Текст книги "Кто не спрятался (сборник)"

Автор книги: Сергей Устинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 37 страниц)

Таким образом, методом исключения остается гастроном. И кстати, самое время участковому инспектору вспомнить о своих обязанностях, посетить криминогенную точку.

Но посетить оказалось не так просто. Толпа вокруг входа в винный отдел стояла плотно, как на митинге. Все лица были повернуты к высоким ступеням, на которых заметно пьяный парень с мучнистым нездоровым лицом и в сером грязном халате на голом волосатом торсе руководил процессом. Властью, данной ему высоким званием гастрономовского грузчика, он бесцеремонно материл и отпихивал всех напиравших, держа оборону цитадели. Стоявшие впереди не обижались ни на ругань, ни на тычки, потому что тоже знали про него, что он – власть, но не напирать не могли, ибо на них жали задние. Внутрь запускали пятерками, при этом, как только дверь открывалась, кто-нибудь предпринимал отчаянную попытку влезть без очереди, и возникал скандал. Впрочем, по утреннему времени до мордобоя не доходило.

– Чего дают? – спросил я красную плотную шею, обладатель которой терся на периферии, поднимаясь на цыпочки и стараясь заглянуть поверх голов.

– Партейное вино привезли, – ответила шея, не оборачиваясь.

Пристроившись в сторонке под деревом, газон вокруг которого был истоптан стадом бизонов и напоминал к тому же обширную плевательницу, я принялся наблюдать. Очень скоро я заметил, что царь горы в сером грязном халате проявляет свою агрессивность выборочно. Несколько одних и тех же потертых и не слишком трезвых личностей нечувствительно проскакивали у него под рукой, когда дверь отворялась, впуская или выпуская очередных клиентов. Вскоре потертые вываливались наружу, нагруженные бутылками с водкой и портвейном. Их уже ждали. Тариф или был известен, или обговорен заранее – расчет происходил мгновенно. Получил свое и обладатель красной шеи, так и не повернувший головы в мою сторону: незнакомый милиционер смущал его не больше, чем дерево, которое он подпирал. Отстрелявшись, ястребки устремлялись буравить толпу для нового захода.

Тэк-с, подумал я, этот бизнес мы, конечно, прекратим. Но не сей секунд. Одиночным кавалерийским наскоком такие дела не делаются. Тут, как сказал бы Дыскин, нужно провести ме-ро-при-ятие. Хорошо бы выяснить, кто из администрации, кроме мучнистого грузчика, в доле. Но это я, пожалуй, размечтался...

И тут мои размышления прервало появление на ступеньках магазина нового лица – сиреневого в крапинку. Сам Бог за мое долготерпение посылал мне Парапетова, утыканного, как ежик, бутылочными горлышками. Погруженный в свое увлекательное дело, он остановился в каких-нибудь пяти шагах от меня и приступил к распределению заказов. Я свистнул легонько, Парапетов обернулся и чуть не выронил из рук драгоценную ношу. Я поманил его пальчиком. Слепо сунув кому-то оставшиеся напитки, он рысью бросился ко мне. На лице его подпрыгивала жалкая улыбка.

Но в мои планы не входило немедленно начать его воспитывать. Поэтому я спросил строго и деловито:

– Пузыря не видел?

– Пузыря? – удивился Парапетов. – Так вы ж его того... упекли вчера... на десять суток.

– Ах да, – сказал я на всякий случай. – А Вальку-хромого?

– Хромой вроде в деревню уехал, к братану.

– Петр Сергеич здесь? – продолжал я расспрашивать.

– Шляпа, что ли? Был тут. А сейчас не видать.

– Куда делся?

– Может, в "Пяти колечках"? – предположил Парапетов, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу: неслышимая труба звала его туда, в магазин. Может, он пивком перекладывает?

– Пошли со мной, покажешь, – мотнул я головой, и на цветистой парапетовской физиономии проступила неподдельная мука. Он тоскливо оглянулся назад, на поле своей плодотворной деятельности, и пришлось мне добавить сурово: – Пошли, пошли, а то я вам сейчас устрою коммерцию... в компанию к Пузырю.

Я повернулся и пошел, не оглядываясь, боковым зрением видя, что он покорно семенит следом.

"Пять колечек" – так называют в нашем районе пивную, открытую в бывшей временной олимпийской столовой, собранной из готовых железных блоков. После Олимпиады разбирать ее, конечно, никто не подумал, приспособили сперва под склад стеклотары, а потом, когда утихла борьба с пьянством и алкоголизмом, под пивной бар-автомат Местечко тоже вполне криминогенное, но, слава Богу, уже не на моей территории.

В зале было гулко и душно как в бане. Люди с кружками со всех сторон облепили мокрые от пива стоячие столы. Под ногами шелестел мусор, рыбья шелуха. Дальняя стена терялась в слабом свете. Я приуныл: черт побери, как мы будем здесь кого-то искать?!

Но Парапетов был тут, как у себя дома. Он шнырял между столиков, словно рыбка средь родных кораллов, я еле поспевал за ним.

– Вон Шляпа! – услышал я через пару минут его победный клич и увидел того, на кого он указывал.

Кряжистый мужчина неопределенного возраста в мятой шляпе неопределенного цвета стоял, крепко упершись обоими локтями в стол. Перед ним на бумажке возвышалась горка подсоленных сушек, с ними соседствовали две полные кружки, и еще одну, почти пустую, он держал в правой руке. В левой он держал сушку и, когда мы подошли, как раз отправил ее в рот. На нас он не прореагировал никак, даже головы не повернул, что показалось мне странным

– Ну, я пошел, что ли? – бодренько повернулся к выходу Парапетов.

– Погоди, – придержал я его за рукав и обратился к Шляпе: – Петр Сергеевич, здравствуйте, моя фамилия Северин, я участковый инспектор...

Мне показалось, что слова мои падают, как в вату, совершенно не достигая ушей собеседника. Все так же глядя мимо меня, он отправил в рот следующую сушку, сделал большой глоток, и его челюсти заработали с бесстрастностью мельничных жерновов.

– Петр Сергеевич, – сказал я громче, протянул руку и потряс его за плечо. На мою форму косились с соседних столиков. – Вы меня слышите?

Он медленно повернул ко мне лицо, и я увидел совершенно стеклянные, как у чучела в зоологическом музее, глаза. Петр Сергеевич был мертвецки пьян. Хорошенького я себе нашел свидетеля!

И все-таки он так крепко стоял на ногах, что я решил сделать еще одну попытку пробиться.

– Вы помните, как в воскресенье выпивали с Виктором Байдаковым? У него кот погиб. Помните? – И я громко отчеканил: – Бай-да-ков!

– Помню, – неожиданно ясно сообщил Петр Сергеевич и после этого погрузился в полную нирвану. Я тряс его за плечо, даже пытался отнять кружку, но все напрасно.

И вдруг робко подал голос Парапетов:

– Эт', что ль, когда они с хромым и Пузырем гужевались?

Я повернулся к нему и кивнул с надеждой.

– Эт' я помню, эт' умора была! Витечка сильно был датый, ну, в полном недоумении! Коньячок, красненькое, да еще пивком отлакировали! Часам к двум уже отпевать можно было!

– А куда потом Байдаков делся, не видел? – спросил я.

– Да никуда он не делся, куда ему было деваться? – вполне искренне подивился Парапетов. – Он ить не то что стоять – сидеть не мог. Дотащили его до лавочки, а он набок, набок. С лавочки его и забрали.

– Кто? – спросил я, как мне хотелось верить, ровным голосом.

– Друганы его поди. Кому он еще-то нужен?

– А как они выглядели, друганы?

– Ну... – Парапетов глубоко задумался, наморщив лоб. – Как? Обыкновенно. Один здоровый такой бугай, а другой маленький. – Он еще поразмыслил немного и добавил: – Маленький и лысый.

– Что значит "лысый"? – насел я на него, – Большая лысина, маленькая?

– Совсем лысый, – уверенно ответил Парапетов. – Как колено.

Новых подробностей я от него добиться не смог. Взглянул с досадой на Петра Сергеевича, который с незамутненным взором отправлял в рот очередную сушку, и спросил Парапетова без особой надежды на успех:

– А куда они его забрали?

Он подумал, почесал плохо выбритую щеку и сообщил:

– Я так думаю, на бегунки.

– Почему ты так думаешь? – поразился я.

– А лысый ему говорил: поехали, говорит, на бегунки, продышишься там. Вот я и думаю – туда поехали.

– Они что, в машину его посадили?

– Не, просто взяли под руки и повели. А там, может, и в машину...

Выбравшись наружу из прокисшей насквозь олимпийской пивной, я с наслаждением глотнул свежего воздуха. Итак, какие у нас результаты?

Маленький лысый человек с помощью здорового бугая увез куда-то Байдакова за несколько часов до убийства Черкизова.

Маленького лысого человека уже с двумя здоровыми бугаями я встретил в подъезде убитого Шкута. Насколько бугаи здоровые, моя черепушка узнала через полчаса после этого.

Похоже, сдвинулось. Я мысленно поплевал три раза через левое плечо.

14

– Не помню, – Байдаков сидел, обхватив голову руками, словно снова переживал то понедельнишное похмелье. – Ничего не помню.

Облупленные стены комнаты для свиданий наводили тоску. Ничего, кроме глухой тоски, не было и в Витькиных глазах, когда он глядел мимо меня сквозь пыльное зарешеченное окно. Степанида дала разрешение на встречу неожиданно легко. Наверное, считала Байдакова отработанным материалом, "делом", в котором поставлена точка. Похоже, она была права: передо мной был прогоревший до сердцевины шлак, пустая порода, предназначенная в отвал. За то время, что мы не виделись, Витька смирился со своей судьбой.

– Что значит "не помню"? – спросил я, отбросив увещевательный тон, не скрывая больше раздражения. – Меня не интересует, как ты нажрался до беспамятства, меня интересует, есть ли у тебя такой приятель: маленького роста, абсолютно лысый?

Байдаков повернул ко мне пустое лицо, и вдруг на нем короткой искоркой мелькнула усталая усмешка. Мелькнула и пропала, но я все понял. Я понял, что есть, есть у него такой приятель, а может, и не приятель даже, может, что-нибудь посерьезнее. Но еще я понял, что ни черта мне Витька рассказывать не будет. Потому что по одну сторону облезлого канцелярского стола, заляпанного чернильными пятнами от сотен и тысяч написанных здесь прошений и жалоб, сидит он, Витька Байдаков, Байдак, катала, тотошник, наперсточник и ломщик чеков, у которого своя жизнь, свой мир, где свои законы. А по другую сторону я – бывший дворовый кореш, а ныне обыкновенный, каких много он повидал на своем веку, мент. Мусор. Лягавый. Который, падла, сконструлил какую-то дешевую феню и теперь покупает на нее его, Витьку, фалует Байдака в стукачи. Он и про Генку Шкута зря тогда сказал, не надо было. У него в камере хватало времени подумать, и он додумался: дураков нет за его, байдаковскую, задрипанную фатеру и несчастные тридцать тысяч городить огород, мочить такого человека, как Кеша. Уж куда проще было бы грохнуть самого Байдака, да хоть по той же пьянке башкой об асфальт – никто бы и не чухнулся. Нет, не сходятся здесь у мильтона концы с концами, верить ему без мазы. Уж лучше как есть:

Бог не фраер, уйдет Витечка от вышки на чистосердечном, а на зоне тоже люди живут...

– Отпустил бы ты меня в камеру, – глухо произнес Байдаков, глядя в пол. Обед скоро.

– Иди, – пожал я плечами. А когда он, ссутулясь, поднялся, спросил между прочим: – Ты слыхал, что Черкизов держал "общак"?

Он дернулся, хотя и промолчал. Но я понял, что да, слыхал.

– Его убили, а кассу взяли, – сказал я, стараясь говорить будничным тоном. – И Шкута убили. К стулу привязали и на голову мешок. И тебя теперь убьют.

– С чего это? – злобно оскалился Витька.

– Шкут что-то знал...

– А я не знаю! – торжествующе перебил меня Байдаков.

– Знаешь, – возразил я. – Раньше не знал, а теперь знаешь. От меня.

– Что я знаю? – заорал он. – Что?

– Ну, например, что от гастронома тебя, тепленького, увез маленький лысый человек. Мне пока не известно, кто это такой, а тебе известно! Тут ведь, понимаешь, убили такого человека, как Кеша, и хапнули "общак". И тот, кто это сделал, даже не так нас боится, как... кое-кого другого. Или ты думаешь, тебя на зоне не достанут?

По лицу Байдакова я видел, что он так не думает. Оно больше не было пустым, на нем отражалась лихорадочная работа мысли: игрок просчитывал шансы и возможные варианты.

– Так, – сказал он и опустился обратно на табуретку. – А ведь если я тебе скажу, кто такой лысый, ты с этой минуты тоже будешь знать.

Я кивнул. Витька помахал указательным пальцем у меня перед носом.

– И значит, тебя тоже могут прихлопнуть!

– Могут, – согласился я.

Чертов замок не хотел отпираться. Я отчаянно крутил здоровенный ключ туда и сюда, но он не проворачивался даже на миллиметр. Перспектива искать где-то ножовку и перепиливать толстенные дужки не вдохновляла.

– Тормозухи надо капнуть, – услышал я за своей спиной знакомый голос, обернулся и увидел Сережку Косоглазова. Вид у Зайца был вполне праздный, он стоял, засунув руки в карманы, с оттопыренной нижней губой, к которой прилипла сигарета.

Меня в эту минуту вывести из себя было нетрудно – тормозная жидкость, как, впрочем, и все остальное, находилась за железными воротами под этим самым замком. Видимо, лицо у меня было нехорошее, потому что Сережка быстренько сплюнул окурок на землю, скрылся куда-то между гаражами и через пару минут вернулся, неся в склянке тормозуху. Ее хватило не только на замок, но и на петли ворот, которые, по моей прикидке, не открывались минимум года полтора. Мы откатили их в сторону, и я с теплым чувством увидел старого друга "Жоржа" так дед именовал свой голубой "жигуленок", самую первую модель семидесятого года.

Я похлопал его ладонью по пыльному крылу и обошел кругом. Баллоны сели, но это еще даже не полбеды. У меня не было малейшего представления, в каком состоянии машина. Если бы под капотом не оказалось двигателя, я бы не слишком удивился. Я открыл дверцу, сел за руль и вставил ключ в зажигание. "Жорж" слабенько тявкнул, потом еще раз, еще – и угас. Заяц, темная фигура которого маячила в проеме ворот, бестактно хохотнул:

– Пора его в Политехнический... Я вылез наружу, в сердцах шибанул дверцей и вызверился на Косоглазова:

– Ты когда работать пойдешь?

– А вот, начальник, дай мне свой гараж, я кипиратив устрою, – нагло ухмыльнулся он, но добавил: – Твою буду делать бесплатно.

Я кинул ему ключи, и он поймал их на лету.

– На, потренируйся, – сказал я. Может, это было с моей стороны не слишком этично, но я успокоил себя мыслью, что Зайцу сейчас полезна трудотерапия в любом виде.

Через два часа "Жорж" взревел мотором, и мы с Сережкой сделали пробный круг по окрестностям.

– Машина – класс! – показал мне Косоглазов большой палец, выпачканный машинным маслом. – Сразу видно – итальянцы делали.

– Бери гараж, – сказал я ему. – С девяти утра до шести вечера. Как только разбогатеешь, ищи другое помещение.

– Не извольте беспокоиться, – важно подмигнул нахальный Заяц. – Долго ждать не придется.

Весенний день клонился к тихому прозрачному вечеру, когда я закончил обход вверенного мне микрорайона. Два незапертых подвала, один пожароопасный чердак. Угроза обварить кипятком, если не прекратится игра на тромбоне. Мелкое мародерство соседей в комнате почившей в бозе старушки. Записи в тетрадке: "Начальник РЭУ и техник-смотритель предупреждены".

"Проведена профилактическая беседа". "Передать материал в следственный отдел". Что я буду делать, когда найду лысого? Проведу с ним профилактическую беседу? Во всяком случае, материалов для следственного отдела у меня на него нет. Ладно, Бог не выдаст, свинья не съест. Лысый откладывается на завтра таковы условия игры. На часах начало седьмого, а с Мариной мы договорились созвониться в девять. Есть время поразбрасывать немного камни.

Когда к тебе домой незваным является милиционер, это вообще мало кого может обрадовать. Но высокий толстый человек с огромным животом под измазанным красками клеенчатым фартуком, увидев меня на пороге, окаменел.

– Ты?! – выдохнул он. – Чего надо?

– Пузо, Пузо, – сказал я укоризненно. – Пусти меня в дом, а то соседи могут услышать.

Помедлив еще секунду, он посторонился. Полутемная прихожая уходила налево, конец ее терялся где-то вдали. Я хорошо помнил эту огромную квартиру, где в пяти комнатах кроме хозяина разместились его жена, теща, четверо детей и пять собак. Мне было прямо, в ближайшую от входа дверь, за которой находилась самая большая комната: одновременно мастерская, кабинет и спальня главы семьи.

Когда мы оказались в ней. Пузо подпер затылком притолоку и хрипло выпалил:

– Я на тебя больше не работаю.

Я огляделся. За два года здесь мало что переменилось: те же полки с альбомами по древнерусскому искусству, иконы на стенах, иконы на стульях, иконы на полу. Я посмотрел на Пузо, как он, сжавши зубы, играет желваками, и сказал:

– Да не трясись ты. Господи Боже мой...

– Я на тебя больше не работаю, – набычившись, упрямо повторил он.

– Это почему ты так решил? – поинтересовался я.

– Тебя же выперли... – начал Пузо и осекся, увидев в моих руках красную книжечку.

Спрятав ее обратно в карман, я прошелся вдоль длинного деревянного стола, на котором в разной степени готовности были разложены части большого пятнадцатистворчатого складня. Пузо был гениальным художником-реставратором, равных ему, пожалуй, не было в Москве. А еще он был жадным, трусливым, подлым человеком, не единожды по разным поводам продававшим своих друзей и клиентов. Пузо был стукачом.

– Неблагодарная ты свинья, – сказал я ему со вздохом.

– Почему ты не ценишь, что, уйдя с Петровки, я тебя никому не передал, а?

Пузо бессильно опустил тяжелые руки. Он уже сдался – как сдавался тысячу раз на моей памяти. "У меня же семья, – объяснил он мне как-то, оправдываясь, – да еще собаки..."

– Ты такого Кадомцева Елизара Петровича знаешь? – спросил я.

Пузо дернул плечами:

– Лично – нет, а слышать – слышал.

– Вот тебе задание: собери мне про него всю информацию, какую сможешь. Причем быстро. Отложи работу, это тебе дешевле встанет, – добавил я на всякий случай, чтобы он не расслаблялся.

Щекастое лицо Пузо повеселело: я не требовал от него ничего сверхординарного. На прощание я дружески хлопнул его по плечу:

– Когда соберусь на пенсию, закажу тебе свой портрет. – В гробу, беззлобно проворчал Пузо.

Лерик, которому я позвонил из автомата, был дома. Они с Лялькой готовы были меня принять.

– Что ты будешь есть? – спросил он деловито.

– Пожалуй, немножко омаров, – сказал я. Он неопределенно хмыкнул.

– А пить?

– "Вдову Клико".

– Заказ принят, – сообщил он. – Подваливай.

Когда-то, много лет назад, мы с Лериком только в такой манере и разговаривали. И сейчас он с готовностью подхватил ее. Много лет назад мы с Лериком были ближайшими друзьями. Потом мы были лютыми врагами. Потом... потом не было ничего. Время обтесало острые грани и дружбы, и вражды, как море обтесывает осколок бутылочного стекла – гладкого и мутного, не способного больше ранить. Смешно ведь двадцать лет спустя переживать детские обиды. Лялька выбрала его – и оказалась права. "Волги", шубы и бриллианты ей со мной не светили. Впрочем, что это я? В семнадцать лет они не светили ей и с Лериком. Это уж после каждый из нас распорядился собой, как смог: он стал преуспевающим кооператором, я – опальным милиционером. И хватит об этом.

"Жорж" весело катил по пустынным в субботний вечер улицам. На Ленинградском проспекте я дал ему шпоры, и он без напряжения мгновенно набрал сто двадцать. "Молодец, – похвалил я его, сбавляя скорость. – Завтра ты можешь пригодиться".

Дверь мне опять открыла Лялька. Но сегодня она выглядела скромнее – джинсы в обтяжку и черный облегающий свитер. В ушах и на шее тоже ничего не было, только на безымянном пальце левой руки посверкивал изумруд на полтора-два карата. Как говорится, скромненько, но со вкусом.

– Без формы ты выглядишь гораздо приятней, – сообщила она мне с обезоруживающей тактичностью. Сама она заметно пополнела за эти годы, и у меня на языке вертелся ответный каламбур насчет ее форм, но я оставил его при себе.

На пороге гостиной возник Лерик, раскрыл объятия и полез целоваться, щекоча усами.

– Пра-ашу, – сделал он приглашающий жест. – Администрация приносит извинения: вместо омаров крабы, вместо "Клико" – "Новосветское". Сами понимаете – время тяжелое, перестроенное.

И мы хохмили под крабы и шампанское, пикировались под семгу и коньячок, смешили Ляльку до слез. Потом она собрала посуду и ушла на кухню варить кофе, а мы остались одни, и Лерик, распечатав пачку "Салема", сказал серьезно:

– Я ведь в прошлый раз не шутил. У меня дело расширяется. А в нашей богоизбранной стране, чем больше у тебя дело, тем сильнее головная боль. Нужны люди... – он запнулся, подбирая слово, – твоей специализации.

Лерик прикурил от зажигалки в кожаном чехольчике, затянулся и посмотрел на меня, как бы оценивая:

– Для начала будешь получать тысячу в месяц плюс премия. – И он подчеркнул: – Для начала.

Я слегка обалдел. На фоне коньяка с шампанским от такого предложения могла закружиться и не такая слабая голова, как моя.

– А что делать?

– Скучать не будешь, – Лерик откинулся в кресле. – Мне ведь тебе про рэкет рассказывать не надо? У меня, например, несколько видеобаров, два комиссионных магазина да плюс игральные автоматы в аэропортах и на вокзалах. Нужно организовать охрану, нужно сопровождать деньги, да мало ли что еще.

– Надо подумать, – сказал я. Мне действительно надо было подумать желательно на трезвую голову. – А пока что у меня к тебе тоже просьбишка. Удели мне завтра часок-другой, поболтаем насчет той кражи у тебя из квартиры.

Лицо Лерика выразило удивление:

– Вот те на! А меня как раз сегодня тягали на Петровка для опознания! Нашелся мой видик и Лялькина шуба! Я так понял, что воров поймали...

– Нет, Лерик, – покачал я головой. – Никого пока не поймали. И поэтому до сих пор есть опасность, что вас могут ограбить еще раз. Так что считай, что я на тебя уже работаю. Пока – бесплатно.

– Отлично! – согласился он. – Хотя больше всего на свете я не люблю, когда мне что-нибудь делают бесплатно. – И пояснил: – Отрыжка социализма...

Ровно в девять я набрал номер Марины.

– О-о, мой рыцарь! – пропела она. – Вас больше не били по головке?

– Нет, – ответил я, – но гладить тоже не гладили.

– Я должна предложить свои услуги? – голос у нее был иронический. Живо представив себе, как она смешно дергает при этих словах носиком, я почувствовал легкое томление внизу живота и быстро сказал:

– Готов встретиться через две с половиной минуты.

– Увы мне! – вздохнула она. – Я уже полчаса, как должна быть у родителей. Маман лежит с мигренью, нужно покормить ужином бабулю и папб. Кстати, – тон ее стал деловым, – ты не голоден?

– Э-э, – проблеял я, – мы тут слегка перекусили...

– Квартира сто семнадцать, – перебила она меня. – Этаж шестой, подъезд третий, дом – стеклянный. Форма одежды – произвольная. Папа большой демократ, а бабуля ничего не видит. Целую. – И на прощание она так чмокнула в трубку, что в ухе у меня зазвенело.

Тщательно повязывая перед зеркалом галстук и облачаясь в свой лучший пиджак, я в некоторой растерянности размышлял о том, что ночь, проведенная в одной постели, еще не повод для знакомства – во всяком случае, с родителями. Растерянность моя усугублялась тем, что я ощущал непреодолимое желание увидеть Марину немедленно, даже в комплексе с подслеповатой бабулей и демократическим папб.

Лев Ильич, а именно так звали демократа, первым делом предложил мне снять пиджак и вообще чувствовать себя как дома. Сам он был в спортивном костюме немыслимого оранжевого цвета, который отлично смотрелся на его тощей, поджарой фигуре. У папб были тонкие чувствительные руки пианиста и удлиненное худое лицо с глубоко посаженными умными глазами, которые выглядывали из глазных впадин, как два хитрых и осторожных зверька.

В последний момент оказалось, что и бабушка не выйдет из своей комнаты, так что решено было ужинать, как выразился Лев Ильич, по-простецки, на кухне. Но чего в этой кухне было меньше всего, так это простоты. Если Маринин папб рассчитывал поразить воображение бедного милиционера, он своего достиг.

Больше всего кухня походила на кабину стратегического бомбардировщика столько здесь было техники и электроники. Плита с программным управлением, высокочастотная печь с вращающимися внутренностями, кофемолка, кофеварка, мясорубка, терка, соковыжималка – все невиданных мной форм и размеров, а также другие, сверкающие пластмассой и никелем приспособления с не известным мне назначением, вплоть до укрепленной под полкой хреновины, оказавшейся электрооткрывалкой для консервных банок. Вжжик – и жестянка с ананасовым компотом готова к употреблению. Положительно, начав сегодняшний день где-то в придонном слое нашего общества, я последние часы плавал совсем недалеко от поверхности. Что-то в этом есть: от крабов с шампанским перейти к ананасам...

Лев Ильич откровенно сиял, демонстрируя мне чудеса своей техники. Заметив в моих глазах отблеск интереса, он не успокоился, пока не показал наглядно, как действует каждый из начинявших кухню приборов. У меня уже жужжало в голове и мелькало в глазах, когда Марина решительно прервала сеанс, сообщив, что цыпленок готов. Папа достал из холодильника запотевшую бутылку "Пшеничной", и мы уселись за стол.

– Это у него болезнь такая, – пожаловалась на отца Марина. – Готов рекламировать свой товар кому угодно. Ну что у тебя может купить участковый милиционер?

– А вдруг он станет министром внутренних дел? – оптимистично парировал Лев Ильич. – Тогда я заключу с ним потрясающий контракт!

– Погодите, – удивился я. – Это что, все продается?!

– В некотором роде, – хмыкнул папб. – Здесь продукция четырех сингапурских и южнокорейских фирм, которые я представляю. Я генеральный директор совместного предприятия "Глоба". Если у вас есть валюта – милости прошу, обращайтесь! Для вашего ведомства могу предложить портативные рации, компактные видеокамеры, а также... – он заговорщицки подмигнул и понизил голос, – подслушивающую аппаратуру. Если у вас есть машина, имеются антирадарные устройства.

– Благодарю, – чинно кивнул я и поинтересовался: – А за рубли вы что-нибудь продаете?

– Разумеется! – воскликнул он с воодушевлением, а закончил на пару тонов ниже: – Но очень дорого. В двадцать раз дороже, чем на доллары.

Я крякнул.

– И что, находятся покупатели?

– В очереди стоят, – заверил он меня и поднялся из-за стола. Пойдемте-ка, я вам еще кое-что покажу.

Марина закатила глаза, а я показал ей лицом, что делать нечего, придется терпеть до конца. Вслед за говорливым папб мы прошли в гостиную. Здесь, вероятно, было продолжение экспозиции.

– Ну, это обыкновенный компьютер, это обыкновенный телефакс, это радиотелефон, а это... – указующий палец Льва Ильича торжественно замер, – это вещь необыкновенная! – Он подошел к огромному, как стол, агрегату и нежно погладил крышку из шероховатого пластика. – Цветной ксерокс! Кроме как у меня, нигде не увидите!

Он глядел на меня соколом, его глубоко посаженные глаза блестели, как вода на дне колодца. Я вежливо покивал, хотя, по-моему, прочувствовать всю грандиозность момента не смог. Возможно, папб уловил это, потому что вдруг спросил строго:

– У вас есть деньги?

– В каком смысле? – оторопел я.

– Ну, деньги, бумажки, – нетерпеливо повторил он, а Марина, стоя за моим плечом, вздохнула длинно и сказала:

– Дай ему трешку или пятерку.

Тон у нее был устало-снисходительный, как будто речь шла о приставучем ребенке. "Дай, а то не отвяжется". Я порылся в карманах и извлек червонец. Лев Ильич выхватил его у меня из рук, откинул крышку агрегата, нажал какие-то кнопки, отчего загорелись сразу несколько разноцветных лампочек, и сунул кредитку в утробу своему монстру. Тот заурчал, что-то глухо заворочалось у него внутри, и он вдруг выплюнул лист бумаги с изображением десятирублевки. Я взял его в руки и всмотрелся. Это была точная копия, вплоть до мельчайших завитушек, до малейшего рубчика! Да ведь эдак ничего не стоит лепить фальшивые купюры, обалдело подумалось мне. Я поднял глаза на папб. У него был вид именинника.

– Знаю, знаю, о чем вы думаете, товарищ милиционер, – засмеялся он. – Для фальшивых денег прежде всего бумага нужна, водяные знаки, а печатать их еще в прошлом веке без всякого ксерокса умели!

"Черт, – подумал я с огорчением, – нехорошо-то как! Если всякий будет по моей физиономии угадывать, о чем я думаю..."

– А настоящие деньги назад можно получить?

– Будьте любезны! – Он жестом фокусника извлек из аппарата мой червонец и обратился к Марине: – Детка, дай нам стопочки, я товарища сыщика угощу настоящим куантро.

Я смотрел, как льется из бутылки тягучий янтарный ликер, и вдруг без всякой связи вспомнил, что, пока я целый вечер предаюсь бессмысленной роскоши и душевному разврату, бедный Дыскин где-то там бьется, возможно, с железнозубым ящером, тупым и жестоким, как всякое ископаемое.

– Вы позволите от вас позвонить? – спросил я. Здесь и телефон был какой-то невиданный. Кроме обычных десяти цифр еще множество кнопок.

– Это у него память на сорок восемь номеров, – снова угадав мои мысли, объяснил Лев Ильич.

– А для чего тут окошко? – спросил я, набирая рабочий телефон Дыскина и слушая длинные гудки.

– Если нажать вон ту кнопочку, в окошке появится номер, с которого вам звонят.

– И зачем это нужно? – удивился я. В отделении Дыскина нет, надо позвонить ему домой.

– Такие аппараты используют в полиции, на "скорой помощи", в пожарной охране. Для борьбы с хулиганскими звонками. Оч-чень полезная вещь! – Хозяин с удовольствием отхлебнул ликера. – Что же вы не пьете? Пейте!

Дыскин наконец снял трубку, и я сказал:

– Валя, это я. Ну, что Сипягин?

Стопочка коварнейшим образом выскользнула из пальцев Льва Ильича, он попытался подхватить ее на лету, но тщетно: роскошный костюм оказался напрочь залит липким напитком.

– Порядок, – уверенно говорил в это время Дыскин. – Сделали обыск, нашли и сеть, и провода целую бухту. Он пока молчит еще, но это из упрямства. Я его домой отправил думать до утра. Или он завтра напишет мне чистосердечное, или я не профессор Дыскин!

Что-то творилось с милейшим Львом Ильичом, на нем не было лица. Марина бросилась к нему с салфеткой, стала промокать испачканные места, он вяло помогал ей. Неужели папа так расстроился из-за костюма?

– Сипягин? – повернулся он ко мне. – Вы сказали – Сипягин?

– Да, – подтвердил я. – А в чем дело?

– Как его зовут? – спросил он, и я уловил дрожь в его голосе. – Виктор Андреевич?

– Нет, – покачал я головой, внимательно его разглядывая. – Его зовут не так.

– Слава Богу, – вздохнул он с облегчением. – Значит, однофамилец.

Залившая было его лицо серость уходила. Черты снова стали твердыми, в глаза вернулась ясность.

– Ну-с, что вас еще интересует? – весело осведомился он.

И тут наконец Марина не выдержала. Взяв меня за руку, она сказала, делая ударение на каждом слове:

– Его интересует твоя дочь!

Через две минуты мы неслись как угорелые по улице, через пять минут мы ворвались в мою квартиру, через семь минут лежали в постели. А еще через два часа Марина объявила, что дико хочет есть. Я пошел на кухню и сделал бутерброды себе и ей. Мы сидели, зарывшись с разных сторон под одно одеяло, и она тихо говорила: