: еды на два дня, еще на два дня. Они умело раздували расслоение между рабочими разной квалификации. Они поддерживали ненависть к неграм и желтым. Они боролись с эмигрантами. А Осия собирал сволочь, – это отталкивало от него более сознательные элементы.

Но, как бы там ни было, – рабочим по существу дела безразлично, кто победит: Осия или Бекасы, одинаково и те и другие имеют ввиду новое закабаление трудящихся. Но эту истину втолковать им Ральф не мог. Он всюду наталкивался на странных соглашателей, которых решил считать просто агентами БКА, которые вламывали в его концепции – свои каннибальские поправки. Наконец, он подобрал себе шайку. Это была отчаянная публика. Ребята из союзов говорили ему, что он сваляет с этим сбродом дурака, и больше ничего. Но у него не было ничего лучше. Он говорил союзам, чтобы они солидаризировались с ним. Нет, им с анархистами не по дороге. Всю полицию он не взорвет, а избиение вызовет небывалое. Да ведь они и сейчас уже погибают, – да, положение очень тяжелое, но они в конце концов сыграют на розни Осии и бекасов. Если же победит кто-нибудь один, они ему закатят стачку по всей стране. Почему же они не хотят это сделать сейчас? Сейчас нельзя, народ слишком замучен, и никого не слушается. Он кричал им, что они изменники. Они отвечали ему, что он – просто дурак, и не дай бог с ним связаться.

На одном митинге подозрительный социалист бекасного типа назвал его Петром Амьенским. Так оно и пошло. Да он еще сглупил. Сброд, который собрался вкруг него и орал на митингах: «товарищи, ориентируйтесь на Идитол» (каковая фраза, между прочим, многими понималась, как призыв па сторону Осии), не был способен на длительные операции. Они потребовали действий. В результате они разнесли в десять минут продовольственные склады соседнего штата и они награбили столько, что еле увезли. Но Идитол видимо не годился для таких действий, – при операции было перебито народу втрое больше, чем было накормлено. В конце концов, в любой группе американских граждан большинство составляют рабочие; группа, погибшая при нападении «амьенцев» не составляла исключения из этого правила, даже наоборот. Эта то история и определила дальнейшее развитие карьеры Ральфа.

46
Эпсор вывертывается

Он впервые вздохнул на пароходе Америка-Гамбург. С этими метисами шутки плохи. Если бы собрать все пули, которые в него были выпущены из за разных углов за эту неделю, так получился бы недурной постамент для памятника американским свободам. Да еще нелегкая дернула его заняться этой девчонкой. На него набросились газеты с пеной у рта, вся история выплыла наружу с быстротой молнии.

Тысячи подробностей выливались из под перьев репортеров, в большинстве случаев это была дикая околесная, – но попробуйте оправдаться! Брафлор разумеется потирает руки. Он им дал солидный козырь против себя.

Они его таки выкинули из Америки. Чего доброго они поднимут ту же компанию и в Англии. Теперь он, – он, Эпсор, директор Диггльс-банка, – принужден ехать вторым классом под чужим именем и слушать ежедневно, как ему рассказывают новые подробности о его похождениях. В чем только его ни обвиняли купленные Брафлором газетки: – это он привез Идитол экуадорцам (а в Экуадоре писали, что он его привез бразильцам), это он… это он…

Он попробовал было пустить в ход деньги. Над ним захохотали. Где он был раньше?

Телеграмма Дэзи нагнала его только через десять дней уже на пароходе. Он получил ее, эту телеграмму, и чуть не развалился от негодования. Телеграмму ему передавал Брафлор, он считал любезным поделиться с поверженным противником новыми сведениями.

Новые неясности и больше ничего. Да где же, наконец, этот проклятый Идитол! Но Брафлор рано трубит победу. Он еще поговорит с ним. И серьезно поговорит.

47
Горючее волнуется

За последнее время акции горючего неустанно лезли вверх. Теперь они достигли своего апогея и – компании чувствовали, что сейчас решится в одну минуту их судьба.

Акции вскочили в среднем за это время на 1462 % – тысячу четыреста шестьдесят два! – проще говоря, они сейчас стоили ровнехонько в четырнадцать с половиной раз больше своей реальной стоимости. Приближались дивиденды, – их нельзя было выдавать с биржевой цены, – выдача с номинальной свелась бы к выдаче восьми десятых процента на биржевую стоимость. Дорогие акции невыгодны держателям, они разоряют их.

Больше лезть акции вверх не могли, а кто то все предлагал да предлагал. Казалось, что бекасам крышка, – они упали втрое, – но какая то сила все выкидывала да выкидывала на рынок акции горючего. Дальше повышать цену нельзя, но и эта уже разорительна в невозможной мере, – если же они начнут падать, то они обгонят в два дня и бекасов. А они могут упасть, если сумеют выбросить на рынок еще хорошенькую партию.

Тресты горючего почувствовали, что они зарвались с этой историей, которую им устроил Осия. Но Осия не желал с ними спорить, его агенты шныряли всюду и отдавали приказания, – покупайте по стольку то свои же собственные акции, да по стольку. Маленькое об'единение мазутников попробовало ослушаться. У них в два дня началась такая стачка на заводе, что небу было жарко. Когда они пришли с повинной, Осия их послал – в БКА. Им ничего не оставалось делать, как послушаться этого совета. В БКА над ними засмеялись: теперь уже поздно. Двое из этой компании застрелились, остальные бежали. Рабочие сожгли две фабрики. Новые шайки, новые сражения с войсками, – кровь и убытки, кровь и убытки.

На секретном совещании акционеров горючего царила истинная паника. Люди говорили шопотом, вздрагивали от громкого слова или стука ложечки о стакан – и имели полусумасшедший вид. Вот так Осия!

Наконец решили: – идти к Осип и выложить ему всю правду. Они больше не в состоянии. Они забастуют. Пусть он им покажет, на что он надеется. Если это на что нибудь похоже, то… Однако они понимали, что это решение продиктовано отчаянием. Смешно обращаться с такой просьбой к Осии.

Когда составлялось постановление, в комнату вбежал человек с отстегнувшимся крахмальным воротничком и показал биржевую телеграмму:

– Большая Кредитная Ассоциация прекратила платежи!

48
Долой динамитчиков

Ральф довольно скоро понял, что все сделанное им было одной сплошной глупостью. 1. Он связался с публикой никуда негодной. 2. Он оттолкнул от себя умеренные и сознательные элементы. 3. Он вооружил взрывом против себя полицию и граждан, как таковых. 4. Он дал знать Осии о том, что владеет Идитолом.

Все вместе привело к тому, что на город, где обосновались «амьенцы», была выпушена делая армия. Идитол оказался несколько неуклюжим средством в условиях гражданской войны. Вы же не можете взрывать все окружающее, ибо так вы взорвете и своих. Он пробовал бороться с армией, он об’явил себя диктатором города, вооружил все население и повел войну. Ему удалось ловко, не задевая своих, взорвать Идитолом все артиллерийские запасы правительственных войск. Но однажды ночью, несмотря на бдительнейший надзор, который он только сумел организовать, над городом нависла сотня, а то может быть и больше аэропланов. Может было и меньше, – у страха глаза велики. Короче, их было достаточно для того, чтобы навести на город невероятную панику. К нему в его «штаб» начали ломиться свои же. «Штаб» спасся на крышу здания. Ральф глянул кругом и увидел, что аэропланы, забрасывающие город бомбами, летают чуть не над самыми крышами, – если он взорвет их, то погибнет и город. Снизу по ним стали палить из винтовок и револьверов. В доме что то ухнуло, туда бросили с улицы гранату. На мэрии выкинули белый флаг, огромный, целую простыню.

Ральф схватился за голову. Идитол Идитолом, а бороться со всеми невозможно.

И он вылетел через пространство неведомо куда – ввысь, ввысь.

Сверху глянул в бинокль на город. Он почти весь был охвачен пожаром. Он спустился чуточку, со стороны окраины. Броневики и кавалерия уже входила в город. Он облетел с другой – пешие отряды ворвались в рабочий квартал.

Они бежали по улицам, швыряя бомбы в дома, стреляя и тыкая штыками все живое. Ральф глядел на это, застыв от ужаса. Ведь город сдался, как же они смеют стрелять?

Он глянул еще и застонал: рабочий квартал находился в низинке, под довольно крутым скатом. Войска выпустили по сточным канавам вниз нефть из цистерн и подожгли ее.

На скате спешно устанавливали пулеметы, и вот они затрещали.

Их жгут потому, что они… связались с ним, Ральфом.

Ральф закрыл глаза и унесся на юг от этого ада.