Текст книги "Если бы Гитлер не напал на СССР…"

Автор книги: Сергей Кремлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)

Глава 6. Весна 41-го: от Москвы и Токио до Багдада

После отъезда Мацуоки Сталин вызвал в Москву Жданова и почти два часа вместе с ним и Молотовым обсуждал положение дел.

– Все эти басни, – говорил он им, – о «моральном коммунизме» – вещь хорошая, но это из области благих пожеланий… Тем не менее без партнёров во внешнем мире нам нельзя… Кто наши партнёры в Европе? В Азии? Вообще в мире?

Молотов угрюмо молчал, а Жданов с готовностью откликнулся:

– В Европе по-крупному – только Германия.

– Вот то-то и оно… – поднял палец Сталин. – Поэтому мы и отказались от поддержки югославов… Они сами выбрали свою судьбу, связавшись с Лондоном, а нам с немцами из-за них ссориться ни к чему… Гитлера можно понять.

Молотов молчал, Жданов же кивнул, соглашаясь, но спросил:

– Ну а в Азии, товарищ Сталин? Неужели мы не можем договориться с Чаном?

– Мы уже не раз пытались сделать это, Андрей Андреевич! Сколько помогали – и деньгами, и техникой, и людьми… – вздохнул Сталин. – Наш Чуйков до сих пор сидит там военным советником, но Мацуока, хотя и хитрит, говорит правду – в конечном счёте Чан Кайши смотрит на Вашингтон… Американец Стилуэлл у него давно ходит в ближних… Чуйкова в Чунцине терпят, а перед Стилуэллом заискивают… И с японцами Чан тоже не очень-то ссорится…

Сталин опять вздохнул и обратился к Молотову:

– Что молчишь, товарищ Молотов? Видишь, «товарищ» Мацуока в соратники набивается… Пойдём?

– Только если отдаст обратно Южный Сахалин, – не принимая шутки, серьёзно ответил Молотов.

Сталин тоже стал серьёзным.

– Ты, Вячеслав, конечно, прав… Но в Азии нам бы надо ориентироваться на блок с японцами – при ряде условий… Скажем, если они согласятся жать на Чана и не трогать Мао… Мао пока слаб, но тут у нас линия ясная: мол, господа японцы, Мао с нами, и если вы хотите, чтобы мы шли с вами, то принимайте в компанию и нашего товарища коммуниста Мао Цзэдуна… Уж он-то англосаксам не служит… А если Чан – такой уж слуга англосаксов и противник Японии, – тут Сталин хитро прищурился, – давайте, мол, образумим его все вместе… А?

– Хорошо бы, – невольно улыбнулся Молотов.

– Да, неплохо бы, – согласился Сталин. – Когда Мацуока вернется, вести разговор с ним в таком духе, может, и рановато. Но вести его когда-то придётся… Наверное…

Сталин задумался, потом твердо заявил:

– Ясно одно – устойчивого союза с Англией и Америкой у нас быть не может никак – они просто не способны на честные союзы с кем-либо. Такая уж натура…

Он пыхнул трубкой, улыбнулся:

– Немцев хотят уверить, что Сталин-де желает победы ослабленной, «выдохшейся»-де, «оси»… Подтекст очевиден – пусть, мол, англосаксы истощат силы рейха, а потом Сталин будет диктовать ему условия. Цель распускания таких слухов тоже очевидна.

– Да уж, – согласился Жданов.

– Но выгодна ли нам победа ослабленной, – Сталин подчеркнул это слово, – «оси»? Тогда мы лишимся сильного союзника в противостоянии англосаксам.

Молотов недовольно блеснул стёклами пенсне, и Сталин, заметив это, спросил:

– Чем, Вячеслав, недоволен?

– Рано нам тягаться со Штатами, товарищ Сталин.

– Рано, говоришь? Согласен… Но вот товарищ, – Сталин произнес это слово с неподражаемой сложной интонацией, – Гитлер предупреждал тебя прошлой осенью, что противодействие США – это не задача 45-го года, а задача 70-го, 80-го года… Да же – двухтысячного года.

– Я столько не проживу, – бросил Молотов…

– А я – тем более, – добродушно согласился Сталин. – Но и фюрер не доживет, а задумывается. И верно делает! Задача-то – есть!

* * *

6 АПРЕЛЯ 1941 года Мацуока вернулся в Москву, и на следующий день его принял для первой беседы Молотов.

Вечером же 7 апреля Мацуока, японский посол в Москве генерал Татекава и один из заместителей Молотова по наркомату Лозовский сидели в центральной ложе Большого театра. На сцене взмахивали крыльями непременные лебеди. Мацуоке, впрочем, балет искренне нравился. Татекава смотрел его не впервые и якобы шутливо жаловался Лозовскому (вообще-то, его фамилия была Дридзо) на наркома внешней торговли СССР Микояна:

– С господином Микояном очень трудно сговориться о закупках японского шёлка…

– Ну, он у нас первый купец в стране, и ему виднее, – дипломатично отшучивался Лозовский.

– А вот господин Молотов согласился закупить у нас шёлка на три миллиона иен! Но, господин Лозовский, вы много денег требуете с наших рыбопромышленников. Вот если бы вы покупали у нас консервы по тем ценам, которые платит Англия… А то ведь нам некуда сбывать свою продукцию!

– Ну, господин Татекава, – теперь, в свою очередь прикрывая шуткой серьёзный разговор, парировал Лозовский, – вы не только военный специалист, но и хитрый купец! Хотите рыбу, добытую в наших водах, нам же и продавать, да еще и по ценам английского рынка!

Все эти пререкания имели под собой давнюю больную тему – рыболовную конвенцию, которой Россия была обязана прощелыге Витте-«Полусаха-линскому» ещё со времён недоброй памяти Портсмутского мира 1905 года. И теперь Татекава стал горячо напоминать Лозовскому, что дети, мол, должны выполнять обязательства отцов и что в Японии так издревле и заведено.

– Во-первых, для нас японские законы не обязательны, господин Татекава, – резонно возразил Лозовский, – а во-вторых, мы – сами собственные предки и поэтому придется принимать новую рыболовную конвенцию.

Мацуоку в Токио прозвали «господин сто тысяч слов» и «говорящая машина». Но в этот вечер он был немногословен и ограничивался темами исключительно театрально-балетными… Первая беседа с Молотовым далась ему непросто, и он был весь в раздумьях относительно бесед, ещё предстоящих и вряд ли более лёгких.

Впрочем, министр сообщил Лозовскому, что видел в Америке знаменитую Анну Павлову, а потом не выдержал и прибавил:

– У нас с господином Молотовым состоялся интересный трёхчасовой разговор.

И опять нить беседы потянули Татекава и Лозовский. Лишь под конец спектакля Мацуока сказал заместителю наркома:

– Две недели тому назад в Москве было холодно, а когда я приехал в Берлин – там было уже жарко… Теперь тепло и тут. Так что вы верно заметили на вокзале, господин Лозовский, – я привёз с собой тепло.

– Это и неудивительно, господин министр, – рассмеялся Лозовский, – кажется, в Европе сейчас жарко со всех точек зрения?

Мацуока не смог сдержать вздоха и признал:

– О да! Очень жарко.

* * *

9 АПРЕЛЯ 1941 года, в среду, Мацуока и Молотов встретились во второй раз… После их совместного обеда гостя повезли на автозавод имени Сталина – «ЗИС», а потом он уехал на день в Ленинград. 11 апреля «Красная стрела» привезла Мацуоку обратно, и он встретился с Молотовым в третий раз.

Беседы эти были достойны пера Шекспира или Бернарда Шоу… Оба переговорщика были людьми опытными, упорными и упрямыми – недаром Вячеслав Михайлович имел дедом по матери богатого вятского купца Небогатикова… На него не производили впечатления ни «сто тысяч слов», ни заявления Мацуоки о том, что речь идёт об улучшении отношений на 50–100 лет. При этом японец не считал нужным поднимать вопрос о пересмотре злосчастного Портсмутского мира.

Молотов же, наоборот, подчёркивал, что в СССР смотрят на этот мир примерно так, как в Германии смотрели на Версальский договор. И в ответ на предложение продать Северный Сахалин предлагал японцу продать России Сахалин Южный и некоторые группы северных Курильских островов.

Судя по всему, переговоры шли к концу без видимых результатов. Мацуока хотел заключить пакт, Молотов требовал взамен отказа от сахалинских концессий… И ни один, ни другой не уступали.

День 12 апреля 1941 года начался у японского гостя с двух институтов Академии наук, продолжился фабрикой «Трёхгорная мануфактура», а вечером его отвезли в МХАТ. Шли «Три сестры», Ольга произносила свой последний монолог и восклицала: «Кажется, ещё немного, и мы узнаем, зачем живем, зачем страдаем…»

Чехова в Японии любили. Не был он чужд и бывшему соратнику графа Гото, так что Мацуока вполне отдавался обаянию театрального действа – тем более что ничего другого ему и не оставалось.

Ольга произнесла последнюю реплику пьесы: «Если бы знать, если бы знать!», на сцену упал занавес, а Мацуока все еще не знал, что подлинный его московский визит только начинается.

Но прямо из театра японца пригласили к Сталину.

Из их почти двухчасовой беседы талантливый драматург – тот же Антон Палыч Чехов – мог бы сделать сюжет как драматический, так и комический, хотя в Кремле не было, как в Берлине, двухметровой протокольной свиты при маленьком госте, а говорили русский большевик со знаменитым псевдонимом «Сталин» и японский «моральный коммунист» по имени «Сосновый холм» о вещах вполне серьёзных. Комизм же заключался в настолько старательных попытках Мацуоки выглядеть простодушно, что иногда он на самом деле оказывался в чем-то наивен. Впрочем, люди, знавшие его близко, и впрямь числили за ним способность «опьяняться собственными представлениями о вещах».

Начал гость, естественно, с любезностей:

– Я благодарен вам, господин Сталин, и за приём, и за то, что вы согласились вновь принять меня.

– Это моя обязанность!

– Господин Молотов уже, наверное, докладывал вам, что я хотел за время моего пребывания в Москве заключить пакт о нейтралитете, без всяких предварительных условий, в порядке дипломатического блицкрига… Но, – тут Мацуока вздохнул, – моё желание не увенчалось успехом… Завтра я покидаю вашу столицу, и мне очень досадно, что пакт не подписан.

Сталин молча развел руками – мол, мы бы рады, однако не все зависит от нас. Мацуока же сегодня оправдывал своё прозвище «Сто тысяч слов» и на слова не скупился:

– Все же пребывание у вас дало мне много… Я знал старую Россию и видел её ещё раз восемь лет назад… Ваши успехи впечатляют! А две наши встречи, господин Сталин, породили во мне такое чувство, что я стал считать себя близким и знакомым для вас… И то же я чувствую по отношению к господину Молотову.

Сталин вежливым поклоном поблагодарил гостя, а тот сообщил:

– Я вчера приглашал господина Молотова в Японию. Ведь личные визиты и ответные визиты – это тоже часть дипломатии и очень важная…

Сталин кивком выразил согласие, Мацуока же попросил разрешения высказаться по пяти моментам.

Первый касался договора с рейхом – по словам Мацуокй, он мог лишь улучшить советско-японские отношения (что, вообще-то, было правдой).

Второй… О втором, впрочем, мы узнаем чуть позже, а вот третий и четвертый были связаны с убеждением Мацуокй в необходимости избавиться от англосаксов и от «агента англо-американского капитала» Чан Кайши, которому СССР всё ещё оказывал поддержку в его вялой войне с японцами.

Пятым был опять «моральный коммунизм». Мацуока соглашался, что капитализм, пришедший в Японию более полувека назад, принес много социальных болезней, но верил в победу в Японии морального коммунизма. При этом он не скрывал, что не согласен с политическим и социальным коммунизмом, и предлагал России «вместе изгнать из Азии влияние англо-американского капитала», а там посмотреть – чей коммунизм лучше: русский или японский?

– Я всегда говорю и сотрудничаю откровенно, не занимаясь мелочами и торгашеством, – заявил гость. – И у меня с молодых лет сложилось убеждение, что судьбу Азии решают две силы – Япония и СССР. Нам лучше идти рука об руку, чем ссориться.

Вот «под углом зрения больших проблем» Мацуока и предлагал нам решать наболевшие вопросы. Это и было моментом вторым.

– Мелкими вопросами можно и пожертвовать, – убеждал коммуниста Сталина «коммунист» «Сосновый холм» и пояснял: – Если бы такой маленький островок, как Сахалин, потонул в море, то это не повлияло бы на японо-советские отношения. И я предлагал господину Молотову продать нам северную часть Сахалина. Вы же не согласны… Сталин подошёл к огромной карте – самой броской и важной части интерьера его кабинета – и жестом пригласил подойти к ней гостя:

– Посмотрите, господин Мацуока… Япония держит в своих руках все выходы Советского Приморья в океан.

Сталин показывал и перечислял:

– У южного мыса Камчатки – Курильский пролив… К югу от Сахалина – пролив Лаперуза… У Кореи – Цусимский пролив…

Сталин улыбнулся и вопросил:

– Вы что, хотите нас удушить, господин Мацуока? Какая же это дружба?

Мацуока, не смущаясь и ничего не отвечая прямо (ибо ответить тут было нечего), заявил:

– Но это нужно для создания нового порядка в Азии… И мы не возражали бы, если бы Советский Союз вышел через Индию к тёплым морям Индийского океана… Если СССР захочет иметь порт Карачи, Япония закроет на это глаза. Но нам надо иметь пакт…

И Мацуока перешел опять к проблеме пакта, старательно обходя при этом такие острые углы, как фактор Монгольской Народной Республики, марионеточного Маньчжоу-Го, сахалинских концессий и рыболовной конвенции.

– Господин Мацуока, – сказал, наконец, Сталин, всё это время улыбавшийся. – Вы убедили меня в том, что в ваших словах о пакте нет дипломатической игры и что Япония действительно хочет улучшить наши отношения…

– У меня такое же впечатление, – вставил слово и Молотов.

– Ну и отлично! – Сталин всё ещё улыбался. – Я с удовольствием слушаю человека, который прямо говорит о том, чего хочет. В наше время, да и не только в наше время, редко встретишь дипломата, который откровенно говорил бы, что у него на душе…

Мацуока по мере перевода расцветал, а Сталин всё нахваливал гостя:

– Ещё при Наполеоне Талейран говорил, что язык дан дипломату для того, чтобы скрывать свои мысли. Мы, русские большевики, смотрим иначе и считаем, что и на дипломатической арене можно быть искренним и честными…

Мацуока слушал, цвёл, а Сталин перешёл к существу:

– Господин Мацуока! Мы не против честных пактов. Мы даже были бы готовы расширить Пакт трёх до четырёх, о чем товарищ Молотов говорил в Берлине господам Гитлеру и Риббентропу. Но Пакт трёх есть пакт о взаимопомощи, а господин Гитлер заявляет, что в военной помощи не нуждается. Поэтому мы в СССР считаем, что только в том случае, если дела Германии и Японии пойдут плохо, может встать вопрос о пакте четырёх…

Сталин перестал улыбаться и умолк, а затем Мацуока услышал слова, им так долго ожидаемые:

– Я скажу вам тоже честно и откровенно: я убежденный сторонник стран «оси» и противник Англии и Америки… Но о многом можно говорить лишь в перспективе. А вот наш пакт о нейтралитете с вами нужен прямо сейчас… Этот вопрос назрел. Тридцать лет, господин Мацуока, Россия и Япония смотрят друг на друга, как враги. Между Россией и Японией была война. Был заключён мир, но мир не принёс дружбы. Поэтому я согласен с вами, что если пакт о нейтралитете будет заключен, то это будет действительно поворотом от вражды к дружбе… Но…

Мацуока, зачарованно слушавший Сталина, вздрогнул, а Сталин пояснил:

– Но, думаю, вам надо будет обменяться с товарищем Молотовым письмами, где были бы отражены спорные вопросы, в частности – о необходимости ликвидации концессий.

Мацуока сейчас было не до «мелочей», и он быстро согласился, а затем ещё раз попытался вернуться к теме Сахалина:

– Господин Сталин! Мне непонятно, почему СССР с такой огромной территорией не хочет уступить территорию в таком холодном месте…

– А зачем эти холодные места вам, господин Мацуока?

– Это создаст спокойствие в этом районе… А мы взамен согласны на выход СССР к тёплому морю…

Сталин хотя и не нависал над Мацуокой, но был все же заметно повыше его. И, отвечая, он очень походил на терпеливого учителя, снисходительно увещевающего шаловливого хитреца-ученика.

– Господин Мацуока! Это даст спокойствие лишь Японии. А СССР за теплые моря придется вести войну. Вот здесь, – Сталин для ясности указал рукой на Индию и спокойно прибавил: – Это не годится.

– Но мы могли бы доставлять вам то, что вам надо, вот отсюда, – Мацуока ткнул миниатюрным пальцем в район Индонезии, – например, каучук… Мы хотим помогать вам, а не мешать.

– Взять Северный Сахалин, – веско возразил Сталин, – это и значит мешать нам жить.

И беседа перешла на поправки к тексту обменных писем Молотова и Мацуоки, а затем японец попросил дать распоряжение на Центральный телеграф, чтобы его телеграмму императору, испрашивающую полномочий на подписание пакта, не задерживали ни одной минуты.

– Сейчас сделаем, – успокоил его Молотов.

* * *

13 АПРЕЛЯ 1941 года, что соответствовало 13-му дню четвёртого месяца 16-го года эпохи Сева, Вячеслав Молотов за СССР и Иосуке Мацуока и Иосицигу Татекава за Японию подписали в Кремле Пакт о нейтралитете. Итак, дипломатический блицкриг все же состоялся… Начинался последний этап визита Мацуоки – прощально-банкетный.

Выпили и гости и хозяева на этом банкете порядочно – Молотов учил Мацуоку петь «Шумел камыш…», и у японца неплохо получалось. Да и повод имелся для банкета, вне сомнения, подходящий – дело было сделано серьезное и не всеми в Японии одобряемое. Мацуока опасался, что этот пакт может стоить ему жизни в результате чьего-либо покушения, и это тоже, конечно, сказалось на его желании расслабиться… Как, наверное, и то, что, будучи больным туберкулезом, он не без оснований считал, что успел-таки сделать под возможно скорый занавес жизни нечто очень значительное.

Пил и Сталин, к спиртному не приверженный. Но сбросить напряжение надо было и ему, тем более что ему ещё предстояло завершить блиц-эпопею с новым пактом эффектной концовкой.

Ещё в начале банкета, когда все держали в руках бокалы с шампанским, Мацуока под вспышки репортерского магния взял Сталина под руку и так снялся с ним… Молотов стоял рядом и улыбался. Сталин умел вызвать человека на откровенность, и Мацуока, да ещё и в подпитии, страстно повторял:

– Договор заключён, и я не лгу. Лгу – берите мою голову. А солжете вы, господин Сталин, я приду за вашей головой!

Русский же вождь, головы никогда и нигде не терявший, успокаивал его:

– Моя голова нужна моей стране, а ваша, господин Мацуока, – вашей. Так что давайте беречь наши головы…

= = =

Провожать на вокзал гостя отправился Лозовский с шефом протокола Барковым и прочими. Наличествовал и дружественный дипломатический корпус, хотя англосаксы демонстративно отсутствовали.

Мацуока еле стоял на ногах, официальные церемонии были закончены, но поезд почему-то не отправляли, и задержка становилась чуть ли не часовой… Не понимая, в чём дело, не умея ничего объяснить японцам, Лозовский и Барков нервничали. И вдруг на перроне появились… Сталин и Молотов. Все, кроме разве что Мацуоки, мгновенно протрезвели: такого ещё никогда не было! Сам Сталин – и провожает! Лично!! Да ещё и не главу государства, а всего лишь министра, пусть и иностранных дел.

Сталин подошел к отъезжающему гостю, а тот, когда понял, КТО приехал его провожать, упал Сталину на грудь. Момент был…

Ну, короче, – незабываемый для всех был это момент.

А Сталин, держа в объятиях Мацуоку, внятно сказал:

– Мы азиаты и должны держаться вместе… – И потом прибавил: – Европейские проблемы решатся естественным путем, если Япония и Советский Союз будут сотрудничать…

– Не только европейские, но и азиатские, – чуть не плакал Мацуока, и Сталин подтвердил:

– Да! Будет обустроен весь мир.

А Мацуока уже обнимался с Молотовым.

Сталин же громко осведомился: «А где тут немцы?» – и, увидев Шуленбурга и полковника Кребса, замещавшего отсутствующего военного атташе генерала Кестринга, приблизился к ним и обнял германского посла за плечи.

– Мы должны остаться друзьями, господин Шуленбург, и вы должны все теперь для этого сделать! – заявил он ошеломлённому графу.

Потом Сталин повернулся к Кребсу, всмотрелся в него, в его мундир, спросил для верности: «Вы немец?» – и после этого сказал и ему:

– Мы останемся друзьями с вами в любом случае.

= = =

Молотов же подсаживал японца в вагон, и тот, пройдя внутрь, высунулся в окно и, маша белым платочком, повторял сквозь слёзы:

– Спасибо, спасибо!

Поезд тронулся и начал быстро набирать ход.

* * *

НАБИРАЛИ ход и англосаксы… Как раз в период визита Мацуоки в Европу – 27 марта 1941 года – в Штатах прошли секретные англо-американские штабные переговоры, где был принят согласованный доклад о координации военных планов США и Англии (план «АВС-1»).

А в начале апреля янки высадились на крупнейшем в мире острове Гренландия и начали строить на западном и восточном побережье свои метеостанции, военно-морские и военно-воздушные базы. Права на это США имели «птичьи», но Гренландия долгое время была спорной территорией.

В 1814 году при расторжении датско-норвежской унии остров был оставлен за Данией, а в 60-х годах XIX века тот же госсекретарь США Сьюард, который вырвал у России её Русскую Америку, пытался купить у Дании Гренландию.

В 1931 году норвежские силы, посланные тогдашним военным министром Норвегии Квислингом, заняли восточную часть острова, но «Постоянная палата международного правосудия» в Гааге, разобрав датско-норвежский конфликт, признала в 1933 году суверенитет Дании над всей территорией Гренландии.

После оккупации Дании вермахтом власти острова «обратились» 3 мая 1940 года к США с «просьбой» взять его под американский контроль. Под предлогом охраны криолитовых рудников это и было проделано, а фиговым листиком стало «Соглашение об обороне Гренландии», подписанное 9 апреля 1941 года в Вашингтоне датским посланником Кауфманом… («оккупированная» немцами Дания сохранила свои прежние дипломатические отношения, в том числе и с рейхом, и с СССР). Однако датское правительство ни на что подобное Кауфмана не уполномачивало и признать «соглашение» отказалось.

Янки тем не менее Гренландию оккупировали, сделав главными авиабазами Нарсарсуак на западном берегу и Ангмагсалик – на восточном.

С 11 апреля 1941 года янки ввели также «зону безопасности» в Атлантике и усилили там патрулирование военно-морских сил. А 15 апреля генерал Гальдер пометил в служебном дневнике:

«Заявление Рузвельта о том, что Гренландия относится к Западному полушарию – не более как попытка облегчить англичанам задачи по конвоированию их транспортов».

Рузвельт имел в виду, конечно же, вечно молодую для янки доктрину Монро, провозгласившую Западное полушарие вотчиной янки. Гренландия, хотя и лежала к западу от Гринвича, принадлежала стране Восточного полушария, но могло ли смутить это Рузвельта! И теперь операционная зона подводной войны окончательно терялась в полярных льдах.

* * *

ДЕЛАЛОСЬ это не просто так – англосаксы всё более рисковали попасть во все более сложное положение не только в Европе, но и в Азии, а затем – и в Африке: 1 апреля 1941 года в иракской столице Багдаде началось антианглийское восстание. И оно успешно развивалось. 2 апреля в Ираке было сформировано новое националистическое правительство во главе с багдадским адвокатом, бывшим начальником королевской канцелярии Рашидом Али аль Гайлани.

Для англичан это был удар «под ложечку». Ирак значил для них много – в том числе и потому, что потенциальное значение его было первостепенным не только для Англии, но и для Германии. Земля Ирака – древняя земля, библейская земля… Междуречье Тигра и Евфрата, Вавилон, Ассирия, Месопотамия – это всё Ирак.

В его современном, к началу 40-х годов XX века, виде Ирак был создан после Первой мировой войны по Севрскому договору – формально как независимое государство. Но уже вскоре почти непрекращающиеся выступления против англичан, фактически оккупировавших Ирак, привели к тому, что Ирак был объявлен британской подмандатной территорией. И ломать копья было из-за чего – стратегическое положение Ирака выявляется при самом беглом взгляде на карту. Он расположен между Сирией (в то время – французской подмандатной территорией), английской Трансиорданией и Ираном в направлении с запада на восток, и между Турцией и Саудией Аравийского полуострова в направлении с севера на юг. В районе Басры, лежащей чуть ниже слияния Тигра и Евфрата, Ирак выходит к Кувейту и Персидскому заливу с важными стоянками английского военного и торгового флота; через Ирак в 30-е годы пролегал имперский воздушный путь, соединяющий метрополию и ее главную колониальную «жемчужину» – Индию. И английская концепция Ирака была сформулирована лордом Керзоном так: «Евфрат есть граница Индии».

Эта зона издавна была зоной конфликта Британии и Германии – еще со времен проекта Багдадской железной дороги, которая должна была соединить Берлин с Басрой и перед Первой мировой войной была почти закончена – оставался недостроенным участок в 500 километров.

После войны в Ираке, как уже было сказано, утвердились англичане. Утвердились огнём, железом и кровью, но – не юридически. Дипломатических чернил «демократический» Запад на Ирак пожалел – условия английского мандата никогда не были установлены Лигой Наций, и Англии просто была предоставлена на этих территориях полная свобода действий. Иракские вожди попробовали ссылаться на знаменитые 14 «мирных» пунктов декларации президента США Вудро Вильсона, где провозглашалось право наций на самоопределение, но…

Но демократия – это нечто, что могут позволить себе лишь англосаксы, да и то – не все, а лишь те из них, кто имеет достаточное количество долларов или фунтов стерлингов… Тем не менее в Ираке приходилось подавлять одно восстание за другим, призывая для этого войска даже из Индии. Существенной стала и курдская проблема – курды были весьма многочисленны, хотя и рассеяны по большой территории.

Кончилось тем, что в 1920 году англичане создали «национальный совет», а 23 июня 1921 года сын шерифа (правителя) Мекки, эмир Фейсал из Хашимитской династии, после «всенародного референдума», давшего 96 % голосов в его пользу, был коронован как король Ирака. И после этого антианглийские выступления Британия могла подавлять уже на «законных» основаниях – по просьбе «национального монарха».

Просьбы каждый раз не заставляли себя ждать, ибо Фейсал был английским ставленником в чистом виде. Во время Первой мировой войны он при содействии Лоуренса Аравийского возглавил арабские повстанческие отряды, боровшиеся против турок, а в 1920 году был провозглашен – «с подачи» англичан – вначале королем Сирии. Однако мандат на Сирию получила в конце концов Франция, и Фейсал оказался королём в отставке. Но – как видим, ненадолго.

30 июля 1930 года был подписан англо-иранский «договор», окончательно «узаконивший» право Англии на Ирак как на свою тотальную военную базу, а 9 сентября 1933 года король Фейсал I скончался, оставив трон 21-летнему сыну Гази, у которого 2 мая 1935 года родился сын, коронованный 4 апреля 1939 года – после гибели Гази – под именем Фейсала II. Реально от его имени действовал проанглийский регент Абдул Илах – тоже хаши-митский принц, в блоке с проанглийской группировкой Нури-паши ас-Сайда. Этот соратник Фейсала I и Лоуренса занимал в Ираке посты то военного министра, то министра иностранных дел.

В 1935 году племена в долине Евфрата подняли очередное антианглийское восстание под религиозными лозунгами. Впрочем, вскоре лозунги приобрели вполне светский характер: пересмотр договора 1930 года, изменение условий для иностранных концессионеров, отмена крестьянских задолженностей. Образовался ЦК Антиимпериалистического фронта, где были представлены и иракские коммунисты (партия подпольная и вообще-то в Ираке до этого почти незаметная).

Восстание подавили, а в 1936 году буржуазная Партия национальных реформ во главе с Хикметом Сулеиманом провела уже успешный переворот и совместно с той частью офицерства, которая склонялась к идеям фашизма, образовала своё правительство. Нури Сайд бежал из Ирака, однако новый переворот 37-го года – уже пробританский – сверг Сулеймана и вернул в страну Сайда.

Нестабильность в Ираке была вполне объяснима: Ирак давно стал синонимом нефти… Собственно, само слово nafta происходит от персидского слова, означающего «просачиваться». Особенно богаты нефтью были вилайеты Мосул и Багдад. Основную концессию имели тут англичане, но в Ирак уже серьёзно вклинились и англо-голландская «Ройял Датч», и французы, и – как же без неё! – американская «Стандард Ойл».

На Англию приходилось почти тридцать процентов иракского экспорта и еще почти десять – на английскую колонию Индию. Почти 29 процентов экспорта приходилось на США. Импорт на треть шел из Англии и Индии. У Америки тут были позиции скромнее – 11 процентов, зато более 19 процентов внешнего ввоза обеспечивала Япония.

В 1934 году была закончена прокладка нефтепровода к Средиземному морю. Из Киркука до Ха-диты шла двойная «нитка», а от Хадиты она разветвлялась на французскую – через Сирию до Триполи в Ливане – и английскую – через Палестину до Хайфы. В 1938 году добыча нефти составила 4,3 миллиона тонн. Это было очень немало для страны с небольшим, в общем-то, населением – на одного иракца приходилось более тонны добытой нефти в год.

Когда в 40-м году пала Франция, то в Сирии и в Ливане сохранило свое влияние правительство Виши, и у Лондона и Вашингтона появилась ещё одна проблема – Ирак. Со времен Лоуренса Аравийского на арабском Востоке к Англии относились в разных регионах по-разному, но симпатия арабской массы к бриттам была в обратной пропорции с экономическим развитием и нефтяным богатством: чем более нефтеносными были арабские земли, тем хуже относились к сынам Британии те, кто эти земли населял.

А самым нефтеносным районом арабского мира был тогда Ирак.

* * *

МЕЖДУ прочим, в Египте двадцатилетний король Фарук I тоже относился к англичанам прохладно, зато к Германии – более чем неплохо, даром, что образование он получил в Англии (а может – как раз поэтому). Фарук вступил на престол в 1936 году, и уже в том году было подписано соглашение о прекращении британской оккупации Египта, хотя страна и оставалась в полной зависимости от бриттов. К тому же в политической жизни страны главенствовала проанглийская партия Вафд.

В январе 38-го года Фарук отстранил от власти правительство вафдистов и сформировал прогерманский кабинет. Правда, под давлением Англии Фаруку пришлось в сентябре 39-го года порвать дипломатические отношения с Германией, а в июне 40-го – и с Италией, но войны он им не объявлял. Египетский король – как и египетские массы – видел врага в Англии.

Да и шах Ирана Реза-шах Пехлеви был настроен к государствам «оси» дружественно. Но с Ираном положение было особое – 26 января 1921 года по инициативе Ленина был подписан советско-персидский договор с такой 6-й статьей, которая эффективно блокировала антирусские силы в Иране. Эта статья предусматривала, что если какая-либо третья держава попытается превращать территорию Персии (с 1935 года – Ирана) в базу для военных выступлений против России, то РСФСР (а позднее – СССР) будет иметь право ввести свои войска на территорию Персии, чтобы в интересах самообороны принять военные меры. По устранении опасности мы обязывались войска полностью вывести.