Текст книги "Рать порубежная. Казаки Ивана Грозного"

Автор книги: Сергей Нуртазин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Казак поведал о себе. За долгим разговором и воспоминаниями время пролетело незаметно. Дороня увлёкся так, что проглядел появление Хворостинина.

– Вижу, ты себе знакомца обрёл.

Дороня обернулся. Князь сидел на коне, улыбался. На сердце казака отлегло. «Минула угроза». Казак указал на австрийца:

– Это Фабиан, немец цесарский, я его из турецкого плена вызволил.

Хворостинин кивнул иноземцу, в ответ Фабиан раскланялся.

– Доброе дело – сотоварища повстречать. Сейчас прощайся да взлезай на коня. Пора нам. Нужно Андрею и Евдокии сообщить, что обласкан я милостью царской за победу под Заразском. После на Замоскворецкое торговище поедем, коней смотреть. Из Сарайчика ногайского табуны на продажу пригнали, молвят, иную лошадь можно за девять десятков копеек купить.

При упоминании Сарайчика Дороне вспомнился Караман. Уж больно запал в душу казака беззлобный татарин. Беззлобный? Ведь там, на реке, едва не утопил, и неведомо, быть бы Дороне живу, если бы не Поляничка. А как иначе, на то она и война. Война войной, а Караман его спас. Вернулось к нему добро содеянное... Где теперь крымчак? Сгинул ли в степи, полёг ли под Заразском или добрался уже до Сарайчика к своей Акгюль? Повезло ли Караману найти свою возлюбленную, как ему удалось отыскать Ульяну? Надеялся Дороня встретить татарина на торгу. Ведь сказывал Караман, что гонял табуны ногайских коней в Москву. Дал же Господь нежданную встречу с Фабианом, может, и вторую подарит?

Не подарил. Карамана на торгу не было, но у одного из ногайцев Дороня узнал, что Караман в Сарайчике был и за большую плату подрядился сопровождать караван в далёкое путешествие из крымской Каффы в далёкий Китай. Дороня попросил ногайца передать Караману при встрече поклон и сказать, что он, Дороня, служит у князя Дмитрия Хворостинина.

«Видать, не выдали за Карамана Акгюль», – решил Дороня после разговора с ногайцем, и мысль эта перекинулась на собственное сватовство. Прохор обещал помочь, только как ему, жениху, людям в глаза смотреть?

– Ты чего опять голову повесил, али не отыскал свою суженую? – Голос Хворостинина вывел его из раздумья.

Через стыдобу пришлось поведать о своих хлопотах. Князь выслушал, успокоил:

– Долг платежом красен, а я тебе многим обязан, неужели не помогу. К тому же тем, кто на государевой службе, жалованье положено. Получишь и ты. Посему готовься к свадьбе, казак.

* * *

Не пустыми оказались слова Прохора и князя Хворостинина.

Свадьба получилась на зависть всей Кузнецкой слободе. Стекает с Швивой горки песня:

 
При вечере, вечере,
Ах, что при вечере, вечере
Да при тёмных-то было сумеречках,
Прилетал да млад ясен сокол,
 

Стелется над Яузой да над Москвой-рекой:

 
Прилетал да млад ясен сокол,
Да он садился на окошечко,
Да на серебряну причалинку,
Да на злачёную закраинку.
 

Щедро на столах, под открытым небом. В достатке сыты, кваса, медов, пива, к ним грибы в сметане, луковники, лапша с курицей, каши, рыба, нарезанная кусками баранина, соленья да иные угощения.

Дороня с Ульяной сидят, не шелохнутся, и отведать бы чего-нибудь – только нельзя молодым. За столами гости, коих немало. Поют жениху песнь величальную:

 
Как у месяца, как у красного,
Золоты рога, золоты рога,
Как у солнышка лучи ясные,
Как у Доронюшки кудри русые...
 

Сидит, посмеивается бобыль Кондрат Хромоша, тот самый, что указал Дороне дорогу к дому Прохора. Осоловел кузнец после крепкого мёда. С ним слободские ковали: котельщики, оружейники, бронники, с жёнами и без них. Напротив – соседи-гончары. Ближе к жениху и невесте посадили князя Хворостинина, Груббера и Юргена Фаренсбаха, коего в Москве прозвали Юрием. Не побрезговал обласканный государем немец явиться с Фабианом на свадьбу. Интересно любознательному иноземцу посмотреть на свадьбу русских простолюдинов. Коль князь Хворостинин соизволил, то и ему не зазорно. Глянул на Фабиана, взял полную стопу, встал. Речь повёл не сразу; дождался тишины, огладил клиновидную бородку, заговорил на сносном русском языке:

– Мой друг Фабиан молвил, жених хороший воин, а потому мы дарим ему пистолет. Сие на Руси вещь редкая и дорогая.

Вдоль столов раздался одобрительно-завистливый гул:

– Какой такой пишталет?

– Вот диво!

– Глянь, диковина заморская!

– Повезло Дороне.

Фаренсбах, довольный похвалой, высокомерно оглядел гостей, – вот, мол, мы какие! Подарок пошёл по рукам. Прохор оружие оценил:

– Хороша волкомейка, знатно сработано.

Передав подарок Дороне, поднялся во весь богатырский рост. Уж больно ему хотелось укоротить высокомерного немца, что ласкал похотливым взглядом слободских жёнок и невесту. Изрёк, будто в пустую бочку:

– И у нас есть поминок, утварь домашняя и вот это. А ну, тятя, давай! – Приняв от Евлампия объёмный свёрток, отодвинул кушанья, взгромоздил на стол. В свёртке оказались: кольчуга, сабля, два колечка и серьги-голубицы. – Вот, всё своими руками сделано! Ужель наши кузнецы хуже иноземных?!

– Верно молвишь! И мы не лыком шиты! Хорош поминок! – раздались возгласы со стороны слободских. – Мы таганок дарствуем! Топор от меня! И светец тож!

Гончары не отстают, перекрикивают:

– От нас кувшин с водолеем! Горшки, стопы и миски даём!

Крики прекратил Хворостинин. Степенно поднялся, жестом руки призвал гостей к тишине:

– Мнится, мой черёд настал! От жены своей, Евдокии Никитишны, жалую княжне-невесте рядна да малость отрезов бархата, атласа и парчи на наряды! Жениху-князю дарую кубок серебряный и сбрую новую для его коня Буйнака... А чтобы было, куда подарки девать, купил я для молодых избу в Замоскворечье, в слободке, где стрельцы да городовые казаки селятся.

Вот так князь! Вот так подарок! Всех заткнул за пояс Хворостинин. Счастлив жених, счастлива красавица невеста. А не спеть ли гостюшкам хвалебную? И вновь полилось над слободкой:

 
Как в долу-то берёзонька стоит,
А наша невеста белее её,
Белее её – снегу белого – лицо.
Шла наша невеста с высокого терема,
Несла она золоту чару вина,
Она чару расшибала, вино всё пролила,
Всё глядючи на него, на Дороню своего.
 

Поют гости, пьют, а Прохор поглядывает, чтобы вежество блюли. Помнит, что в «Домострое» писано: «Когда зван будешь на брак, то не упивайся до пьянства и не засиживайся поздно, понеже в пьянстве и долгом сиденье бывает брань, свара, бой, кровопролитие».

Кончилась песня, звякнули бубенцы на цветастой одежде скомороха, дунул в сопель, закричал задорно:

– Гуляй, народ! Веселись, народ! Наш Евлампий-батюшка дочку замуж выдаёт!

Приглашённый поп насупился, косится на размалёванную рожу потешника.

«Грех. Бесовщина, и только, а супротив слова молвить не моги, себе дороже станет. Скомороха иноземец привёл и Хворостинин из опричных. Они верные слуги государевы, от него потехам бесовским и учатся».

А скоморох всё кривляется, кричит, надрывается:

– Жениху, невесте всю жизнь быть вместе, век вековать да добра наживать!

Если бы. Только до осени и пришлось Дороне с Ульяной пожить в своём дому. Не дали татары да ногайцы молодым вдосталь намиловаться. По вестям, по указу царёву подались служилые люди – Хворостинин да Безухов – на Рязанскую землю, отгонять ворога злого.

* * *

Вернулись в студень, когда землица спряталась от злого мороза под белоснежную шубу. Радостно возвращаться в родной дом, только у Дорони радость вышла двойная. Ульяна понесла. Располнела, похорошела, плавней стала походка, неспешней движения. Веселись, казак, жди потомства. И ждал, и веселился, но капнула-таки капля дёгтя в бочку мёда. Случилось встретиться с недругом давним. Вернее, сам нашёл его подлый Куницын, не угомонился, жгла обида. Узнал сын дворянский, что Дороня при Хворостинине, выследил. Особого труда, чтобы отыскать казака, ему не понадобилось: хоромы Хворостининых знали многие. У Ильинских ворот Китай-города подкараулил Куницын Дороню, пригрозил, что всё равно выведет его на чистую воду. Дороня ответил матерными словами. Бывший десятник взбеленился, завопил, загнусавил, обзывал казака вором и изменником. В ненависти друг к другу схватились за сабли. И посёк бы Ваську казак, да вступился за того родовитый князь Фёдор Троекуров, что проезжал мимо с челядинами. Повелел изловить вора. Пришлось Дороне бежать и укрыться в хоромах Хворостинина. Князь Дмитрий в обиду не дал, с Троекуровым расстался недругом. Оттого, испытывая неудобство, молвил Дороня Хворостинину:

– Из-за меня, Дмитрий Иванович, обрёл ты ненавистников. До царя не дошло бы. Боюсь беду на тебя навлечь. Донесёт ведь, злопыхатель.

Князь, как и прежде, успокоил:

– Не робей, ныне я у государя в чести, Троекуров к царю не сунется, не то время. А злокозненному Ваське Куницыну и подавно не след нос высовывать. Ему куда подальше схорониться надобно. Заступник его, Федька Басманов, упокоился. Я тебе молвил, в обиду не дам, так тому и быть. О другом печься надо. Воротынский большое дело свершил. Помнишь ли ты, по указу государеву и по прошению князя Михаила призвали в Москву некоторых боярских детей, что на порубежье стояли, а с ними станичников и казаков бывалых?

Дороне вспомнился сбитый воевода: кустистые брови, прямой крупный нос, тёмно-русая лопатой борода, умные, проницательные глаза и неторопливая, рассудительная речь.

– Как же забыть, и нас Михаил Иванович позвал думу думать, как кон земли русской укрепить да службу наладить. Мудрый муж и вельми в делах порубежных опытен.

– Верно, в полкоустроении князь зело искусный. При взятии Казани один из первых был. На днях государем да боярами утверждён приговор о станичной и сторожевой службе. И сказано в нём многое из того, о чём мы думали. Писано, во время стоянок коней не рассёдлывать, костров в одном месте два раза не разводить, в лесу станом не вставать, стороже без перемены со своих мест не съезжать, поле перед Засечной чертой жечь, и достаточно иного, что делу нашему в пользу будет.

– То ладно. Теперь на рубеже твёрже встанем.

– Встанем. Князь Воротынский царём поставлен ведать станицами, сторожами и всякими государевыми польскими службами. Жаль, войско невелико, большая часть в Ливонии, да и сколько нам времени отведено, неведомо. Бездну дел свершить предстоит, многое не сделано в войске нашем: разладица, медлительность. Надо бы до нашествия татарского всё устрожить...

Часть II
ОДОЛЕНИЕ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

И пришёл царь крымской Девлет-Гирей к Москве мая 24 день в четверг, на Вознесеньев день со всеми людьми, на память преподобного отца нашего Симеона Столпника, иже на Дивней горе.

Разрядная книга

есной 1571 года вышли к Окским рубежам с полками: Иван Дмитриевич Бельский, Иван Фёдорович Мстиславский, Михаил Иванович Воротынский, князья Шуйские и иные воеводы. Вести из степи приходили тревожные: Девлет-Гирей ведёт войско на Русь. Царь Иван, зная о том, встал с многими опричниками в Серпухове. Врага ждали, но где он нападёт и нападёт ли, не знали. Хворостинин, сидя за столом в избе малого острожка, сетовал:

– Неладно всё! Нестроение в войске! Меж земскими и опричными воеводами колгота, ратников мало! Первый воевода советов слушать не желает! Упрям Черкасский! Упрям царевич кабардинский! Ему третий воевода не указ. Тьфу! Такому не с Передовым опричным полком управляться, а с сотней! И ведь что скажешь, коль его сестра замужем за государем...

Дороня сидел в углу, на краю лавки, слушал. Оселок, посвистывая, скользил по лезвию казачьей сабли.

– Сторожу и разведку наладить не успели. Да и когда?! Только подошли к рубежам... Один гонец прискакал, молвит, татары тульские посады жгут, другой – к Волхову пошли. С какой стороны ждать неприятеля, неведомо!

Казак встрепенулся, словно охотничий пёс:

– Дозволь разведать. Узнал я от порубежников, что атаман Ермак недалече станичную службу несёт. Попробую его найти, уж он, верно, знает о татарах.

Хворостинин постучал пальцами по столу:

– Иди. Возьми четверых лазутных и коней заводных.

Дороня поднялся, сабля нырнула в ножны. Готов казак хоть в огонь, хоть в воду, хоть в злую непогоду, но не судьба в степь ехать. Дверь распахнулась, в избу ввалился вислоносый сотник. Князь недовольно спросил:

– Чего надобно?

– В версте от острожка казаки, числом около двух десятков, через реку перевезлись. Атаман их перемолвиться с воеводой желает.

– Желает, зови. А ты, Дороня, погоди. Сначала узнаем, с какими вестями гости пожаловали.

Сотник вернулся. С ним в избу вошёл коренастый плосколицый казак с густой чёрной бородой. Атаман снял шапку, окинул избу взглядом тёмно-серых, чуть навыкате, глаз, перекрестился на икону.

Дороня кинулся к гостю:

– Лёгок на помине, Ермак Тимофеевич! Ты ли?!

– Дороня! Шершень! Не чаял свидеться. Мы думали, тебя вороны склевали! – Атаман облапил Дороню могучими руками, отстранив, спросил: – Севрюк Долгой где?

Дороня опустил голову:

– От татарской сабли полёг.

Ермак тяжко вздохнул:

– То долг наш, Русь от ворога оборонять. В том году клятву перед государевым человеком Новосильцевым давали, в верности царю клялись. Знать, заедино теперь Руси и казацким юртам быть. Иначе нельзя, за православную веру стоим. И то верно, одним нам с турками, крымчаками и ногайцами не совладать. Лишь бы государь на волю нашу не покушался... А Севрюк славный рубака был... И Павло Поляничка тоже... После набега татарского мы его у реки нашли... Там и схоронили кости... Об остальном не спрашиваю, после. Дело спешное. – Атаман повернулся к Хворостинину. – Прости, воевода, речи наши, дозволь слово молвить.

Князь встал из-за стола:

– Молви, атаман.

– Татары по Свиному шляху идут, немалым войском. Дознались мы, сам царь крымский Девлет-Гирей ведёт на Москву четыре тьмы, а то и больше. С ним Темрюк кабардинский и ногайцы. Мыслю, через Кромы пойдут. Брода будут искать. Не иначе, Быстрым переправляться вознамерились.

– Им ни Ока, ни Жиздра, ни Угра не преграда, ежели войско не противопоставить. Скотьи люди! Мы мнили, они на Тулу и Серпухов попрут, а эти нехристи Пояс Пресвятой Богородицы обойти хотят. Там же у нас никого, лишь заслон малый! Перелезут татары реку, не удержим! – Хворостинин стукнул кулаком по столу: – Говорил Черкасскому! Не послушал... Дороня! Веди коней! К старшим воеводам поедем. – Схватил шапку, перед дверью глянул на икону: – Господи, только бы успеть!

* * *

Не успели. Девлет-Гирей, в позолоченных доспехах и шлеме, стоял на берегу реки и с удовольствием наблюдал, как отборная тысяча Саттар-бека расправляется с малочисленным заслоном русских. До поры он сомневался, распустить ли в этом году великую войну, обойтись ли разорением окраин и требованием поминок; ведь войско для большого похода не собрано, а помощь от османов так и не была получена. Теперь же случилось, что прямой путь на Москву открыт. Знать, на то воля Аллаха, и благосклонностью его следовало воспользоваться: не мешкая, оставить обоз и идти налегке к столице царя Ивана. Правильно говорит Дивей-мурза: «Москва стала слабее». То же подтвердили и перебежчики, коих собралось не менее десятка. Прибежали из Каширы, Белёва, Серпухова, Калуги. Среди них в большинстве татары, предавшие веру в Аллаха и перешедшие на службу к русскому царю, а также дети боярские, что убоялись жестокостей его правления. Хан помнил имена некоторых из них: Башуй Сумароков, Кудеяр Тишенков и Васька Куницын, тот самый дворянин, пленённый прошлой весной. Не зря повелел Саттар-беку отпустить его. Теперь такие люди, каковых гяуры называют изменниками, пригодились. Они и подтвердили: трон под Иваном качается, многие бояре им недовольны, оттого и прислали тайных гонцов к нему, мало того – голод, мор и войны повыбили людишек, истощили Русь. С их же слов, войска на рубеже стоит мало, не больше шести туменов, остальные приписаны к крепостям. Большую часть своих полков царь Иван отправил в Ливонию под Ревель, следовательно, пока не все силы урусутов подтянулись к рубежам, можно сразить Русь в самое сердце. Перебежчики укажут самый короткий путь к Москве, как указали плохо охраняемый брод.

Передовые разъезды донесли – впереди русские. Это подходил Сторожевой полк, за ним следовал Передовой опричный. Они спешили на помощь, но было поздно. Порубежники полегли у реки. Переправа крымчакам удалась. Теперь лавина татарской конницы мчалась на охват Сторожевого полка...

* * *

Татары перехитрили: обогнули стоявшие вдоль Засечной черты русские полки с правой руки, зашли в тыл и лезвием ножа вонзились в тело Руси. Такое случалось не раз: из года в год, из века в век оказывалось русское воинство в неудобном положении. Как кулачный боец, которому запрещено бить первым, стояло оно в ожидании нападения, не зная, куда оно будет нанесено. Приходилось отбиваться, уклоняться, отвечать. Бывало, и сами били степняков первыми, иногда удачно, иногда нет. Ведомо время, когда водил великий воитель, Святослав Киевский, руссов на хазар. Ходили с дружинниками в незнаемую половецкую степь Владимир Мономах и новгород-северский князь Игорь, и при нынешнем государе бивали и покорили казанцев, астраханцев, наведывались и в крымские владения. Но такое случалось редко. Чаще быстрый, трудноуловимый и коварный враг с помощью обманных ударов и хитроумных уловок прорывался, и тогда, собрав силы в кулак, надо было давать отпор. Получалось не всегда. Не вышло и сейчас. Воеводы спешно уводили поредевшее войско к беззащитной Москве. Не убегали срамно, шли защищать. Спешили и князь Хворостинин, и казак Дороня. Как и у многих воинов, рвались у них сердца при мысли, что будет с родичами, жёнами, детьми, если крымчаки первыми подойдут к Москве. Там, у Москвы, надо соединиться, отстоять столицу и прогнать врага обратно в степь. Здесь таковой возможности не было. Сторожевой полк разбит, иные потрёпаны, опричники по большей части разбежались, убоялись грозной и стремительной татарской конницы, войско растянулось, бредёт разными дорогами. Весть о том, что государь с опричниками оставил Серпухов и перебрался в Бронницы, затем в Александровскую слободу, мужества воинам не прибавило, но и не убавило. Царю Бог судья, а ратники знали, под ногами земля пращуров, и её надо оборонять. Так повелось исстари. Даже самый хилый муж набирался в лихую годину силы и храбрости, понимал, что он защитник своего дома, родни и Родины.

* * *

Русское воинство патокой тянулось по дороге, чем ближе оно подходило к Москве, тем больше становилось. Прибывало не воинами, а беженцами. Шли заедино, мирные жители Руси и те, кто должен их защищать. Всё смешалось: стрельцы, старики, боевые холопы, женщины, дети, посоха, всадники, колымаги, скотина, телеги с домашней утварью. Весь поток с рёвом, плачем, ржанием, звяканьем перетекал через деревянный мосток, карабкался на лесистую горку. Пятидесятники, сотники, воеводы поторапливали, покрикивали:

– Ходи веселей! Враг близко, и Москва недалече.

– Осади, посоха! Стрельцов пропусти!

– Не мешкай! Не телись! Под ноги гляди!

Вислоносый сотник хрипел:

– Вот олухи! Телеги! Телеги от моста уберите! В сторону их!

Дороня, поглядывая с коня на холм, произнёс:

– Вот бы где крымчаков попридержать.

Хворостинин задумался:

«Казак верно мыслит. Река, за ней крутой подъём, с одной стороны дороги обрыв, с другой навис густой лес. Самое место для засады».

– Попридержать, молвишь?.. А ну, зови Ермака.

– Зачем звать, вот он, не иначе знал, что понадобится.

Ермак подъехал, утёр широкой ладонью лицо.

– Прибыли казачки мои лазутные. Молвят, крымчаки следом идут, по разным дорогам. За нами немалый загон увязался, к вечеру прибудут. Того гляди ухватят нас за хвост ещё до Москвы.

– О том и речь вести хочу. Есть задумка, как замедлить татар. – Хворостинин указал на горку. – Здесь. Неволить не стану; мыслю, охотники найдутся.

– Почто обижаешь, князь? Я с казаками завсегда рад за люд русский постоять.

– Потому и заговорил с тобой. К твоим двум десяткам дам Дороню да три десятка людишек с пищалями.

– Вот добро! – Ермак подмигнул Дороне. – Мы крымчакам знатную встречу уготовим. Только боюсь, ежели они на перевозе замешкаются, то в обход пойдут, другой дорогой, на Серпухов, с остальным войском.

– Пусть идут, там Яков Волынский-Попадейкин заслоном с опричниками стоит... Поступите так. Кош проедет, поджигайте мост. Дождётесь татар. В реку полезут, пальните в них из всех пищалей. Пугнёте, сразу на коней и догоняйте. Вы ещё в Москве понадобитесь.

Ермак посмотрел на холм, затем бросил взгляд на дорогу. Там, среди прочих, шли вооружённые топорами, пилами, молотками, заступами и мотыгами мужики в сермяжных кафтанишках, зипунах и однорядках.

– Посошников дозволишь в помощь взять?

– Вижу, что-то затеял, атаман. Раз для дела, бери.

– Не сомневайся, князь, держи на нас надёжу. – Ермак кивнул Дороне: – Поехали, казак, тяглых уговаривать.

До дороги два шага с лаптем. Атаман осадил коня, крикнул:

– Погоди, посоха! Работа есть!

Бородатый рослый мужик, с родинкой под глазом, остановился, вскинул руку вверх:

– Стой, робяты! – Поправив заткнутый за пояс топор, спросил: – Чего тебе, братец?

– Кто желает топором послужить отчизне?

Посошник сдвинул войлочный колпак на затылок.

– Пособим, ежели приспело. Нам кобениться незачем. Не токмо по принуждению шли.

– Коли так, ждите нас на том берегу, у леса, а мы, Дороня, давай на горку съездим, поглядим, что да как.

– Посмотреть надо. Только, Ермак Тимофеевич, и у меня мыслишка появилась. У моста телеги брошенные стоят, вот если бы их на горку да камнями нагрузить...

Ермак хмыкнул, лукаво поглядел на Дороню:

– Зело смекалист, казак! Тебе бы атаманом быть.

* * *

Степняки господарями ехали по Русской земле, окидывая окоём цепким хозяйским оком. Всё вокруг принадлежит им. А как иначе? Войско неверных отступает с царём, сопротивляться некому, впереди Москва и богатая добыча. Но вот досада, проклятые урусуты сожгли мост. Всадники остановились, ненадолго. Разве может остановить река стремительное движение татарского войска? Опытные воины не раз ходили в набег, знали, как преодолевать водные преграды, да и река в этом месте неглубока. Крымчаки надеялись до заката закончить переправу и продвинуться дальше. Передовой отряд почти достиг вершины холма, когда раздались выстрелы. Всадники с конями покатились, сбивая тех, кто ехал следом. Сзади напирали. Передние стегали коней ногайками, в надежде поскорее достичь вершины и расправиться со строптивыми русскими воинами. Они бы свершили задуманное, помешали груженные камнями горящие телеги. Огненными смерчами они мчались с горки, сметая всё на своём пути. Татары в ужасе схлынули, отошли за реку. Времён до заката оставалось всё меньше, и они предприняли ещё одну попытку, но и она оказалась неудачной. Когда до вершины оставалось совсем немного, вновь громыхнули пищали, полетели стрелы, в довершение ко всему на крымчаков стали падать деревья. Лесные великаны давили своими телами непрошеных гостей, кони шарахались, летели с обрыва... И в этот раз татарам не удалось оседлать вершину холма и переправиться через реку. Солнце село, оставалось ждать утра и с восходом снова попытаться смести русских с горы. Может, попробовать ночью? Стоит ли? С противоположной стороны время от времени раздавались выстрелы, русские настороже, судя по кострам в лесу и на вершине, их не меньше тысячи...

Утром на холме никого не оказалось, но и татары с рассветом снялись, они решили не терять времени и пошли в обход... на Москву.