Текст книги "Луна над Лионеей"

Автор книги: Сергей Осипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 36 страниц)

Может быть, она и вправду сильно ударилась головой, иначе откуда такое медленное неповоротливое слияние увиденного и услышанного? В виске забилась скорострельная боль, а цифры, проклятые цифры, непрошеными гостями выстроились перед Настей, самодовольно ухмыляясь и с прискорбием сообщая, что…

Если до истечения Леонардова ультиматума осталось пять дней, значит, неделя до поединка с вампиром уже истекла. Два дня назад. И поскольку в эти два дня никаких вестей от Насти в Лионею не поступало…

Настя плохо помнила правила судебного поединка и, в частности, понятия не имела, что же происходит, если поединщик одной из сторон не явился в положенный срок…

В любом случае, ничем хорошим это кончиться не могло.

8

Дорогу в Лионею Настя помнила смутно. То есть она ее совсем не помнила. Зато она помнила, как в ярости разбила свой мобильный телефон, услышав от Смайли в сотый раз:

– Я все расскажу, когда ты приедешь.

Перед этим она в сотый раз спросила его:

– Что там у вас происходит?! Что с поединком? Его отложили?

Смайли упорно отмалчивался и призывал потерпеть до личной встречи, однако это молчание уже само по себе было дурным знаком, заставлявшим Настю перебирать варианты действительно плохого развития событий. Это мысленное тасование черных меток сводило ее с ума почти в той же степени, в какой стюардессу сводило с ума наличие большого железного ящика посреди салона самолета. Давид Гарджели по-хозяйски положил на ящик свои вытянутые ноги и загадочно улыбался. Елизавета Прекрасная летела в Лионею.

Во время полета Настя и Давид не разговаривали, потому что они перестали разговаривать еще на земле. Может быть, это случилось потому, что Давиду надоело слушать Настины вздохи насчет количества оставшихся дней, а может быть, ему не понравилось, что после того, как Настя разбила свой мобильник, она несколько раз звонила Смайли с Давидова телефона, а потом расколотила и его. Может быть, ему не нравилось то, что Настя говорила о Елизавете:

– Даже если она живая, даже если она захочет что-то рассказать… Даже если ей есть что рассказать… Осталось всего четыре дня. Или три?

Улыбка медленно сползла с лица Давида и превратилась в кислый изгиб губ. Он считал поимку Елизаветы Прекрасной своей персональной победой. Настино озабоченное бормотание лишало эту победу сладости.

Незадолго до посадки Настя посмотрела на Давида и бесстрастно объявила:

– Нам ведь придется ее кормить. Чтобы она могла говорить. У тебя есть для нее еда?

Давид попросил у стюардессы водки, залпом выпил и закрыл глаза.

– Ты не подумал об этом, – сделала вывод Настя. – А зря.

– Ты тоже об этом не подумала, – минуты три спустя сказал Давид, не глядя в Настану сторону и обращаясь то ли к затылку стюардессы, то ли к спинке кресла.

– Не подумала, – согласилась Настя. – И теперь придется что-то делать, придется кого-то ей скормить… И от этого все станет только хуже. Как ты думаешь, Давид, почему все становится только хуже? Почему ничего не становится лучше?

Самолет вздрогнул, Давид инстинктивно вцепился в подлокотник кресла, и первым его желанием после преодоления секундного страха за свою жизнь было от всей души наорать на попутчицу, чтобы та не смела задавать дурацких вопросов, после которых едва не падают самолеты!

Вторым желанием было выпить еще, и после некоторого раздумья он перешел сразу к пункту два.

В результате появление Давида Гарджели и Насти Колесниковой на летном поле лионейского аэродрома приобрело легкий оттенок сюрреализма – Давид улыбался, но то и дело хватался за железный ящик, чтобы не упасть. Сам ящик с Елизаветой недвусмысленно напоминал гроб, а Давид таким образом превращался в чрезмерно расчувствовавшегося родственника покойной. По лицу Насти, шедшей следом, можно было сказать, что девушка держит горе в себе, но то беспощадно грызет ее изнутри и вот-вот прорвется наружу.

– С возвращением, – сказал Смайли. Давид довольно ухмыльнулся, похлопал по крышке ящика и едва не упал, потому что Настя толкнула его в плечо, расчищая путь к начальнику лионейской безопасности.

– Я приехала, – сказала она. – Рассказывай.

Смайли молча кивнул, показал жестом, куда следует препроводить Гарджели и его груз, потом повернулся к Насте и сказал, глядя ей в подбородок:

– Ты должна была вернуться из Берлина пять дней назад.

– Да, но я…

Смайли выставил вперед ладони, как щит от ненужных слов.

– Я не спрашиваю, принцесса, и я не требую объяснений. Я просто перечисляю события. Вы должны приехать пять ней назад. Вы не приехали. Ваш телефон не отвечал. Наступил день поединка. Вампиры не хотели ждать. Они хотели посчитать ваше отсутствие за трусость и автоматически приписать победу себе. Временный глава семьи Андерсонов с этим не согласился и занял ваше место на арене поединка. Он сразился с поединщиком от расы вампиров и проиграл. Победа была приписана детям ночи. Теперь они требуют голову Дениса Андерсона. Если они ее не получат, то выйдут из Большого Совета и откажутся от всех прежних договоренностей. Такие события произошли за время вашего отсутствия.

– Почему ты не сказал мне этого по телефону?

– Чтобы вы не наделали глупостей, принцесса.

– Хм, то есть теперь, когда ты все это рассказал, можно начинать делать глупости, так, что ли? – спросила Настя и сама себя поправила: – Извини, я все еще немножко не в себе после перелета и после всего остального… Временный глава семьи Андерсонов – это кто?

– Разумеется, Амбер. Вы же оставили ее за себя, разве не помните?

– Амбер вышла на поединок?

– Да. Если это можно назвать поединком. Он длился всего сорок секунд, а потом Амбер оказалась в реанимации.

– О боже.

– Раз она жива, выходит, что бог пока на ее стороне. Могло быть и хуже.

Насте не понравилась эта фраза Смайли. Гном раньше никогда не был склонен к упоминанию высших сил, и эта перемена в нем показалась Насте нехорошим знаком. Смайли как будто готовился снять с себя ответственность за происходящее и переложить все на волю богов, судьбы или кого-то еще невидимого, но могущественного. Настя вздохнула, собираясь с силами для вдохновляющей речи, которая должна была наставить Роберта Д. Смайли на путь истинный, но тут же поняла – у нее самой не хватит вдохновения и уверенности для такой речи. Она сама в полушаге от того, чтобы скрестить руки, усесться в кресло и превратиться в обычного зрителя.

Надо было вернуться к чему-то попроще и поконкретнее.

– Значит, вампиры требуют голову Дениса?

– Да. Они подозревают, что лично вы устроили его исчезновение. Поэтому давить будут лично на вас, принцесса.

– И они хотят отказаться от всех предыдущих договоров?

– Да.

– Что это значит? Что будет, когда они откажутся от всех прежних договоров?

– Они станут жить по собственным законам. Не считаясь со всеми прочими расами.

– То есть они станут нападать на людей?

– Не все, но некоторые кланы станут. Несомненно.

– А люди в ответ начнут охотиться на вампиров?

– Да.

– То есть речь идет о войне, Роберт.

– Пожалуй.

– Я не могу этого допустить. Я очень сожалею, что опоздала, но я не могла поступить иначе тогда, и я не могу поступить иначе сейчас.

– Что вы имеете в виду, принцесса?

– Я потребую повторения поединка. Амбер не должна была выходить на бой, это не ее дело, это мое дело. Мое или Утера, но поскольку Утер не в состоянии…

Смайли вздохнул.

– Что? – не поняла Настя.

– Король только что потерял сына, а теперь и его дочь оказалась между жизнью и смертью. Это тяжело.

– Я понимаю.

– И еще кое-что. Он считает виноватой во всем тебя.

– Понятно, – сказала Настя. – Я потом с этим разберусь. А пока мне нужно организовать повторный поединок, и еще я должна поговорить с послом Дитрихом и главами кланов, чтобы привести их в чувство и объяснить, что эти дурацкие выходки совершенно неуместны сейчас. Мы привезли Елизавету, мы видели, как был уничтожен Люциус, и этого должно быть доста… Это еще что такое?

Из здания аэропорта вышли десятка два молодых мужчин с чемоданами и сумками. Они были одеты в штатское, но все же что-то заставляло их двигаться колонной по двое. Некоторые лица были Насте знакомы, и она недоуменно повернулась к Смайли:

– Мне казалось, что у нас нечто вроде чрезвычайного положения. Не лучшее время отправлять гвардейцев в отпуск, разве нет?

– Это не отпуск.

– Тогда объясни мне, что это.

– У нас возникли еще кое-какие проблемы.

– Какого рода?

– Наши банковские счета…

– При чем здесь банковские счета?

– Они заморожены по всему миру. Непонятно, кто это сделал и как, но… Где-то они просто были стерты из баз данных, где-то они попали в списки счетов, с которыми запрещено производить операции…

– Я все равно не понимаю…

– Нам нечем платить им зарплату. Они уволились.

Настя растерянно смотрела в спину гвардейцам, потом обернулась к Смайли, потом перевела взгляд на башни королевского дворца. Теперь он казался ей немыслимо одиноким и беззащитным.

– Хорошо, – сказала она скорее себе самой, нежели Смайли. – И с этим я разберусь. В порядке очереди. Сначала поединок, потом деньги, потом Леонард. А потом… А потом мы все отдохнем. Правда, Роберт?

Вот так все и началось. Некоторые Апокалипсисы начинаются со зловещих предзнаменований типа падающих с неба лягушек или четырех дьявольских всадников, а наш, лионейский Апокалипсис начался гораздо прозаичнее и потому страшнее – с замороженных счетов. В падающих лягушках можно увидеть даже нечто забавное, всадники Апокалипсиса – в каком-то смысле уже штамп, а вот замороженные счета – это штука серьезная. С мечом, даже самым что ни на есть магическим, ее никак не прошибешь. Меч в такой ситуации можно забросить подальше, после чего остается сесть у телефона и слушать, как вежливая девушка в трубке советует вам набраться терпения и подождать, пока вашим вопросом занимаются. «Ваш звонок очень важен для нас. Пожалуйста, не вешайте трубку». И потом начинает играть такая кукольная музыка, от которой вам становится плохо. Вы не можете объяснить девушке, что каждая нота в этой мелодии – это колокольный звон, а оплакивает он всех нас, меня и девушку из банка, короля Утера и его мать, Роберта Смайли и Давида Гарджели, посла Дитриха и Амбер Андерсон, Елизавету и Леонарда, Дениса Андерсона и маленького Томаса, Альфреда Пражского и Эндрю Фишера, Монахову и Тушкана… Всех, кто жил на этой земле исобирался жить дальше, только вот – не судьба. И не спрашивайте, кто в этом виноват, потому что виноваты все, а значит – никто.

– А потом мы все отдохнем. Правда, Роберт? – спросила я тогда, и лишь некоторое время спустя поняла двусмысленность своей фразы. Ведь смерть – это тоже отдых.

И очень часто – заслуженный.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ
ГОЛОСА В ТУМАНЕ,
ИЛИ В ОЖИДАНИИ
ЗАСЛУЖЕННОГО ОТДЫХА

1

– Хотел бы я знать, когда это случилось, – сказал Фишер, глядя Насте не в глаза, а чуть повыше, в точку над переносицей, как будто там была размещена какая-то очень важная информация. – Хотел бы я знать, когда все повернулось вот так.

– Так – это как? – спросила Настя, тщетно пытаясь поймать взгляд холодных фишеровских зрачков. Тягаться с профессионалом было бесполезно.

– Мне представили тебя год назад как маленькое и немного странное увлечение наследника престола. Поскольку самого наследника у нас под рукой не было, пришлось показывать королевским гостям и моим деловым партнерам тебя, своего рода куклу или, если хочешь, постер, висящий на стене музея, пока сама картина находится на реставрации.

– Неудачный пример, – возразила Настя. – Постер – это копия картины, а я никогда не была копией Дениса Андерсона.

– Да уж, – согласился Фишер. – Разница видна невооруженным взглядом. У Дениса не хватило бы духу пойти и на половину того, на что решилась ты.

– Спасибо за комплимент.

– Это не комплимент, это… – Фишер щелкнул пальцами, затрудняясь в подборе правильного слова. – Так ты говоришь, что Люциуса больше нет?

Это был довольно неожиданный поворот в их разговоре, но Настя удержалась в колее.

– Его схлопнули, – подтвердила она. – Втянули в такой специальный ангелоуловитель, а потом схлопнули.

– Надо же, – холодно сказал Фишер. Настя думала, что сейчас будет произнесена краткая эпитафия, но Фишер заговорил о другом: – Я вспомнил о Люциусе, потому что однажды он сказал мне: «Глядя на вас, людей, я испытываю странное чувство. Это как завести аквариум, чтобы любоваться маленькими суетливыми рыбками, а однажды утром увидеть, что рыбки построили Тадж-Махал. Не знаю, в чем именно заключался божественный план, но я никак не ожидал от людей такого – города, самолеты, телевидение, космические корабли. Я был удивлен тем, как вы развивались, и в какой-то момент просто перестал понимать, что же я должен делать…» Но это уже его личные проблемы. Так вот, Анастасия, Тадж-Махала ты еще не построила, но меня беспокоит тенденция. Ты принимаешь решения и ты веришь, что они должны осуществляться. Меня это беспокоит.

– А меня беспокоит, что вы ничего не делаете насчет Леонарда. И этот банковский кризис… Это уже ни в какие ворота не лезет! Если вы ничего не делаете, тогда я буду делать…

– И это по определению очень плохая идея. Это не может кончиться ничем иным, кроме большой трагедии или большой глупости. Повторный поединок? Не слышал большей глупости со времен… – Фишер скривил лицо, что должно было означать отсутствие прецедентов Настиной глупости. – Чего ты этим добьешься? В худшем случае тебя убьют, и Лионея покроет себя еще большим позором, в лучшем – мы рассоримся с вампирами.

– Меня не убьют. А вампиры… Если они не прислушиваются к добрым советам, нужно эти советы вколотить им в головы.

– Так мы ничего не добьемся.

– Вы ничего не добьетесь, если будете просто сидеть и смотреть, как рушится мир. Ультиматум Леонарда истекает завтра, и…

Фишер раскрыл какую-то папку с бумагами, что, вероятно, должно было показать его крайне скептическое отношение к ультиматуму, о выдвижении которого слышала лишь одна Настя. Король Утер, правда, там тоже присутствовал, но в таком состоянии, что сейчас не мог ни подтвердить, ни опровергнуть Настины слова. Скользя холодными глазами по строчкам текста, Фишер между делом бросил в Настину сторону:

– Да-да, но ты ведь провела переговоры с людьми из президентской администрации? Пусть теперь они ловят мышей.

– Это были прекрасные переговоры, на которых я выглядела как полная дура, потому что документы…

– Я же сказал – техническая ошибка. Такое случается. Или ты думаешь, что это заговор? Против тебя? С какой целью? Провалить переговоры? Гораздо проще было бы вообще не говорить тебе о наших контактах в президентской администрации. Ты не узнала бы о самой возможности вести такие переговоры, так что бумаги… Это всего лишь бумаги. А принцесса Анастасия – всего лишь принцесса Анастасия, которой не помешало бы обдумать свое место в Лионейском государстве.

– Я уже думала над этим.

– Значит, стоит передумать. Не стоит взваливать себе на плечи все мировые проблемы, пока тебя об этом не попросят. И даже если попросят – не стоит.

– Меня уже попросили.

Фишер отвлекся от папки:

– И могу я узнать имя этого просителя?

– Я сама.

– Ради всего святого… – пробормотал Фишер и вернулся к своим бумагам.

– Я сама попросила себя этим заняться. Потому что больше никто не хотел брать на себя…

– Глупости. Все это государство, все это Учреждение, – Фишер выделил голосом – я имею в виду Лионею, все оно было выстроено исходя из понятия о том, что кто-то должен держать на плечах неподъемный груз мировых проблем. Кто-то – имеется в виду наследный король Лионеи и его администрация. А вовсе не случайные знакомые одного из принцев, которые… – Фишер жестом дал понять, что он мог бы многое поставить Насте в вину, но у него на это нет ни времени, ни желания. Поэтому он сразу перешел к заключению: – Оставь мировые проблемы тем, кто в состоянии с ними иметь дело. И постарайся больше не делать глупостей.

– Что вы… – начала Настя, но Фишер посмотрел на часы и легко стукнул по кнопке, вмонтированной в крышку стола.

– Время вышло, аудиенция окончена, – безапелляционно сказал он и указал Насте на дверь кабинета, которая именно в этот момент раскрылась, обнаружив сутулую фигуру фишеровского секретаря.

– Ладно, – сказала Настя. – Только и вы тоже.

– Что? – не понял Фишер.

– Тоже не делайте глупостей.

Оставив первого рыцаря Лионеи исходить злобой от этого маленького прощального укола – так, по крайней мере, Настя надеялась, – она вышла в овальный холл перед кабинетом Фишера, миновала еще одни двери и оказалась в коридоре.

Фишер сказал ей не делать глупостей, но что оставалось делать, если в коридоре она наткнулась на такое, что никак не предусматривало умного решения?

Пожалуй, решения там не было вообще.

2

Как потом выяснилось, эти две аудиенции были поставлены в рабочий график Фишера одна за другой, и формально виновным в случившемся оказался сутулый секретарь, который мог бы и пораскинуть мозгами при составлении графика. Однако, судя по внешнему виду, повадкам и даже запаху (а точнее, судя по полному его отсутствию), секретарь Фишера был упрощенной копией своего хозяина, то есть лишенным эмоций двуногим существом с льдистыми глазами, которое и допустить не могло существование в природе таких нерациональных субстанций, как гнев, ярость, отчаяние и тому подобное. А если и допускало, то где-то далеко за пределами Лионейского дворца, и уж никак не в непосредственной близости от кабинета холодноглазого мистера Фишера.

Отпущенные Насте десять минут истекли в четырнадцать сорок, она вышла в коридор, повернула налево и лоб в лоб столкнулась с послом детей ночи графом Дитрихом (который уже два дня избегал встречи с Настей). Дитриху было назначено в четырнадцать сорок пять, и шел он в кабинет главы королевской администрации не один, а в компании троих пожилых вампиров. Главы трех кланов согласно Протоколу прибыли в Лионею на поединок и теперь – также по Протоколу – должны были нанести визит вежливости Фишеру и королю Утеру. Настя видела этих троих впервые, поэтому не обратила на них особого внимания. При виде Дитриха она непроизвольно вздохнула, словно набирая воздух для крика, но потом…

Потом она увидела еще кое-кого. Слегка потерявшийся на фоне официальных лиц в их парадном облачении, процессию замыкал Марат, несостоявшийся убийца Дениса Андерсона. Настя не знала, каков теперь его статус среди детей ночи – то ли герой-мученик, то ли неудачник, да ей, в общем-то, было все равно. Она сдержанно кивнула Марату, и тот ответил поклоном, и это было естественно, учитывая, что именно Настя пару недель назад распорядилась освободить Марата.

Но был и еще один вампир, также исполнивший вежливый поклон, но ничуть не сумевший этим формальным актом сбить Настю с толка.

– Маси Накамура?

Вампир был польщен, что Настя запомнила его имя. А она не только помнила имя, она помнила время и место, когда пухлый японец в очках вручил ей свою визитную карточку. Это было в прошлом сентябре, когда она летела из Москвы в Лионею, и Маси В. Накамура оказался в том же самолете.

– Что вы здесь делаете? – спросила Настя и тут же поняла, что задала неверный вопрос. Вопросом по существу было бы: «Кто вы такой? Если вы идете на прием к Фишеру в компании посла Дитриха, трех разодетых пожилых вампиров и героя-неудачника Марата, наверное, вы… Наверное, вы что-то из себя представляете, Маси Накамура».

Дитрих подумал, что вопрос обращен ко всей группе вампиров, и выдал официальный ответ:

– Направляемся к мистеру Фишеру. Нам назначена официальная аудиенция.

Вся делегация после этого повторно исполнила поклон.

– Я имею в виду его, – Настя бестактно указала пальцем в сторону Накамуры. Сам вампир, видимо, не понял вопроса и продолжал широко улыбаться. Дитрих нехотя пояснил:

– Мистер Накамура – очень важная персона. Он герой нашей расы и пример для подражания всем детям ночи. Он избранный.

– Избранный для чего?

– У нас нет времени, принцесса. Может быть, позже…

– Он был избран для поединка с королевской дочерью, – сказал Марат. – Это он ее… – он прижал большой палец к животу и провел им слева направо. – Теперь он наш герой. Ура.

– Ирония неуместна, юноша, – бросил ему Дитрих, и было понятно, что на языке у Дитриха вертятся куда более жесткие слова.

– Я просто хотел, чтобы всем все было ясно, – успел буркнуть Марат, прежде чем вожди кланов оттерли его назад. Дитрих притворился, что инцидент исчерпан, и попытался продолжить путь, однако Настя схватила его за руку, что было вопиющим нарушением всех правил и процедур, но побелел Дитрих не от этого.

– Читаете мои мысли, посол? – спросила Настя. – И как вам? Нравится?

– Нет, принцесса, этого не будет, этого не может быть…

Настя убрала руку.

– Вам сообщили, что я требую повторного поединка? Амбер Андерсон временно замещала меня, так что вы сражались не с тем, с кем следовало.

– Принцесса, вы, в свою очередь, тоже временно замещаете короля Утера…

– Тогда дождитесь выздоровления короля! С чего такая спешка? Или вы боялись, что с королем вам не совладать? Эй, вы, трое? Почему вы не бросили вызов королю еще прошлой осенью? Вы чего-то ждали, правда? Чего? Вы ждали момента, когда надо будет драться не с Утером, а с кем-то другим, и вы знали, что такой момент скоро наступит, вы знали это еще в сентябре, когда сюда приехал вот этот в меру упитанный юноша в очках… Откуда вы это знали? Вы заодно с Леонардом?

Если Настя надеялась, что от этого лобового и в высшей степени бестактного нападения вампиры растеряются, потупят взоры и немедленно признаются во всех смертных грехах, включая преступное сотрудничество с Леонардом – что ж, она ошибалась.

– Довольно громких слов и обвинений, – сказал Дитрих. – Если вам, принцесса, нечем заняться – продолжайте вопить и разбрасываться обвинениями. У нас же нет времени на такие глупости.

И он прошел мимо, в направлении кабинета Фишера, полагая, что инцидент исчерпан и что остальная делегация детей ночи столь же невозмутимо шагает вслед за ним. И он ошибся.

Пока шла эта короткая перепалка между Настей и послом Дитрихом, кто-то из вождей кланов все-таки объяснил Накамуре суть происходящего, и тот, судя по слегка округлившимся глазам, был неприятно удивлен тем фактом, что принцесса Анастасия Андерсон находилась здесь не для того, чтобы поздравить Накамуру с достойной победой в достойном поединке, а совсем для другого. Похоже, молодой вампир и впрямь чувствовал себя героем и примером для подражания. Подобные мысли провоцируют соответствующее поведение, и пока Дитрих гордо шествовал в кабинет Фишера, Накамура остановился напротив Насти, отвесил еще один, но уже чисто формальный, поклон и проговорил-прохрипел на плохом английском:

– Если принцесса хочет испытать… я храбро готов. Сейчас сражаться.

В этих словах содержался несомненный вызов, а произнесены они были неожиданным для молодого человека хриплым басом, так что это оказался не просто вызов, это была угроза, неприкрытая и самонадеянная, звук которой разлился по коридору лионейского дворца чужеродной мелодией, от которой стало больно ушам.

Дитрих замер, как будто в спину ему всадили осиновый кол, лишь немного не дошедший до сердца. Секретарь Фишера мелкими шажками стал смещаться в сторону кабинета своего начальника. Вожди вампирских кланов как по команде улыбнулись, и от этих улыбок Насте стало не по себе – это были настоящие вампирские улыбки в традиционном стиле, безо всякой новомодной дентал-косметики: рты, расходящиеся почти от уха до уха, и темные крупные зубы, непонятно как умещающиеся в этих ртах. Зубы выглядели так, словно они сами по себе были древними хищниками, которые пережили своих прежних хозяев, а потом переживут и нынешних. Марат попытался что-то пискнуть из-за спин вождей, но на него коротко рыкнули, и больше Марата не было видно и не было слышно.

Накамура поднял голову из притворного поклона, и его глаза встретились с Настиными.

– Храбро? – переспросила она. – Ты понятия не имеешь, что такое храбро.

Накамура немного подумал и озвучил свой перевод Настиной фразы:

– Сражаться.

– Сражаться, – согласилась она и почувствовала, как страх впивается ей в икры, парализует их, приклеивает к полу. Это было естественно, и в то же время это было совершенно неприемлемо, ибо это она требовала поединка, это она хотела поставить вампиров на место, тем самым определив и свое собственное место, а именно – место принцессы, с которой следует считаться. А раз так, то губа не имела права дрожать.

Однако она дрожала, ибо при всей своей мотивированности поединок оставался для Насти таким стрессом, что уже после произнесения вслух слова «сражаться» ей бы не помешали сутки отдыха с приемом успокоительных препаратов. Накамура был менее щепетилен в этих делах. Иначе говоря, он откликнулся на слово «сражаться» со всем положенным национальному герою энтузиазмом, ибо, вероятно, считал, что после триумфа в поединке с Амбер вся его жизнь будет состоять из молниеносных побед.

Тем более – над перепуганными девчонками.

– Прекратите это неме… – начал нерешительно возмущаться Дитрих, поглядывая то на вождей кланов, то на Настю. Вожди кланов что-то прорычали в унисон, и этот рык оказался для Накамуры важнее неуверенных призывов посла. Секретарь Фишера тем временем исчез, охраны в коридоре тоже не оказалось (ее вообще осталось очень мало во дворце, так что удивляться не приходилось). Таким образом, Настя обнаружила, что ее желание вразумить детей ночи воплотится в жизнь прямо сейчас. Иначе говоря, пословица «за что боролись, на то и напоролись» в ее случае может быть реализована в ближайшие секунды с пугающей буквальностью.

Надо было что-то срочно делать и с приклеившимися к полу икрами, и с дрожащей нижней губой, так что Настя не нашла ничего лучше, как сообщить хищному прищуру Накамуры:

– Ты не первый, кого я убью.

Вряд ли он ее понял, вряд ли он вообще вслушивался в ее слова, потому что слова уже не играли никакой роли. Гораздо важнее, что у Накамуры к широкому церемониальному поясу был прицеплен пусть церемониальный, пусть короткий, зато совершенно настоящий меч. А у Насти – всего лишь воздух между нервно подрагивающих пальцев.

«Ты не первый, кого я убью». Нашла чем хвастаться. Да, не первый, но, честно говоря, и не второй. И даже не третий. М-да, приехали. В мои годы порядочная девушка перебирает в памяти романы, приятные и не очень, я же вспоминаю трупы, причем – какой сюрприз – и с трупами у меня не все слава богу. В том смысле, что я, конечно же, сталкивалась – как это правильно называется? – с физическим насилием, я махала мечом, стреляла из пистолета, и все это имело последствия в лице мертвых горгон, но… Каждый раз находилось обстоятельство, из-за которого моя роль убийцы оказывалась довольно сомнительной. Первую горгонью голову отсек меч «демонова пиявка», потом оказалось, что три другие горгоны, которых я вроде бы успешно перестреляла из пистолета, были кем-то вроде сектанток-самоубийц и сами нарывались на мои пули…

О застреленном мною лешем я вообще не хочу вспоминать.

Да, я видела смерть и прежде. Но ситуация, в которой я сама, безо всяких «демоновых пиявок», должна буду выпустить дух из малознакомого, но чертовски самоуверенного вампира… Это было для меня ново и пугающе. У меня затряслись коленки и задрожала губа.

А потом мне помогли, и вы ни в жизнь не угадаете кто. Амбер Андерсон. То есть не сама Амбер Андерсон, она в этот момент лежала на больничной койке и не смогла бы помочь даже сама себе. Просто я вспомнила, что Амбер Андерсон, эта высокомерная фифа, для которой понятие лионейской принцессы означало балы, наряды и драгоценности, но уж никак не кровавые поединки с вампирами, так вот – эта самая Амбер Андресон продержалась против Накамуры сорок секунд. И лишь потом позволила себя зарезать.

И я подумала, что уж сорок одну секунду я просто обязана продержаться. Из вредности.

А еще мне помог Накамура, потому что он не дал моему страху пустить корни глубже; статус героя и всевампирского примера для подражания гнал Накамуру вперед, к новым подвигам. Он отправил одну девушку из семьи Андерсон в больницу – и стал кумиром для своей расы. Наверное, простой расчет подсказывал Накамуре, что чем больше девушек по фамилии Андерсон он перережет, тем больше почестей получит от соплеменников.

Поэтому он не стал затягивать с прелюдией…