Текст книги "Луна над Лионеей"

Автор книги: Сергей Осипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 36 страниц)

12

Король Утер, конечно же, любил свою мать и признавал за ней право интересоваться делами сына. Просто иногда это право осуществлялось весьма своеобразно. Без особых церемоний выгнав Амбер («здесь не место детям») и Фишера («у нас будет исключительно семейный разговор»), королева-мать сплела длинные сухие пальцы в подобие молитвенного жеста и молча уставилась на своего сына. Ее лицо было скрыто под траурной вуалью, но Утер не сомневался в том, что сейчас на него устремлен пристальный взгляд; это была безошибочная материнская тактика – смотреть и молчать, чтобы в конце концов Утер заговорил первым и оказался в положении обороняющегося и безусловно виноватого, причем во всем сразу. Королева-мать была высокой и худой женщиной, еще более высокой и худой она казалась из-за широкополой шляпы и доходящего почти до пят простого черного платья с широким тугим поясом; игнорировать ее молчаливое присутствие в небольшом пространстве зала заседаний было невозможно, даже если бы это была не мать короля Утера Андерсона, а безвестный визуальный объект.

И Утер сдался. Опять.

– Ты обещала семейный разговор, – сказал он. – Я слышу только тишину.

Ее лицо все так же было скрыто вуалью, но Утер отдал бы на отсечение какой-нибудь не очень важный палец, что королева-мать удовлетворенно улыбнулась. Когда король последний раз видел улыбку матери, это было похоже на трещину в иссохшей пустынной почве – зрелище, которое не захочешь сфотографировать, поставить в рамочку и держать на письменном столе.

– Утер, ты совсем не следишь за собой, – сказала мать.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты неприлично растолстел. И в таком виде ты собираешься выходить на поединок?

От такого выпада Утер рассмеялся. Он только что пропустил удар, внезапный и в чем-то даже остроумный, причем это были еще только цветочки, два-три балла по двенадцатибалльной шкале материнского недовольства.

– Может, еще и не будет никакого поединка, – ответил он. – Завтра мы продолжим заседание…

– К демонам заседание, Утер. Почему этот вампир вообще еще жив? Почему его не убили на месте?

– Нужно было провести следствие…

– К демонам следствие. Если бы ты убил вампира на месте, сейчас не пришлось бы заниматься этими глупостями. Теперь вот что. Ты помилуешь этого вампира…

– Ни за что.

– Отпустишь его на все четыре стороны. А через пару месяцев кто-то из верных тебе людей…

– Нет, нет…

– Людей, Утер, а не всякой инородной швали, которой ты себя окружил… Кто-то надежный пусть прикончит этого наглого вампира.

– Отличный совет. И вампиры, конечно же, не догадаются, что это…

– Они догадаются и зауважают твою силу, Утер. А вот если ты по любому пустяковому поводу станешь выскакивать на арену поединков, рискуя своей жизнью и судьбой Лионеи, ни одна самка оборотня не станет тебя уважать. Твои предки, Утер, удержали власть не потому, что всегда бездумно исполняли Протокол, а потому, что умели применять силу. В нужное время. Нужным способом.

– И, по-твоему, сейчас подходящее время для обмана и убийства?

– Тебе не нравятся эти слова? Но ты уже большой мальчик, Утер, ты не должен бояться слов. Если хочешь, я поговорю с Фишером, он ловит такие идеи на лету, но я-то хотела, чтобы решение исходило от тебя, короля Лионеи.

– Решение будет принято завтра, на Большом Совете.

– Боже, – брезгливо протянула королева-мать. – Ты действительно веришь в то, что говоришь? Веришь в такое решение? Утер, твои братья мертвы, твои сыновья разбежались… И вот теперь твое решение – поиграть в гладиаторов на потеху всем Великим Старым расам?

– Двенадцать лет назад я застрелил канцлера подземных стражей, – напомнил Утер. – Ты не возражала тогда.

– Убрать обнаглевшего карлика было нашим долгом, к тому же у тебя тогда были сыновья, Утер, и если бы ты дал себя убить, я бы воспитала Александра и Дениса должным образом. А теперь… «Духовное путешествие», надо же, никогда не слышала большей глупости! Или…

Королева вдруг резко подалась вперед, словно падая, и Утер испуганно протянул к матери руки, но та оперлась о трость, встала, едва не касаясь шляпой потолка – по крайней мере Утеру так показалось – и голосом холоднее гренландского ледника проговорила:

– Утер Андерсон, не собираешься ли ты сдохнуть на этой арене, чтобы вернуть своих сыновей в Лионею? Не думаешь ли ты, что, потрясенные смертью отца, они тут же прозреют, осознают свое отступничество и ринутся исполнять свой священный долг?

– Нет, – сказал Утер и для убедительности фыркнул. – Конечно, нет. Какая глупая идея.

Он ждал, что мать на этом не остановится, и лихорадочно подыскивал аргументы, которые должны были разубедить ее, сбить с толку, отвлечь от этой неожиданной догадки, которую можно было объяснить то ли невероятной старческой мудростью, то ли редкой разновидностью старческого безумия, то ли опасным гибридом этих двух состояний. Но ледник замер столь же внезапно, как и двинулся всего минуту назад, королева-мать устало вздохнула и заговорила голосом пожилой женщины, которая, конечно, хотела бы помочь, но раз уж ее слова пропускают мимо ушей, что ж…

– Проводи меня. Утер. Я хочу отдохнуть.

По дороге в свои покои королева принялась рассказывать сыну про свою поездку в Китай, и через некоторое время Утер ощутил себя совершенно обычным мужчиной, который прогуливает свою престарелую мать, трансформируя любовь в терпение; он почти забыл про сказанное матерью и воспринял как само собой разумеющееся, когда на пороге своей спальни королева-мать обернулась и дотронулась до щеки Утера, вероятно, сообщая этим прикосновением, что, несмотря на все сказанное и сделанное, она все же его мать, и она безусловно любит его. А то, что она иногда таким бесцеремонным образом вмешивается в королевские дела, это тоже любовь, именно любовь и ничто иное.

– До свидания, Анабелла, – сказал Утер. Он назвал королеву по имени, потому что уже давно не мог выговорить в отношении этой строгой высокой женщины «мама» или что-то однокоренное. Он знал, что матери это не нравится, и ждал, что сейчас она голосом или жестом проявит свое недовольство, но ничего подобного не случилось.

– До свидания, Утер, – сказала королева-мать и позволила служанке взять себя под руку.

Утер Андерсон направился в свой кабинет, думая о той странной судьбе, что была уготована его матери – она пережила своих родителей, своего мужа, двух своих сыновей. Эти потери не только не сломили ее, но и как будто сделали ее сильнее, словно Анабелла Андерсон унаследовала жизненные силы преждевременно ушедших родных.

Размышляя об этих не слишком веселых вещах, Утер толкнул тяжелую дверь своего кабинета и направился к окну, чтобы задернуть портьеру, но остановился, с некоторым запозданием почувствовав – что-то изменилось в этой комнате, что-то чужеродное присутствует здесь. Утер удивленно обернулся и увидел, что чужеродный элемент сидит на его письменном столе и беззаботно болтает ногами. Длинными красивыми ногами.

– Привет, – сказала светловолосая девушка в розовой маечке с вышитой кошачьей мордочкой. – Меня зовут Оленька. А вы король, да? Можно, я вас щелкну?

– Э-э… – король хотел было рассердиться на непрошеную гостью, но ее глаза и улыбка были настолько невинными, что Утер махнул рукой и сам улыбнулся в ответ. – Только побыстрее.

– Да, конечно! – Девушка соскользнула со стола, и взгляд короля непроизвольно задержался на слегка задравшейся юбке, и без того возмутительно короткой и не соответствующей никаким стандартам Протокола. – Раз, и готово, – она вытащила из сумочки мобильный телефон. – Вы даже ничего не почувствуете.

– Что? – король решил, что ему послышалось, но потом раздался щелчок, из кулачка, сжимающего мобильник, вытянулась подрагивающая желтая петля, и прежде чем Утер понял, что это за штука, Оленька махнула рукой, и петля хлестнула короля по плечу. Утер задохнулся от боли и почувствовал неприятный запах, который, как потом оказалось, был запахом его собственной плоти, прожженной до кости.

Убийца одернула юбку, улыбнулась и снова взмахнула рукой. На этот раз Утер закричал.

13

Это ощущение приходило к Насте и прежде, ощущение, будто ее раз за разом отвлекают от исполнения чрезвычайно важного дела, а она, зная всю неправильность такого поведения, продолжает отвлекаться, говоря себе: «Ну вот сейчас я по-быстрому разберусь с этим, а уже потом…» Телефонный звонок не просто вернул ей это ощущение, но вернул обостренным, доведенным до той трагической степени, когда Настя была готова схватиться за голову и признать, что ее уклонение от главного дела становится фатальным и непоправимым.

И все-таки она не могла выбросить из головы этот звонок, не могла притвориться, что его не было.

Получалось так: Леонард оставался скрытой и потому вдвойне опасной угрозой, смерть Покровского никого не интересовала, король Утер ввязался в самоубийственное и нелепое противостояние с детьми ночи (и все это вместе смотрелось куда как нехорошо), а Настя в это время…

– Роберт, – сказала она в телефонную трубку. – Мне нужно срочно уехать из Лионеи. Да. Если хочешь, я могу это назвать «духовным путешествием». Да. У меня тоже есть душа, и я хочу ее проветрить. В смысле вывезти на прогулку. Я понимаю, что не вовремя. Роберт, – она вздохнула и поняла, что, наверное, ей все-таки придется сделать это. – Роберт, давай я тебе все объясню лично. Там есть кое-какие детали… Нет, прямо сейчас. Сейчас я подойду, стой на месте и никуда не уходи!

Она поспешно натянула джинсы, сунула ноги в шлепанцы и побежала к Смайли, на ходу застегивая блузку и не задумываясь о том, насколько весь этот ее эклектичный ансамбль соответствует дворцовым интерьерам и традициям династии Андерсонов. Встреченный на пути швейцарский гвардеец в обморок не упал, а значит, все было не так уж и плохо.

Или нет. Настя остановилась, поправила шлепанец на левой ноге и принюхалась. Пахло паленым мясом. В этом запахе не было бы ничего сверхъестественного, если бы Настя не обоняла его в королевском дворце, на третьем этаже Западного крыла, в том месте, где коридор расходился надвое – в сторону офиса Смайли и в сторону королевского кабинета. Здесь не должно было так пахнуть. Или это была галлюцинация (а ложные запахи, как слышала Настя, это симптом опухоли мозга), или…

Нет, только вот еще опухоли мозга ей не хватало, ко всем прочим неприятностям. Настя свернула в сторону королевского кабинета, принюхиваясь и, вероятно, выглядя со стороны совершенной идиоткой.

– Ох, – сказала она вслух и остановилась. В нише, за внушительных размеров цветочной вазой, лежал гвардеец и пах. Паленым мясом. У него было что-то такое жуткое с лицом, только Настя не стала это разглядывать, она отшатнулась, огляделась и не увидела ничего, кроме пустого коридора.

– Эй, – сказала она. – Эй, кто-нибудь…

Никто ей не ответил, и Насте захотелось рвануть отсюда что есть сил, но, как всегда в подобных ситуациях, следовало сначала подумать – а безопаснее ли там, куда она собирается бежать? Может быть, гвардейцы сейчас поджариваются по всему дворцу, и какая бы сила ни проделывала это с ними, здесь она уже побывала, и, возможно, эта сила придерживалась того мнения, что возвращаться – плохая примета, а значит…

Настя посмотрела на дверь королевского кабинета. До нее оставалось метров пятнадцать, и там, по крайней мере, имелся телефон, а еще тяжелая дверь, за которой можно будет переждать все плохое, что должно случиться сегодня в королевском дворце. А если король Утер там, можно излить ему свои страхи и тем самым восстановить эмоциональную связь, возродить доверие…

Она еще раз посмотрела на тело гвардейца, потом – на дверь королевского кабинета.

Стучаться Настя уже не стала, просто двинула плечом в дверь кабинета…

– Ой, привет! – звонко сказала Оленька.

Настя ничего не сказала, потирая плечо и думая о том, что это, наверное, и есть один из таких моментов, когда открываешь дверь и теряешь дар речи, и твоя жизнь меняется раз и навсегда… Хотя, казалось бы, куда уж больше, сколько там еще может быть таких дверей?!

Правильный ответ: много. Фабрика по производству дверей типа «Не ждали такого, правда?» работала без выходных.

Оленька стояла посреди королевского кабинета, беззаботно улыбаясь и держа в руке мобильный телефон. Почему-то Насте стало не по себе от этого зрелища. Утера она увидела не сразу, то есть она его поначалу вообще не увидела, и лишь присмотревшись, заметила ботинок, а потом пальцы на спинке кресла. Пальцы подрагивали, цеплялись за обивку, и это значило, что Утер был еще жив и пытался подняться с пола. Почему он там оказался и почему в королевском кабинете стоял все тот же запах паленого мяса?

– Что ты здесь делаешь? – спросила Настя.

– Меня попросили, – сказала Оленька, выглядевшая в точности как всегда – похожая на куклу глуповатая блондинка, питавшая склонность к розовому цвету и маленьким блокнотикам, куда она записывала житейские мудрости типа: «В Лионее не все понимают по-русски». Когда она успела превратиться в беспощадного убийцу? И когда у нее появился этот телефон, который на самом деле был не телефоном, а орудием убийства? Все это были чисто риторические вопросы; как догадывалась Настя, Оленька не собиралась вечером созывать пресс-конференцию на тему «Моя убийственная красота: блондинки тоже кое-что умеют». И вообще, времени у них обеих оставалось немного. Поэтому Настя задала главный вопрос:

– Кто тебя попросил?

Оленька на мгновение задумалась, похлопала ресницами и сказала:

– Кто-то.

– Знаешь, ты стала убийцей, но не перестала быть дурой! – не сдержалась Настя и тут же ахнула, увидев появившееся из-за кресла лицо Утера; лицо, у которого был срезан край, вместе с волосами, ухом и частью щеки.

– Подожди, пожалуйста, – сказала Оленька Насте и повернулась к Утеру, занося руку с мобильником для удара. Настя сжала кулаки и выкрикнула самый дурацкий боевой клич, который только можно было вообразить:

– У меня нет на это времени!!!

Все последующее она запомнила, как серию вспышек и затемнений, словно они с Оленькой исполняли дикий танец в ночном клубе в сопровождении стробоскопов. Только – маленькое уточнение – в процессе этого танца они старались убить друг друга. Впрочем, может быть, Оленька просто пыталась избавиться от Насти, чтобы та не мешала ей добить Утера, но вот насчет себя Настя была совершенно уверена – она хотела разбить этой дуре голову и тем самым сделать свою жизнь хотя бы немного проще.

Вспышка, темнота, вспышка, темнота, потом острая боль в ребрах, потом снова вспышка, как будто солнце взрывается Насте в лицо…

…и много-много лет спустя она наконец выбирается из-за перевернувшегося кофейного столика. Блузка испачкана в крови, но Настя не уверена в том, что это ее кровь. Может быть, это вообще не кровь. Может быть, это… Краска? Кетчуп?

– Посмотри, что ты сделала!

Настя поворачивается на голос и видит крайне недовольную Оленьку.

– Думаешь, это отстирается?

Оленька, которая выглядит так, словно ее сбил грузовик, а потом вернулся и на всякий случай переехал еще раз, обиженно надувает разбитые губы. «Это» – ее розовая маечка с котенком. Котенку досталось не меньше, чем самой Оленьке.

Настя стирает со лба кровь, или краску, или кетчуп, смотрит по сторонам и не видит ни Утера (что не очень хорошо), ни Оленькиного телефона (что уже лучше). Настя поднимает с пола коньячную бутылку, берет ее за горлышко и идет к Оленьке, но по дороге спотыкается, едва не падает и тем самым отвлекает Оленьку от оплакивания маечки.

– Я думала, мы подруги, – укоризненно говорит Оленька.

– Заткнись, ради бога! – отвечает Настя и швыряет бутылку, как если бы дело происходило в фильме про войну, а Оленька была немецким танком. Но только она совсем не танк; Оленька на удивление проворна, отбивая бутылку, да еще так, что она едва не влетает Насте в лоб. Потом Оленька поднимает с пола свою сумочку и зачем-то сует в нее королевскую пепельницу. Через мгновение Насте становится понятно, зачем, – сумка летит к ней, будто метеорит-убийца, Настя отпрыгивает назад, прижимается спиной к стене и тут понимает, что коньячную бутылку можно было и не трогать. От Настиного внимания как-то ускользнул тот факт, что одна из стен в кабинете Утера увешана антикварным оружием – шлемы, мечи, арбалеты, кинжалы и прочие штуки, так и просящиеся в руку. Настя подпрыгивает и сдергивает со стены искривленную саблю, не слишком длинную, но все же довольно тяжелую.

Оленька тем временем пытается найти мобильник, она нагибается, и Настя, вцепившаяся в свою саблю, видит гладкую округлую попу и трусы в цветочек. И думает: «Что это такое происходит?! Что мы делаем?! Кто с нами это делает?!»

Но тут Оленька издает довольное восклицание, означающее, что мобильник найден, и Настя мгновенно отбрасывает свои мысли как ненужный хлам, бросается вперед, сбивает Оленьку с ног, сама падает сверху, слышит какой-то хруст, но не обращает на него внимания, бьет рукоятью сабли по пальцам с длинными розовыми ногтями, которые все тянутся и тянутся к лежащему на полу мобильнику…

Тут Оленька вдруг встает, легко и быстро, отшвыривает Настю в сторону, потом пару секунд стоит неподвижно, словно вспоминая список запланированных на сегодня дел, находит глазами Настю и говорит, плюясь кровью и осколками зубов:

– Мы ведь хорошо провели время, правда?

Настя оторопело кивает, пытаясь нащупать свою саблю и не находя ее.

– Тогда – до свидания, Настя, – говорит Оленька и хватает Настю за горло, та отбивается руками и ногами, но это никак не сказывается на хватке десяти пальцев, вцепившихся в Настину шею. Снова вспышки сменяют затемнения, а потом что-то происходит, Настя не может понять, что именно, она только кашляет, а когда поднимает голову, то начинает кричать от ужаса, потому что перед ней стоит Оленька в порванной розовой маечке и сбившейся юбке, с забрызганными кровью ногами… Это безусловно та же самая Оленька, что и минуту назад, только с одним важным отличием – теперь без головы.

Король Утер, сам похожий на восставшего из ада мертвеца, держит в руке кривую саблю и смотрит на нечто круглое, медленно катящееся по ковру.

Чтобы остановить крик, Настя засовывает ладонь в рот и кусает ее, кусает до крови.

В этот момент обезглавленное тело Оленьки вздрагивает, вскидывает обе руки и хватает Настю за горло, и та уже совершенно не в силах бороться, уже готова принять смерть как неизбежность. Она видит растерянного Утера и хочет прохрипеть ему, что это не его вина, что тут, наверное, ничего нельзя было сделать…

Грохот обрушивается на нее с небес, но это не божественный гнев, это всего лишь Армандо. Он входит в кабинет, видит, как обезглавленная Оленька душит Настю, вытаскивает пистолет и стреляет в упор, пять или шесть раз, разрывая пулями и розовую маечку с котенком, и нежное тело под ней. Оленька опускает руки, а потом неуклюже валится вбок, издав жалобный стон куклы, с которой так жестоко обошлась хозяйка.

14

– Хватит! – прошептала Настя, но Армандо то ли не расслышал, то ли не согласился. Он встал над телом Оленьки и выстрелил еще раз, в сердце. То есть туда, где ему полагалось быть.

Потом, не сводя глаз с обезглавленного и расстрелянного тела, Армандо присел, задрал штанину, вытащил из кобуры, прикрепленной к икре, небольшой пистолет и протянул его Насте. Она машинально взяла оружие, а потом вопросительно посмотрела на Армандо: что мне теперь с этим делать?

– Оставайся с королем, – сказал Армандо. – Мы проверим этаж, их могло быть несколько.

«Их? – хотела переспросить Настя. – Кого – их? Несколько Оленек? Ты в своем уме, Армандо?»

Но ее хватило лишь на жалобное «кхх…», прошедшееся по горлу будто наждачной бумагой. Пока Настя кашляла, Армандо выскочил в коридор, и они остались втроем – Настя, король Утер и Оленька; избитая и полузадушенная принцесса, еле живой король и нечто, проделавшее с ними все это. Нечто, потому что относиться к Оленьке как к обычному человеку было бы теперь крайне неразумно.

А разумно было бы оказать медицинскую помощь королю Утеру, но дворцовые врачи то ли пережидали опасность, то ли, подобно тому бедному гвардейцу, лежали по разным закоулкам и пахли паленым мясом. Настя поняла, что начинать придется ей самой, хотя ей было страшно даже взглянуть еще раз на рану Утера, а это наверняка была не единственная его рана. Настя растерянно огляделась по сторонам, ища подходящий материал для перевязки, но увидела лишь ковры, гобелены, бархат и тому подобные непригодные материалы. Надеяться на то, что Утер держит у себя в кабинете аптечку для подобных случаев, было бы верхом наивности, но угроза выглядеть наивной в глазах короля была сейчас наименьшей из Настиных проблем. Более существенной была боль в горле и как следствие – невозможность громко и четко задать Утеру нужный вопрос.

Правда, и сам король вел себя так, что стоило засомневаться, отреагировал бы он на Настин вопрос, даже проори она его в мегафон. Утер уронил окровавленную саблю, перешагнул через тело Оленьки и походкой зомби двинулся к своему столу, затем втиснулся в кресло, откинулся на спинку и замер. Настя поняла, что до появления квалифицированной медицинской помощи Утер может попросту не дожить; она схватила телефонную трубку, но та молчала – очевидно, во время недавнего побоища кто-то задел проводку. Тогда Настя кинулась к шкафу, стоявшему справа от королевского письменного стола, и стала рыться в ящиках, пытаясь найти хоть что-то подходящее для этой ужасной ситуации, но находя лишь бумаги, бумаги и еще раз бумаги…

– Вот так, значит, – сказал кто-то за ее спиной. Настя вздрогнула и обернулась – Утер сидел в прежней позе, означавшей то ли обморок, то ли смерть, а больше в кабинете никого не было. Кроме обезглавленной Оленьки. Предположить, что отделенная от тела голова разговаривает, да еще мужским голосом – это уже было чересчур. Проще собрать вещи и переехать на постоянное жительство в сумасшедший дом. Настя мысленно предложила считать услышанное глюком и единогласно одобрила это решение.

– Умертвили такое прекрасное создание, – сказал тот же голос, и вслед за этим раздался легкий треск, похожий на электрический разряд. Настя от испуга присела.

– Мистер Андерсон, – продолжал говорить некто, нисколько не смущаясь своей невидимости. – Раз уж вам сегодня так повезло и вы остались в живых, я сделаю вам еще один подарок. Я поговорю с вами, хотя не обязан это делать. Я никому ничем не обязан, мистер Андерсон. Но если уж кто-то и имеет право выслушать немного о моих намерениях, так это вы.

Настя вдруг поняла, что этот голос ей знаком, просто звучит он слегка искаженно, словно пропущен через какой-то фильтр. Самое странное заключалось в том, что звук шел из точки, расположенной прямо перед Настей, но прямо перед ней было пустое пространство. То есть на ковре лежало тело Оленьки, а уже над ней было пустое пространство, но именно оттуда и раздавался голос.

По-прежнему стоя на коленях, Настя вытянула шею и всмотрелась в лицо Утера: король сидел, закрыв глаза и чуть склонив голову влево; он совершенно не походил на человека, склонного к обсуждению каких-то намерений, он скорее походил на человека спящего или мертвого. Отсюда напрашивался вывод – тот, кому принадлежит голос, либо совсем не видит Утера, либо видит плохо, куда хуже Насти; и по этой причине говорящему кажется, что Утер его внимательно слушает.

А еще ему кажется, что Утер в кабинете один. То есть не считая тела Оленьки. Голос назвал ее «прекрасным созданием» и был в курсе, что именно с этим созданием случилось, а стало быть, тело находилось в поле его зрения. Настя еще раз оглядела кабинет, подняла взор к потолку, снова посмотрела на труп…

И на долю секунды ей показалось, что она заметила что-то необычное, чего не было в королевском кабинете еще пять минут назад.

– Я знаю, что вы интересовались моей персоной, мистер Андерсон, – говорил между тем невидимка, и Настя не могла понять, что важнее – слушать или искать говорящего. Она пыталась делать оба этих дела сразу, но…

– Забудьте все, что вам удалось обо мне узнать. Я сам насочинял столько лжи про себя, мистер Андерсон, что единственный способ понять суть вещей – это выслушать меня лично. Вы единственный, кому я даю такую возможность. Мистер Андерсон, вы слушаете?

– Слушаю, – неожиданно ответил король Утер.

– Отлично, – ответил Леонард, потому что это был именно он.