Текст книги "Сын Люцифера. Книга 4. Демон"

Автор книги: Сергей Мавроди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

«Встаем утром – а они висят!» – «А почему?» – «А хуй их знает!»

Тоже вот, наверное... Ни семьи, ни хрена. Ни Родины, ни флага. Не от хорошей же жизни?!.. И так все на грани. И если еще в спину такой удар!.. Вот и... Н-да...

Березенко тихонечко забарабанил пальцами по столу.

Ну, и чего делать? Разводиться?.. Пока еще не поздно? Пока я еще окончательно в лагерную пыль не превратился. В растение. Волю пока не потерял. Окончательно не сломался. Пока я еще хоть на какие-то поступки способен!

Чай кончился. Березенко встал и налил себе еще кружку.

А есть ведь и еще один вариант! – нехотя признался он себе. – Самый распространенный и самый неприятный. Что она окажется не чудовищем и не декабристкой отмороженной, готовой за мужем хоть в Сибирь, хоть на каторгу, хоть на край света, хоть к черту на рога! – а обычной слабой женщиной.

В меру порядочной, честной, но – обычной. Слабой. И любовь у нас – обычная. Средняя. Земная. Не слишком сильная и не слишком слабая. Обычная, человеческая. Как и почти все вокруг друг друга любят.

И с годами эта любовь слабеет. И когда любимого долго не видишь, когда его рядом долго нет – тоже слабеет. Как и у всех. Это жизнь. И через некоторое время она поймет, что больше так не может. И подсознательно захочет расстаться. Уйти. Может, даже самой себе в этом не признается – но захочет. Пока еще молода! Пожить!..

А как уйдешь? Бросить мужа, который в тюрьме сидит? Предать? Кинуть в беде? Когда ему так трудно! Так плохо! Как я себе в глаза тогда смотреть буду? Уважать себя?..

Так и будет эта канитель без конца тянуться. Ни туда, ни сюда. И отношений фактически уже никаких нет, и уйти нельзя. И потом любовь сменится постепенно раздражением. А потом – ненавистью. К человеку, который тебе всю жизнь испортил. Загубил. И ради чего? Чтобы самому выжить? Как же его тогда можно любить? За что?

Березенко отхлебнул чая.

Можно, конечно, «отпустить» ее. Как почти все здесь делают. «Срок мне большой светит! Так что, дорогая, сама смотри!..» Но это все комедия. От лукавого.

Что она тебе на это скажет! «Дорогая» твоя. Если она просто обычный нормальный человек? И в ней хоть капля совести еще осталась? «Конечно, до свидания, милый! Раз большой срок. О чем разговор!»?

Естественно, она тебе этого никогда не скажет. А будет говорить: «Да ты что!.. Как ты обо мне мог такое подумать!..» И прочую мутотень. То есть именно то, что ты от нее подсознательно и ждешь. Ведь другой ответ здесь попросту невозможен. Да и говорится обычно все это в самом начале, когда жена еще не въехала толком в ситуацию. Не вкурила. Не устала еще морально и физически. Пока она еще розовых очков не сняла. Для этого-то и говорится. Чтобы в ловушку психологическую ее поймать, заманить. Еще крепче этими обещаниями к себе привязать. Намертво! Чтобы никуда не делась. («Ты же сама обещала!..»)

Березенко опять отхлебнул чая.

Если же всерьез – надо самому ее отпустить! Взять и самому подать на развод. В конце концов, писать она мне и так сможет, если захочет. Длительные свидания?.. А!.. Это не причина! Да и во многих лагерях это все решаемо. Даже в красных. Не обязательно женой для этого быть. Чтобы приехать. Решаемо все это. Было бы желание.

Объяснить ей потом этот свой поступок. А там уж – сама пусть думает. Хочет – пусть ждет. В конце концов, выйду, можно снова будет пожениться. Если уж на то пошло. Если захотим... Ес-ли за-хо-тим...

Н-да... До интересных выводов я додумался...

Березенко невидящими глазами смотрел перед собой. Думать о разводе было тяжело. Логика логикой... Одно дело абстрактно рассуждать, а другое дело...

Развод, – он несколько раз повторил про себя это слово, как бы пробуя его на вкус. Вкус был отвратительный. Страшный вкус расставания и одиночества. Боли! Боли!! Чудовищной, невыносимой!

Березенко даже не представлял себе, насколько это, оказывается, тяжело. Страшно! Порвать с последним близким тебе человеком. Единственным. Остаться одному. Совсем.

Чего я боюсь? – попробовал урезонить он сам себя. – Я же и так один. Я в тюрьме, не на воле. Грустно, конечно, но это так. Жизнь не телешоу, на другую программу не переключишь. Придется до конца смотреть. И не кинолента – кадров не вырежешь.

Материально я от нее не завишу. Есть у меня жена или нет – на моем положении это ровным счетом никак не скажется. Передачи мне, слава богу, есть кому носить. Деньги плати – вот и все проблемы! Да она и сейчас не сама же носит! Так что с этой стороны как раз все в порядке.

А что еще? Ребенок? Ну, ребенок-то тут совсем уж не при чем! Это в данной ситуации опять-таки исключительно вопрос денег. Это единственное, что я реально могу ему сейчас дать. Больше дать мне ему все равно нечего. Какой из меня отец? Пока я здесь сижу… Так, название одно.

Любовь? Хм... А что любовь? Если любовь настоящая, то для нее никакие испытания не страшны, мы и через десять лет воссоединимся, и через сто! если же нет – то и стараться не стоит. И жалеть о ней нечего. О такой «любви».

Только ведь литературщина все это. Слова. «Слова, слова, слова!» «Настоящая... не настоящая!..» Любовь – это слишком всеобъемлющее понятие. Слишком широкое. И Ромео любит свою Джульетту, и Ванька – Маньку. Тоже у него «любовь». Только разве это одно и то же?

Что это вообще означает: «любит»? Любят? «Они любят друг друга». Что это значит?.. Значит, между ними образовалась какая-то духовная связь, глубоко личная, интимная, ниточка некая тончайшая, невидимая между ними протянулась! Но насколько она прочна, эта ниточка? Насколько крепка? У кого-то, может, действительно, «крепка как смерть», как в «Песне песней» поется – есть, говорят, такие сверхпрочные мономолекулярные нити, которые тонны веса выдерживают – но у большинства-то ведь это не так! Обычная бечевка. Паутинка. Волосок. Дерни посильней – вот и вся любовь!

Десять тонн... пардон, десять лет тюрьмы на ней уж точно не поднять! Пару килограмм от силы. Да и то с трудом.

Да и ночные клубы все эти!.. Личные шоферы... Дома отдыха... Мужские стриптизы и экстази... «Тусовочные дамочки»... Никогда я уже этого не забуду! Не смогу. Надо было мне в тюрьму попасть, чтобы прозреть. Где бы я еще с хозяином ночного клуба пообщался? Или с личным охранником? Так тесно. Стали бы они на воле со мной так откровенничать?!.. С какой стати? Это только в тюрьме возможно. Когда люди в одной камере месяцами сидят. И терять им уже нечего. Все кончено. Жизнь разрушена. Н-да-с... Пропади оно все пропадом!!

Березенко заметил, что кружка его опять пуста. Он повертел ее в руках и отставил в сторону.

Что-то надломлено... Ушло что-то. Безвозвратно. И прошлого уже не вернуть. Никогда. Разговора мне сегодняшнего теперь уже не забыть. Нет! Никогда я ей больше не поверю.

Она мне врала все эти годы. Как они там с подружкой за столиком сидят и «Буратино» через соломинку тянут. Были у нее за это время и связи, и знакомства! Наверняка были! Знакомства-то уж точно. Почему же тогда я об этом ничего не знаю?.. Да ладно! Какие там «знакомства»! Что я как ребенок, в самом деле! Сам себя утешаю. Все у нее наверняка было! И было, и есть.

А теперь особенно. Когда я в тюрьме. Каждый день, небось. А чего ей еще делать? Денег полно, времени тоже... Чем она вообще там занимается? А? Адвокат говорит, как ни позвонит, ее никогда дома нет. Спит до четырех, а вечером куда-то уезжает. Ну, и куда? Чего тут непонятного-то? А на свидание приехать лишний раз – «плохо себя чувствую». И это всего полгода прошло! А дальше что будет?

Рвать надо! Уходить. Сил вот только нет. Страшно. Хочется закрыть глаза и сделать вид, что ничего не проходит. Пусть все идет, как идет. Что у меня жена есть, семья... Тыл какой-то... Нет у меня ни черта!! Никакого тыла! Ничего нет!! Я один! И рассчитывать больше не на кого. Да и не надо. Только страшно вот... Тяжело очень.

За окном светало. Ночь как-то незаметно прошла.

Проверка скоро, – вяло подумал Березенко. – Поспать хоть немного надо... Хотя, в принципе, и днем можно. Чего-чего, а времени здесь навалом. Спи хоть круглыми сутками! Ешь да спи... Ладно, надо все-таки поспать. Завтра подумаю. В смысле, днем.

Он совсем уже собрался встать и сунул было кружку в стол. Но рука его неожиданно наткнулась на какое-то препятствие. Какую-то толстую книгу.

А!.. Библия Костина.

Березенко, сам не зная зачем, достал ее и наугад раскрыл.

«Таков путь и жены прелюбодейной; поела и обтерла рот свой, и говорит: „Я ничего худого не сделала“».

Березенко криво усмехнулся, обвел глазами камеру и перечитал еще раз. Посидел немного, потом снова сунул руку в стол, достал чистый лист бумаги и начал аккуратно писать.

«Начальнику ИЗ...

Заявление

Отказываюсь от свиданий со своей женой.

Число. Подпись».

Встал, подошел к двери (к «тормозам»!) и положил листок в ящичек для заявлений. Потом не торопясь разделся и улегся под одеяло.

Форму заявления о разводе надо будет у адвоката спросить, – отстраненно подумал он и сам удивился собственному равнодушию. Внутри как будто все сгорело. Зола и пепел. – Не забыть бы только. Ладно, не забуду.

Березенко перевернулся на другой бок и мгновенно заснул. До проверки оставалось уже меньше часа.

* * *

И спросил у Люцифера Его Сын:

– Можно ли простить измену?

И ответил Люцифер Своему Сыну:

– Нет. Но можно сделать вид, что простил. Если у тебя не хватает сил уйти.

СЫН ЛЮЦИФЕРА. День 30-й

И настал тридцатый день.

И спросил у Люцифера Его Сын:

– Христос был казнен. Сейчас нет казней. Означает ли это, что мир стал лучше?

И ответил Люцифер Своему Сыну:

– Нет. Мир не стал лучше. И люди не стали лучше. Ничего не изменилось с тех пор.

СТИХОТВОРЕНИЕ

«Крутится, вертится шар голубой;

Крутится, вертится над головой;

Крутится, вертится, хочет упасть...»

Песенка

«Я мог бы выпить море...

Я мог бы стать иным...

Вечно молодым...

Вечно пьяным...»

Современная песня

Услышав знакомый металлический стук, Стасов быстро подошел к тормозам.

– Стасов, на вызов! – дверь была толстая, голос коридорного был еле слышен.

– С документами?

– Да, с документами.

– Пять минут!

– Чего там? – лениво поинтересовался один из сокамерников, на секунду отрываясь от нард. – На вызов, что ль?

– Да, – неохотно буркнул Стасов, роясь в бумагах.

– Адвокат?

– Да нет, следак, наверное.

Стасов быстро проверил бумаги, бегло похлопал себя по карманам – так... зажигалка, сигареты... – и постучал кулаком в дверь камеры: «Готов!»

– Фамилия-имя-отчество? – коридорный вопросительно смотрел на Стасова.

– Стасов Валерий Михайлович.

– В карманах чего есть?

– Зажигалка и сигареты, – Стасов достал из кармана пачку «Явы».

– Проходи.

Стасов молча присоединился к небольшой группе других таких же заключенных.

Лестница. Коридор. Снова лестница. Опять коридор.

– Стасов?

– Я!

– Шестой кабинет, – разводящий кивнул головой на дверь.

Стасов потянул на себя ручку. Стол, стулья. Убогая обстановка следственного кабинета. Двое незнакомых мужчин.

– Здравствуйте... – несколько растерянно произнес Стасов. Это еще кто?! Он вообще-то ожидал увидеть следователя.

– Проходите, проходите! – один из мужчин, постарше, указал на свободный стул. – Зам. начальника отдела МУРа...

– (Так!.. – похолодев, понял Стасов. – Опера с Петровки... Чего этим козлам здесь надо?!.. А следователь где?!) А следователь где? – вслух поинтересовался он.

– Следователя сегодня не будет! – хохотнул второй опер, помоложе. – Зачем нам следователь? Мы с тобой сегодня так просто побеседуем. Без протокола. За жизнь! Не возражаешь?

Стасов промолчал и нехотя сел на стул, настороженно посматривая на своих неожиданных гостей. Внутри у него все сжалось. Ничего хорошего он от этой встречи не ждал. Что такое петровские опера, он знал прекрасно. И про все эти их «разговоры». «За жизнь!» Правда, здесь не Петровка. Особо-то не порезвишься. В тюрьме бить не разрешают... А впрочем, хуй их знает! У нас все возможно. Ладно, посмотрим.

– На свиданье-то ходил вчера? – зам. начальника весело подмигнул Стасову. – Жену видел?

– Да, – односложно ответил Стасов.

– Нам спасибо скажи! Это мы следователя попросили! – опер был сама доброжелательность.

– Спасибо, – Стасову происходящее нравилось все меньше и меньше.

– Как камера?

– Нормально.

– С сокамерниками проблем нет?

– Нет, – удивленно пожал плечами Стасов. (Ты что, совсем мудак?.. Как будто я в тюрьме первый раз сижу!)

– Да какие там «проблемы»! – вмешался второй опер. – Полный холодильник продуктов! Пирожки домашние ест!

(Какие еще «пирожки»?! – ошалело вытаращился на него Стасов. – Что за хуйня?!)

– Видишь, как мы о тебе заботимся? – ласково улыбнулся Стасову старший опер. – И свидания с женой, и пирожки домашние...

Стасов вымученно улыбнулся в ответ. Ему стало что-то совсем тревожно. Чего это они такие добрые? А?

– Долго мне еще здесь торчать? – осторожно поинтересовался он.

– А ты чего, в лагерь назад торопишься? – опер с интересом взглянул на Стасова. – Сколько ты уже сидишь?

– Пять лет, – подсказал второй опер.

– А срок у тебя семь? – старший вопросительно посмотрел на Стасова и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Полсрока уже прошло. Уже по УДО можешь выйти.

– А можешь и не выйти, – подмигнул второй опер. – Все от тебя зависит. Знаешь, как говорится?.. Налево пойдешь – к метро придешь, направо – небо в клеточку. Вот и выбирай!..

– А чего от меня может зависеть? – Стасов достал из кармана сигареты и закурил. (Да пошли вы со своим УДО! Отсижу свои два года. От звонка до звонка.) – Я вообще, по ходу, не понимаю, чего меня сюда приволокли. Я же сразу, еще в лагере сказал, что ничего не знаю. Я тут вообще не при делах. Я его и видел-то всего один раз!

– Да? – опер тоже закурил. – А у нас есть данные, что вы были хорошо знакомы!

– Какие еще «данные»? – грубо спросил Стасов. – Че ты меня на понт берешь?!

– Вот, читай, – опер достал из папки какую-то бумагу и придвинул ее по столу Стасову. – Показания твоего дружка Свиридова.

«Протокол допроса... Хорошо знакомы... Подтверждаю...»

Вот тварь! Стасов заметил, что руки у него дрожат.

– Не знаю я, чего он тут пишет, – Стасов поднял голову и твердо взглянул в глаза сидевшему напротив старшему оперу, – это его проблемы! Я уже показывал, что я его видел всего один только раз! Больше мне добавить нечего.

– Нечего, значит!.. – зловеще протянул тот, убирая бумагу снова в папку. – Ну, смотри, дело твое.

– Значит, мы тебе и свидание, и камеру хорошую – а ты вон как! – даже как-то обиженно подхватил второй опер. – Хорошего отношения не понимаешь?..

– Мне больше нечего сказать! – упрямо повторил Стасов. – И вообще я без адвоката больше разговаривать не буду! Имею право. Мне при всех следственных действиях по закону адвокат положен!

– А у нас тут не следственные действия! – отрывисто бросил старший опер. Чувствовалось, что он разозлился. – Мы просто разговариваем с тобой пока.

Стасов молчал. Он решил вообще ничего не говорить.

Опера переглянулись.

– Ладно... – медленно и зло процедил, наконец, зам. начальника. – Поговорим тогда по-другому!.. Думаешь, ты такой хитрожопый? Так вот, слушай сюда!

Мы неделю назад взяли еще одного твоего приятеля, Зенкевича. Ты уже как раз здесь, вроде, был?.. Видишь, как интересно получается? Мы его все эти пять лет искали, найти не могли, а как только тебя сюда привезли, сразу же и нашли! Усекаешь, чем это для тебя пахнет?

Опер сделал многозначительную паузу и злорадно ухмыльнулся. Стасов смотрел на него во все глаза и чувствовал, как внутри него разливается какой-то мертвенный холод.

– Мы тебя сейчас в лагерь назад отправим и запустим по своим каналам дезу, что это твоя работа. Что это ты его сдал! Причем грамотно все сделаем! Умно. Знаешь, что за это бывает?

– Сразу опустят, петухом сделают! – радостно загоготал второй опер. – Отпидарасят, без базара!

– Ну, как тебе такой вариант? – вкрадчиво поинтересовался зам. начальника.

Стасов смотрел на него, раскрыв рот. Он словно лишился дара речи.

– И это еще не все! – с теми же интонациями негромко продолжил опер. – У тебя же пистолет тогда на квартире нашли? А квартиру твою жена снимала. На ее имя?.. Так что мы сейчас еще дело и против нее возбудим! За хранение оружия. Срок давности еще не вышел, так что все нормально. И ее еще посадим! А знаешь, что в женских колониях делается? Она же у тебя симпатичненькая?..

Опер опять замолчал, выжидающе глядя на Стасова. Тот, однако, молчал тоже. Потому просто, что слов у него не было. Язык словно присох к гортани.

– В общем, так, – подытожил старший опер, вставая. Второй опер тоже поднялся. – Или ты дашь нужные нам показания, или... И тебе, и жене хана. Сам решай.

– Думай, Стасов, думай! – тут же вмешался второй опер. – Кубатурь! Шевели извилинами.

– В общем, мы на следующей неделе к тебе опять зайдем, – опер открыл дверь следственного кабинета. – К этому моменту определяйся. В какую сторону тебе двигаться.

* * *

Стасов вернулся в камеру, лег на шконку и уставился в потолок. Так плохо ему не было еще, наверное, никогда. Он отлично понимал, что все, что ему пообещали опера, было отнюдь не пустой угрозой.

А чего там сложного-то! Запустят действительно по своим каналам, что это я сдал – и пиздец! И хуй там чего кому в лагере объяснишь! Этому стаду. Этим долбоебам. Никто и слушать ничего не будет! Объявят сукой...

А против жены дело возбудить вообще ничего не стоит! Раз плюнуть! Пистолет у нее на квартире был найден?.. У нее! Она формально снимала.

Стасов судорожно вздохнул.

А если, с другой стороны, показания дать – так ее вообще убить могут! Вместе с детьми. Это тебе не Америка, охранять их никто не будет. За вора!..

Да и как я сам-то в лагерь поеду, если показания против вора дам? Что со мной там будет? Сразу башку отшибут! В два счета.

– Валер! Не гоняй! – окликнул его один из сокамерников. – Иди лучше, чифирнем!

– Да потом! – вяло отмахнулся Стасов. – Попозже.

* * *

Ночью Стасов не спал. Он лежал, повернувшись лицом к стене, и притворялся спящим, но ему не спалось. Какой тут сон!

Он обдумывал варианты, искал выхода, но выхода не было. Да и вариантов-то, собственно, тоже никаких не было. Давать – не давать – вот и все «варианты». Или-или.

* * *

На прогулку Стасов не пошел. Диджи, дорожник, который на прогулку вообще никогда не ходил, лишь только дверь камеры захлопнулась, сразу же, как обычно, завалился спать.

Стасов подождал, пока он уснет, сел к столу и взял чистый лист бумаги. Подумал секунду и начал быстро писать, четко и разборчиво, следя, чтобы строчки не уплывали, не заваливались и получались по возможности прямыми и ровными.

Озеро Чад

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд;

И руки особенно тонки, колени обняв.

Послушай! Далеко-далеко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

Ему грациозная стройность и нега дана,

И шкуру его украшает пятнистый узор.

Я знаю, что много чудесного видит земля,

Когда на закате он прячется в мраморный грот.

Я знаю волшебные сказки таинственных стран,

Про Черную Деву, про месть молодого вождя!..

Но ты слишком долго вдыхала холодный туман;

Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.

Дойдя до этого места, Стасов остановился.

Так... Как же там дальше-то?.. – мучительно вспоминал он. – Еще две строчки должны быть...

Конец помню!

Ты плачешь? Послушай, далеко-далеко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

А вот еще две строчки?.. Так... Так... Не! не вспомню. Во черт! Ладно, некогда вспоминать!

Стасов покусал ручку, помедлил немного и решительно вставил недостающие две строки. Свои собственные.

Что ж, будем надеяться, что Николай Степанович меня простит, – криво усмехнулся он.

Перечитал написанное и медленно сложил листок. Взял конверт, надписал на нем адрес жены, вложил в него листок и положил конверт посередине стола, на самое видное место.

Потом подошел к шконке и стал распутывать узел бельевой веревки.

* * *

– Я его из петли когда вынимал, он еще жив был! – через час, когда суета уже слегка улеглась и толчея в камере, закончилась, возбужденно рассказывал сокамерникам Толян. – А врач подошел, рукой над лицом провел: «Труп»! – Я ему говорю: «Да Вы посмотрите! Он жив еще был, вздохнул так у меня на руках судорожно, когда я его снимал! – посмотрите!! Искусственное дыхание сделайте!..» – А он опять рукой над лицом провел, даже не прикоснулся! «Труп! Уносите...»

* * *

Тюремный опер повертел в руках конверт с адресом жены только что повесившегося заключенного, достал письмо и развернул его.

На чистом листе было написано стихотворение. Больше там ничего не было.

Озеро Чад

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд;

И руки особенно тонки, колени обняв.

Послушай! Далеко-далеко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

Ему грациозная стройность и нега дана,

И шкуру его украшает пятнистый узор.

Я знаю, что много чудесного видит земля,

Когда на закате он прячется в мраморный грот.

Я знаю волшебные сказки таинственных стран,

Про Черную Деву, про месть молодого вождя!..

Но ты слишком долго вдыхала холодный туман;

Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.

И как мне тебе рассказать про любовь и про боль?!

Как плавится верность и нежность уходит, устав!

Ты плачешь? Послушай, далеко-далеко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

* * *

И сказал задумчиво Сын Люцифера:

– Если Бог создал такоймир, то это плохой Бог.