Текст книги "1904: Год Синего Дракона (СИ)"

Автор книги: Сергей Курган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

– Вы посмотрите, какими темпами он уже развивается – вон в центре уже есть кирпичные двухэтажки, собор вон каменный какой отстроили! Да, пока что дома в основной своей массе ещё деревянные, да, местами – построенные на скорую руку кривые избы поселенцев. Но ведь это все – фактически за десяток лет! А ведь скоро отсюда пойдет железная дорога на Семипалатинск, станция Обь станет узловой – и это в разы ускорит развитие города! Питер ведь тоже начинался когда-то с крепости на острове да с домов на болотах...

– Да, Серег! Ты прав! – все города когда-то начинались с первого дома переселенцев, – задумчиво протянул Илья, – вот только откуда ты это всё знаешь?

Сергей улыбнулся:

– Ну так это... Энциклопедический склад ума!

– Ага! – хмыкнул Флеш, – Большая Вервольфская энциклопедия!

Вольф рассмеялся:

– Ну, что-то типа того!

Поболтав ещё четверть часа на перроне, советники вскоре вновь тронулись в путь – время не ждало, и поезд вновь полетел стрелой на восток. Всё чаще в лучах послеобеденного солнца за окном мелькали леса, всё реже и всё меньшими по размеру становились степные прогалины между ними – река Обь была своеобразной границей между лесостепной и лесной зоной Сибири.

Леса поначалу были редкими, полупрозрачными, в основном – березовыми или смешанными. На 74-й версте от Оби проскочили маленькую, если не сказать – крохотную, станцию с несколькими домиками служащих. "Ояшъ" – успел прочитать вывеску над входной дверью крохотного станционного домика Вервольф. На 135-й версте по небольшому двухпролетному мосту перескочили через застывшую в зимней спячке реку Лебяжья, на 156-й версте в косых золотистых лучах вечернего солнца мимо окон поезда пронеслось стальное кружево длиной в пятьсот шестьдесят два метра – шестипролетный мост через реку Томь, очень напоминающий ранее пройденный мост через Иртыш. На берегах реки располагались мастерские, станция и небольшая деревня Полоношная. Всё это лишь на минуту мелькнуло за окнами поезда и исчезло из виду.

Уже на закате, в красновато-оранжевом вечернем свете, взорам советников предстала станция с характерным названием "Тайга". Именно здесь к Великому Сибирскому Пути примыкала ветка, уходящая на север – к Томску. "Тайга" была узловой станцией, поэтому и вагонов, и различных грузов, готовящихся к отправке на ней было намного больше, чем на рядовых, остановочных, станциях. Но пока что это не особо сильно повлияло на саму станцию. Прогуливаясь по перрону, Вервольф видел скромное станционное здание – деревянное на каменном фундаменте оно своей общей планировкой и резными наличниками довольно сильно походило на здание станции "Обь". Ничем особо не примечательное, сейчас, в золотых лучах заката оно переливалось тысячами огненных блесток на заиндевевших деревянных кружевах. Чуть дальше расположилось сложенное из красного кирпича рыже-коричневое паровозное депо на три пути. Или, как выражались в разговорах промеж собой железнодорожники – "на три стойла". Услышав такое название, Сергей улыбнулся. Бывшие крестьяне, а ныне – железнодорожники, сменили своих серых да гнедых коней на новых – железных и огнедышащих, но, как и прежде, продолжали держать их "в стойлах"... Рядом со станцией – чуть дальше складов и водонапорных башен – виднелся поселок. Сотня деревянных домов, несколько торговых лавок да что-то, напоминающее гостевой дом. Вот и всё...

– Любуетесь видами станции? – раздался голос за спиной советника

– Да, Всеволод Серафимович! – Сергей повернулся к начальнику поезда, неторопливо шедшему от здания станции к вагонам, – Вышел вот, знаете ли, воздухом Сибирским подышать да размяться немного. Не всё ведь в вагоне сидеть!

– И то правильно, Ваше превосходительство! Станция, конечно, не бог весть, но после постройки дороги на Томск – начала помаленьку расти. И народца прибавилось, и домишек.

– Да, если станция стала узловой, то это и не мудрено – со временем и торговля будет развиваться, и обслуживание железной дороги, – Вервольф зашагал вместе с Всеволодом Серафимовичем к поезду.

– И то верно – после строительства дороги многие поселки и города вдоль неё заметно оживились и преобразились. Хоть времени и совсем немного прошло, но это уже вполне заметно.

– Да, я тоже обратил внимание, Всеволод Серафимович, что много новых домов поставлено в посёлках. А ещё больше – времянок и бараков. Переселенцам, видимо, не сладко приходится в здешних местах?

– Да уж, господин советник. Не сахар. Особенно – в первое время, пока не обустроятся да не обрастут хозяйством. Очень тяжело простому люду, – при этих словах начальник поезда грустно вздохнул, – Но, на старом месте, поди, ещё горше было, раз сюда подались... И ведь немало люду приехало новые места обживать! Дальше по дороге сами увидите, сколько времянок переселенцев у станций да в деревнях вдоль дороги понастроено...

– Да, – задумчиво протянул Вервольф, – Нелегко живется простым людям на Руси. Во все времена.

– Ваша правда, господин советник, Ваша правда.

– Ничего, Всеволод Серафимович! Мы это обязательно изменим. Дайте только срок!

Начальник поезда пристально посмотрел в глаза Вервольфа:

– Дай Бог, чтоб так оно и получилось, Господин Советник!

Боковое окно паровозной будки отворилось и туда показалась голова машиниста:

– Всеволод Серафимович! Мы готовы! Углем догрузились, водой заправились. Теперь можно до самого Мариинска без остановок лететь!

– Хорошо Фёдор! Поднимай пар, и будем трогаться в путь! – и, уже повернувшись к Сергею, – Пора и нам с Вами по вагонам.

Над станцией зазвучал пронзительный сигнал паровоза.

– Да, Всеволод Серафимович! Пора! – произнес Сергей, глядя, как остальные Советники друг за другом поднимались в вагон, – А когда будем в Мариинске?

– Около полуночи, господин Советник.

– Хорошо! – бросил Вервольф, уже поднимаясь в вагон.

Следом за ним поднялся и начальник поезда.

* **

В дверь купе тихонько постучали.

– Войдите! – бросил Вервольф, не отрываясь от своего занятия.

Дверь с легким шорохом отъехала в сторону и в проеме появилась голова "адмирале".

– Не спишь? – тихо спросил Илья.

– Как видишь, – Сергей кивнул Илье, – Проходи! К тебе, я смотрю, тоже сон не идет?

– Ага, совсем не спится, – Илья присел напротив Сергея, глядя то на разложенную на столике карту Квантуна, то на револьвер, который Вервольф тщательно протирал тряпочкой, удаляя следы смазки, очевидно, нанесенной совсем недавно, – Ты его решил надраить, как котовы колокольчики?

– Оружие любит ласку, чистоту и смазку, мой друг! – улыбнувшись, Сергей повернул шомпольную трубку из положения экстракции гильз в положение "под ствол" и с легким проворотом загнал шомпол на место. Закрыв дверцу барабана, он ещё раз прошелся по револьверу тряпочкой и, перебросив его из левой руки в правую, ловко спрятал "Наган" в кобуре, – Вот и всё! Машинка готова!

Илья, поглядев на весь этот аттракцион, непроизвольно поправил очки на переносице и произнес:

– Только не говори, что никогда не держал револьвер в руках! Ты с ним так обращался, как обычный человек – с зубной щеткой.

– Ну, на самом-то деле, конечно, зубной щеткой я пользовался чаще, чем револьвером, – Сергей улыбнулся, – Но, ты прав – с творением братьев-бельгийцев я знаком очень хорошо.

И кобура с "Наганом" легла на полку рядом с массивным деревянным футляром, из-под крышки которого выглядывала округлая рукоять ещё одного пистолета.

– Я вот только не пойму, Серег, у тебя ж уже есть "Маузер", на кой черт тебе ещё наган понадобился? Ты что, решил коллекцию оружия собрать?

– Да нет, конечно... – тут Вервольф задумчиво выдержал паузу, и мечтательно продолжил, – Хотя, после войны собрать коллекцию оружия – а, почему, собственно, и нет? Вполне нормальная идея! А вообще – во-первых, все пистолеты начала века этого века ещё довольно капризные штучки. То смазка замерзнет, то пыль попадет туда, куда не надо. А "наган" – он е есть "наган". Простой, надежный, практически безотказный. К тому же – есть ещё один немаловажный момент...

– И какой?

– Илья, вот как ты думаешь, сколько в Артуре будет "Маузеров"? – и Вольф пристально посмотрел на своего командира.

– Честно? Не знаю. Но, не много. Это точно.

– Вот именно. Совсем немного. И что нас там ждет – никто не знает. – Вольф сделал паузу, а затем продолжил, – Если, не приведи Господь, придется по-тихому шлёпнуть какую гниду, то пули и гильзы от "немца" – прямая улика на того, кто стрелял. А вот револьверов там хоть завались. Да и гильзы "нагана" не остаются на месте стрельбы. Соответственно, идентифицировать стрелявшего весьма проблематично. А, учитывая практически полное отсутствие баллистической экспертизы в нынешнем времени – просто нереально. Вот так.

Илья сидел со слегка обалдевшим лицом.

– Ты меня пугаешь, Серег...

– Не переживай, Илья! Я иногда сам себя пугаю. Но, думаю, что до этого, всё же, не дойдет. Хотя, на всякий случай, нужно быть готовым к худшему. В любом случае – в бою с японцами лишний "наган" в сапоге не помешает.

– Ладно, уговорил. Будем надеяться, что стрелять придется только по японцам.

– И я на это надеюсь, – произнес Вервольф, хотя в голове крутилась совсем другая фраза – "свежо преданье старины глубокой, но верится в него с трудом"...

Отбросив мрачные мысли, Сергей придвинул к Илье карту, помеченную десятками разноцветных значков.

– У меня тут на досуге появилась пара интересных мыслей по поводу Дальнего. Хочу услышать твоё мнение...

* * *

Чуть за полночь, поезд начал замедлять свой бег на восток. За окном замелькали тусклые огоньки какой-то станции. Чрез минуту Вервольф следом за Ильей спрыгнул на заснеженный перрон, чтобы перед сном подышать немного свежим, морозным воздухом. И тут же натолкнулся на Всеволода Серафимовича.

– Я смотрю, Вам тоже не спится, господа советники! – с улыбкой приветствовал их начальник поезда.

– Да, засиделись немного! А что за станция, любезный? – произнес Илья, кутаясь от крепкого сибирского морозца.

– Мариинск, Илья Сергеевич! Небольшая станция у небольшого городка. Несколько кривых улочек, аляповатые домишки. Ничего примечательного. Хорошо ещё, что зимой едем.

– А что так, Всеволод Серафимович?

– Да в теплое время года есть у этого городка ещё одна достопримечательность – гнилой запах, очевидно, от окружающих болот.

Вервольф оглядел станцию. Тусклый свет фонарей то тут, то там выхватывал из тьмы зимней ночи деревянное здание вокзала, паровозное депо, перрон, складские площадки. Чуть поодаль светились несколько огоньков – очевидно, именно в той стороне был сам городок, мирно спавший в февральской ночи под огромным куполом звездного неба.

...Прошло совсем немного времени, и, выбросив в темное небо клубы седого дыма, паровоз начал вновь набирать ход, уходя всё дальше и дальше от маленькой станции, затерявшейся среди болот и лесов на бескрайних сибирских просторах... А Вольф, перед тем, как сон окончательно сморил его, всё глядел на звезды, светившие в окно купе из бесконечных глубин ночного неба...

* * *

На следующее утро, выглянув в окно вагона, советники удивлялись произошедшим за ночь переменам. Пейзаж изменился кардинально – их поезд теперь мчался по тайге. Бескрайнее зеленое море кедров, лиственниц, сосен и елей, кое-где перемежавшихся совершенно голыми сейчас лиственными деревьями – буками, березами, ольхой, с обеих сторон окружало тонкую линию Транссибирской магистрали. Вдоль самой дороги деревья были срублены, а подлесок обгорел от искр, периодически сыпавшихся с проходящих паровозов. Но дальше от насыпи вековые красавицы и красавцы гордо подпирали небо своими зелеными хвойными вершинами или словно хватались за него безлистыми в эту зимнюю пору ветвями. Тайга... Плотно сдвинутый мрачноватый лес, надежно укрывающий в полумраке своих чащ несметные богатства живой природы. Тайга была не только приютом для самых разных зверей и птиц. Не только мрачным, тёмным лесом. Она была другом и источником существования для многих людей в этом суровом краю. И каждый находил тут что-то своё.

Охотники-промысловики, практикующие звероловный промысел в северной её части, получали от тайги "мягкое золото" – меха белки, лисицы, горностая. Для живущих южнее поселенцев этот промысел составлял дополнительный доход в семейный бюджет – пусть и небольшой, и непостоянный, но совсем не лишний в многодетных крестьянских семьях. Мараловоды разводили на фермах-"маральниках" гордых красавцев – маралов (изюбрей), продавая их рога-"панты" китайским торговцам по цене 150-200 рублей за пуд. Кедровый промысел также был весьма развит по всей таёжной территории. Причем, банальные "кедровые орешки", а точнее – их сбор был делом весьма прибыльным – отдельные семьи проходили от своих селений до кедровников до сотни верст, чтобы поучаствовать в сборе ореха. И это вполне себя оправдывало – в хороший сезон семья вполне могла собрать до трёх, а то и пяти десятков пудов кедрового ореха. А это, ни много ни мало, до 150-250 полновесных царских рубликов. Жаль только, урожайные сезоны выпадали раз в четыре-пять лет. А ещё тайга была источником существования для пчеловодов. В подтаёжных деревнях до половины населения были пчеловодами. Во дворах было до сотни колодок с пчелиными семьями. А ведь некоторые пасеки содержали и до тысячи колодок! А каждая колодка – это, считай, пуд меду в удачный год. И только для землепашца тайга была суровым противником. Особенно – тайга "черная", хвойная. Если "бельники"– участки, поросшие лиственным лесом, относительно легко окультуривались и распахивались, то с черной тайгой дело обстояло намного труднее. Потому и мало было чистых хлебопашцев в этих местах – крестьянин обязательно дополнял свои занятия на отвоёванной у леса земле каким-либо промыслом. А то – и не одним...

Советники, уплетая завтрак, тихо переговаривались друг с другом или молча глядели в окно. Вервольф предпочел второе. Покончив с основным блюдом, он принялся за чай с печеньем, всё так же глядя в окно на проносящийся мимо бескрайний лес, покрывающий невысокие то ли горы, то ли сопки, на замерзшую небольшую реку, русло которой проходило немного ниже насыпи, на снег, покрывавший всё вокруг и сверкавший мириадами ярких искр в лучах утреннего солнца. И вдруг, среди всего этого безлюдного белого безмолвия на краю леса показалась площадка, расчищенная от деревьев. А посреди неё – небольшая деревянная избушка. Одна-одинёшенька. С крохотным двориком, огороженным невысоким забором.

– Фига себе! – непроизвольно вырвалось у Ильи при виде этой картины, это что за явление избушки на курьих ножках народу?

Хотя, конечно, домик был сделан добротно. Но чересчур уж казенный был у него вид – явно не сам себе хозяин строил, а держава "отштамповала"...

– Сторожевой домик, – догадался Вервольф, – И живет в нём такой себе сторож-охранник-обходчик... От людей подальше.

– Ага, веселое житьё, наверное, – пробасил Капер, – людей, почитай, только в проходящих поездах и видит.

– А ночами, наверное, вообще весело – когда на свет окошка волки приходят или, не приведи Господи, медведь-шатун во двор заявится, – Илья отхлебнул большой глоток ароматного чая.

– Ну, в этих краях бывают звери и пострашнее волков с медведями, – тихо проговорил Вольф.

– Это ещё кто пострашнее медведя? Уссурийские тигры тут же не водятся? – с удивлением спросил сидевший за соседним столиком Флеш.

– Зато периодически водятся беглые каторжане, Вань...

– А человек – это самый страшный хищник на планете, – раздался голос Игоря.

– Это точно! – произнес Илья.

– Да уж, точнее не скажешь – негромко согласился Вольф, глядя, как одинокий домик исчезает вдали за стеной зимнего леса...

Ближе к обеду лес стал потихоньку редеть и впереди, меж невысоких и почти безлесных гор, показалась долина широкой реки, усеянной мелкими островками, которые сейчас выступали заснеженными буграми посреди ледяной глади. Енисей... Поезд катился вниз, к реке, плавно замедляя ход, пока не остановился у приземистого одноэтажного вокзала, над центральным входом которого висела вывеска "Красноярскъ". После Челябинска это было первое каменное здание вокзала – на всех остальных станциях они были деревянными. А тут, как и положено крупному городу – кирпичное, оштукатуренное и выбеленное, украшенное фронтонами и парапетами. Здание было совсем новым и производило весьма приятное впечатление. Крупная станция бурлила, словно муравейник. Движение не прекращалось ни на минуту – пыхтели маневровые паровозы, по платформам сновали грузчики, разгружая вагоны или наоборот – набивая их грузами для далёкого адресата, сновали грузовые подводы, звенели молоты в кузнице, рабочие в обширных мастерских сновали между ремонтируемыми вагонами, на перронах пассажиры поездов размерено прохаживались или спешили в буфет станции. Гомон толпы, крики рабочих, свистки паровозов, шипение пара и лязг сцепок и буферов сливались со стуком колес приходящих и отходящих поездов в неумолкающий ни на секунду гул. А рядом, опоясанный серебряной лентой замерзшей реки, раскинулся город. Прямые ряды широких, хоть и не мощеных, улиц, каменные соборы и церкви, здания гимназий, Благородного собрания, красивые каменные дома известных в Сибири торговцев – братьев Гадаловых, Техническое училище – всё это было украшением города с населением в сорок тысяч душ. Но в основной своей массе застройка Красноярска была, с одной стороны, аляповатой, словно лоскутное одеяло – с красивым каменным домом могла соседствовать покосившаяся деревянная изба, больше похожая на хижину, а с другой стороны – даже дома на центральной улице – Воскресенской – были все на один лад...

Через час, шипя паром, поезд направился к исполинскому сооружению, перебросившемуся с одного берега реки на другой. Этот мост не походил на остальные, по которым они уже не раз пересекали сибирские реки – большие и малые. Была в его ажурных фермах особая гармония. Шесть огромных пролетов выгибали свои полукруглые спины к небу, словно дикие кошки, пытающиеся не замочить лап в холодной воде. Размах сооружения тоже впечатлял – без малого километр над могучей, быстрой рекой. Воистину – Царский мост. Так что Гран-при и Золотая медаль "За архитектурное совершенство и великолепное техническое исполнение" на Всемирной выставке в Париже 1900года от жюри во главе с самим Гюставом Эйфелем этим творением ума русских инженеров и рук строителей были получены вполне заслуженно. Ажурное кружево пролетов неслось вдоль окон идущего поезда, а Вервольф задумчиво глядел на реку, над которой они сейчас словно летели, на плавные изгибы её русла среди невысоких гор, на островки, кое-где выступающие над гладью ледяного панциря. А ведь совсем недавно – всего пяток лет назад, этот самый ледяной панцирь реки был единственной переправой в холодные месяцы... А теперь вот мост какой отстроили! И не прервется связь меж берегами в ледоход, когда через пару месяцев вскроется могучий красавец Енисей и понесет льдины в далекий и холодный океан. Но это будет потом, а сейчас Енисей дремал, тая своё стремительное течение от посторонних глаз под ледяным покровом. Вервольф на несколько мгновений оторвал взгляд от захватывающего пейзажа и поглядел на остальных своих попутчиков. Все они, как один, прильнули к окнам, любуясь суровой и чарующей красотой сибирской реки. Как зачарованные, глядели на раскинувшийся простор. Улыбнувшись, Сергей вновь повернулся к окну. Нет, всё же мальчишки – они и есть мальчишки, сколько бы им лет не исполнилось по паспорту. И, раз уж ввязались в эту авантюру – что ж, так тому и быть!

Отшелестело за окнами вагона клёпанное кружево моста и поезд, повернув влево, пошел вдоль берега Енисея, давая возможность в последний раз взглянуть на отдаляющийся Красноярск, а затем дорога повернула вправо, и Енисей за окнами вновь сменился лесами, небольшими долинами, мелкими речушками. И вновь замелькал калейдоскоп небольших станций – Зыково, Камарчага, Балай, Канск, и, уже поздно вечером – Тайшет...

Однообразность пейзажей за окном быстро надоедала, и Сергей вновь развернул перед собой рабочую тетрадь, принявшись делать в ней наброски полевых укреплений – в планшете Ильи этого не было. Совсем. Поэтому тут рассчитывать он мог только на себя и свои собственные знания. И вот на листах бумаги один за другим возникали эскизы ДЗОТов, огневых позиций полевой артиллерии, блиндажей, наблюдательных пунктов. Иногда Вервольф отвлекался на несколько минут, чтобы поучаствовать в споре товарищей, но затем вновь и вновь возвращался к своим эскизам, на которых постепенно появлялись размерные линии, а затем и таблицы примерных затрат на постройку – количество вынутых кубометров грунта, объем леса, металла, а затем – и бетона, когда на листах тетради стали появляться более серьезные укрепления в виде ДОТов. Конечно, внедрить это всё будет не просто. Но, если особого выбора нет. Если сама судьба, уничтожив их родной мир, распорядилась так, что у них теперь нет другой альтернативы, как творить альтернативную историю здесь и сейчас... Такая вот безальтернативность у них теперь получается...

Следующий день не был отмечен какими-либо особыми достопримечательностями, если, конечно, не считать короткую остановку на ничем не примечательной станции третьего класса "Нижнеудинск" да пары бункеровок на ещё более мелких станциях. И снова – споры о общей доктрине ведения войны, о применении Владивостокского отряда крейсеров, о том, чему нужнее обучать армию и флот, а что может подождать, о доктрине использования вспомогательных крейсеров... И, ставший уже традиционным, вечерний разговор с Ильей на злободневные темы, не подлежащие широкой огласке. На сей раз, речь пошла о маршруте прорыва отряда Вирениуса на театр военных действий.

Вервольф проснулся рано. Первые лучи солнца только-только начали робко заглядывать в его окно, окрашивая в желто-розовые тона убранство роскошного купе. Поезд стоял – ни покачивания вагона, ни перестука колес на стыках. Снаружи пару раз кто-то кого-то окрикнул. Советник приподнялся и выглянул в окно. Белое каменное здание вокзала протянулось вдоль перрона. Лучи восходящего солнца придавали его стенам нежно-розовый оттенок. Над центральным входом в здание большими буквами было начертано "Иркутскъ".

Наскоро набросив одежду, Сергей вышел в коридор вагона. Товарищи ещё спали. Тихонько постучал в купе Ильи. Тишина. Постучал чуть громче. Из-за двери донеслось недовольное ворчание. Что-то в духе "Кто это там такой добрый стучит не свет, ни заря?"

– Илья, вставай! Иркутск проспишь!

Дверь адмиральского купе приоткрылась:

– Какого черта, Серег! Рано ведь ещё... – Илья осекся – А почему стоим?

– И Вам доброго утра, Адмирале! – Сергей улыбнулся, – Так вот и я о том же, Илья, – стоим! Потому как – Иркутск. Скоро – Байкал. Так что давай, умывай свою морду лица, а я пока что узнаю у Всеволода Серафимовича, сколько нам ещё стоять осталось.

– Ага, – Илья смачно зевнул и потянулся, – Хорошо, сейчас оденусь и выйду.

И дверь купе затворилась.

Вервольф тем временем, убедившись что в купе начальника поезда нет, выскочил на перрон. У вагона переминалась с ноги на ногу стража.

– Здоров, орлы!

– Здрав желам, Ваше Превосходительство!

– Да не кричите так, весь народ в округе разбудите! – без злобы, с улыбкой сказал советник, – Что, морозец кусается?

– Да есть немного, Ваше Превосходительство. Самую малость.

Вервольф огляделся по сторонам. Движения на станции ещё почти не было. Лишь изредка промелькнёт где одинокая фигура работника.

– А где начальник поезда, не видали?

– Так на станцию пошел, уже с полчаса как, – произнес один из караула.

– Да вон он уже идет обратно, – указал другой на кутающуюся в тулуп фигуру, торопливо двигающуюся по перрону в сторону поезда.

Через минуту начальник поезда был уже у вагона.

– Доброго утра Вам, господин Советник!

– И Вам доброго здравия, Всеволод Серафимович! Давно стоим в Иркутске-то?

– Да уж два часа скоро будет, – и начальник поезда плотнее закутался в тулуп.

– Может, зайдем в вагон, а то, я смотрю, озябли Вы совсем, любезный!

– Было бы весьма кстати, Ваше Превосходительство!

– Сколько нам осталось до Байкала, Всеволод Серафимович? – уже поднимаясь по ступенькам, спросил Вервольф.

– Часа три, не больше. Отправляемся через двадцать минут.

Вервольф взглянул на часы. Что ж, должны засветло переправиться через озеро. И на разговор с Хилковым время должно остаться...

– Если желаете, могу предложить Вам чаю, – голос начальника поезда вывел Советника из раздумий.

– Да-да! Конечно, Всеволод Серафимович. И, если Вас не затруднит – ещё один стаканчик для адмирала. А то я его тоже разбудил.

– Хорошо, будет исполнено.

Сергей прошел в вагон-столовую и уселся у окна, глядя, как потихоньку оживает спящая станция. Жаль, что и Иркутск, как и остальные города на их пути, промелькнет лишь картинкой за окнами...

– Вот нет в тебе ни капли жалости к боевому товарищу, Серег! – раздалось за спиной ворчание Ильи, – Разбудил меня в такую рань. Вот на кой, а?

– Иркутск, адмирал!

– И что? Ну, ещё один город. Ну и что?

– А то, что через три часа – Байкал.

– Блин, вылетело из головы! Переправа, значит?

– Ага! Переправа-переправа, берег левый – берег правый... А вот и Всеволод Серафимович с целебным утренним бальзамом!

– Весьма кстати! – Илья повернулся к начальнику поезда, – Составите нам компанию?

– С превеликим удовольствием, Илья Сергеевич! – и начальник поезда присел за их столик.

Сделав несколько глотков крепкого ароматного чая, Сергей оторвался от созерцания заоконных видов:

– Всеволод Серафимович, а Вы не в курсе, Хилков со товарищи уже заканчивает дорогу по льду Байкала?

– Узнавал сегодня на станции. Вчера ледовая железная дорога ещё не была закончена – грузы и пассажиров перевозили по льду на санях.

– А ледокол? – поинтересовался Илья, – Там ведь есть ледокол, насколько я помню?

– Есть Ваше превосходительство. И даже не один. Но ледоколы могут взломать лед только до декабря месяца. Затем его толщина уже не позволяет ходить ледоколам. Приходится на санях по льду перевозить и людей, и грузы. И так – до самого апреля.

– Весело!

– Да просто обхохочешься! Придется нам поезд менять, Илья! – Вервольф пристально посмотрел на "адмирале".

– Придется. Хотя я, честно говоря, надеялся, что Хилков успеет к нашему приезду закончить колею через Байкал.

– Может, всё же успеют? – печально произнес начальник поезда, – Я уже привык к вам, жаль будет расставаться...

– Поверьте, Всеволод Серафимович, нам тоже не хочется расставаться с Вами, но, если колея не будет готова сегодня, – Илья вздохнул, – Ждать мы не можем. Слишком много поставлено на карту.

– Я всё понимаю, Илья Сергеевич.

Свисток паровоза разорвал утреннюю полудрёму иркутского вокзала и через минуту поезд покатился дальше на восток, плавно набирая ход. Дальше дорога шла по самому берегу Ангары, и отсюда зимний Иркутск выглядел просто великолепно – лучи утреннего солнца играли на куполах церквей и большого пятиглавого собора, окрашивали теплыми оттенками снег на скатах городских крыш, добавляли романтизма колоннадам нескольких вилл, построенных у берега реки. Эдакая претензия на итальянский ренессанс...

– Значит – через три часа – Байкал? – Вервольф повернулся к Всеволоду Серафимовичу. Тот утвердительно кивнул.

– Да, через три часа будем на берегу озера. Может – чуть раньше. Но сильно гнать не будем – несколько дней назад на этом участке воинский эшелон сошел с колеи – машинист хотел с разгону пробить сугроб на пути. Несколько человек погибло, пять вагонов в щепы... паровоз и вагоны всё ещё не убрали. Так что – не взыщите – но полный ход я Федору тут давать запретил.

– И правильно сделали! – Илья утвердительно кивнул начальнику поезда, – Полчаса ничего особо не решат.

– Что ж! Раз осталось три часа – пора будить парней, пусть приводят себя в порядок и пакуют вещи. – Сергей встал из-за стола, – Всеволод Серафимович, будьте так любезны – распорядитесь сегодня подать завтрак пораньше!

– Хорошо, господин Советник! Всё организуем на высшем уровне!

– Спасибо!

– Да, Всеволод Серафимович, спасибо Вам за чай – он у Вас, как всегда отменный, – Илья тоже поднялся, – И за компанию спасибо!

* * *

Через три часа небольшой поезд замер на станции, приютившейся у подножия невысокой горы на берегу замерзшего озера. Как раз в том месте, где берет своё начало красавица Ангара. Несколько аккуратных деревянных строений, станционные пути, и дуга пирса-волнолома, отделяющая ковш небольшой гавани от остального озера. На самом конце волнолома – "вилка" – раздвоенный причал, внутренние очертания которого в точности соответствовали обводам корпуса огромного ледокола-парома и при швартовке происходило совмещение рельсов на причале и рельсов на пароме. Сам исполин-паром "Байкал" стоял у причала, вмерзнув в лёд до весны. Его четыре трубы были расположены квадратом – как ножки перевернутого стола, отчего этот тяжелый, утюгообразный ледокол немного напоминал броненосец "Наварин". Рядом стоял ещё один ледокол, поменьше – изящная двухтрубная "Ангара". Несколько маленьких пароходов и барж стояли ближе к берегу, а чуть в стороне высился огромный прямоугольник выстроенного из лиственницы плавучего дока, чьи высокие угловатые очертания вызвали у Вервольфа стойкую ассоциацию с комодом.

Но особо долго рассматривать окружающие пейзажи не получилось – по перрону к ним уже шла небольшая делегация. Возглавлял её рослый, крепко сбитый человек, возрастом уже явно за шестьдесят, но бодро вышагивавший по заснеженным доскам. Все остальные сопровождавшие несколько терялись на фоне его фигуры и явно составляли свиту подчиненных. Маленькая, прямоугольная, абсолютно седая, бородка была столь же характерной чертой его образа, как и у Степана Осиповича Макарова, с той лишь разницей, что и размеры, и форма были полной противоположностью Макаровской бороды.

– А вот и Михаил Иванович, собственной персоной сотоварищи! – Вервольф легонько подтолкнул локтем Модуса.

– Хилков?

– Ага, он самый!

Илья повернулся к остальным советникам:

– Парни, а ну-ка соберитесь! Как-никак цельный министр путей сообщений к нам пожаловал!

– Р-р-а-а-вняйсь! Смирно! Равнение напр-р-р-а-а-во! – пронесся над перроном зычный голос есаула, командовавшего казачьим эскортом группы советников.

Через минуту бодрый голос Хилкова разорвал тишину над перроном:

– Здравствуйте, господин вице-адмирал! Рад видеть Вас и Ваших товарищей в добром здравии!

– Здравия желаю, господин министр путей сообщения! Смею Вас заверить, я и мои товарищи также рады видеть Вас в добром здравии! – Илья ответил своей порцией любезностей.