Текст книги "Дозоры слушают тишину"
Автор книги: Сергей Мартьянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
Потом она привыкла к своей участи и уже не встречала на крылечке, а Чугунов больше не носил ее на руках. И как-то совсем забыл о том утре и мухе… Но вот сейчас вспомнил – будто это было вчера! И ему захотелось сделать своей Екатерине Ивановне что-нибудь приятное – привезти хороший подарок, нарядить ее: ведь ей так и не пришлось походить красиво одетой. Где уж там наряжаться – то пески, то тайга, то горы… И он не знал, какой размер обуви она носит и какая расцветка материи ей будет к лицу.
Полковник составил длиннейшую телеграмму, в которой просил жену немедленно телеграфировать ему размер обуви, расцветку материи и еще многое другое в том же роде. Потом написал письмо начальнику штаба подполковнику Осипову, который остался за него командовать отрядом, и начальнику политотдела майору Деревяненко, с которым жил в одном доме. Он писал, а сам с горечью вспоминал, как проводил с ними последнее совещание в штабе.
Через несколько дней, спустившись к морю, Чугунов отыскал на лагуне затоптанные женщиной свежие знаки и написал рядом с ними: «Что вы здесь пишете и зачеркиваете?» Потом ушел в санаторий и весь день не показывался на улице.
Дождавшись вечера, Чугунов спустился к лагуне. В черном небе горела Венера. Она светилась так ярко, что от нее по морю и мокрому гладкому песку легла тусклая мерцающая тропинка. При этом звездном свете полковник прочитал ответ: «Вы слишком любопытны». Волны накатывались и накатывались на берег – из темноты, из ничего – прямо на Чугунова.
«А вы слишком таинственны», – приписал он, прислушиваясь к ровному, неудержимому накату волн.
…Телеграмма от жены пришла странная: «Милый, нам ничего не нужно. Береги себя. Целую». Почему им ничего не нужно? Почему он должен беречь себя?
Но через два часа пришла вторая телеграмма: «Исполнении служебных обязанностей погиб Осипов. Вступил временное командование отрядом. Деревяненко».
«Погиб Осипов? Начальник штаба?» Чугунов еще и еще раз перечитал телеграмму. Не может быть! Нет, здесь какая-то опечатка. Он побежал на почту, но там сказали, что все точно, телеграмма заверена соответствующим образом.
Погиб Осипов… Чугунов видел много смертей на своем веку, видел и на фронте, и на границе, но эта смерть поразила его своей неожиданностью и бессмысленностью. Впрочем, почему бессмысленностью? Граница есть граница. Не сам ли он, Чугунов, приказал Осипову побывать на правом фланге отряда? А там тропы вьются над пропастями и сверху нависают скалы… А в сопредельном поселке отмечена подозрительная возня…
И все же бессмысленно. Не будь этой подозрительной возни на границе, не будь вообще никаких границ, – Николай Павлович Осипов, сорока лет, прекрасный товарищ, был бы жив. Эта очевидная истина вдруг поразила Чугунова с такой силой, что он сжал кулаки.
Он шел с почтамта по вечерним улицам городка, зная, что идет по ним последний раз. В голубой даче светилось одно окно, завешанное занавеской. Овчарки не было видно, очевидно, ее позвали в дом. А из открытого окна доносились звуки рояля. Это было так неожиданно – свет и звуки рояля, что Чугунов на минуту забыл о телеграмме и остановился. Звуки были тревожные и торжественные. В них слышался голос моря и ветра. Будто стоял грозный рокот взбунтовавшихся волн. И Чугунову на миг показалось, что он видит перед собой море – почти черное, в длинных кружевах пены. Волны все наступали и наступали на берег, все несли и несли к нему свои белоснежные гребни, грозясь затопить.
Мелодия оборвалась, и за белой занавеской показался силуэт головы. Женской головы. «Это она, незнакомка. Она писала на песке нотные знаки. Ну, что ж, каждому свое», – подумал полковник и решительно двинулся к санаторию, напутствуемый мелодией. Да, каждому свое.
…Утром он уложил вещи и вызвал такси. Ему оставалась до срока выписки еще неделя, но он был непреклонен.
Шофер удивился, когда услышал, что нужно везти полковника не по дороге, а по пляжу, вдоль моря, до Булдури, и только там свернуть на шоссе.
– Так надо, – сухо сказал Чугунов, застегивая шинель.
На пляже он велел остановить машину, вышел из нее и твердой рукой вывел на песке крупные буквы: «Прощайте». Потом он захлопнул дверцу и поглубже натянул папаху, сбитую ветром.
– Будет шторм, – сообщил шофер, поглядывая на белые гребешки волн.
– Да-да, – отозвался полковник, думая о своем.
Сосны на дюнах стояли, будто солдаты в почетном карауле, и он, проезжая мимо, принимал парад.
А через три часа Чугунов уже летел в самолете и не мог знать, что море, под напором шквального ветра, набросилось на берег, ударило в подножие дюны и смыло его последнее, прощальное слово.
1961 г.
ГЕНАЦВАЛЕ
Эта маленькая история случилась с жителями аджарского селения Мариндини, затерянного среди гор и лесов, неподалеку от границы с Турцией. Чтобы попасть туда, нужно проделать трудный и опасный путь – сначала на машине, потом верхом, по горным тропам, скользким от дождей и туманов. Но еще труднее добраться до пограничной заставы, которая стоит еще выше селения, на самой вершине снежного перевала. Когда строили ее, каждое бревнышко и каждый кирпич приходилось поднимать на руках, потому что вьючные лошади не могли пройти с громоздкой поклажей по крутым и узким тропам. И целое лето жители селения помогали бойцам. Они рубили деревья, тесали бревна, месили саман и все это перетаскивали наверх. Они подняли заставу на своих плечах, и это давало им право считать ее родным домом.
– Пойду схожу на нашу заставу, – говорил мариндинец, решив посоветоваться по какому-нибудь делу.
– Ну, как там, на нашей заставе? – спрашивали ходока, когда он возвращался в селение.
Аджарцы были как бы в ответе за стены, возведенные их руками, и за благополучие обитателей этих стен.
Пограничники платили им тем же. Не раз во время снежных буранов они спасали овечьи отары в горах, давали своих лошадей для сельских работ, приносили в селение журналы и книги, провели с заставы радио.
Почти в каждом доме заговорил голос Москвы и Тбилиси, и мариндинцы перестали чувствовать себя отрезанными от всего мира.
Не проходило дня, чтобы кто-нибудь из пограничников по делам службы не заглядывал в маленькое селение, и аджарцы привыкли их видеть у себя, как привыкли видеть восход и заход солнца. С ними можно было переброситься словом, узнать, какие новости там, наверху. Горцы называли солдат «генацвале», что значит «друг», «товарищ», а надо сказать, что не каждого человека горец назовет этим именем. И если бы вдруг пограничники перестали ходить через селение, то мариндинцы бы посчитали, что там, наверху, случилась беда.
Так было все годы.
Но вот однажды в горах разбушевалась метель. Пять дней и пять ночей из низких тяжелых туч валил снег. Такого не помнили даже самые старые жители Мариндини. Снег валил не переставая, крупный, мокрый и такой густой, что в трех шагах ничего не было видно. Он засыпал дома по окна, потом по крыши, и в домах стало темно, как ночью. Люди отсиживались в жилищах. Тревожно мычали некормленные коровы.
И все это время в деревне не показывался ни один пограничник, а на шестой день в домах замолчало радио. Мариндинцы проснулись и не услышали привычного голоса диктора. Люди притихли, почуяв недоброе. Когда снегопад перестал и все выбрались из своих жилищ, никто не узнал ни родной деревни, ни окрестных гор. Все было погребено под сугробами, а многие деревья рухнули под непривычной тяжестью снега.
Прошел день и еще один день. Радио молчало. С заставы не появлялся ни один человек. И тогда мариндинцы заговорили:
– Не проломилась ли у них крыша от снега?
– Осталась ли пища?
– Есть ли у них дрова, чтобы затопить печи?
Они говорили о дровах, крыше и пище, а думали о другом. Только самая старая из женщин не вытерпела и воскликнула: «Вай-мэ!», что значит: «Горе мне!», а другая добавила: «Шени чириме», что означает: «Их беда – мне».
И один из мужчин сказал:
– А не нужно ли им помочь?
Деревня была небольшая, жителей мало, и они легко сговорились, что да, нужно помочь. Они хорошо знали друг друга, и выбор пал на пятерых – самых сильных и ловких.
– Идите на заставу и узнайте, что там случилось, – сказали им.
И пятеро в знак согласия молча кивнули головами, потому что выражать свои чувства бурно – недостойно мужчины.
Сборы были недолги, ходоков снаряжали в путь всей деревней.
– Возьмите наши снегоступы, они самые легкие и надежные, – сказали им соседи, принеся свои самые лучшие снегоступы, сплетенные из крепких прутьев, обтянутых снизу звериными шкурками мехом наружу.
– А у нас возьмите теплые вещи, – сказали другие соседи и отдали свои самые теплые башлыки, шапки и каламаны[13]13
Каламаны – обувь из невыделанной кожи, род лаптей.
[Закрыть].
– А у нас еду, – сказали третьи и дали сало, овечий сыр и хичапури[14]14
Хичапури – небольшой пирог, начиненный сыром и яйцами.
[Закрыть].
– Хорошо, мы возьмем, – отвечали те пятеро и взяли все, что им принесли, потому что и снегоступы, и теплые вещи, и пища необходимы в горах.
Потом они пошли. Стояло холодное солнечное утро, такое тихое и спокойное, какое бывает только после бурана. Казалось, синий купол неба звенел, как стекло. Кругом в молчании возвышались горы. Яркий снег слепил глаза.
Мариндинцы проводили ходоков за окраину деревни, и здесь самый старший и уважаемый из жителей сказал им:
– Возвращайтесь с доброй вестью.
И потом все долго смотрели, как они стали подниматься на перевал. А те, кто поднимались, ни разу не оглянулись назад. Они молча и неторопливо шли вперед, сберегая силы для трудного подъема. Они знали, что на них смотрят снизу, что там останутся до вечера наблюдатели, самые зоркие и терпеливые из мариндинцев, чтобы предупредить односельчан о благополучном их возвращении.
Никто не помнит имен этих пятерых аджарцев. Их называют просто «генацвале», как называют и пограничников. Они шли неутомимо, друг за другом, по очереди пробивая след в глубоком снегу. Они почти не разговаривали между собой, а если и разговаривали, то негромко и скупо, чтобы не тратить попусту сил. Кроме того, от звука их голосов мог произойти снежный обвал. Они хорошо знали законы своих гор.
Им нужно было подняться на километр, потом еще на километр и еще на один километр, а затем пройти немного по ровному месту, и тогда из-за каменных глыб покажется здание заставы. Обычно тропа обозначалась вешками из молоденьких высохших елок, но сейчас вешки были завалены снегом. Лишь кое-где над его покровом виднелись вершинки да беспрерывно шагали столбы с радиопроводкой, полузаваленные снегом, непривычно низкие, словно обрубленные. Снег лежал чистый, сверкающий. На проводах, на верхушках столбов и вешках кристаллики инея складывались в яркие звездочки, сплетались в тончайшее кружево. Безмолвие царило кругом.
Но вот налетел ветер и сбил иней. Снег взметнулся с земли, закружился, будто в пляске. Замутилось небо, померкло солнце. Ветер обжигал лица, мешал дышать. А путь становился все круче и круче.
Передний из аджарцев вдруг упал и стал медленно сползать вниз, увлекая за собой остальных. Вместе с ними сползал снег. Они попали в оползень, и только чудо могло спасти их. К счастью, оползень вскоре утих, и они снова стали взбираться там, где только что проходили. Так повторялось несколько раз.
В снежной круговерти столбы скрылись из виду, и аджарцы сбились с пути. Стали попадаться трещины. И опять самый передний провалился в трещину, и его долго вытаскивали. Но через пятьдесят шагов провалился другой горец. Пришлось по своему следу вернуться назад и долго отыскивать тропу, пока не наткнулись на вешку. Идти стало немного легче.
Так они прошли первый километр, потом второй, потом третий. Они торопились и вместе с тем очень боялись увидеть то, о чем думали всю дорогу.
На вершине перевала ветер ревел и сбивал с ног. Далеко внизу, в серой мгле, начиналась Турция. Путники молча поглядели на нее и свернули налево к заставе. Они шли, низко пригибаясь, чтобы пересилить порывы ветра. Снег здесь был сдут почти начисто, и пришлось снять снегоступы. Ноги скользили, подвертывались на острых камнях.
– Э-э, слышите? – остановился передний, с силой втягивая в себя морозный воздух.
– Слышим, – ответили ему. – Давай иди!
Пахло дымом. Ветер доносил его со стороны заставы. Все пятеро снова пошли. Если пахнет дымом, значит, близко жилье.
– Что вы скажете? – опять обернулся первый.
– Эй, иди, иди! – поторопили его.
Застава показалась внезапно, за нагромождением скал. Она стояла в седловине, снег завалил ее по самую крышу. Глубокие траншеи вели к дверям казармы, конюшни и командирскому домику. Из трубы поднимался дым и рассеивался, подхваченный ветром. На радиомачте, как язычок пламени, трепыхался красный флажок.
– Ну, что? Я же говорил! – громко сказал первый.
Часовой, разгуливающий по траншее, заметил их, приветливо махнул рукой.
Они не спеша спустились вниз, подошли к часовому.
– Начальник дома?
– У себя, проходите, – сказал часовой и улыбнулся.
Горцы неторопливо и степенно прошли по траншее к дверям, приставили к стенке снегоступы, сбили с обуви и башлыков снег. Потом шагнули в темный коридор и через минуту вошли в канцелярию.
Капитан сидел за столом и брился. Окна были завалены снегом, и капитан брился при свете керосиновой лампы. Увидев гостей, он сильно дернул бритвой. На мыльной щеке выступила капелька крови.
– Здравствуй, генацвале! – сняв шапку, сказал старший из горцев.
– Здравствуйте, товарищи! Какими судьбами? – капитан торопливо вытер недобритое лицо полотенцем.
Горцы подошли к нему, и каждый поздоровался за руку.
– Пришли к тебе, генацвале, – серьезно и просто сказал тот, что первым снял шапку.
Начальник ценил простоту и мужество в людях; он молниеносно представил себе весь их путь, но ответил так же серьезно и просто:
– Спасибо. У нас все в порядке.
Старший из горцев одобрительно взглянул на него. Он понял, что помощь пограничникам не нужна, что они выдержали буран, но ему понравилось то достоинство, с каким начальник сказал об этом.
– Дежурный! – крикнул между тем капитан и, когда в дверях появился сержант с повязкой на рукаве, распорядился: – Скажите повару, чтобы чайку приготовил!
– Не торопись, генацвале, – сказал старший из горцев, усаживаясь на стул. – Мы не хотим есть. А почему никто из ваших не приходил в Мариндини и замолкло радио?
Капитан пояснил, что в буран не было смысла посылать людей вниз, а радио замолчало, потому что где-то оборвались провода. Вот и все. Горцы слушали и кивали головами.
– А сегодня вот сам хотел спуститься к вам, – заключил капитан.
– Приходи, гостем будешь, генацвале, – сказал старший из горцев.
– Так, так, – подтвердили его товарищи.
– Спасибо, – улыбнулся начальник. – Но уж раз вы пришли, повременю, дел много.
– Дело твое, начальник.
Все помолчали немного. Потрескивал фитиль в лампе. От снега, завалившего окна и стены, в канцелярии стояла могильная тишина. Было тепло. Но все знали, что за стенами и толщей снега бушует ураганный морозный ветер.
Старший поднялся и что-то сказал своим товарищам по-грузински. Те тоже поднялись и стали надевать шапки. Начальник понял, что они собираются уходить.
– А чайку, товарищи!
– Нужно успеть до темноты, начальник, – виновато улыбнулся старший.
– Успеете, честное слово, успеете! А так я не отпущу вас.
Горцы посовещались немного и сняли шапки. Они не хотели нарушать закон гостеприимства.
Их накормили, потом они ушли.
…Мариндинцы встречали их всей деревней. И старые, и молодые тревожно смотрели на приближающихся мужчин, ждали, что они скажут.
– Эй, люди, там все в порядке! – крикнул старший. – Расходитесь спокойно по домам.
И все разошлись по своим домам.
1959 г.
СЕМЕЙНАЯ РЕЛИКВИЯ
1
В эту дверь с табличкой «Канцелярия заставы» без стука входить нельзя. Порядок есть порядок. Но сегодня сержант Грачев мог и пренебречь им: он знал, зачем его вызывает начальник. Грачев вошел, поздоровался, поудобнее уселся на стуле. Он приготовился к длинному разговору. Но капитан Ремизов начал с другого:
– Так вот, пришел приказ о твоем награждении третьим значком «Отличный пограничник», – и вынул из папки бумагу с приказом.
Обычно о награждении объявляется перед строем, однако Грачев не удивился: он понял, почему капитан сделал исключение. Но, как положено в таких случаях, он встал и щелкнул каблуками:
– Служу Советскому Союзу!
– Ладно, ладно, сиди уж, – махнул рукой Ремизов.
Грачев откинулся на спинку стула, самодовольно улыбнулся. Третьим знаком его наградили за то, что месяц назад он задержал третьего нарушителя границы. Он преследовал его двое суток, по степи и барханам, а потом следы нырнули в камыши, к озеру… Еще никто на заставе не имел сразу трех знаков. Капитан знал, с чего начинать. Только напрасные надежды! Грачев догадывался, что ему предложат остаться на сверхсрочную службу, но он твердо решил, что не останется, и сейчас прямо сказал об этом капитану.
– Я так и знал… – тихо проговорил Ремизов.
Грачев усмехнулся:
– Зачем же спрашивали, товарищ капитан?
– Так, чудак-человек, тебе же на пользу! – горячо заговорил капитан, и чисто выбритое лицо его оживилось. – Здесь ты, как рыба в воде, а что будешь делать в гражданке? Ни специальности, ни родного дома, куда бы поехать… У тебя же врожденный талант следопыта, а ты…
Ремизов знал, на какой струне играть. Грачев и сам был уверен, что у него талант, и ему было приятно слушать похвалу начальника. Но вслух он сказал совсем другое:
– Так уж и талант, скажете тоже…
Он ожидал, что капитан станет продолжать расхваливать его, но тот начал подступаться с другого конца:
– Слушай, ты же знаешь, что у нас увольняется старшина Нечипуренко. Будешь работать на его месте. Оклад шестьсот целковых, на всем готовом, отдельная квартира. А?
«Только-то и всего? – обидчиво подумал Грачев. – Шестьсот целковых… А говорил о врожденном таланте». И он упрямо повторил, что на сверхсрочную не останется.
Ремизов удивленно и сердито взглянул на него.
– Ну, хоть разъясни все-таки, почему не хочешь остаться?
– А почему я должен обязательно остаться? Живут же люди и в гражданке. Сами читали нам письма сержанта Ибраева…
Ибраев уволился в прошлом году и уехал на целину, в совхоз «Степной». Устроился там шофером, женился, получил квартиру, обзавелся хозяйством. Об этом знает вся застава.
– К нему и собираешься, что ли? – спросил Ремизов после паузы.
– К нему, сами же агитировали…
Но капитан здесь был ни при чем. Не было у Грачева ближе дружка, чем командир второго отделения Нурпеис Ибраев, лихой конник и веселый горячий парень. В каждом письме он звал его к себе в совхоз, расписывал свое райское житье-бытье. «Приезжай, поживешь сперва у меня, гостем будешь». На Нурпеиса можно положиться.
– Так ведь у сержанта Ибраева специальность шофера уже до армии была! А у вас за плечами что? – запальчиво возразил Ремизов, переходя на «вы». – Восемь классов, ученик-наборщик, потом граница. Только в столовой и научились отличать: это гречка, а это – перловка… Что вы в совхозе делать будете?
– Ничего, товарищ капитан, – улыбнулся Грачев. – Умелый боец – везде молодец. Не пропаду.
Начальник заставы выпрямился и впервые долго и недоверчиво посмотрел на него.
– Какой вы самоуверенный однако. Ну, смотрите…
И лицо его стало холодным и непроницаемым. Грачев поднялся и попросил разрешения идти.
На крыльце ему встретились несколько молодых солдат, они почтительно уступили ему дорогу. Четким шагом он пошел по дорожке, зная, что солдаты наблюдают за ним. У него отличная выправка, фигура спортсмена и обмундирование с иголочки – подогнал, перешил к увольнению.
Тополя стояли молчаливые и строгие, как в почетном карауле. У коновязи, в дальнем углу двора, ржали кони. В питомнике повизгивали и лаяли овчарки. Все это было знакомым, привычным, полюбившимся за три года. «Да… три года», – с теплотой подумал Грачев. Он перебирал в уме разговор с капитаном и отметил про себя, что разговор все-таки кончился для него обидно. «Какой вы самоуверенный однако»… По правде говоря, ему хотелось, чтобы начальник заставы упрашивал его подольше, поубедительнее: он и сам толком не понимал, почему так упорно не соглашался остаться на границе. Может быть, потому, что тешила тщеславная мысль: он, сержант Грачев, везде будет первым.
«А что раздумывать! Решено, и точка».
2
Машина на минуту остановилась возле конторы, потом помчалась дальше, подпрыгивая и гремя пустым кузовом. Грачев остался один со своим чемоданом. Через широкую улицу церемониально переходил выводок жирных гусей, встретивших сержанта воинственным гоготом. Грачев усмехнулся, снял фуражку, выбил из нее пыль, протер платком лакированный козырек.
Нурпеис почему-то не встретил его, наверное, не получил телеграмму. «Ну, что ж, будем искать директора», – решил Грачев. В направлении так и сказано: прибыть в распоряжение директора совхоза «Степной». Подняв чемодан, он твердым шагом направился к дверям конторы. Вошел в темный коридор, отыскал дверь с табличкой «Директор совхоза», постучался. Никто не ответил. Еще постучался и громко спросил:
– Разрешите войти?
В кабинете с письменным столом, диваном и радиоприемником никого не было. Настойчиво звонил телефон. Грачев заглянул во вторую комнату, в третью, – и все они встречали его пустотой и застарелым запахом табачного дыма. Наконец в самой дальней ему посчастливилось. Какой-то дядька в очках крутил ручку арифмометра.
– Вам кого?
– Директора.
Дядька еще раз крутнул, что-то записал в длинную ведомость.
– По какому вопросу?
– Я демобилизованный, прибыл на работу.
– В качестве?.. – спросил дядька, с любопытством взглянув на Грачева.
Юрий не счел нужным распространяться. Он еще раз повторил, что ему нужен директор, и спросил, где его можно найти.
– Г-м, найти… – усмехнулся дядька. – Идет уборка, товарищ демобилизованный. Семена Венедиктовича сейчас днем с огнем не найти. А впрочем, поищите где-нибудь в гараже или в зернохранилище.
Оставив в конторе чемодан, Грачев направился разыскивать гараж. Совхозный поселок со всех сторон обступил его уютными домиками, сараюшками, стогами свежего сена. По улицам и дворам разгуливали гуси, куры, свиньи. Но тени было мало. Молодые деревья росли чахлыми, а многие совсем засохли.
У гаража под одной-единственной полуторкой торчали ноги в рыжих стоптанных сапогах. Грачев обратился к ним со своим вопросом. Ноги шевельнулись, и хриплый голос окликнул из-под машины:
– Сенька, ты что ли?.. Ох, и лекцию прочитал мне директор за передний мост! Не приведи господи.
Узнав, что это не Сенька, ноги настороженно замерли, а голос буркнул:
– Валяй в зернохранилище, он там.
В зернохранилище сказали, что Семен Венедиктович только что был здесь, но куда-то ушел, наверное, на нефтебазу. Оттуда Грачева направили в механические мастерские. А после мастерских следы директора вообще терялись. «Ну и порядки, – хмурился Грачев. – Легче задержать нарушителя границы, чем встретиться и поговорить с этим Семеном Венедиктовичем». О шофере Ибраеве сообщили, что он мотается между второй бригадой и пунктом Заготзерно, а дома у него сейчас никого нет, потому что жинка работает где-то на току.
Только к вечеру, когда поутихла жара, Грачев неожиданно застал директора в конторе. Он догадался об этом по множеству людей, толпившихся в коридоре. В одиночку и сразу по нескольку человек они бесцеремонно заходили в директорский кабинет и были там очень долго. Грачев постучался и тоже вошел. На него никто не обратил внимания. За столом сидел седоватый смуглый мужчина с густыми черными бровями и вежливо выслушивал какого-то басовитого парня, который рьяно доказывал, что для раздельной уборки в их бригаде не хватает трех подборщиков. В кабинете находились еще три человека и курили. Грачев слушал и удивлялся выдержке и вежливости директора.
Наконец Грачева заметили.
– Слушаю вас, товарищ, – ласково сказал Семен Венедиктович.
Юрий представился и сказал, зачем приехал.
– А-а, так вы и есть тот самый сержант Грачев?! – широко улыбнулся директор. – Знаю, знаю… Мне о вас много рассказывал товарищ Ибраев.
Грачев облегченно вздохнул. Кажется, его мытарствам приходит конец.
– Ну, что ж, сразу и приступим к делу, Юрий Михайлович, – сказал директор, бегло прочитав отпускное удостоверение и направление в совхоз.
Грачеву было непривычно, что к нему обращались по имени и отчеству; перед этим вежливым и спокойным человеком он чувствовал себя напряженно и даже боязливо, как школьник.
– Так вот, Юрий Михайлович, – продолжал директор, – что если мы поставим вас временно на ответственный участок? – он переглянулся со своими собеседниками, и те дружно закивали.
– Пожалуйста! – сказал Грачев самоуверенно.
– Предупреждаю, участок чрезвычайно важный. От вас будет зависеть благополучие ста шести человек, работа пяти тракторов и пяти подборщиков. Не подведете?
– Никак нет, – заверил Грачев. – А в чем будет заключаться моя задача?
Семен Венедиктович кашлянул в кулак, нахмурился и серьезно сказал:
– Нужно срочно заменить в третьей бригаде одного человека, который обеспечивает всю бригаду водой.
Сердце Грачева упало.
– Так меня в водовозы, что ли?
– Точно так, – твердо сказал директор.
Вот это здорово! Да они что, смеются над ним? Грачев долго молчал. Если бы не привычка к дисциплине, он бы, наверное, повернулся и хлопнул дверью.
– А другой должности не найдется? – наконец хрипло проговорил Грачев.
Мысли его разгадали отлично:
– Вы поймите, пожалуйста, – деликатно сказал Семен Венедиктович, – что от вас будет зависеть все – и жизнь людей и работа машин. А вода у нас здесь на вес золота. Приходится привозить из дальних колодцев и небольшого степного озера. Но дело даже не в этом – в третьей бригаде некого поставить водовозом. Буквально некого! Механизаторы нужны на уборке, а студенты не соглашаются, считают это для себя, видите ли, зазорным. К тому же поставим мы вас временно, на период уборки. А там что-нибудь придумаем.
– Понимаю, – негромко ответил Грачев.
– Вот и отлично! Завтра же и поезжайте в бригаду.
