Текст книги "Восстание мизантропов"
Автор книги: Сергей Бобров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)
VI
И вот черт помог мне увидать вашу милость.
(Б. Шоу)
Это трижды премилое существо, мягенькое и теплое, а, следовательно, живое, считало, видимо, безо всяких оснований, вот этого-то четырехпроцентного, к коему кличка так и примерзла после нитроглицеринного вечера, самым прельстительным мужчиной в пределах солнечной системы. И даже далее, коли-то мыслимо для существа вышеуказанного ранжира. А он разводил какие-то важности неподобающего типа, ибо вспоминал некоторые гнусности, выслушанные не так давно в притоне уже описанном, – «Вам, господин, пивца? только трехградусное будет…. – Ну, и что? – А, может, вам трехградусное не годится, а четырехпроц…» тут остряк должен был спасаться от гнева нашего знакомца, что явно указывало, что вся эта канитель заведена исключительно на потеху публики, ибо в противном случае – половой убил бы знакомца нашего не более, как пальцем.
Это воспоминание разъедало самолюбивый дух четырехпроцентного. Он разрывался от негодования: «Меня? – Мне?..» – опять сначала.
А в приятных губах: «Я люблю тебя… я тебя очень люблю… милый и хороший…».
Но герой прочно уселся на кровать, стукнул разом обеими ногами по полу и рявкнул:
– А я не могу жить в болоте. Вот и все!
Тут в устах прелестницы вскипело справедливое негодование. Вот как. Значит, ты, что-то кроме меня замечаешь. И это объективировалось кратко и точно:
– Ду-рак!
– Начинается, – с прокисшей миной промыслил названный.
– Не хочу с тобой говорить. И больше никогда не буду. Понял?
Негодование, сворачивавшее ей брови, дошло до крайних пределов. Она молчала. И рука его немедленно была брошена в воздух.
– Оставь.
– Да-ну…..
– Я – сей-час – уй-ду. Понял?
Но трагедия осталась недоигранной. Дверь стукнула трижды. «Войдите» – сказал, позеленев от злобы четырехпроцентный («чтоб вас черти взяли…. шляетесь…»).
Вошел длинный, со всех сторон, несмотря на доброе и отчаянное, распрожженное лето, закутанный в разные платочки и шарфики человек. Длинный, как и все остальное, нос, чуть что не покачивался у своего основания. Человек откашлялся, опасливо глянул в бок на полузакрытое окно и сказал, скрипя самым дисгармоничным образом:
– Ужасный сквозняк.
– Возможно, – репликовал ему четырехпроцентный, подергиваясь от бешенства, – вам то тут что?
Этот нежный и вежливый прием нимало не тронул пришельца. Засунув костлявую и гадюкоподобную руку промеж ног, подсунул он под себя стул, неловко к нему заковылявший на трех ногах и запрыгавший по половицам, – уселся, плотно припахнув ватное пальто. И:
– Возможно-с? Хе-хе-кс…. так вы думаете, что возможно, да-да? А? верно? – что вы говорите?
Полдюжины этих разрозненных вопросов, видимо, только что оброненных из «Русско-французских разговоров» издания прошлого десятилетия, делу помогли мало. Девушка сорвалась и крупно двинулась к двери. Четырехпроцентный за ней. По дороге он кивнул гостю: «Сейчас». Тот нимало не удивляясь, мотнул головой будто бы в утвердительном смысле.
В сенцах четырехпроцентный поймал свою гостью за плечи и шепнул в теплые пряди нежных кос: «Он отрицает нитроглицерин».
Та засмеялась мягким смехом и спросила шепотом: «Вот этот длинный?» – «Да, нет, – досадливо отвечал хозяин, – ну какой длинный…» – «А кто же?» – «Не все ль равно кто, ты пойми: отрицает нитроглицерин». – «Ничего не понимаю», сказала она, вовсе осердившись, и ушла. Мрачно вернулся разлакомившийся зря четырехпроцентный к себе.
– Ну-с? – сказал длинный.
– Ну-с? – ответствовал хозяин.
– Вам известно?
– Что это известно?
– Об…. – и говоривший сделал паузу, вновь раскрыв рот после «б».
– Слушаю-с.
– ….отрицании…. – снова пауза и ужас в глазах замершего слушателя. – Отрицании… да что вы на меня так смотрите?
– Я?
– Вы, а? верно?
– Я – ничего. Вы говорите….
– Об отрицании нитроглицерина, как….
Хозяин вскочил с места, бледный, вытянулся, поднял руки. Собственная его голова уносилась в пропасть и дыры своего обладателя («тайная полиция…. сыщик…. все знают…. пропало…»).
– Я ни в чем…. не…. Да что вам нужно?
– Хе-хе-кс…. да вы зря, в каком смысле «нужно» – в философско-спекулятивном – или я бы сказал….
– Пожалуйста…. я вас прошу («да чего его просить»).
– Отвечайте прямо.
– И отвечу: известно.
– Вот так. Вашу руку. Сегодня вечером – мы у вас. Мы ведь вас давно заметили.
VII
Этой прекрасной морали ничто никогда не противоречило, кроме фактов.
(Вольтер)
Вечер не заставит себя ждать. Это не такое учреждение. Время идет – не спит. На корень из минус-единицы оно еще не вовсе, похоже, помножено, а посему…. Мял четырехпроцентный в руках странную писульку, оставленную ему длинным и страшным гостем, и повторял: «Филь Магнус – Филь Магнус – он отрицает… – но тут мысли вспутывались, – а если у меня найдут такое письмо?..» – и замерзал от страха. А что было в нем исписано, он полюбопытствовать не решался. «Скажу тогда, что я не читал…. не поверят…»
Тут он вполглаза глянул на письмо и прочел:
– «…и как всякое насильственное действие… но главное внимание надо… совершенно особым образом извращая человеческие способности…. регресс процессуализма и проч., я же полагаю…. неправота мыслителя с совершенной очевидностью обнаруживается…. обладает самой большой взрывчатой силой, развивая n+1 больших калорий. Это свойство нитрогли….»: – но дойдя до сего сакраментального слова, он остановился в своем подглядывании вещи, ему доверенной. Однако он приободрился.
– Болото: – уничтожается.
– Манечка: – спокойствие и тихое счастье. Или: – еду в калифорнийские каньоны.
– Родственникам: – привет и почтенье, ну и разное там, чтобы не ворошились. Одним словом….
– Все: по порядку, изобретатели кличек и несвоевременных – ввиду надвигающихся катаклизмов – проклятий, обличающих их ретроградный, а следовательно общественно опасный образ мыслей: на галеры. Разбойников, угрожающих реформации и ее деятелям убийством и гнусной бойней, т. е. существенным бравизмом – уничтожать без предрассудков и сентиментов. Время не….
– Академии: – процесс кончен. Прогресс объявляется прекращенным высшей государственной властью, как мысль дурацкая, сволочная и существенно вредная, для самое науки вообще и человечества в частности. А теперь самое главное.
– Океаническое золото объявляется общей собственностью в силу чего ценность денег исчезает из рассмотрения. Конкретизуется это так: общая рыночная ценность золотого водо-запаса, равная, как известно…, делится между всеми обитателями планеты и полученное частное записывается на текущий счет каждого гражданина; учреждается Всемирный Банк-банк, который обязуется срочно это сделать и выплачивать немедля всем по чекам и личным указаниям в пределах текущего счета. До экстрагирования океанического золота Банк-банк расплачивается бонами, одноценными с золотом. Золото поступает в ведение Всемирного Золотого Распределительного Общечеловеческого Фонда и так, как запасы золотой наличности ничтожны в сравнении с океанским золотом, а равны примерно… и все равно ни увеличить, ни уменьшить существенно сумму, которая получится от отмывки броун-движущегося в водах золота, не может – то все оно, это находящееся в монетах, слитках и обжедарах золото немедля при участии международной комиссии погружается в Антильское море. ВЗРОФ же высчитывает сумму, каковая приходится на каждого обитателя земли и регулирует ее далее, исходя из точно вычисленного коэффициента относительно прироста населения планеты и удерживая мениск мирового богатства на определенной кривой. Бешенный невиданный рост цен определит неслыханный мировой кризис. В ужасе первоначального разгула развалится все это чертово болотце: человечество преобразится. Экономистов и постепеновцев – за ноги и в море…. Не в Антильское, а в Магелланов пролив!
Что касается вооружений, то эти дисциплины отменяются. Всякое исследование, а тем паче экспериментирование….
Тут он отер пот со лба и запнулся:
– Не мне об этом говорить. Он сам отрицает….
В это время с великими осторожностями, дабы не уничтожить крохотную конуру Четырехпроцентного – вошли трое: длинный, высокий черный с проседью и угловато-грозными жестами и маленькая, тоненькая женщина с тусклым и заманчивым взглядом. Глянув на нее, разглазелся Четырехпроцентный и еле прошептал «Аня….» – она с решительной веселостью стиснула его руку, и он подивился ее самообладанию.
Длинный жестом руки ознакомил Четырехпроцентного с Высоким и сказал:
– Вот и все мы. Точка. Садимтесь. Письмо, которое у вас, – привез сюда – он (кивнул на Высокого).
И далее:
– Времени мало. К делу. А? Хе-хе-хе-кс…. верно? что вы говорите?
Молчание.
– Открываю – дцэ – собрание. Председатель – он (Высокий), секретарь – она (Аня). Я докладываю. А? вы что то сказали? а? что?
Молчание.
– Вы…. что вы говорите? что?… я начинаю. Должен сказать: Филь Магнус является – я прошу внимания – принципиальным противником насильственного оспопрививания.
VIII
Я мог бы смело начертить на доске четыре мировые оси.
(Г. Минковский)
Эти четверо спустя немного дней пробирались по веселому утру. И Четырехпроцентный пел (дрожа от восторга):
Увижу, увижу город старый
Родные звуки за собой:
Хлысту подобные удары
Винтовки в улице пустой.
Хор продолжил:
Читал бы я Бюхнера и Маха,
А вы – визжали бы: на вас
Глядит он со стены, дрожа от страха,
Грозящий пулею приказ.
И заливаясь от душащего душу восторга: будущих гекатомб и поистине неограниченных возможностей ВЗРОФ-а и прочих имеющих в том же роде возникнуть великолепий – продолжал Четырехпроцентный:
Над вашей злобой покорной
Плыл бы опаснейший злодей:
Качаясь на виселице черной
Приятель маменьки моей.
и проч. в том же возвышенном и освежающем – а это главное – роде. Вы не подумайте, ради неба, что он был романтиком: вот именно, что совсем наоборот: он был материалистом и позитивистом, т. е. безошибочно понимал разницу между трупом и нетрупом: а это и решает дело в данном случае. Он был самую чуточку сентиментален, но это уж совсем другое дело и об этом еще придется говорить в дальнейшем, если это дальнейшее осуществится.
Лужайка простого убранства с бесхитростным стилем, в коем, по уверению Бальзака, нет ошибок, легла так просто и ясно к их постыдным конечностям.
Уселись. Закурили. Так себе интеллигенты – и ни бум-бум более. И никаких тараканов и собачьих блох. Девочка улеглась, подпершись локтями: «Вы что смотрите» – «там тропинка» – «и ну» – «ну и вот» – «непонимаю» – «да и понимать нечего». И пронзенный презрением к женщине (сволочь, дура, корова, самка, менструирующий кенгуру и т. д.) Четырехпроцентный возговорил. Он не пел о блаженстве райских духов, его это мало касалось: – собственному взору он представлялся сам в этом роде, и мечтал об соответствующей обстановке. Вот как.
– Мы должны обставить дело так, чтобы все, что было бы нами сделано, было бы действительно сделано, – вы понимаете?
Длинный мотнул ослиными челюстями, – что дескать, понял, нас тоже ведь – не пальцем….
Высокий въехал в разговор, как триумфатор на белом коне:
– Филь Магнус – я мог называть его просто Филь, но я этого не делаю – сказал им однажды, когда они пристали к нему: «Вы уничтожаете азотную кислоту» – каково?
Общий изумительный шопот сдержанного негодования подтвердил, что в сердцах слушателей азотная кислота стояла на одной полочке с нитроглицерином, оно и естественно.
Скрипливый женский голосок:
– Есть такие люди…. это очень трудно рассказать, – вот Магнус, как раз такой…. Он все понимает, а это самое главное…. Очень трудно, когда тебя не понимают. Даже невозможно. А то вот такие люди, они как старое, старинное такое вино, – я не умею говорить…. я не люблю говорить, – не надо никогда лгать или притворяться, это очень нехорошо и мучительно для других, надо сразу все говорить, что думаешь, вот Филь Магнус, он сразу говорит…. И он как вино, чем больше пьешь, тем больше нравится…. Мне один знакомый, очень мягкий и хороший человек, сказал раз…. нет лучше этого не рассказывать, я не хочу на кого-нибудь намекать, пожалуйста не подумайте, но все таки….
Это вразумительнейшее разъяснение Филевых свойств и качеств подбодрило собеседников. Заговорили все сразу. И все говорили одно и то же и совершенно одинаковым образом. Четырехпроцентный почуял в голове некий неподобный вихрь, понял, что он чуточку рехнулся и заметил, что его личность раскололась на четыре фрагмента (он, Аня, Высокий и Длинный), в голове у него здорово сразу замололо, он сообразил, что все погибло уже невозвратно и влип в разговор:
– Ды-к о чем же он говорит?
– О натриаммонийном рацемате….
– Долой людоедов, долой реформистов – это самое вредное племя на земле….
– ….будем играть в солдатики и проч….
– Вы, безжилые нищие! Вы, носящие вязигу вместо спинного хребта, вы, завидующие кошке и таракану, вы, сплошной узел перепутавшихся от голода кишек. Не стыдно ли вам, что еще есть на пространстве трех измерений – довольные люди?
– О мерзость, стыд и паскудство!
– ….довольные люди, обрежьте им ноги, обломайте им плечи камнями, мы не захлебнемся в крови, нет, чорт с ней, с этой грязной водицей – человек, которого рвет кровью два раза в день, равнодушен к этой жидкости.
– Куда исчезают лучшие продукты вашего хозяйства? Они проваливаются в несоизмеримые глотки уничтожателей азотной кислоты.
– Так заставим их питаться подогретой водой, а хлеб из лузги и коры отвешивать каратами. Разве вы не видите, что вы столь же всемогущи, как пьяный курильщик у порохового погреба….
– У погреба, где хранится нитроглицерин, который мы отрицаем….
Синекрылая стрекоза дрожала и взлетала мелкими летами над ольхами, слепень с раз маха внедрялся в кожу и, аккуратно сложив крылышки, предавался чревоугодию. Бедняга не знал, что он пьет кровь неврастеников, чрезвычайно легко проливающих оную, раз она принадлежит их ближним, но расстающимся со своей собственной с великим огорчением; перетянутые ночными страхами нервы в мановение ока докладывали по начальству: «боль, боль», – лицо кровопивомого искажалось ненавистью, рука щелкала, и слепень валился замертво в густую, разомлевшую траву. Там и там в высоте стоймя стояли большие коричневые прозрачнокрылые стрекозы, вдруг параболически метались они и по сложной кривой в миг исчезали. На камышик у ручья вылезало серенькое чудовище с динамо-машиной и фрезерным станком вместо рта. Оно дулось и пучилось, спинка лопалась: оно выходило из себя. Вышедши, усаживалось на свое бывшее «я», сушило на солнце слипшиеся крылышки и интерферировало ими золотые лучи полдня. Затем оно делало движение – тогда лазурные страны принимали его легкие движения – и еще одна стрекоза с бирюзовым тонким брюшком, планировала над позеленевшей от жары и удовольствия лягушкой.
– Современность гибнет и гибнет на наших глазах от болезни гигантизма…
– То есть…. позвольте, куда вы?… я ничего не понимаю….
– Я тоже.
– И я.
– Какой гигантизм, вы – смеетесь, я вижу…. О! паскудная и паршивая мелочь!…
– И эту то мелочь….
– Вот именно.
– Вот это верно, браво!
– ….эту то мелочь я предложил бы….
– Ну да.
– Ну, конечно!
– Однако, господа: ведь Филь Магнус разрушает человеконенавистническую гипотезу о так называемых избранных народах – ирония его отвечает нашим врагам (нитрофагам): все народы более или менее избранны. Вот что говорит Филь Магнус, – а другие разряды избранников будут установлены немедля, ибо нет сомнений и не может быть в том, что мы суть – избранники…
– Принцип разделения и властвования нуждается в подновлении. Это дело десяти минут, и мы его сделаем.
Высокий мрачно глянул в тончайшую лазурь, кашлянув, сказал:
– Дайте папироску. И огня….
Но увидев, что собеседник завозился с зажигалкой, – Ну начинается этот…. спиритизм, – сказал с отвращением и преодолев жару, повернулся на бок, залез в карман и чиркнул спичкой. Огонь бледно призрачил на солнце, отливая синим, чуть желтым. Покинутая в траве спичка пустила струйку сине-серебристого дыма: маленькая спичка исчезла в мечах и языках трав. Коршун с высоты глядел на все это, – «чи-иль» – говорил он, как брат его, следивший Маугли в объятьях Бандар-Лога, обезьяньего народа, у которого не было закона и который боялся Каа, пятнистого питона….
– Мы вытащим на свет божий пару совершенно прогнивших гипотез…
– А у них и этого нет….
– И потом мы – избранники.
– Гипотезы эти будут повторены миллионами ртов: тогда они станут истиной. Держись!
– Мы оденем их в рогожные мантии и увенчаем битым стеклом. Раса беспечальников, а ну-ка, покажи из какого ты мяса? мы устроим тебе новые Четьи-Минеи, ты потеряешь счет своим трупам. Мы не оставим тебе и детской надежды: тебе, не удастся выжить только за счет нашего мяса, ты будешь ходить по базару, говоря на языке Вордсворта и Леопарди: – и на этом языке ты будешь предлагать собственную берцовую кость в обмен за полтора дня жизни, – и никто ее не возьмет у тебя, о срам солнечной системы! Ты пучишься – ты иной консистенции, чем мы….
– Но ненависть и обжорство – общее достояние!
– Долой неравенство в этом слишком человеческом пункте!
– Ничто мы объявим предполагаемым (а стало быть и существующим: таковы постулаты истинного релятивизма) и искомым раем, а азотников мы развесим кругом за ноги: качайся и любуйся….
– Горбатый нос великого Филя будет сиять на каждом перекрестке; вот этим то носом мы и зарубим, тех, кто ест нашу азотную кислоту.
– Вот это то и называется: зарубить на носу.
– И вот вам моя рука и обезумевшая голова: – это доказательства, – клянусь вам, дети и братья: если вы не будете нас слушаться – если вы не будете нас слушаться….
– Если они не будут нас слушаться – о!..
– ….лопнет ваша территория обученных прыгать фоксов с укороченными хвостами…
– Лава извергнется из трещин!
– Лиссабон содрогнется и восплачет Мартиника.
– Сокурашима осядет от зависти!
– ….и вы будете поглощены расплавленной магмой.
– Это доказано с невероятной силой и ясностью, точностью….
– Точностью – в пятом манифесте Филя Магнуса. Поняли?
– Эсхатологию старых времен мы потопим на помойке: не беспокойтесь, новая уже изготовлена.
– Я же не желаю, чорт вас всех побери – сходить с ума от страху всего на всего только из за того….
– Всего на всего!
– Только из за того, что у вас не мозги, а такое подлое месиво….
– В которое не влезает эта в первый раз выросшая перед миром альтернатива…. я недостоин ее сказать. Аня!
– Я скажу: Филь! – Филь Магнус…. или совсем больше ничего.
– Ну да, ну да. Ведь этот момент нельзя пропустить, это было бы преступлением перед собственным….
– Остроумием, не говоря уже о животе.
– Ну да: причем тут, спрашивается, живот: желал бы я посмотреть на того, кто намекнет на мой живот: он его больше не увидит.
– Такие альтернативы вылезают на свет божий раз на две тысячи лет.
– Дураки, обезьяны, карлики, мухи и крокодилы….
– Битые горшки, модели Ноева ковчега, трипанозомы….
– Чортовы гвозди, скотопромышленники.
– Ужели же вы упустите случай лизать чьи-нибудь подошвы на совершенно новом заметьте – основании?
– Теперь я взываю просто к вашему человеческому достоинству: вы же не дикие звери, которые не понимают, что можно не сопротивляться, когда тебя ведут резать, душить или убивать электричеством.
– Будь же проклято время и мир, наполненные ненавистью, злобой и орудиями убийства. Систематика и морфология убийства. Системой наиболее удобного и принятого подавляющим большинством убийства определяется форма правления страны. Глупо говорить: «Англия парламентская монархия» – надо говорить: «Англия – абсолютизм виселицы, Франция – сатрапия гильотины, Соединенные Штаты – тирания электрокуции» – и так далее в том же роде. Здравый смысл уничтожен Лоренцом. Радиоэлектрон уносится по гиперболической ветви. В этой буре горя, проклятий и жалоб….
– Я пойду, – спокойно произнес Высокий, замахиваясь пальто.
– Идем, – ответил другой.
Аня осталась, напряженно глядя в распаренные дали. Ясно было, что это занятие ей надоест через пять минут, и тогда ее соседу не будет оправдания.
Но он не глядел на нее. Выл себе, да выл. Я-да я. Мне-да мне и проч.
– ….как заливается и плачет мое маленькое, малюсенькое горьице. Оно несоизмеримо, оно иррационально, оно не может наконец быть корнем никакого уравнения, а, стало быть, оно трансцедентно, а потому можно полагать, непознаваемо. Это открытие теофанично по существу. Впрочем это не относится….
– Что это ты говоришь?
– Сейчас, подожди чуточку. Так значит…. А я – головастик, паучиная бородавка: не человек. Раз, когда я упал, застигнутый тем, чего не хотел бы никому рассказывать – или лучше всем, всем – поделиться…. и слезы мои мешались с долгим плачем счастливого дождя – чортова мельница сороконожьей злобы расковыряла мой мозг с истинно обезьяньим любопытством….
– Алеша….
– Подожди. – Будьте же прокляты ярость и злоба, качающие землю от полюса до полюса. О, славный добряк Котопахи, съевший однажды 40 тысяч человек за один присест, чудак, простак, добродетельный отец, где же тебе, добродушный великанище, лопавшийся базальтом, равняться с заводами и установками по массовому и циклическому убийству. Там бьют, бьют, бьют года и века….
– Ну слушай. Ну что то говоришь!
– ….И я в этой буре, раздрызганном по небу море крови – я теряю, теряю единственное, маленькое, крохотное, как мышонок, счастьице, – один синенький листик…. вот и все. Ну что ж, такому бедняку, как я – это все: весь мир в этих чертах и словах: я только человек, не более того.
Она сидела тихо. Опустив голову, на него не смотрела.
