Текст книги "Рать порубежная. Казаки Ивана Грозного"

Автор книги: Сергей Нуртазин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Рать порубежная. Казаки Ивана Грозного

ПРОЛОГ

...теперь у них первейший муж, наиболее пригодный для военных дел,

некто князь Дмитрий Иванович Хворостинин, воин старый и опытный.

1589 г. Джильс Флетчер,

посол английской королевы Елизаветы I

 полутёмной келье Троице-Сергиевой обители, на скромном одре, лежал потомок Ярославского княжеского дома – Дмитрий Иванович Хворостинин. Смертельный недуг и возрастная немощь приковали закалённого в ратных делах воеводу к ложу. Утомлённый мирской жизнью, на шестом десятке лет принял он постриг. Обычай пришёл на Русь из Византии, где нередко христианские воины после ратной службы уходили в монастыри, дабы отмолить грехи, содеянные на полях сражений. В схиме приобрёл Дмитрий Иванович новое имя Дионисий и вот теперь, в преддверии собственной кончины, ожидал суда. Не царского, не в Разрядном приказе, суда Божьего. Перед ним – Господом – готовился держать ответ за прожитое. Лежал и думал о том, что скажет у врат в иной мир, о чём поведает.

Луч солнца проник в узкое оконце, упал на бледное, покрытое морщинами лицо, осветил русые с обильной проседью волосы, окладистую бороду, прямой заострившийся от хворобы нос и тонкие с болезненной синью губы. Ясные не по годам голубые глаза князя устремлены в потолок. Вспоминал, словно чётки перебирал, минувшие лета, отыскивал в них доброе и худое. Промелькнуло быстрой чередой малолетство, детские игры. Встали пред очами братья: Фёдор, Андрей, Пётр. Беззаботное, радостное было время. Росли вместе, стояли друг за друга, но случалось, и ссорились. Другое плохо, ссоры остались и во взрослости. Был грех, судились из-за имущества. Негоже, только назад не вернёшься, локтя не укусишь. И перед покойными родителями стыдно. Вспомнилось доброе округлое лицо матушки, отец. Батюшка, Иван Михайлович, был верным слугой царю и государству Московскому, чему учил и чад своих. Они отца не опозорили, все четверо выросли в мужей достойных, службой прославили род Хворостининых. Явились в думах и свои сыны: Григорий, Иван, Юрий. А наставил ли он и покойная жена Евдокия Никитишна детей на путь истинный?

На миг накатило, перехватило дыхание, из груди вырвался тихий стон. Болезнь шла на приступ, князь держался, как некогда на полях ратных супротив злого ворога, стоял, будто осаждённая крепость, кои не раз оборонял от находников. Превозмогая недуг, сжал кулаки, выдохнул. Отпустило. Нахмурился.

«Запамятовал, о чём думал? Поди, и не вспомнить... Ах да, о детях. За потомство по сию пору стыдно не было, все пристроены. Дочь-то вона замужем за Стёпкой Годуновым, а Борис Фёдорович шурином нынешнему царю Фёдору Ивановичу приходится, и влияние на самодержца имеет немалое».

За родство Хворостинины держатся: за Годуновых горой, а посему и милости имеют немалые. Теперь и споры местнические, на кои князь в былые годы потратил уйму времени, решать проще. Ныне Хворостинины взлетели высоко, как никогда прежде.

«Как бы падать низко не пришлось. Судьба что пёс, то ластится, то кусает».

Князь вздохнул. Ему в царствование прежнего правителя Ивана Васильевича пришлось не только почёта и славы вкусить, но и опалы.

«Опала-то опала, да голова на плахе не лежала, как у иных мужей высоких. Много их под топор царского гнева попало. Не зря народ молвит: «Близ царя – близ смерти». Меня Бог миловал, только обида осталась. А ведь пятнадцати лет от роду стал служить покойному. С сотников начинал. По приказу государеву берег рубежи южные от крымчаков и ногайцев, ходил на черемису и казанских татар, воевал в Ливонии, был лучшим из опричных воевод, да и земским не уступал... Было время, ушло, и правитель московский ушёл. Шестью летами ранее почил в Бозе грозный царь, и моя пора приспела. Эх, был дуб, а стал сруб: время прибудет – и того не будет. Добро, перед смертью успел славно побиться. Повеселился под Нарвой и Ивангородом, одолел-таки шведского воеводу Густова Банера. Только зачтётся ли это в заслугу перед Господом?»

Ответить на свой вопрос не успел. Вошёл белобрысый монашек:

– Отче Дионисий. У врат монастырских казак стоит, разбойного виду. Вас спрашивает.

Князь хотел ответить, не смог, ссохлось горло. Указал на кувшин с водой. Монашек кинулся к столику в изголовье ложа, налил в чашу, поднёс к губам больного. Хворостинин глотнул раз, другой, отстранился, негромко спросил:

– Кто таков? Что молвит?

– Свидеться желает. Дороней Безухим назвался.

Князь слабо улыбнулся:

– Зови. Настоятель препятствовать не станет.

Монашек удалился. Взор бывшего воеводы вновь вскинулся к потолку.

«Вот оно, главное! Вот с чем и перед Богом предстать не стыдно».

Это была его последняя ясная мысль. Боль вернулась, захлестнула, бросила во тьму...

* * *

Чернец вернулся в сопровождении пожилого мужа, сухопарого, угрюмого вида, судя по одежде – казака. Лицо бывалого вояки обезображивал шрам. Розоватая борозда протянулась через лоб к правому виску. Прищуренный вследствие ранения правый глаз добавлял его виду ещё большей суровости, что несколько пугало молодого инока. Монашек остановился у входа, робко глянул на казака и со словами:

– Надобно соизволения испросить, – скользнул в келью. Казак переминался с ноги на ногу, ждал. Ожидание было недолгим. Монашек вернулся. Его бледное лицо выражало волнение и растерянность.

– Отец Дионисий упокоился. Беда-то какая, Господи! Игумена, игумена известить немедля...

Чернец засеменил прочь, оставляя гостя одного. Казак шагнул в келью. Взгляд упал на деревянное ложе. Там покоилось, теперь уже бренное, тело того, с кем не раз сводила его судьба, с кем заедино приходилось биться супротив врагов и кого почитал он – Дороня Безухий – за воина и воеводу великого. Переложив отороченную бараньим мехом красноверхую шапку в левую руку, Дороня широко перекрестился.

– Упокойся с миром, Дмитрий Иванович. Прости, не суждено проводить тебя в последний путь. – Казак низко поклонился. – Прощай, воевода...

Он не помнил, как пробирался между богомольцами и убогими, как покинул пределы обители. Слёзы застлали глаза, голова отяжелела, будто после доброй попойки. За воротами силы покинули его. Слабость в членах заставила присесть. Дороня прислонился спиной к шершавой, белого камня, монастырской стене, утёр впалые влажные от слёз щёки, устремил взгляд вдаль. Память птицей унесла его в прошлое...

Часть I
ПРОТИВОСТОЯНИЕ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

А не сильная туча затучилася, а не сильнии громы грянули:

Куда едет собака крымской царь?

Из песни, записанной для Ричарда Джеймса

в 1619—1620 годах

оннoe войско хищным зверем кралось к рубежам Московии. Как и в прежние века, находили кочевники Дикого поля на Русь. Ныне пограбить и проверить прочность молодого Московского государства шли крымские татары хана Девлет-Гирея, правителя осколка некогда мощной Золотой Орды. Это было не первое вторжение во владения северного соседа за время его правления. Не единожды водил он своих воинов в русские земли, не единожды разорял грады и веси, не единожды возвращался с полоном. Этого было мало. Хан мечтал отбить у московского царя Казанское и Астраханское ханства, захватить его столицу и сесть в ней правителем – владыкой всех татар, русских, ногайцев, черемисов и других народов. Мечтал восстановить былое величие Золотой Орды, обрести славу знаменитого предка, завоевателя многих земель Темуджина, и стать независимым от турецких падишахов. Пока же помощь Высокой Порты необходима, но чтобы её получить, надо доказать свою силу, терзая тело Московской Руси... В набег Девлет-Гирей бросил пятьдесят тысяч воинов. Сила немалая, но сейчас большая война ему без надобности; прежде надо получить от правителя османов, Селима, необходимые для осады русских крепостей пушки и янычар. Однако падишах не спешил помогать своему вассалу. Повелителю турок нужны были войска для захвата Кипра и войны с венецианцами, да и неудачный поход на Астрахань, предпринятый в прошлом году в союзе с крымскими татарами и ногайцами, ослабил силы Высочайшего Османского государства. Владыке Крыма приходилось терпеливо ждать помощи и действовать...

Хан дома Чингисидов восседал на вороном жеребце арабских кровей. С вершины низкого холма он обозревал своё войско, а оно текло чёрно-бурой рекой, тянулось по Муравскому шляху, от горизонта до горизонта разрезая надвое весеннюю покрытую духмяным молодым разнотравьем степь. Девлет-Гирей улыбнулся, довольный своими воинами и собой, ведь он и сам воин. Хан поправил высокую белого войлока шапку, расправил плечи под кафтаном, на черноту которого лёг золотисто-красный китайский узор. Кафтан – подарок турецкого султана Сулеймана Кануни, покорителя Месопотамии, Аравии, Алжира и многих других земель. Кафтаном его одарили по прибытию в Стамбул, куда ездил для изъявления преданности и покорности. Хан верил, придёт время, когда ему так же будут клясться в верности правители иных земель. И не надо будет бояться гнева султана, как случилось после позорного астраханского похода. Тогда его и предводителя турецкого войска Касим-пашу от смерти спасло только заступничество сестры повелителя османов. Верил и в то, что избавится от опеки турок, как и от подарка Сулеймана: ведь красивой тряпке уже почти двадцать лет... Не стало дарителя кафтана, да и сам хан далеко не молод, хоть и сохранил в себе долю былой силы и ловкости. Девлет-Гирей отогнал грустные мысли, огладил редкие усы, аккуратно стриженную черно-рыжую с проседью бородку.

«Мы, татары, с детства воины. С младенчества нас окунают в холодный рассол, чтобы приучить к морозам и жаре, в три года сажают на коня, с семи лет приучают спать под открытым небом, до двенадцати учат владеть оружием, после чего берут в набега. Таким воинам нипочём холод, голод, жара и иные невзгоды. Для похода им нужны лишь тугой лук, острая сабля, мешочек с просом, немного курта – сухого сыра, хороший конь да пара заводных. У моих воинов заводных хватает, значит, войско сможет стремительно наступать и отступать, в этом наше преимущество перед урусутами».

Вторя его мыслям, передовая сотня рыжебородого бинбаши Саттар-бека, из рода барын, вынула сабли, приветствуя своего повелителя. Клинки заиграли в лучах весеннего солнца. Это была отборная сотня. Их тела защищали кольчуги, наручи, поножи, а головы шлемы, у всех луки, некоторые со щитами и копьями. Кони многих из них тоже в защитных попонах, металлических налобниках и нагрудниках. Сотню называли железной не только из-за доспехов. Порядок в ней был железный, и поддерживался он твёрдой рукой беспощадного бека. За ними ехали ещё девять сотен Саттара; простые воины в тёплых халатах, тулупах, малахаях и войлочных шапках, у каждого кинжал, сабля, аркан, лук, стрелы. И те и другие – сила и мощь ханства. Благодаря таким батырам доставлялись в Бахчисарай, Гезлеве, Арабат, Чуфут-кале и другие города Крыма награбленные богатства и рабы из Речи Посполитой, предгорий Кавказа и Московии. Рассчитывали они на удачу и в этом походе, поторапливали коней, стремясь поскорее достичь окского рубежа: там, в землях Руси, их ждала добыча.

«Такими воинами остался бы доволен сам Потрясатель Вселенной».

Девлет-Гирей оглянулся на нукеров-телохранителей и приближённых мурз. В тёмно-карих глазах читались удовлетворение и гордость. Взгляд хана вновь обратился к войску, а затем устремился на север, туда, куда вели своих единоверцев его сыновья – Мегмет-Гирей и Али-Гирей. Тонкие брови сомкнулись у переносицы слегка приплюснутого носа.

«Придёт время, с этими воинами я стремительно и неожиданно ворвусь в земли Московии и покорю её. С ними я сожгу остроги и крепости, щитом закрывшие Русь от Степи и разобью войско московитов, как разбил пятнадцать лет назад у Судьбищ сердаров Шереметева и Салтыкова».

Хан забыл, что один из праведников салафунов сказал: «Первый грех перед Всевышним – это гордыня». Забыл, что под Судьбищами русских было гораздо меньше и сломить удалось не всех, да и потери татар оказались немалыми. Забыл и о том, как спешно уходил из-под Тулы от воевод Репнина и Салтыкова, как учинили разор его улусам воины Адашева, Вишневецкого, Фёдора Хворостинина, дьяка Ржевского и казаки атамана Черкашенина. Об этом вспоминать не хотелось. Хан подозвал одного из лучших своих полководцев – черноглазого, чернобородого Дивей-мурзу. С ним Девлет-Гирея связывала давняя дружба, скреплённая браком между ханской дочерью и сыном Дивея.

Мурза подъехал, приложил правую ладонь к груди:

– Слушаю тебя, повелитель.

– Я иду с войском.

Густые брови Дивей-мурзы удивлённо вскинулись вверх.

– Повелитель хотел только проводить войско, а затем вернуться в Бахчисарай...

– Сделай, чтобы как можно меньше моих воинов знало об этом, урусуты должны думать, что войско возглавляют Мегмет и Али.

– Я всё исполню, но позволь спросить, великий хан, почему?

– Хочу перед большим делом проверить крепость урусутского щита. Мегмет и Али пойдут к Рязани, я же с частью войска отделюсь и наведаюсь под Заразск... он к Москве ближе.

– Мудрые слова, великий хан. Одно беспокоит меня, как утаить твоё присутствие? Каждый наш воин знает своего повелителя.

– Я на время стану простым воином в железной сотне Саттар-бека. Отряд на Заразск поведёт тоже он. Я помогу ему. Бинбаши достоин стать темником, хотя бы на время.

– Хан, это опасно. Позволь мне...

– Нет! Ты вернёшься. Я должен быть спокоен за свои владения. И позаботься о том, чтобы турки оставались в неведении. Распусти слух, будто я охочусь или поехал по улусам... Если, да не допустит этого Аллах Всемогущий, поражение от урусутов потерпят мои сыновья и беи, не страшно, но если буду разбит я, то мы не получим помощи от султана Селима. Этот пьяница не любит невезучих. Делай, что я сказал. И не забудь об урусутах.

– Я найду людей, которые донесут до слуха урусутских сердаров то, что нужно нам. Наши враги узнают, что войско Мегмета и Али идёт на Тулу и Козельск. Урусуты из Москвы, Коломны и других крепостей пойдут к Туле и по Оке к Козельску, вы тем временем ударите на Рязань и Заразск.

– Сделай так.

– Слушаюсь, повелитель. – Дивей-мурза хотел что-то спросить, но Девлет-Гирей вновь обратил свой взор на север.

«Встречай нежданных гостей, царь Иван!»

Но крымчаки не были нежданными гостями. Их ждали. Ждали весной, летом, осенью, реже зимой, особливо в годы, когда случался у татар неурожай или падеж скота. Ждали смерды, ремесленники, купцы, дворяне и вельможные бояре. Ждали и к встрече готовились. Опыт далёких пращуров научил – жди из Степи беды. Из Дикого поля, с полуденной стороны приходили в прежние века на Русь хазары, печенеги, половцы и свирепые монголы. Оттуда наезжали и татары. Из года в год посылались воеводы с полками в южные грады к Засечной черте. На много вёрст растянулась Засечная линия. Соединила меж собой Козельск, Тулу, Ряжск, Шацк и иные русские крепости и острожки. Ощетинилась частоколом и поваленными в сторону Степи деревами. Оборонилась валами, рвами и волчьими ямами. Для встречи гостей незваных приготовил порубежный служилый люд луки и стрелы, копья и сабли, пищали и ручницы. Для упреждения и борьбы с небольшими сакмами врага перед Засечной линией стояли сторожи, ещё дальше – уходили в дозор станицы, забирались в поле Дикое разъезды лазутчиков, зорко следили за врагом казаки.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Зачем тебе так забиватца далеко? Мы люди небогатые, городки наши некорыстны, оплетены плетнями, обвешаны тёрнами, а надобно их доставать твёрдо головами, на поселение которых у нас сильные руки, острые сабли и меткие пищали, а стад у нас конских и животинных мало, даром вам в путь забиватца.

Письмо донских казаков крымскому хану

Две пары глаз наблюдали за крымским войском из ёрника. Ранним утром казакам Севрюку Долгому и Дороне Шершню одним из первых довелось обнаружить неприятеля, и вот теперь они наблюдали с вершины бугра, как ползут по степи татарские тумены, несущие русскому люду слёзы, горе, разорение, полон и смерть.

– От Думчего кургана идут, видать, переправляться на Быстрой Сосне удумали, оттуда на Русь полезут. Поминок захотели лиходеи... Беда. Рать у басурман несметная, – вполголоса промолвил Дороня, молодой синеглазый казак.

– Не единожды враги на Русь нападали – не единожды и биты бывали. Русский человек ни с мечом, ни с калачом не шутит. Ежегодь рать выходит встречать татарские сакмы. Бог даст, Москва крымчаков одолеет, – ответил бровастый, узколицый Севрюк. – В прошлом годе так же на Астрахань шли. Аль забыл?

Дороня не забыл. Памятно ему было то нашествие.

В тот год турецкий султан Селим затеял отторгнуть от Руси Астрахань. Понимал, да и глупо было бы не понять всей выгоды владения сим местом. Иметь крепость на пересечении древних торговых путей, влиять на бухарцев, хивинцев, ногайцев, быть постоянной угрозой Персии и Московскому государству, не это ли дело большой важности? Оттого и послал падишах завоёвывать Астраханскую землю кафинского пашу Касима с войском, а крымскому хану повелел выступить с ним заодно.

Девлет-Гирей вышел на помощь с неохотой: не по душе было ему присутствие турок в Астрахани, на неё у него имелись свои виды. Но деваться некуда – Порта пока сильнее.

Встречу назначили у переволоки, в самом узком месте между Доном и Волгой, где по задумке султана Селима решено было прокопать канал. Используя его, турецкие корабли должны были приплыть под Астрахань.

Крымский хан явился к переволоке с пятидесятитысячной конницей. Войско Касим-паши тоже было немалым. Турецкий военачальник привёл пятнадцать тысяч янычар, две тысячи отборных конников сипахов, пеших воинов азапов и всадников акынджей. С ними пришли и тридцать тысяч землекопов для рытья канала. По Дону прибыли суда турок с пушками. Высокая Порта готовилась к походу загодя. В Азове и Каффе в большом количестве хранилось снаряжение, боевой и съестной запас.

Всё было готово для захвата Астрахани и успешного завершения задуманного Селимом похода. Случилось иначе.

Затея с каналом не удалась. Перетянуть корабли на Волгу волоком тоже не получилось. Касим-паше пришлось отправиться на покорение Астрахани без судов и осадных пушек. Дороне вспомнилось, как шло по степи, подымая пыльный хвост, вражеское войско, как пылали казачьи городки, как, уступая превосходящему в силе многочисленному противнику, уходили на запад к Донцу и на восток к Волге ватаги повольников. Не убегали, уходили, применяя приём, коим в прежние столетия пользовались жившие в этих степях скифы и сарматы. Не чурались такого способа вести войну и печенеги, и половцы, и татары. Приём простой – отступи, рассейся и вновь соберись, чтобы жалить и изматывать противника, пока не ослабнет. Казаки на время рассеялись, но зорко следили за движением турецкого войска. Следил за врагами и Дороня, но по неопытности чуть не попал в руки татарам. Быть казаку убитым, если бы не быстроногий конь Буйнак да Господь, что отвели смертушку от православной души. И не только отвели, но и направили путь к запорожцам гетмана Михайлы Вишневецкого, что шли на помощь воинам плавной рати князя Петра Оболенского-Серебряного. Помнил Дороня и то, как разогнали охранное турецкое войско и землекопов на переволоке, вызволив во множестве людей русских и иных народов из рабства. Средь них оказался и цесарский немец, коего Дороня спас от турецкой сабли. Иноземец изъяснялся частью русскими, частью татарскими, турецкими и иными неизвестными словами. Из путаных речей казаку удалось понять, что зовут его Фабиан Груббер. Басурманин оказался подданным австрийского короля Максимилиана, воевал с турками, защищал крепость Сигетвар со славным воеводой Миклошем Зриньи. Зриньи погиб, Фабиан попал в плен к туркам, а после освобождения увязался за Дороней. До Астрахани добирались частью пеше, частью на конях, а больше на судах. Пришлось Дороне поучаствовать и в ночном прорыве судовой рати к городу, и в его обороне, и в успешной вылазке. Довелось испить с горожанами чашу радости, когда после десятидневной осады враг отступил от города. Турки и крымчаки ждали кораблей с помощью и припасами из Дербента, шторм сорвал их прибытие под Астрахань. Опасаясь бунта, наступающих холодов, голода и полков русского царя, Касим-паша снял осаду. Войско, покинув укреплённый стан, расположенный на месте старой Астрахани – Хаджи-Тархана, пустилось по Кабардинской дороге в обратный путь. Только стал он для них кровавым. Всё время преследовали их отряды казаков и черкесов, нанося немалый урон. До Азова турок дошло меньше половины. Так что путь от Астрахани к Азову воистину был выложен их костьми.

Вот и теперь Дороня надеялся на то, что всё повторится...

– Пора. Давай к коням. – Севрюк пихнул локтем в плечо. – Должно атамана предупредить да дымами станишным знак подать. Поторопимся, передовая сакма далече ушла, не ровен час, в татарский аркан угодим.

– Ну уж нет. Первый раз им не дался и второй уйду. – Дороня зло сплюнул на молодую траву.

Севрюк приструнил:

– Хвастлива собака была, да волки съели.

Пригибаясь, сбежали с бугра, скрылись в камышовых зарослях, что плотной стеной обступили мелководный ерик. Там ожидали кони и сотоварищи. Их было трое. Первым лазутных заметил Павло Поляничка. Поляничку и многих иных запорожцев привёл на помощь православным братьям Михайло Вишневецкий. После одоления турок и крымчаков не все запорожцы вернулись к берегам Днепра, некоторые пожелали остаться на Дону. Остался и Павло.

Поляничка встретил соратников вопросом:

– Шо, хлопцы? Углядели татар?

– Углядели. Теперь поспешать требуется. Надобно Ермаку доложить, – ответил Севрюк, вставляя ногу в стремя.

– Для верности языка изловить бы, – подал голос Дороня.

Севрюк задумался, с сомнением ответил:

– Время потеряем.

Поляничка поддержал Дороню:

– Знать будемо, що татаровья удумалы.

– Ладно, – согласился Севрюк. – Поляничка и Дороня останутся со мной, будем языка добывать, а вы, – Севрюк обратился к двум казакам, – скачите к Ермаку, доложите о татарах.

На том и порешили. Посыльные уехали, Севрюк, Поляничка и Дороня отправились за языком. До полудня разведчики волками следовали за татарским войском, ужами скользили меж вражеских дозоров, лисами запутывали и заметали следы, но языка взять не удалось. Неужели придётся вернуться с пустыми руками? А ведь передовая сакма врага уже где-то у Засечной черты. Севрюк Долгой – старший по возрасту и по разведке – грыз былинку, с ненавистью поглядывал из-за куста шелюги на неприятельское войско. Гляди не гляди, а в пустом ведре воды не выглядишь. Сплюнул, вполголоса произнёс:

– От неурочье! Видать, неугодно Господу, чтобы мы языка взяли. Будем вертаться. Ермак Тимофеевич у Змиева бугра ждёт. – Севрюк приподнялся, замер, прошептал: – Э, видать, услышал Бог мои слова. Вона, скачут двое одвуконь. Не иначе, к броду. Там мы их и возьмём, как переправляться станут.

* * *

Татарские воины въезжали в реку, когда из воды вынырнул Дороня с камышинкой во рту. Откинув короткий полый стебель, он схватил одного из крымчаков за рукав чапана, рванул на себя. Конь под степняком заржал, шарахнулся. Татарин вывалился из седла, упал в воду. Второй воин схватился за саблю, но нож Севрюка впился ему в спину.

Дороне татарин достался крепкий, жилистый, казаку пришлось туго. Противник вывернулся и теперь норовил утопить его в реке. На помощь подоспел Поляничка. Крымчака связали сыромятным ремнём, бросили на берег. Пленник катался по песку, осыпал казаков проклятьями. Севрюк пнул его в бок:

– Угомонись, пёсий сын, не то языка лишу!

Крымчак затих.

– Худо, одного коня изловить удалось. – Севрюк кивнул на татарина, – Суньте ему кляп. Отъедем подальше, расспросим. Да поспешайте, нам до ночи успеть надо.

Сборы были недолгими. Перекинули пленника через холку Дорониного коня, самого выносливого, верхами переправились через реку и помчались подальше от вражьей силы. Остановились далеко за полдень у небольшого озерца, прикрытого буграми. Напились сами, напоили коней. Пленника посадили на землю, освободили от кляпа, дали глотнуть влаги.

– Пора узнать, что за птицу мы умудрились полонить, – Севрюк склонился над крымчаком, – стоит ли возиться с ним. Если негожий язык, лишим басурманина жизни.

Татарин стал извиваться, тщетно пытаясь освободиться от пут.

Дороня ухмыльнулся:

– Уразумел, о чём речь ведём. Жить хочет, нехристь.

– Коли хочет, расскажет всё как есть. – Севрюк склонился над пленником, поигрывая ножом.

Смуглолицый, бритый наголо, большеглазый татарин не испугался. Спокойно ответил:

– Не грози, урусут! Моя твой нож не боится и смерт не боится.

– Ишь, по-русски лопочет. – Севрюк пронзил татарина гневным взглядом. – Упрямиться вздумал! Тогда умри, собака! – Старшой занёс руку для удара, её перехватил Дороня.

– Позволь с ним перемолвиться.

Севрюк высвободил руку, недовольно произнёс:

– Перемолвись, если толк будет.

Дороня подсел к пленнику. Про себя отметил, что тот немногим старше.

– Где русскому языку научился?

Татарин недоверчиво покосился на Дороню, но отмалчиваться не стал.

– Меня Караман зовут. Я не воин, моя ногайский кон на Москва гонял, продавать помогал. Потому язык урусутов знаю.

– Молвишь, на Руси торговал?

– Торговал.

– В Крыму торг людьми русскими не вёл?

– Не вёл.

– Зачем на Русь идёшь?

Караман потупился, не поднимая головы, заговорил:

– Хотел своя кон купить, на Русь барыш получить, в Сарайчик ехать. Там буду Акгюль – дочь Ашима из сильный ногайский род мангыт – в жёны брать. Ашим саудагер, купец у вас называется. Мой отец с Ашим дружбу водил, обещал родня стать, дочь за меня отдать, когда большой станет. Ашиму калым давать надо. Моя у Саттар-бека акча брал, кон много покупал. Кон на Русь не добрался, умирал. Вся умирал. Моя беку должен стал, он у отца кон забирал. Отец не давал, бек его, и меня, и брат Мансур плётка бил. Отец болел многа. Ашим дочь за меня отдавать не хотел, говорил, калым надо, или Фархад заберёт, а Саттар-бек велел с ним на Русь идти, гьанимет добывать, бакшиш с урусут брать. Тогда бек долг вернуть и Акгюль в жёны взять.

– На Москву за ясырём да за зипунами навострился, поганец! Люд русский грабить да убивать! – вскинулся Севрюк, лезвие ножа сверкнуло в руке казака.

Караман виновато опустил голову, но тут же поднял снова. В глазах и словах татарина появилась твёрдость:

– Десять ел уходил, когда ваш воевода Адаш-бек урусутские воин приводил, наш улус грабили, мой брат рука рубил. Без рука Мансур какой воин... Я терпел. Брат Мансур много воевал, беш-баш на чужой земля ходи, урусут губил. Баба говорил: «Не убивай, кон паси, торгуй, караван провожай, как я делал и мой баба делал», Мансур отец не слушал, Аллах покарал. Караман не любит война. Урусут убивать татар, татар – урусут, это плохо. Мир нада, торг нада.

Караман волк убивал, баран, человек не убивал. Отпусти, моя воевать с урусутом не будет, моя пойдёт Сарайчик, Акгюль ждёт.

Севрюк заткнул нож за кушак, нависая над пленником, изрёк:

– Поразмыслим, что с тобой содеять. Прежде молви, что знаешь. На какие грады войско ваше идёт и почто ты с сотоварищем от него отбился?

Караман не ответил.

Дороня угрожать не стал, по-доброму спросил:

– Почему говорить не желаешь?

– Свой род смерт не хочу.

– Смерть не только твоих родовичей и иных татар ждёт, но и многих русских людей, с коими ты миром жить и торг вести хочешь. Если скажешь, куда твой бек воинов ведёт, ему заступят путь, тогда, может, и повернёт он обратно, и не будет смертей русских и татарских. Или боишься бека?

– Нет. Саттар-бек плохой. Отец бил, Мансур бил, кон забирал. – Караман на миг задумался, затем продолжил: – В степи говорят: «Пришёл за айраном, не прячь посуду». Скажу правда. Обман не будет. Царевиш Магмет и Али на Рязан идут. Саттар-бек был бинбаши, стал темник, тепер два тумен на Заразский град ведёт. К нему ехал. Саттар меня к Магмет посылал, Магмет обратно отправил. Велел говорить, что ертаул засека одолел, на Рязан скачут. Теперь урусутский воеводы к Рязанский земля пойдут, а Саттар-бек Заразск на Остер реке жечь будет.

– Разделились?! – воскликнул Севрюк.

– Делился войско, делился. – Караман закивал головой.

– Это надо же, репья псу под хвост! – Севрюк вновь глянул на Дороню. – Ох, и коварны! Когда ж мы их проглядели?!

– Хитры бисовы дити. – Поляничка потянул себя за длинный вислый ус.

– Хитры, – согласился Севрюк, – в двух местах засеку пройдут, и по времени разно. Такое уже бывало. В изобилии у них измыслов: то лукавца подошлют с лживыми сведениями, то чучела на заводных сажают, чтобы числом более быть. Знаем мы и эту их татарскую хитрость – в одну сторону из лука прицеливаться, в другую стрелять. – Кинув взор на крымчака, переспросил: – Молвишь, к Николе Заразскому тьмы поведут?

Караман вновь закивал:

– Саттар-бек с Девлет-Гиреем на Заразск ходить будут...

– Девлет-Гиреем?! – дёрнулся Севрюк.

– С ним, с ним! Моя не врёт. Хан в сотня Саттар-бек. Он в простой воин одевался, только Караман его узнал. Моя Девлет-Гирей раньше видел...

– Вот так весть! Коли всё разумно сделать, то можно самого царя крымского пленить. К Ермаку поспешать надо. До темноты у Змиева бугра будем, а там...

– Не надо! – перебил Севрюка Караман. – Моя Змиев бугор знает. Там смерть вам будет. Мегмет умный, ещё два воин к Саттар-бек послал. Один сгинет, другой доскачет.

– Гонцов нам не перехватить, а до Ермака ещё можем успеть, покудова крымчаки путь не переняли.

– Може, вин брэшет, – засомневался Поляничка.

– Вот это мы и проверим. – Севрюк бросил взгляд на пленника, ухватил рукоять сабли: – Ежели, не приведи Господь, крымчаков встренем, с ним от погони не уйдём.

Дороня встал между Караманом и Севрюком.

– Ты, старшой, с расправой не спеши. Верю, не врёт он. Сохрани ему жизнь. Отвезём татарина к атаману, конь его при нас, на нём и доставим.

Севрюк махнул рукой:

– Будь по-твоему, сажайте его. Да побыстрее, скоро вечереть начнёт.

Дороня при помощи Полянички усадил Карамана на коня, намотав на руку конец верёвки, которой связали пленника, сел на Буйнака.

– Держись крепче, басурманин.

Караман одарил казака благодарным взглядом:

– Твой сердце добрый. Скажи свой имя, буду молить Аллаха, чтобы помогал тебе.

– Молись о том, чтобы самому живу до своей Акгюль добраться. А зовут меня Дороня Шершень.

– Дороня хороший, помогай мине.

Севрюк не выдержал:

– Сунь ему кляп, больно говорить горазд. А ну как удумает на помощь звать...

– В тягость ему будет, – возразил Дороня, но кляп в рот пленника сунул.

– И что же ты такой сердобольный. Уж за осемнадцать лет, а ума всё нет. Интересно мне, что бы татары и турки с тобой содеяли, попадись ты им в прошлом году.

– Пусть сначала возьмут, не по зубам им Дороня Шершень.