Текст книги "Кто не спрятался (сборник)"

Автор книги: Сергей Устинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 37 страниц)

Когда я сварливо заметил Валиулину, что кроме поиска иголок в стоге сена у участкового своих дел по горло, он только пожал плечами:

– Две зарплаты я тебе обещать не могу.

Впрочем, к этому моменту ему уже было ясно, что я согласен. Все как-то разом совпало: смерть деда, моя комната в общежитии для молодых и не очень молодых специалистов, где я за два года изучил все узоры на обоях, предрассветный Валиулин в роли Сирены. Одним словом, тоска по ностальгии.

– Езжай на свой завод, увольняйся, – сказал он мне на прощание: вернешься в Москву, подавай документы в кадры, все будет нормально. Чем быстрее начнешь работать, тем лучше. Только одно условие: о том, что ты делаешь для нас, никому ни слова.

– То есть? – удивился я. – Даже в отделении?

Валиулин со скорбным видом пожевал губами и кивнул:

– Даже в отделении. Мы ведь с тобой про него ничего не знаем. Кто он, что, какие связи, какие возможности? А береженого Бог бережет...

Из того, что осталось мне от Зиняка, цельная картинка местных нравов не склеивалась. Это были какие-то незавершенные отрывки из чужих драм, клочки страстей. К тому же я нашел всего два заявления от жильцов тех домов, которыми интересовался Валиулин. Рогачевский Борис Константинович, персональный пенсионер, жаловался на Соколкова, соседа сверху, ведущего антиобщественный образ жизни: у него, что ни день, допоздна сидят гости, стучат каблуками, двигают у пенсионера над головой мебель, а уходя, хлопают лифтом. Еще гражданка Брыль Е.Ф. сообщала властям, что из ее почтового ящика два раза за один месяц пропадал "Огонек". Негусто, а ведь надо с чего-то начинать.

В замке завозились ключом (я закрылся, чтоб не мешали), стало быть, появился оперуполномоченный угрозыска Валя Дыскин, тоже доставшийся мне в наследство – они с Зиняком работали в паре. Отворилась дверь, он стоял в проеме боком, делая энергичные приглашающие жесты и говоря:

– Заходи, красавица!

С порога шагнул в кабинет и, ссутулясь, остановился посреди прохода мужчина с сиреневым лицом. Вглядевшись, я подумал, что он мог бы работать в медицинском институте, демонстрируя студентам, как проходят у человека лицевые сосуды: все они отчетливо проступали на его физиономии, похожей на контурную карту. Маленький вихрастый Дыскин легонько подтолкнул его в спину:

– Садись вот сюда. Эта болезнь на ногах не переносится.

– Какая еще болезнь? – насторожился сиреневый, но Дыскин не ответил, а шустренько бочком протерся между ним и краем стола, плюхнулся на стул, загромыхал ящиками, зазвенел ключами, заскрипел дверцей сейфа. Перед ним на столе возникла стопка чистой бумаги и тонкая коричневая палочка "дела".

– Давай, быстренько, нет у меня на тебя времени, – сказал он, нетерпеливо тыча пальцем в свободный стул, и мужчина покорно на него опустился. Левый локоть когда-то черной, а сейчас серой от грязи и времени стеганой куртки был разорван, жеваные коричневые штаны бахромились по низу. На фоне общей тусклости только его лицо, как керосиновое пятно в луже, переливалось всеми оттенками, вплоть до фиолетового.

Дыскин раскрыл папочку.

– Вот какая неприятная история, – начал он с эпической интонацией, приключилась вчера в квартире 60 дома 21 по 2-й Власьевской. Кражонка вышла. Мелкая, конечно, – добавил он, испытующе вглядываясь в мерцающее перед ним пятно, – но кража! В связи с этим прискорбным фактом вопрос: есть у вас, гражданин Парапетов, что-нибудь сообщить правоохранительным органам?

– Я, что ли, украл? – сипло поинтересовался мужчина.

– Да разве я сказал, что ты? – удивился Дыскин. – Я спросил: есть что сообщить или нет?

– Нету... – помотал головой Парапетов.

– На нет суда нет, – согласился Дыскин. – Пойдем дальше. Знакомы ли вы с Клоповым Сергеем Леонидовичем?

Парапетов молчал.

– Ну, смелее, смелее, – подбодрил его Дыскин. – Вы ж в одном подъезде живете! Неужто забыл? Высокий такой, чернявый!

– Знаком, – выдавил из себя Парапетов.

– Какие у вас с ним отношения? Дружеские?

– Вроде того...

– Выпиваете иногда вместе, да?

– Бывает... Чего уж там... – махнул рукой Парапетов, глядя в сторону.

– Ну и хорошо, – радостно подытожил Дыскин, – ну и замечательно! У меня лично больше вопросов нет. Вот вам бумага, вот ручка, напишите объяснение. Здесь удобно? А то сюда пересядьте.

Парапетов взял ручку, занес ее над листом бумаги и застыл.

– А... как писать-то?

– Вот те раз, – огорчился Дыскин. – До сорока лет дожил детина, не умеет объяснение написать! Впервой тебе разве?

– Я в смысле... – голос у Парапетова вдруг сел, он прочистил горло. – В смысле, про что писать-то?

– Не знаешь? – удивился Дыскин. – Ну, давай я тебе помогу. Пиши: "Начальнику отделения майору милиции Голубко В. З. от Парапетова Михаила Антоновича, проживающего..." Адрес свой не забыл? Давай. Написал? Пиши дальше: "Работающего..." Ты где сейчас работаешь? – вдруг участливо поинтересовался он.

Парапетов тяжко вздохнул.

– Понятно. Пиши: "В настоящее время нигде не работающего. Объяснение". Написал? Поехали дальше. С красной строки: "С ранее судимым Клоповым С. Л. я знаком с детства, живем с ним в одном подъезде. Отношения между нами дружеские, иногда вместе выпиваем, но..." Поставь запятую перед "но". Поставил? "...но мне ничего не известно о том, что в конце марта сего года Клопов менял бачок в туалете квартиры Горновых и похитил при этом с гвоздя возле вешалки ключ от входной двери". Точка. "Я ничего не знаю о том, что 2 апреля он тайно проник в квартиру Горновых в отсутствие хозяев и вынес оттуда радиоприемник "Маяк", восемь книг разных наименований и бутылку грузинского коньяка". Побыстрей пиши, побыстрей! Чего заснул? "Я не распивал этот коньяк вместе с Клоповым и не продавал радиоприемник возле магазина "Гастроном" по Большому Сытинскому проезду..." Что с тобой, Миша?

Парапетов прекратил писать и сидел, почесывая другим концом ручки в коротких и жестких, давно не мытых волосах.

– Застукали, значит... – протянул он тоскливо.

– Выходит, так, – подтвердил Дыскин.

– Только я в квартиру не ходил, Валентин Петрович, – сложил умоляюще руки Парапетов. – Хотите верьте, хотите нет...

– Верю, – кивнул Дыскин. – Потому что ты трусоват. – При этих словах Парапетов радостно закивал. – Да и вдвоем вы бы небось побольше утащили. Так что самое время вам сейчас, гражданин Парапетов, искренне раскаяться.

Он смял в комок лист с "объяснением" и ловко кинул его в корзину через всю комнату.

– Бери бумагу, иди в коридор, там есть стол. Напишешь сверху: "Чистосердечное признание". А дальше все подряд...

Когда Парапетов ушел, я спросил с любопытством:

– Кто их там видел?

– А никто, – легко ответил Дыскин. – Как мне заявление про кражу принесли, я сразу: ключ в тайнике друг другу оставляете? Нет. А запасной где? В прихожей висел. Кто из посторонних был за последнее время в квартире? Клопов, бачок менял! Ну, все ясно. А где Клопов, там и Парапетов. Клопов тертый, черт, я и начал с дружка его.

– А как ты узнал, что они приемник у гастронома продавали?

– Где ж еще? – удивился Дыскин. – Там винный, около него что хочешь купить-продать можно. Ну как, ловко?

– Ловко, – согласился я. – Потому что он дурак стоеросовый. Мог запросто отпереться: приемник продавал, а что краденый, не знал. И на коньяке тоже не написано. Презумпция невиновности.

– Презумпция... – проворчал Дыскин. – Ему и так ни черта не будет, откажут за малозначительностью. А с умным я бы и разговаривал по-другому. Умные приемники "Маяк" не воруют. Они вон, у Таратуты, архитектора, на четырнадцать тысяч вынесли, шестой месяц ищем...

Мне показалось, что он слегка обиделся. Но и я тоже хорош, что за дурацкий у меня характер! Ну, хочет человек, чтоб его похвалили, – так похвали! Самому, что ли, не нравится, когда тебя хвалят? Я быстренько сменил тему и деловито поинтересовался:

– Много "висяков" сейчас на нашей территории?

Судя по всему, этот вопрос не поднял Дыскину настроения. Он длинно вздохнул:

– Смотря как считать. Если автомобильные дела отбросить, то выйдет семь. Одно убийство и шесть крупных квартирных, из них три – с этими тряпками, слышал, наверное?

Я кивнул неопределенно: дескать, краем уха.

– Ну тогда сам понимаешь, их по городу целая серия, они только формально на нас висят, а плотно ими ваши муровские занимаются. Они теперь землю роют, особенно после того, как Гришу убили. – Без особого пиетета к "муровским" он скептически помотал своей вихрастой башкой. – Целый список составили, человек аж в сто! А толку? Ни фига! Да даже если б они вычислили кого надо, что с ним делать? Колоть, как Парапетова? Так ты правильно говоришь, он дубина, а если тот поумнее окажется? Вычисления... Эти вычисления прокурор своей колотушкой штемпелевать не станет, ему доказательства подавай. А где они, доказательства? Те ребята, что молотят квартиры, скорее всего прямого отношения к терпилам не имеют, может, и фамилию не знают, а кто наводит, если у него хоть капля мозгов есть, дома ворованного не держит. Начни его прижимать – он концы в воду и на дно, в песочек. Ох, домудрятся они там, на Петровке! – закончил он с осуждением и добавил: – Мудрилы...

– А ты что предлагаешь? – спросил я.

– Меня не больно спрашивают, – иронически ухмыльнулся Дыскин. – А предлагаю я: ждать! Как учит нас наука криминалистика, преступник всегда оставляет след, а профессор Дыскин – он ткнул себя пальцем в грудь, – делает из этого вывод, что ежели мы этот след сейчас не нашли, найдем в следующий раз! Или их самих засекут, или автомобиль ихний, или из вещей чего-нибудь выплывет.

На этот раз я промолчал. В конце концов, в отделении я всего второй день и не мне напоминать Дыскину про погибшего Зиняка, с которым они, говорят, дружили. Я промолчал, хотя мне и было что сказать. Конечно, кое-какой резон в дыскинских словах был: вон ведь и Валиулин боится спугнуть того раньше времени. Но просто ждать, сложа руки... Видно, что-то отразилось все-таки на моем лице, потому что Дыскин продолжил вдруг с неожиданной злостью:

– Да, да! Все я знаю, что ты мне можешь сказать, бандиты на свободе и так далее. Но давай рассуждать: можно сейчас спугнуть их, загнать вглубь, чтоб они потом где-нибудь в другом месте вынырнули. А можно спокойно выждать момент и взять их с поличным. Что лучше?

Я подумал, что лучше всего, наверное, осторожный план Валиулина, но вслух не высказался, разумеется. Интересно, почему он все-таки просил меня молчать даже здесь?..

Через дверь было слышно, как в коридоре затрещало, зашелестело – включился динамик. Прокашлявшись, он сообщил:

– Участковый Северин, зайдите к дежурному.

Я торопливо поднялся.

– Ну, началось, – констатировал Дыскин, добавив обнадеживающе: – И теперь уж никогда не кончится.

Навалившись грудью, окошко загораживал крупный мужчина в шапке пирожком. Поэтому я толкнул дверь и прошел прямо в дежурную часть. Дежурный по отделению Калистратов страдальчески объяснял, и было видно, что объяснял уже не по первому разу:

– Ну, ни при чем тут милиция, понимаете? Ни при чем! Что я должен, по-вашему, сделать? Броневик туда послать? Нет у меня броневика.

– Вы власть, – возмущенно шипел мужчина, норовя просунуть голову в самое окошко, но ему мешал пирожок. – А они натуральные хулиганы!

– Хулиганов вы не видали, – с непонятным сожалением вздыхал Калистратов. Вам сказали: обращайтесь в торг. А я не могу заставить магазин выдать жалобную книгу. Это не в моей компетенции.

– Где ваш начальник? – загремел мужчина грозовыми раскатами.

– Второй этаж налево, комната двенадцать, – с видимым облегчением быстро ответил дежурный. И тут же повернулся ко мне: – Ляпуновская, 6. Стеклянный дом, знаешь?

Я кивнул.

– Домоуправ звонил, заливает квартиру сорок, совсем залило. А наверху, видать, дома никого нет. Они хотят вскрыть дверь, давай поприсутствуй и, если надо будет, все оформи.

Стеклянным домом называют у нас кооператив "Луч", кажется, самый старый в округе. Подмяв под себя несколько глухих и полуослепших деревянных домиков с заросшими палисадниками, его десятиэтажный корпус из светлого силикатного кирпича вырос здесь в середине шестидесятых предвестником будущих перемен. Он сразу занял господствующее над местностью положение, потеснив в правах моего "жолтовского" (или "жилтовского", как говорили давно забывшие, откуда идет название, местные жители), подковообразную семиэтажку, еще до войны построенную знаменитым архитектором: с эркерами, полукруглыми стрельчатыми окошками и прочими излишествами. Впрочем, они недолго соперничали, слобода наша стремительно застраивалась. Пройдясь гигантским пылесосом, время засосало в черную трубу все, что не имело сил сопротивляться: старое, деревянное, одноэтажное. И на освобожденной перепаханной почве пошли произрастать блочные, панельные, кирпичные, с каждым поколением становясь выше и стройнее, как и положено акселератам.

Говорят, кооператив "Луч" строился по особому проекту. Рассказывали, что в его правлении были тогда очень влиятельные люди, которые и добились этого особого проекта, состоявшего главным образом в высоких потолках, больших кухнях и каменных лоджиях вдоль всей квартиры. Все это действительно было редкостью во времена повального совмещения санузлов. Ходила даже легенда, что один из членов правления был влиятельным настолько, что после жеребьевки квартир сумел перевернуть в плане еще не построенный дом так, чтобы окна его будущей спальни смотрели не на восток, а на запад! Вот какие замечательные люди жили в этом доме!

Отцы-основатели не были, однако, совершенно чужды экономии. И в целях сокращения расходов решили первый этаж сделать нежилым, отдав его под продуктовый магазин. Опрометчивость решения стала ясна, только когда дом выстроили. Вероятно, из-за того излишне влиятельного члена, который не хотел, чтобы солнце будило его по утрам, подъезды оказались на той же стороне, что и фасад магазина. Среди пайщиков пошли нехорошие разговоры про шум, грязь и пьянь, тут же кстати вспомнили о крысах, муравьях и тараканах. Короче, магазину отказали, а в построенное для него помещение пустили какую-то контору, и с тех пор в огромных витринах, как в аквариумах, снуют туда-сюда юркие секретарши, проплывают мимо толстых стекол солидные плановики и бухгалтеры. Жильцы же, получив квартиры, немедленно в массовом порядке застеклили лоджии, превратив дом в стеклянный снизу доверху.

Почему-то именно эти краеведческие сведения первыми пришли мне в голову, пока я шел от отделения, знакомым с детства маршрутом срезая угол через двор. На самом деле со стеклянным домом у меня было связано немало совсем других воспоминаний. В том числе свежих: здесь находились две из обчищенных по наводке квартир.

Меня ждали. В просторном холле около лифта за столом на месте лифтера сидел с важным видом волосатый парень в джинсовой куртке-варенке. Рядом с ним утопал в низеньком кресле маленький крепыш в сером потертом пиджаке и с мятым перекрученным галстуком поверх несвежей рубашки. А между разбросанными там и сям по холлу фикусами в кадушках метался, как видно, заливаемый жилец – в домашней куртке и в тапочках на босу ногу.

– Наконец-то! – закричал он при виде меня. – Давайте скорее, скорее, у меня там книги! Если их зальет...

Крепыш выкарабкался из кресла и протянул широкую твердую ладонь:

– Панькин, домоуправ.

Тут же вскочил из-за стола волосатый парень, резко уронил подбородок на грудь и даже, кажется, ногой под столом шаркнул:

– Малюшко, лифтер.

По лицу его бродила ерническая улыбка. Панькин, кинув на него неодобрительный взгляд, стал объяснять:

– Мы бы сами, да там... Такой жилец... Если что – не оберешься. Надо честь по чести...

Залитый приплясывал у открытого лифта.

– Пошли, Трофимыч, – позвал Панькин, и от стены в углу оторвался не замеченный мной сразу высокий худой человек в синем рабочем халате с потертой продуктовой сумкой. – Плотник, – показал мне на него подбородком домоуправ.

Лицо плотника было мне чем-то знакомо, я на всякий случай кивнул ему, он с готовностью ответил. В последнее мгновение пятым в кабину втиснулся лифтер Малюшко.

– Куда? – слабо пискнул из-за наших спин домоуправ.

– Плотник! – хохотнул Малюшко. – Там подрывник нужен. Не верите вы мне!

– Вернись на пост!

– Да не украдут ваши фикусы!

– Вернись, говорю!

– Без меня не обойдетесь!

Так они препирались, пока лифт не остановился. Малюшко первым вывалился на площадку и подскочил к двери с номером "44".

– А? Что я говорил? – Он торжествующе показывал на три расположенных один над другим блестящих никелированных замка. – Фирма! И дверь у него изнутри железная, и косяк стальной – я заходил, я знаю!

– Может, стояк внизу перекрыть? – спросил я домоуправа.

– Перекрыли уже, – ответил он, – да только там, похоже, столько налилось... Того гляди, снизу по всей квартире потолок рухнет".

– О, – застонал нижний жилец, ломая руки, – да сделайте же что-нибудь! У меня книги...

– Через лоджию, – отчеканил лифтер Малюшко. – Другого пути нет.

– А кто полезет? – подозрительно спросил Панькин. – Ты, что ли?

– Могу и я, – небрежно согласился Малюшко, но было видно, что в нем так и кипит азарт быть в центре событий. – Я уж лазил, когда Полещучка захлопнулась.

– Сравнил! – махнул рукой домоуправ. – Полещук – второй этаж, а здесь шестой!

– Какая разница? – гнул свое волосатый лифтер. – Была бы веревка покрепче или канат.

– Есть! – вскричал окрыленный внезапной надеждой нижний. – Есть трос в машине! Нейлоновый! Только бы наверху кто-нибудь был в квартире...

– Там Евгения Семеновна, она всегда дома, – заявил Малюшко, и все разом посмотрели на меня.

Вот оно что. "Вы власть..." Они хотят, чтобы решение принял я. Взял ответственность. Для того и вызвали: "Если что – не оберешься..." Что – если что? Может, сказать: делайте, как хотите? Это не в моей компетенции?

– Давайте трос, – сказал я. – Посмотрим, что к чему.

Малюшко оказался сноровистым парнем. Ловко соорудил себе из троса и скамеечки, реквизированной у Евгении Семеновны, люльку. Я настоял, чтобы он для страховки обвязал трос вокруг пояса, а за другой конец взялись мы все вместе. Через несколько секунд после того, как его голова скрылась за краем лоджии, снизу послышался голос:

– Стою на ногах. Окошки все позаперты. Выдавливать?

– Да, да! – нервно завопил владелец книг, державший самый хвост троса. Трофимыч вставит, я заплачу!

– Смотри не порежься, – обеспокоенно посоветовал Панькин, и тут же раздался решительный звон стекла. Трос ослаб.

– Готово! – радостно крикнул Малюшко. – Идите, открою!

Мы быстро спустились вниз и застали его уже в распахнутой настежь двери. За эти полминуты он страшно переменился. Глаза у него были круглые, губы прыгали.

– Что? – спросил я, предчувствуя ответ. Но он только вяло махнул рукой в глубь квартиры и посторонился, пропуская меня. В коридоре хлюпала под ногами вода. Путь в комнату ей преграждал толстый ворсистый ковер, край которого потемнел от впитавшейся влаги. Посреди этого ковра лежал ничком человек в дорогом шелковом халате. Голова его была залита кровью.

3

Первым делом я выгнал из квартиры на лестницу всех, включая Панькина, который бормотал, что должен присутствовать, потому что отвечает. Потом я связался по рации с Калистратовым, доложил о случившемся. Потом послал плотника вместе с Малюшко найти и принести несколько длинных досок для наведения в затопленной квартире мостов. Потом встал на часах у входа, ибо для таких случаев в служебные обязанности участкового входит лишь одно обеспечить неприкосновенность места происшествия и ждать приезда специалистов.

Специалисты не замедлили прибыть в большом количестве. Через пять минут примчалась "тревожная группа" из отделения, с нею Дыскин, который, проходя, хлопнул меня по плечу:

– Хорошее начало трудовой биографии.

Через десять минут прибыли начальник отделения майор Голубко и его зам по розыску Мнишин. Я коротко доложил обстановку и сообщил, что уже послал за досками, чтобы можно было передвигаться по квартире. Голубко одобрительно буркнул что-то и пошел на цыпочках, подтянув форменные брюки. А Мнишин, невыразительной внешности человек, всегда в мешковатом, будто на размер больше, костюме, знакомый со мной еще со времени моей работы на Петровке, остановился и спросил, глядя мне в подбородок, есть ли у меня какие-нибудь свои соображения. Я отрапортовал, что нет.

Минут через двадцать приехала оперативная бригада из дежурной части города: следователь, сыщик, врач. За ними шел со своим чемоданчиком эксперт НТО Леня Гужонкин, который при виде меня радостно поднял брови и сделал ручкой. Через полчаса пришла машина райуправления. Еще десять минут спустя из МУРа. Последним появился Валиулин. Он хмуро прошествовал мимо, коротко кивнув. Попросили понятых, и я привел Панькина и плотника Трофимыча. В квартире стало не повернуться.

Здесь было две комнаты, судя по обстановке – спальня и гостиная, обе, к великому счастью нижнего соседа, устланные коврами, которые задержали воду. Покойный хозяин, Черкизов Викентий Федорович, пенсионер шестидесяти двух лет, жил один. Труп лежал в гостиной. Я зашел туда и некоторое время постоял в углу, чувствуя себя, как в гостях у бывшей жены: тебе казалось, что ты незаменим, что без тебя все рухнет, а, оказывается, твоего отсутствия не заметили, быт налажен, жизнь течет своим чередом. Деловито рыскали по всем уголкам валиулинские сыщики, Гужонкин, приседая, щелкал камерой, монотонно диктовал протокол осмотра дежурный следователь.

– ...окнами на запад. Слева от входа стоит стенка из мебельного гарнитура производства Финляндии с распахнутыми дверцами бара. В баре две полные и одна початая бутылки виски "Джонни Уокер", бутылка "Хванчкары", две бутылки "Столичной", одна бутылка коньяка "КВВК", хрустальные рюмки, фужеры, бокалы, в том числе четыре стеклянных стакана с изображением старинных автомобилей производства Чехословакии. Справа в дальнем углу возле окна тумба на колесиках, на ней телевизор фирмы "Шарп" производства Японии, на полке под ним видеомагнитофон той же фирмы. В правом ближнем углу угловой кожаный диван из того же гарнитура. На диване скомканный плед шерстяной в красно-синюю клетку производства Шотландии, а также несколько журналов "Плейбой" и других, откровенно порнографического содержания. Перед диваном столик с крышкой из толстого дымчатого стекла, на нем стопка журналов того же содержания, бутылка портвейна производства Португалии и два чешских стакана с изображением автомобилей...

Трофимыч вдруг подался вперед и сунул свой нос в один из стаканов.

– Назад! – ефрейторским голосом скомандовал Гужонкин, и плотник в испуге отпрянул.

– ...с другой стороны столика, – продолжал, не прерываясь, бубнить следователь, – кожаное кресло из того же гарнитура и торшер на бронзовой ноге с зеленым абажуром, современный, производства...

Вошел один из сыщиков, что-то пошептал следователю на ухо, тот оборвал протокол на полуслове, сказал:

– Да? Очень интересно! Товарищи понятые, попрошу за мной.

В спальне горела люстра, так как окна были наглухо занавешены тяжелыми велюровыми шторами, из-под которых интимно выбивался краешек белоснежного тюля. Тут было всего два предмета мебели: огромная двуспальная кровать, небрежно прикрытая полусмятым покрывалом, и такое же огромное, метра два в поперечнике, овальное зеркало на противоположной стене. Несколько картин в старинных лепных рамах украшали стены. Одна из них, запечатлевшая какой-то скучный сельский пейзажик, висела косо, и вот как раз около нее, словно ожидая разъяснений экскурсовода, толпилось человек пять. Они расступились, пропуская следователя с понятыми, а потом вперед вышел Валиулин, который осторожно взял картину за углы и снял с гвоздя. Под ней была дверца сейфа.

– Где эксперт? – не оборачиваясь, спросил следователь.

– Тут я, – протолкался сквозь толпу Гужонкин.

– Посмотрите, сможем что-нибудь сделать?

Леня подошел вплотную к стене, всмотрелся и пробормотал:

– Что-нибудь сможем...

После чего поддел ногтем край дверцы, и она открылась. В первое мгновение мне показалось, что сейф абсолютно пуст, но сейчас же я понял, что это не совсем так: внизу под полкой, разделяющей его на два отделения, к задней стенке прилипла новенькая двадцатипятирублевка.

Следователь вздохнул. Наверное, как и я, ожидал чего-то большего.

– Пишите, – кивнул он помощнику. – В спальне в капитальной стене справа от входа под картиной обнаружено углубление, представляющее собой сейф со стальной дверцей, размером... – Гужонкин приложил рулетку, – размером тридцать сантиметров в ширину, пятьдесят сантиметров в высоту, двадцать сантиметров в глубину. Замок открыт...

Я выбрался в коридор, за мной Панькин.

– Как бы нам воду пустить? – поинтересовался он. Я не сразу понял, о какой воде речь. Воды кругом было предостаточно.

– Воду, жильцам, – смущаясь, объяснил Панькин. – Мы стояк-то того... Весь подъезд без воды...

Вызвав Гужонкина, я растолковал ему ситуацию. Он понятливо кивнул, быстро оглядел в ванной комнате стены, с помощью лупы осмотрел рукоятки кранов, заглянул в саму наполненную до краев ванну, потом потянул за цепочку и выдернул пробку из сливного отверстия.

– Ни черта нет, можете делать, что хотите.

Панькин двумя руками проворно завинтил оба крана, приговаривая себе под нос осуждающе:

– Хлестало-то небось... Хлестало...

Что-то странное показалось мне в этом обстоятельстве, мелькнула в голове не мысль даже, а как бы изнанка мысли – мысль шиворот-навыворот, которую еще предстояло привести в нормальное состояние. Но легкость и прозрачность ее были таковы, что появление зама по розыску майора Мнишина смяло и развеяло эти разрозненные туманные клочки. Заглянув в ванную, он сказал, изучая погон на моем левом плече:

– Северин, хватит тут болтаться. Бери Дыскина, начинайте отработку жилого сектора. Для сведения: врач сказал, что смерть наступила вчера между девятнадцатью и двадцатью одним.

4

– Кто там?

– Ваш участковый. Откройте, пожалуйста.

Меня долго рассматривают в глазок, потом дверь открывается. Щуплая, как цыпленок, старушка в редких розовых буклях окидывает меня с головы до ног придирчивым взглядом блеклых, но ясных глаз. Спрашивает сурово:

– По какому поводу? – И тут же, не дав ответить на первый вопрос, задает следующий: – Что это вас там, внизу, столько понаехало?

Я отвечаю сразу на оба:

– С соседом вашим несчастье случилось.

– С соседом? – В тревоге она прижимает к груди маленькие сухие руки. – С кем?

– С Черкизовым, из сорок четвертой.

– Черкизов? – Она заметно успокаивается. – Не знаю.

– И вздыхает без особого сожаления: – Дом у нас большой... А что с ним?

Но я ухожу от ответа. Зачем волновать пожилую женщину...

– Скажите, вы вчера вечером выходили на улицу?

– На улицу? Я? Господь с вами, там же сейчас все течет и сплошной лед под ногами! Вот чем вам надо заняться, раз вы участковый, – воодушевляется она, дворниками! Дворники теперь совершенно не желают выполнять свою работу, а пожилые люди ломают руки и ноги! Я вам скажу, – тон ее делается доверительным, – если в моем возрасте сломать шейку бедра...

Медицинская тема в принципе необъятна, поэтому я вежливо киваю:

– Спасибо, обратим внимание. Так, значит, вы вчера ничего необычного не слышали и не видели? – Она пожимает худенькими плечиками, и я задаю последний вопрос: – С вами кто еще живет в квартире?

– Дочь и внучка.

– Они когда обычно возвращаются домой?

– Дочь часов в шесть. А внучка – студентка, она... как когда...

Я делаю пометку в блокноте. Теперь моя задача – быстро и с достоинством ретироваться. Но не тут-то было.

– Ах, кстати! – Старуха цепко хватает меня за руку и тащит к окну. Идите-ка сюда, блюститель порядка! Смотрите! – Отодвинув занавеску, она тычет куда-то вниз искривленным пальцем: – Видите фонарь? Он не горит уже вторую неделю! И каждый раз, когда Эллочка вечером звонит нам, что идет домой, я вынуждена сидеть у окна и караулить ее, когда она сворачивает от метро! Ну не безобразие?

Я записываю в блокнот про потухший фонарь, а во мне самом загорается надежда:

– Вчера вы тоже ее караулили?

– Вчера Элла весь день была дома, готовилась к коллоквиуму.

Соседняя квартира на звонки не отвечает, ставлю в блокноте минус. За дверью следующей летят быстрые шаги с пришлепом, далекий голос кричит: "Иду, иду-у!" – и на пороге возникает девица лет пятнадцати, а может, восемнадцати, шут их теперь разберет, с мокрыми спутанными волосами, в махровом халатике не длинней обычной мужской рубашки.

– Ой, кто это? – говорит она с легким испугом, близоруко вглядываясь в полутьму площадки.

Я представляюсь. Девица хрипловато смеется – полагаю, что над своим необоснованным испугом, и приглашает войти. Она усаживает меня в глубокое мягкое кресло, сама садится напротив, вытянув в мою сторону красивые длинные ноги, обутые в несуразные разбитые шлепанцы, больше, чем нужно, размеров на пять. Эти ноги меня раздражают, не как мужчину, разумеется, а как профессионала. Есть в криминалистике наука виктимология – о жертвах, способствующих совершению преступлений. Ну куда это годится: открывает дверь, не спрашивая, да еще в таком виде! Надо будет в следующий раз провести с ней беседу. Она тем временем извлекает из кармана халата большие круглые очки и становится похожа на сову.

– Черкизов? А, это такой противный старикашка с шестого этажа! Отвратный тип. Когда едешь с ним в одном лифте, он так смотрит, – сова передергивает плечами. – А еще норовит встать поближе и прижимается, прижимается! Однажды зазывал меня к себе, обещал угостить чем-то вкусным. Представляю себе это угощение! – Она грубо хохочет и закидывает одну свою длинную красивую ногу на другую длинную и красивую, при этом халатик ее разъезжается так, что моему обозрению предстает часть довольно чахлой, не до конца развитой груди. Ей откровенно любопытна реакция милиционера, но я не доставляю такого удовольствия, сидя с рассеянным видом и размышляя, что в те времена, когда нам преподавали виктимологию, эта наука была еще в совершенно младенческом состоянии. Спрашиваю:

– Сколько вам лет?

– Шестнадцать. А что?

– Молодой организм, – качаю я головой. – Боюсь, простудитесь.

Она снова хохочет, но уже не так уверенно.

– Когда вы последний раз видели Черкизова?

– Ну... месяц назад или больше.

– А вчера вы были дома?

– Вчера я была в Ленинграде. С классом, на экскурсии.

Я поднимаюсь, она капризно надувает губы:

– Вы уже уходите?

– Вечером зайду еще. Мне надо поговорить с вашими родителями.

– О чем это? – вскидывается она.

Я выдерживаю мстительную паузу. Потом нехотя:

– Все о том же: о Черкизове.

– Да, а что с ним случилось? – наконец-то интересуется она.