Текст книги "Пространство для человечества"

Автор книги: Сергей Синякин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Глава седьмая

5 октября сорокового года

Выбравшись наружу, я увидел, что земля перед входом в пещеру покрыта круглыми полупрозрачными шарами размером с человеческую голову. Такие же шары облепили пожелтевшие деревья, они медленно исчезали, превращаясь в ледяную воду, бегущую но стволам.

Итак, пришло время первых заморозков.

Мне предстоит зима одиночества и затворничества в пещере. Бумагой я запасся, чернил у меня достаточно, продовольствия, пожалуй, хватит на всю зиму, а что касается воды, то вряд ли я буду в ней нуждаться в разгар холодов.

Хорошо бы обратиться в куколку, проспать зиму и прийти в себя от тепла, согревающего мир. Но человек не бабочка, человек не насекомое. Это не в моих силах. Тоскливая зима ожидает меня, скоро с небес посыплет снег, он заметет землю, забьет сугробами вход в мое убежище, и я буду лишен даже возможности увидеть солнечный свет. Мысль эта угнетала меня, не медля более, я принялся искать ходы, по которым бы мог выйти наружу, и устраивать в них крышки, которые при нужде смог бы легко снять.

В одном из ответвлений я увидел сороконожку. Она была бледно-сизая, от нее исходил резкий неприятный запах, и она была крайне опасна для меня. Пришлось пожертвовать частью дров, которые я поджег в расщелине. Когда дрова выгорели, я с осторожностью двинулся вперед. Опасения мои были напрасны, сороконожка погибла в дыму и пламени. Пройдя вдоль ее упругого тела, состоящего из множества мускулистых упругих колец, я похолодел от страха – это был страшный соперник, не будь у меня огня, я никогда бы не сумел совладать с ним. Всю зиму мне придется поддерживать огонь в очаге, который я выложил из небольших белых камней, собранных в округе. И все-таки я одинок.

Вечером, перед тем, как сделать запись в дневнике, я сидел у огня, смотрел на его неяркое рваное пламя, пожирающее потрескивающие поленья, и вспоминал родной город.

Помню, как мы с Ириной стояли на плотине через Исеть и смотрели, как бьют из-под брусьев из лиственницы серебряные струи.

Господи, как мы были счастливы тогда, мы думали…

Запись неожиданно обрывалась, потом на нескольких листах было только одно имя «Ирина» и неуклюжие рисунки, долженствующие изобразить женскую головку. Художником Думачев не был, и все-таки через эти неуклюжие рисунки Лев почувствовал боль человеческой души, лишенной связей с близкими и против воли предоставленной лишь самой себе.

Следующая запись последовала почти через месяц.

7 ноября сорокового года Итак, сегодня очередная годовщина Октябрьской революции. На Красной площади военный парад и праздничная демонстрация. Вожди государства стоят на трибунах, взмахами рук и шляп приветствуя проходящих мимо людей.

Хотел бы я знать, о чем они думают, вспоминают ли тех, кто ими отправлен в лагеря, или в политической простоте думают, что органы отправляют туда действительных врагов власти?

В этот день в Свердловске проходили митинги у Шарташа, у Камней, где на маевках выступал Свердлов, а вечерами мы собирались в компании, танцевали под патефон. Были такие песенки: «Рио-Рита», «В краю магнолий»… Боже, как это было давно, да и было ли на самом деле? Иногда прошлое кажется странным фантастическим сном, пришедшим к тебе на рассвете. Приходит в голову мысль, что ничего этого не было, что ты рожден неизвестной миру фантастической бабочкой и вся твоя жизнь прошла здесь, в качающемся, шипящем, ворчащем, хрипло дышащем и постанывающем под порывами ветра лауне.

Всю первую половину дня падал снег, к обеду все успокоилось. Выбравшись наружу, я сразу замерз, но все-таки долго стоял, вглядываясь в слепящуюся белую равнину в тщетной надежде найти на ней следы человеческого присутствия.

Вернувшись, я прошел на свои плантации. Мицелий разросся, на нем образовались маленькие бугорки, которым вскоре предстоит превратиться во вкусные питательные грибы. Тепла здесь достаточно, теперь я боюсь, как бы залах пищи не привлек сюда еще неведомых мне существ, которые не впадают в спячку в зимнее время. Насколько я помню, таких существ просто не должно быть, но что мы знаем о возможностях природы и кто внимательно и близко изучал Страну дремучих трав, как я для себя называю лаун?

Кстати, я долго не мог вспомнить, кто и когда впервые назвал луг лауном и почему это название быстро прижилось среди вынужденных переселенцев? Кажется, первым это слово употребил доктор Шпигельворт, большой знаток английского языка, долгое время занимавшийся переводами иностранных авторов на русский язык. В силу этого он вёл обширную переписку с этими авторами. Переписка его и погубила. А «лаун» по-английски – «лужайка». Все просто, но вот поди ж ты, прижилось это название, и думаю, что теперь его будут использовать, покуда люди будут жить в травяной стране. Думать, что они отсюда уйдут, просто глупо. Человек никогда не покидает нового пространства, которое он взялся осваивать. И наши вожди этого не позволят, ведь освоение лауна имеет несомненное военно-прикладное значение, как и само открытие миниатюризации.

Вслед за заключенными придут обычные граждане, они начнут обживать лаун. Будут неизбежные жертвы, будут обязательные и доселе неизвестные эпидемии, рожденные в этом мире, но люди никуда не уйдут, они будут осваивать этот мир, не считаясь с жертвами и последствиями.

А ты был не прав, доктор Мальтус! Перенаселение нашему миру не грозит, зря ты пугал нас войнами и самоистреблением человечества. Мне думается, что в недалеком грядущем наиболее активными в самовоспроизводстве будут азиатские народы, на втором месте будут жители Латинской Америки, потом обитатели Африки, а вот у белых рас деторождение резко снизится и едва будет превышать пределы, необходимые для того, чтобы популяции белого человека не исчезли с лица Земли. А из этого, в свою очередь, вытекает, что в будущем человечество резко пожелтеет, ничего странного в этом нет, но все-таки почему-то об этом неприятно думать.

Странно, что я размышляю над этим. Крошка-лилипут, затворник старого пня, задумывается о судьбах человечества!

Смешно, но это действительно так.

Стоп, стоп, стоп! Крикунов полез в уже прочитанные листы дневника. Точно, он не ошибся, под этой датой было две записи; одна невинная, с общими рассуждениями о жизни и литературе, а вторая – вот эта, которую безобидной никак не назовешь. Создавалось впечатление, что дневник переписывался или Думачев заменял острые и потенциально опасные странички на более нейтральные, а при замене их недосмотрел. Ох не прост был Сергей Сергеевич Думачев, ох не прост! Боязлив и неосторожен, рассудителен и безрассуден, легко переходил от полного отчаяния к такой же восторженности и наоборот. И расчетлив он был, очень расчетлив. И то сказать, обойдись с Крикуновым так же, как с отшельником лауна, он бы, может, стал таким же.

12 ноября сорокового года

Мне кажется, что будет война. Возможно, она уже бушует наверху, ведь последние события показали неустойчивость мира. Война с финнами и японцами, антагонизмы, которые проявляются во взаимоотношениях Японии и США, Адольф Гитлер, стремящийся к господству в Европе. Не думаю, что наши вожди будут на это спокойно взирать.

В условиях новой войны миниатюризация может стать ужасным оружием, которое не задумываясь пустят в ход, чтобы добиться военного превосходства.

А над лауном снова идет снег. Я пишу эти строки и вспоминаю прошлое. Еще четыре года назад, всего четыре года назад, я был нормальным человеком, и в Оперном театре мы с Ириной слушали Лидию Русланову. Господи, как много бы я сейчас отдал за то, чтобы хоть на некоторое время вернуться назад, нормально одеться, послушать концерт или сходить в кино, выпить в буфете фужер шампанского, съесть песочное пирожное. Или посидеть в ресторане «Большой Урал» за сервированным столом, около которого мельтешат услужливые официанты. Господи! Да за отбивную я бы сейчас, не задумываясь, отдал три-четыре года своей жизни!

«Отбивную, да, – внезапно подумал Лев. – От отбивной я тоже не отказался бы». Странное дело, он еще ни разу не задумывался о еде, но сейчас, читая дневник Думачева, он вдруг представил себе подрумяненную отбивную, и чтобы с одной стороны обязательно был жареный картофель, а с другой свекла и свежие огурцы. Впрочем, можно и солененькие.

Представившаяся ему картина была так соблазнительна, что журналист облизнулся.

Он перелистал тетрадь со своими заметками, за время, проведенное здесь; записей было сделано немало. Постепенно вырисовывалась страшная и удивительная картина освоения нового мира.

В начале сорок первого, когда вопросы ускоренного метаболизма были успешно решены, жизнь в лагере постепенно вошла в обычное русло и практически ничем не отличалась от жизни на Материке, как здесь стали называть Большую землю. Собственно, название это родилось в холодных лагерях Якутии, но оно оказалось удивительно удачным и естественным образом здесь прижилось. Эксперимент шел к своему завершению, он был признан удачным, но особого практического значения в глазах власть имущих не имел. В преддверии войны стране требовался строевой лес, нефть, уголь, золото, требовалось возвести в глубине территории новые заводы, а чем могла помочь государству микроколония, расположенная на обширном, но все-таки лугу и не более? Единственное достоинство было довольно сомнительным – колония потребляла очень мало, на содержание заключенных требовались ничтожные суммы, меньше, чем на пчелиную семью, обитающую в улье.

А потом грянула война, и всем стало не до лауна.

Летом сорок первого, когда немцы рвали границы и колонны танков углублялись на территорию страны, в лауне вспыхнула странная эпидемия. Вначале у больных начинало чесаться тело и на нем появлялись красные волдыри. Волдыри вспухали и лопались, заливая тело жгучей жидкостью. Иногда все заканчивалось смертью больного. Работавшие в лагере врачи и исследователи лишь недоуменно пожимали плечами – возбудителя болезни никак не удавалось обнаружить. А потом оказалось, что совсем рядом с лагерем находилась колония реснянок, это их ядовитые выделения, разносимые ветром, оказывали такое воздействие на людей. С заболеванием справились через полгода, к тому времени немцы были уже под Москвой, а колонии поручили изготавливать радиовзрыватели Термена, прекрасно зарекомендовавшие себя в Харькове, Минске и Киеве. Микроколония делала свой вклад в будущую победу, хотя еще никто не знал о начавшейся войне.

Исследования лауна практически прекратились – на это не оставалось времени. Территория поймы была огорожена колючей проволокой, и по периметру ее поставили сторожевые вышки. Бойцы из охранения были убеждены, что охраняют подземный завод. Никому и в голову не приходило, что в густой траве скрывается такой же небольшой колючий периметр, который отгораживал Миниатюрную зону от остального мира.

Спокойная жизнь, если таковой можно назвать существование за колючей проволокой, продолжалась до лета сорок второго года, когда на микроколонию обрушилось новое бедствие – в лауне началась миграция муравьев, которых сразу же метко назвали Бичом лауна. Черные колонны обтекали лагерь, двигаясь на восток, а в самом лагере перешли на круглосуточные дежурства, специальные группы постоянно поддерживали огонь в кострах, зажженных по периметру. Отгородившись от лауна огненным кольцом, лагерь благополучно пережил страшное нашествие, даже случайных жертв было удивительно мало.

К тому времени заключенные и охрана уже не держались особняком, они образовали странный общественный конгломерат, который возглавил заключенный Сургучев Дмитрий Степанович. Охранники к тому времени сообразили, что стали заложниками режима секретности и в Большой мир никогда не вернутся. Положение, в котором они оказались, само толкало их к неестественному в обычных условиях союзу.

А потом в порядке все того же продолжающегося эксперимента в лауне была создана женская колония. Приезд женщин узники лауна встретили с энтузиазмом и нескрываемой радостью. Поскольку уголовников в этом мире практически не было, жизнь в небольшой колонии быстро нормализовалась, вскоре она уже ничем не отличалась от жизни на Материке, какой она бывает в глухих таежных поселках, еще не приобщенных ко всем прелестям современной цивилизации. Вновь прибывшие заключенные и рассказали старожилам о войне, бушующей в Большом мире.

Все изменения, случившиеся в Районе, не коснулись одного-единственного человека – Сергея Сергеевича Думачева, бежавшего из лагеря и оказавшегося в полной изоляции от цивилизации.

Думачев бродил по лауну, мучился от своего одиночества и пытался занять себя, изучая жизнь травяных джунглей.

2 июня сорок первого года

Надеюсь, что я еще не ошибаюсь в датах, но если и ошибаюсь, то это совсем несущественно. Пришло новое лето. Я в лауне уже больше года, если считать все с пребывания в лагере.

Пробую отвлечься и найти себе занятие. Кажется, я постепенно становлюсь натуралистом. Наблюдения за насекомыми я записываю в отдельный журнал. Все осложняется тем, что названий многих насекомых я не знаю, поэтому выдумываю их сам. Слава богу, в институте у нас преподавали латынь, а я оказался довольно прилежным учеником, поэтому язык знаю хорошо. Использование латыни – прекрасное упражнение для отшельника, оно тренирует ум и не дает раскиснуть окончательно, хотя за последнее время я уже не раз был в полном отчаянии от своего бедственного положения.

А между тем возможности этого малого мира воистину фантастические. Мне кажется, если бы наши умы обратили внимание на существ, живущих в лауне, это бы далеко продвинуло мир по пути технического прогресса. Я даже придумал название для новой науки – энтомеханика, наука, которая для создания новых механизмов использует наблюдения за существами из микромира. Лучшие самолеты достигают скорости в четыреста – пятьсот километров в час,[12]12
  Не следует забывать, что Думачев пользуется данными того времени. Впрочем, преимущества шмеля и сейчас очевидны, даже в сравнении со сверхзвуковыми перехватчиками.


[Закрыть] если считать длину самолета в пятнадцать – двадцать метров, то в минуту самолет покрывает свою длину шестьсот или тысячу раз. А простой шмель делает это около десяти тысяч раз! Разница в скорости огромна, но люди почему-то засматриваются на птиц и не обращают внимание на шмеля. И напрасно!

Изучение муравьев обязательно приведет к созданию механизмов, которые смогут переносить грузы, в сотни раз превышающие вес и массу самого механизма, даже простое наблюдение за обычными водомерками, скользящими по поверхности водоемов, может привести к созданию машин, использующих в передвижении по воде этот хитроумный принцип.

Страна, в которую я попал помимо своей воли, полна замечательнейших открытий, они буквальным образом валяются на земле, достаточно протянуть руку и поднять их.

– Оптимист, – подумал вслух Крикунов и оторвался от дневника.

Он посмотрел в окно.

Судя по склонившему головку цветку полевой гвоздички, время приближалось к полудню. Пора было идти на обед. Этот повседневный уже устоявшийся порядок жизни раздражал Крикунова. А где-то в лауне следопыты, самовольно ушедшие в джунгли, искали людей с разбившегося вертолета. Опасная, но достойная человека работа.

Лев почувствовал, что волнуется и переживает за этих людей, хотя практически не был знаком с ними.

Глава восьмая

Максимов смотрел следопытам вслед.

Без спешки и суеты они подхватили снаряжение, деловито выпрыгнули из вертолета и растворились в зарослях, откуда доносились треск, шипение, писк, нескончаемая возня и бесконечное пение каких-то тварей.

«Это заговор, – подумал Максимов. – И мы за этот заговор еще ответим».

Несмотря на неприятности, которое обещало будущее, на душе у него было хорошо, прекрасное настроение не покидало его весь обратный путь, и даже когда он сел и к нему подбежал потный и разгневанный Гларчук, потрясая кулаками и возмущенно брызжущий слюной, хорошее настроение Максимову не изменило. Все правильно… Они сделали все как надо. В лауне своих не бросают. Единственное, что омрачало его настроение, так это невозможность самому остаться с ребятами и принять участие в поиске. Так же спокойно и даже равнодушно он выслушал брюзжание Османа Султанова и его угрозы отстранить Максимова от полетов, отдать его в хозяйственники к Нечипуренко, который сдерет с него семь шкур и пустит их на барабаны для победных реляций. Все правильно. За поступки обязательно приходится отвечать. И все-таки они все сделали правильно. Видимо, и Султанов почувствовал эту их внутреннюю правоту, потому что неожиданно махнул рукой и рекомендовал пилоту отправиться… Направление было не для слабонервных, но Максимов даже не засмеялся.

Вместо этого он прошел в общежитие, бросил шлем, который еще почему-то сжимал в руке, на тумбочку у входа и повалился одетым на постель, чувствуя, как напряжение медленно отпускает его.

Он представил, как сейчас следопыты идут по лауну с импульсниками наготове и с термитными гранатами, и ему стало легче. Всей душой он пожелал им удачи, а удача им была сейчас очень необходима, главное – вернуться с победой, ведь, как известно, победителей не судят, а если и судят, то не слишком строго – на то они и победители. И ради этого можно было поболтаться с полгодика в хозяйственном отделе, пока не забудется обман начальства и фактический угон вертолета, пока все не успокоится и его опять допустят к небу. В конце концов, и в хозяйственном отделе люди занимаются достойной работой, заботятся об удобствах и безопасности обитателей Поселка, а впереди еще ожидались два нашествия, дожди, суровая зима, до начала которой надо было обязательно соединить дома между собой пластиковыми переходами, да мало ли нужной людям работы там было. Максимов был готов на все, лишь бы ребят с упавшего вертолета спасли.

Он встал и пошел в столовую за соком.

Дверь соседской комнаты была приоткрыта.

«Работает, – подумал Максимов. – Копается в бумагах, червь книжный!» Но тут же он осудил себя. Парень занимался полезной и нужной работой, история существует, пока в мире живет хоть один человек, а население лауна постепенно разрасталось, и придет время, когда люди захотят узнать свою собственную историю, это обязательно однажды случится. И очень плохо, если эту историю придется додумывать, приукрашивать и разрисовывать. История должна быть историей, каким бы жестоким ни было прошлое, как бы неприглядно оно ни выглядело, его нельзя подмалевывать, иначе потомки вместо достоверной истории получат грубый лубок, как это уже не раз бывало.

Он осторожно толкнул дверь.

Парень действительно занимался. Только совсем не тем, что думал Максимов. Лев стоял у окна, нежно обнимая депушку, и обстоятельно целовался с ней. Судя по припухшим губам обоих, они целовались довольно долго. Девушку Максимов тоже узнал – Зоечка из отдела комплектации Совета Района. У парня губа оказалась не дура! А с виду и не скажешь!

От неловкости Максимов закашлялся. – Извините, – сказал он. – Я-то думал, он с документами работает.

И от этих глупых слов ощутил еще большую неловкость.

Нет, право, все это было замечательно. Лев Крикунов Максимову понравился с первой встречи, и ему хотелось, чтобы парень задержался в лауне, а теперь, кажется, журналист встал в Посёлке на мертвые якоря. И это Максимова не могло не радовать.

Попив холодного сока, он отправился к Нечипуренко.

Хозяйственное управление Поселка находилось в отдельном здании рядом с площадкой, заполненной коробками, контейнерами с неразборчивыми черными штампами и различными, механизмами. Дальний угол площадки занимали дугообразные опоры для монтажа пластиковых переходов. Их уже начали использовать в дело, но количество опор не убывало, что говорило о предстоящем размахе строительно-монтажных работ. Нечипуренко все делал с размахом, такая уж у него была душа, мелких объемов не принимала.

Само управление находилось в пластиковом домике. Домик был кукольным, из самых первых, что устанавливали в Поселке, когда еще не были разработаны типовые проекты. Перепланировку площадей осуществляли уже здесь, а стены дома так и остались украшены пряничками и сдобными крендельками, выдавленными еще на заводе. Поэтому дом этот в Поселке так и. называли – «Пряничком», а хозяйственников, которые в нем работали, отчего-то прозвали пирожками, быть может, за их абсолютно нестроевой вид, каким они отличались от остальных обитателей, и прежде всего – от следопытов.

Начальник хозяйственного управления был у себя, и вид у него, как обычно, был недовольным и кислым, словно Нечипуренко полдня ел столовыми ложками клюкву без сахара. В Поселке утверждали, что тот, кто сподобится увидеть улыбку на лице Нечипуренко, может считать, прикоснулся к благодати.

В кабинете начальника хозяйственного управления окна были зеркальными и работал кондиционер.

– Александр Яковлевич, – сказал Максимов. – Я к вам.

– У меня самолетов нет, – отрезал Нечипуренко. – Ты не по адресу обратился, дружок. Тебе надо на аэродром.

– Отстранил меня Султанов от полетов, – смиренно покаялся Максимов. – Я группу в лаун вывез, чтобы продолжить поиск пропавших ребят.

Нечипуренко внимательно оглядел его. – Слышал, слышал я о ваших подвигах, – буркнул он. – Ты-то зачем здесь?

– Поступаю в ваше распоряжение, – сказал Максимов. – На неопределенное время. – Подумал и добавил: – Пока гнев начальства не стихнет.

– И куда мне тебя определять? – хмыкнул хозяйственник. – В золотари, что ли?

– Можно и в золотари, – вздохнул пилот. – Но лучше что-нибудь по профилю.

– А по профилю у меня ничего нет, – без улыбки заметил Нечипуренко..

– Я же к вам со всей душой, – покривил душой Максимов, – с засученными рукавами, Александр Яковлевич. Зачем же человека трудового энтузиазма лишать?

– Энтузиасты, – кисло скривился Нечипуренко. – Все хотят лаун исследовать. И при этом хотят жить в удобстве. А Нечипуренко не Господь Бог, у него вечный дефицит рабочей силы.

– Вот и я говорю! – в тон ему подхватил Максимов. – Свежий человек пришел, его бы ознакомить с условиями труда, а вы, Александр Яковлевич, сразу же норовите его с головой макнуть в это самое… Что там золотари убирают?

– Тут до тебя Султанов звонил, – брюзгливо сказал Нечипуренко. – Сказал, что придет ко мне один романтик на работу наниматься. Приказал гнать тебя из кабинета поганой метлой.

– Куда же? – удивился Максимов.

– А я откуда знаю? – удивился и Нечипуренко. – На аэродром, наверное. Вы кто, товарищ, по специальности будете? Летчик? Вот и летайте на здоровье. А говно за вас другие разгребать будут, кому Бог крыльев не дал.

Из кабинета Нечипуренко Максимов выходил с чувством штрафника, которого перед самым боем помиловали и отправили в прежнюю часть. Обошлось! В восторженности своей он даже не обернулся. И зря. А то бы обязательно увидел редкое зрелище – улыбающегося начальника хозяйственного управления Александра Яковлевича Нечипуренко – и после этого мог смело любому сказать, что он благодать ложкой хлебал.