Текст книги "Живая сила. Дневник ликвидатора"
Автор книги: Сергей Мирный
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Лагерный фон
25.07.
Ночь. Ярко освещенная внутри палатка – Ленкомната («Ленинская комната»).
За длинным столом (он завален списками и бумажками-донесениями на дозы) пишут офицеры роты.
Миша заклеивает в конверты благодарности.
Бумаги совсем задавили замполита.
Я: Все-таки главная наша работа – на АЭС а не в лагере.
Замполит: Ошибаешься! Я тоже так думал поначалу…
Из рабочего блокнота командира взвода радиационной разведки
0,3 мР/ч. Лагерный фон
В лагере уровень был 0,3 миллирентгена в час.
Как-то – солнышко призакатное – сошлись после работы я, Володя – командир 3-го взвода, еще кто-то.
Стоим, треплемся расслабленно.
Ну, и курим.
Подходит Андрей – замполит [22] [22] Заместитель командира по политико-воспитательной работе
[Закрыть] роты, тоже становится в кружок.
Вытягивает пачку, чтоб закурить, и сигарета выскальзывает вниз – наземь.
Белая – то есть с фильтром – сигарета. Импортная.
Дефицит. (Курево всегда дефицит в местах вроде Чернобыля.)
Белая заманчивая сигарета с фильтром валяется у наших сапог.
А мы на нее смотрим – офицеры радиационной разведки…
Замполит наклоняется, поднимает ее, обдувает и закуривает.
Все остальные – каждый про себя – вздыхают с облегчением: а то добро пропадает… Уровень-то в сравнении с нашими рабочими – игрушечный; обдуть от пыли – ничего не будет, тут всего лишь пара десятков нормальных уровней…
…«Быстро поднятая сигарета не считается упущенной»…
0,3 миллирентгена в час. Лагерный фон.
Шапиро
Появился в моей роте рядовой Шапиро.
Среднего роста, темноволосый, кругловатое лицо, карие большие, чуть навыкате глаза. Рядовой как рядовой. Ничего особенного.
Но это – для меня.
Это для меня – ничего особенного.
Потому что через недельку подходит ко мне особист – представитель в батальоне Особого отдела (по борьбе со шпионажем и политической неблагонадежностью вообще) – и интересуется: а как Шапиро?
Да:., никак, в общем-то. Обыкновенно. А в чем дело?
Да ни в чем, в общем-то… А как он работает? О чем разговоры ведет? Не стремится ли особенно в разведку попасть? Все вокруг да около, все «Шапиро» да «Шапиро», как будто намекает на что-то, о чем я знаю…
Ну, отвечаю, работает обыкновенно, разговоры… ну, обыкновенные – нормальный парень, короче; пока на АЭС работает…
Ну и ладненько, и пусть на АЭС работает, а в разведку его не берите.
Ладно, не возьмем, отвечаю ему, озадаченный…
Чего это особист к новичку Шапиро прицепился?
– Так Шапиро ж – еврей! – с ходу разрешил эту шараду замполит. – Потому что – Шапиро!
И действительно – Шапиро… Уродись с такой фамилией…
Чуть что – Шапиро! А что – Шапиро? Призвали Шапиро – Шапиро и пришел. А теперь начинается – не такой… Домой тогда отпускайте.
…А вот если б, не дай боже, Шапиро пришел сюда ДОБРОВОЛЬЦЕМ – ой-ой-ой, вот тогда б я ему очень круто не позавидовал!
Тогда б он очень долго особисту объяснял, с чего это он любовью к родине воспылал – и к какой именно родине…
Шпиономания
Представьте:
Вы сидите в опере.
В партере.
Музыка – божественная.
На громадной сцене – богатое действо.
Дирижер во фраке.
Люстра под сводом зала.
Строгие костюмы мужчин. Роскошные туалеты дам.
Поблескивают, переливаясь, драгоценности. Обнаженные плечи.
И – благоухание! – тончайшие, нежнейшие арома…
…и тут вы ощущаете, что кто-то – pardon, и еще раз, и еще раз pardon – ПОДЛО НАБЗДЕЛ («Лучше громко перднуть, чем подло набздеть», – говаривала пацанва у нас во дворе), и вредоносный агент невидимо распространяется по рядам партера – обнаженные плечи, блеск драгоценностей, строгие сюртуки мужчин…
Какая там музыка, какая, на фиг, драма!
Но не шевельнется выдержанная публика, и взоры все так же устремлены (но несколько более напряженно) на сцену… Да кто ж это сделал? Уж не этот ли сосед слева, ишь как потеет, мерзавец… На дам и думать страшно… Машет палкой дирижер… Или этот спереди – шея краской заливается… Ч-черт! это ж и на меня могут подумать! Кидает в жар – и сам неудержимо начинаешь краснеть как помидор…
Именно такой эффект произвели несколько простых слов:
– В ЦРУ знают радиационную обстановку в Чернобыле.
Простые слова сказал простой невыразительный человечек – особист. Представитель «Особого отдела» – контрразведки, армейского КГБ [23] [23] КГБ – Комитет государственной безопасности СССР – организация, боровшаяся в СССР с политической неблагонадежностью, шпионажем и особо крупными и организованными уголовными преступлениями, могущими нанести ущерб стране и ее имиджу. Само звучание этих трех букв – КГБ – заставляло поежиться каждого подданного страны, десятки миллионов граждан которой были уничтожены по обвинениям в мнимой политической неблагонадежности или такой же мнимой «подрывной деятельности» и измене Родине. Очень не любил КГБ наш народ.
[Закрыть] – в батальоне.
А перед ним сидим мы, офицеры батальона радиационной разведки, два десятка человек, которые как раз эту самую обстановку и «делают»; сидим рядами на грубо сколоченных лавках, кепи держим на коленях или в руках…
– В ЦРУ знают радиационную обстановку в Чернобыле.
И тонкий душок предательства пополз по комнате… А как иначе могло быть, когда в помещении с ограниченным числом людей говорят: «Среди вас есть предатель»?
Зависла тишина. Густая, заряженная, насыщенная тишина.
Среди нас должен быть предатель.
Шпион…
Происходит эта «опера» в 35 километрах от Чернобыльской имени Ленина АЭС, в ленинской же комнате батальона разведки – длинной палатке-бараке.
Лето 1986-е от Рождества Христова.
Еще не построен саркофаг, пролом реактора зияет на весь мир черной дырой, и в жаркую погоду поднимаются уровни радиации по ветру от 4-го развороченного блока… А перед нами стоит особист, который видел АЭС только в телевизоре (если видел), и намекает нам… да что там намекает – прямо утверждает! – «Среди вас есть предатель»…
– В ЦРУ знают радиационную обстановку в Чернобыле…
И в наступившей тишине каждый думал одно и то же: «Ч-черт! Это ж и на меня могут подумать…»
Не скажу, сколько она тянулась, эта пауза -
– В ЦРУ знают радиационную обстановку в Чернобыле…– и какой вихрь – тщательно маскируемый невозмутимостью наружной – пронесся у каждого из нас в голове -
– В ЦРУ знают радиационную обстановку в Чернобыле… – пока особист своим взглядом, почти рентгеновским, «сканировал» публику…
И тут меня словно коснулся ветерок облегчения: я не крайний! Я НЕ КРАЙНИЙ!!!
Я НЕ ДОБРОВОЛЕЦ!
Я не сам сюда пришел! Я не рвался сюда, а мне повестку сунули – распишись! «На основании Закона «О всеобщей… [24] [24]…воинской повинности»
[Закрыть]» – заставили! А я не хотел, на фиг мне этот Чернобыль с его обстановкой радиационной…
Это, конечно, не алиби (для советской власти алиби не бывает, для ее «особых органов» замечательных) – но все же…
И все мы тут такие, самого этого особиста бдительного включая…
Все за шкирку в чернобыль притянутые.
Все.
…Кроме одного.
Сережи, моего тезки, командира расчетно-аналитической станции.
Вот он пришел сюда ДОБРОВОЛЬНО.
Единственный на весь батальон радиационной разведки…
Чего он сюда пришел? Что он тут забыл? Или ищет? Чего ему тут надо? Зачем?
ЗА ЧЕМ?
Долго он теперь будет объяснять – зачем…
Да даже если и не будет… Вот так сидеть и знать, что все вокруг думают на тебя… Или ты сам на себя – по этому эффекту дурацкому всеобщей подозрительности…
Доброволец…
Сам в жизни никуда добровольцем не пойду и сыну своему закажу:
«Никогда, сынок, не ходи никуда добровольцем! Позовут – тут уж такое дело, смотри по обстоятельствам: что за дело, что за компания… А добровольцем – с толпой – никогда никуда не ходи».
Вечно с добровольцами этими всякие темные истории… У Эренбурга в «Люди, годы, жизнь», например: пошли русские, кого Первая мировая война в 1914 году во Франции застала, добровольно воевать во французскую армию против Германии… Отдельную часть создали – «Ура»! А кончилось все тем, что их свои же – французы – расстреляли по приговору военно-полевого суда: не нравилось русским добровольцам, как война ведется, стали на что-то обижаться, чего-то требовать – дельно воевать захотели… Неудобное они войско, эти добровольцы. А время было нервное – война…
Подозрительный он человек, доброволец. Своей волей идет туда, откуда все, кто с головой на плечах, правдами и неправдами отмазываются…
…не хотел бы я быть в этот момент на месте Сережи…
Особист, добившись требуемой степени «осознания», перешел от «СЛУШАЛИ» к «ПОСТАНОВИЛИ», к раздаче Ценных Указаний:
– Запрещается вести всякие разговоры о радиационной обстановке…
А дружеские беседы? Он что, не понимает, что расслабленный по виду треп отдыхающей вечером (или когда придется) разведки – это треп именно и в первую очередь как раз о том, что-где-как и, естественно, СКОЛЬКО – на самом деле – важная часть нашей работы?! Потому что завтра тебя закинет в то же место – и ты будешь тыкаться вслепую, влетать в те же проблемы и хватать те же дозы, что уже влетели и схватили твои друзья-приятели… Если вчера – или когда-то раньше – не потрепался в лагере или другом безопасном месте на эту тему со своими приятелями… Хорошо, что у мужиков есть такой плохой обычай – говорить о своей работе…
А особист свое талдычит:
– Если видите, что кто-то в зоне делает замеры уровней радиации – сообщать немедленно!
Ну чудак! Да кто ж этих замеров в зоне не делает! У каждой работающей бригады – свой дозиметрист, а этих бригад, групп, группок и одиночных работающих в зоне – неисчислимо…
– А если увидите, что кто-то берет пробы грунта или воды в зоне…
Ты как это себе представляешь, дружок? Что кто-то, извиваясь ужом, проползает между наших сапог и, тихонько подвывая, саперной лопаткой наскребает себе горсточку песка в карман? Да тут сейчас начали брать пробы все кому не лень – чем дальше, тем больше. Раньше всех только уровни интересовали, а теперь что ни день – то пробы, пробы, пробы – все больше и больше: в белых робах – «наука» – и Академия наук СССР, и АН Украины, и всякая разная прочая; в хаки – военные; в рабочих спецовках – ведомства всякие; ну а возят их чаще всего военные, и мы в том числе… Недавно по периметру 30-километровой зоны ездили – возили и помогали цилиндры земли сантиметров 30 диаметром и глубиной 60 выкапывать… Жаль, я не смог тогда с этим экипажем поехать…
Съездил бы ты хоть раз в зону, дружочек, а потом уже других учил! Шпионов тут по тылам ловишь…
– Выходить в эфир открытым текстом – категорически запрещается!
Ну тут уж – можешь быть аб-со-лют-но спокоен! – не подведем: рации мы включаем, только когда из зоны сматываемся – ПУСО объезжаем! И тут уж так стараемся, чтоб «враг» – твои же кореша из Особого отдела – лишнего не услышал… Тут все железно. Можешь на нас полностью положиться. Не подведем.
…А здорово они поумнели – после того как в мае (мне приятели рассказывали) открытым текстом гнали радиационную обстановку из Припяти по рации…
– Американцы из космоса контролируют всю территорию вокруг Чернобыльской АЭС…
Вот с ними и разбирайтесь! А то пристебался…
Жутко боялась Власть «утечки информации» – как же, имеет «огромное военно-стратегическое значение»… И уровни радиации на местности, и то, как последствия аварии АЭС ликвидируются – чтоб, наверное, если мы ихнюю АЭС раздолбаем, враг как совладать с последствиями не знал… Чтоб мир не знал, какие мы на самом деле позорники и как мы эту аварию на самом деле «ликвидируем»…
Жутко боялись они «утечки информации».
Иностранцев в зону – ни-ни-ни! (Разве что Ханса Бликса, нанятого босса МАГАТЭ, на вертолете прокатили… А с воздуха что? Людишки внизу копошатся, работа кипит – а что, зачем и где-сколько, вам наши эксперты расскажут… С воздуха вообще все выглядят красивше – и ненужные детали картину не портят…)
Характерный эпизод:
В одну из первых разведок попал я на место, где несколько гражданских инженеров и техников собирали Mannesmann. Что, как потом оказалось, было а-а-агром-ным высоченным ажурным краном на большущих гусеницах; несколько этих Mannesmann'ов Саркофаг монтировали, их много потом показывали. Так вот, первый из этих кранов собирали в километре от взорвавшегося энергоблока на запад, на обочине куска дороги от АЭС, перед ее слиянием с трассой на Полесское – по нему никто не ездил… Уровень там был 100 миллирентген в час. Тогда сборку только начинали – гусеницы (в рост человека!) уже собраны, на них кабина, первая длинная ажурная секция крана еще концом на землю опирается… И наши инженеры этот кран собирали – как школьники! – заглядывая в инструкцию фирмы-изготовителя: толстенный том – прозрачная пластиковая обложка, добротная белая бумага – лежал развернутый прямо на этой самой гусенице… А иностранцев, они объяснили, в зону «наши» не пустили – хоть обычно монтаж делает фирма-изготовитель, и в этом случае они тоже свои услуги предлагали… Коварство чужестранцев беспредельно…
…Но самое смешное! – в это же самое время, когда нас особист в лагере пытал-прорабатывал, – в разведотделе главного военного штаба в Чернобыле, где самые полные данные о радиационной обстановке собраны на картах, в таблицах, схемах самых важных участков… в общем, в разведотдел Оперативной группы Министерства обороны СССР заходил и брал данные кто хотел:
«Привет! Я такой-то оттуда-то. Мы там-то будем производить работы. Какие там уровни радиации?» Садился и переписывал на бумажку или в блокнот то, что его интересовало. Или копию на прозрачную бумагу-кальку с карты перерисовывал, если не ленивый… И это, кстати, и было нормально. (Пока до официальных писем-отношений с указанием – что-кому-куда-зачем – не додумались через какое-то время.)
По разведотделу такие толпы народу шлялись…
Или зачем мне, рядовому офицеру радиационной разведки, знать все? А солдатам – командирам наших экипажей? Зачем нам туда вообще заходить? Если б я за это отвечал – я б им живо обеспечил секретность! С простотой необыкновенной: в двери окошко, в нем приемщик данных – и все…
Но для этого нужно, чтоб был порядок.
А когда он есть – АЭС не взрываются…
…Человеку, который в чернобыле не был, – просто представить себе невозможно, какая там шпиономания была! Мы ж были простые люди, из народа, без всяких там допусков секретных, а «слишком много знали»…
…Из палатки-барака ленинской комнаты офицеры батальона радиационной разведки выходили, пожимая плечами, делясь сигаретами и склоняясь по очереди над огоньком в чаше ладоней друг друга…
Воздух снаружи был свеж.
Свидетельские показания
Странное пришло в роту радиационной разведки пополнение…
Вернее, пополнение как пополнение: десяток мужиков, постарше и помоложе, с вещмешками, неуютной кучкой новичков столпились у наших палаток. Дело было в 20-х числах июля месяца 1986 года. Может, в начале августа.
Странной была инструкция, которая это пополнение сопровождала.
А именно: каждый день эти люди должны были получать ровно 2 рентгена.
Два (2) рентгена ровно. Каждый день.
Мы озадачились.
2 рентгена были тогда предельно допустимой дозой за день. Определено это было приказом Министра обороны Союза Советских Социалистических Республик (так нам говорили, а приказ был секретным, никто его и в глаза не видел). Если начальник допускал, что его подчиненный получал больше, начальника наказывали. Как – не скажу, не знаю: никто не допускал – по бумагам, конечно.
То есть главное – чтоб не больше. Но чтоб ровно и аккуратно – и ежедневно – каждому бойцу 2 рентгена сполна…
А во-вторых, мы просто не могли этого сделать. Не в смысле, что мы работали на уровнях слишком низких или слишком высоких, что в эти 2 рентгена не попадали. Мы просто не могли гарантировать, что экипаж привезет из разведки ровно 2, на то она и разведка. А специально следить за этим – и без того хлопот невпроворот…
Странно.
И зачем все это нужно?…
Через полчаса прояснилось (в лагере информация циркулирует быстро).
И мужики, все еще жмущиеся кучкой (не успели разойтись по взводам), получили прозвище:
ПОДОПЫТНЫЕ КРОЛИКИ
Это были подопытные кролики. У них у всех перед завозом в зону взяли кровь на анализ. Не на простой клинический, из пальца, а на биохимический, из вены. И послали выполнять обычную работу по уборке радиоактивного мусора. И параллельно «экспонироваться» – по 2 рентгена ежедневно. А потом, всадив в них потребную науке дозу – пардон, «науке» – дозу (о, разумеется, не выше предельно допустимой здесь за все время – 25 рентген), их демобилизовали б, перед этим снова взяв биохимический анализ крови. Что-нибудь вроде «Влияние хронического облучения в количестве 2 рентген в сутки на биохимию крови мужчин». Или «острого облучения…» – смотря как смотреть.
Я живо представил себе (по своей сравнительно невинной гражданской специальности приходилось иметь дело с военными заказчиками), какое стадо сытых кормилось на этих нескольких десятках людей – к тому времени мы уже знали, что по разным частям в нашем лагере разбросали еще «кроликов»… А почему, собственно, «на нескольких десятках»? Они могли пригнать и «стадо» – стадо кроликов, раскидав их по разным лагерям – сколько их вокруг зоны? – один на одном, и все людьми кишат…
Отличительная черта хорошего эксперимента – достоверность. Достигаемая в числе прочих путей (особенно если мозгов не хватает) большим количеством экспериментального материала… Вот так.
Честно говоря, не помню, успели мы их послать на работу в зону или нет, – их быстро забрали. Собрали всех кроликов в один БСО нашего лагеря – один из батальонов специальной обработки, занимающихся дезактивацией. Проще говоря, поставляющих живую силу (за неимением соответствующей техники) для уборки радиоактивного дерьма разных форм и видов. Обычно работают бригадами – все на одном уровне, и доза всем одна: проще посылать, дозу проще контролировать. «Достоверность»…
Вот, собственно, и все.
Кроме того, пожалуй, что мы – несколько офицеров роты разведки, которые решали, кого куда ставить работать, – испытали что-то вроде облегчения: не пришлось в чем-то нехорошем поучаствовать – обошлось…
Теперь – все.
Кроме главного.
Вы, может, думаете, что перед вами рассказ, так сказать, «штука изящной словесности»?
Ни хрена подобного.
Посмотрите на название.
Карьера ефрейтора Б.
Интересно устроена память: фамилии многих хороших людей не помню. А этого засранца – помню.
Бо… Впрочем, хватит и буквы Б.
Лицо, внешность у него были… нет, даже не убийцы – отравителя.
Что-то в нем было такое, что заставляло это подозревать…
Я его по Пруду-охладителю – маршруту разведки Пруд-охладитель – свозил как командира экипажа, точки показал: «Запомнил?» Он кивнул с готовностью: «Так точно».
Через несколько дней выяснилось – ни хрена не запомнил, привозил все эти дни те данные, что мы в первый раз намеряли, вылезать из броника боялся, экипажем раскомандовался так, что они ему чуть морду не набили. И глуп невероятно. Одно к другому…
Турнули мы его из разведки, тут все-таки хоть минимум мозгов нужен – и водителю, и дозиметристу, и уж тем более командиру экипажа.
Не помню, работал он или нет в бригаде на АЭС, но всплыл и лавры заслужил он на АБК – административно-бытовом корпусе. Там на входах должны были сидеть дозиметристы и мерять входящих, чтоб грязь не тащили – на себе, на ногах особенно. В чернобыле обычно рядом с мало-мальски серьезными дверями стояла какая-нибудь плоская емкость с водой – от обычного сельского цинкового корыта до центнерного веса сварной бадьи из сантиметровой толщины стали, чтоб отмывать обувь, если дозиметрист не пускает…
А у нас в роте не хватало приборов – дозиметрических приборов ДП-5, – для разведки даже не хватало, в других ротах занимали. Разведке прибор нужен каждому экипажу, а им один на 10-20 человек – бригаду работающих на АЭС.
Так вот Б. прославился тем, что в самый отчаянный момент, когда чуть не половина наших приборов были свалены под койкой старшины в ожидании ремонтников, несколько дней осуществлял дозконтроль на входе в АБК неисправным прибором. Имитировал.
Так и вижу его тыкающим мертвым зондом сдохшего ДП-5 в ноги входящим людям и по какому-то принципу посылающим кого-то обратно мыть обувку – для острастки… И их же надо еще как-то убеждать, шкалу прибора под нос тыкать – кому нравится лишний раз в дерьме плескаться.
Говорят, строгий был контролер, непреклонный.
Талантливый он человек, Б.
Хорошо, что главным талантам, которые я в нем подозревал, негде было развернуться – не те времена…
Письмо дочке
Сидит человек в лагере.. В зоне.
Зона – чернобыльская. Точнее – предзонник: до зоны 5 км.
Лагерь соответственно – военный.
Палатки. Бесконечные ряды, ряды: палатки…
Солнце клонится.
Плоскость – движутся люди, машины. Песок.
До камня – сапогами спрессованный супесок…
Выпал из круговерти работы человек. Бывает.
Пустота.
Кому написать?
Любимой женщине? Так ее нет.
Друзьям? Далеко они отсюда, и долго объяснять им все придется…
Родителям? Как ни следи, обязательно пропустишь в письме что-то, что матери покажется страшным – и будет лишний повод для переживаний…
«Напишу-ка я дочке», – решает человек.
Дочке 5 лет.
Человек вырывает из тетрадки в клеточку двойной лист, прилаживает на коленях офицерскую полевую сумку – твердая ровная кожа как стол – и начинает писать:
ЗДРАВСТВУЙ, ДОЧКА!
– по клеточкам, аккуратно выводя большие заглавные буквы.
Кажется, она должна уже все их знать.
…Как начать? С чего? Ребенку… А взрослому?…
Наверно, с утра.
УТРОМ Ну а дальше? Ну,
МЫ
– кто ж, если не мы…
Скользит взгляд по кругу, словно в поисках ответа.
Привычное: палатки, штабы, столовые, бараки сортиров, технический парк, набитый грязными тушами брони…
Круг: сон – сортир – «прием пищи» – инструктаж – на броники – зона – работа – вернулись – с броников – заправка машин – «прием пищи» – инструктаж – сортир – сон. Сон. Мало сна…
Солнце вот-вот уйдет каплей за песчаный горизонт. И поползут фиолетовые тени – от леса, кустов, гривок прилеглой травы. Закат… Рассвет.
Закат. Потом опять рассвет. Работа. «МЫ»
МЫ ВСТАЕМ РАНО УТРОМ.
И, поймав нить, пишет – быстро, большими печатными буквами, понятными ребенку простыми словами.
Увлекшись, начинает рисовать любимца – и одновременно настоящий свой дом тут: ОН ВОТ ТАКОЙ
два кругляша колес – вид сбоку – с промежутком между ними; над колесами – корпус как у катера; сверху – сплюснутая полусфера: башня стрелка.
Подумав, добавил согнутую луком – через весь корпус, от носа до кормы – антенну: ее привязывают, чтоб в лесу за ветки не цеплялась.
НАЗЫВАЕТСЯ – БРОНИК
«Получилось вроде неплохо», – подумал человек, довольный рисунком существа, рокот мотора которого – как голос преданного тебе животного, мощного и верного. Звук, от правильности которого зависит… ой, да многое зависит, когда три теплокровных существа, называемые вместе «экипаж», и сваренная из специальной стали машина-броник – одни. Совсем одни – и помочь одному из четверки на маршруте может только кто-то из четверки же…
…следуя нити дня, человек пишет быстро, большими печатными буквами, простыми – понятными ребенку – словами. И оттого – в коротких бесхитростных предложениях, в обыденности, правдивости своей – написанное (да вот оно, разворачивается перед глазами!) звучит как миф, как исландская сага, с героями, ростом под небеса, рукой затыкающими вулканы, в быту неприхотливыми и, за неимением досуга, морально устойчивыми…
Сказочно устойчивыми – морально и физически…
Человек разгибается – и просветленно улыбается.
Глядя на тот же лагерь, то же и тех же, что минутами раньше.
Человек улыбается, невидяще глядя на все, что его окружает, на закат солнца.
Он не здесь.
– Ну ты даешь! – говорит придремнувший было у его бока солдат, заглядывая в листок через плечо. – «УТРОМ МЫ ВСТАЕМ РАНО УТРОМ»… Кто ж так пишет?
Человек не обижается на своего побратима, покровительственно похлопывает его по плечу, мол, «подрастешь-поймешь», ничего не исправляет, сгибает бумагу с продавленными бороздами строк раз, еще раз, продолжая сам себе улыбаться, заклеивает конверт.
Надписывает адрес.
Марку наклеивать не надо – в СССР письма в воинские части и из в/ч бесплатные.
Идет к тыльной лагерной линейке – главной улице лагеря (с одной стороны ее – палатки жилые, с другой – штабные, столовые и прочие) – со светлым прямоугольником в руке.
Солнце еще не село.
Прочно сбитый ящик, специально врытый для него деревянный столб.
На ящике надпись «ДЛЯ ПИСЕМ».
Прямоугольник уходит в прорезь.
Это письмо мол дочка никогда не получила.
Ведь в нем я, на минуточку кой о чем по-детски подзабыв, описал:
(!) чем наша в/ч в зоне занимается, и, мало того,
(!!) приложил эскиз образца военной техники (уточню – давно уже несекретной).
И письмо не дошло.
Единственное письмо, которое я написал из зоны, «ПРОПАЛО»
…Но может, главное – что хоть было в тот миг кому письмо написать.
А остальное, как говорится, «их проблемы».
