Текст книги "Кривая Империя. Книга I. Князья и Цари"

Автор книги: Сергей Кравченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

– Ну, Аскольдову могилу, гости дорогие, вы уже видели!. Это главная наша улица – Боричев Взвоз (ныне Алексеевский спуск – С. К.). С этой вот площадки открывается прекрасный вид на Подол…

Принесли гостей на княжий двор. А тут все в цветах, столы с заморской посудой, еда – названий не знаем! Коврами невиданными устлана вся земля! Бережно опустили лодку с послами на ковры! И тут, – ах! Все посольство вместе с лодкой проваливается в прорву! Оказывается, коварная и злопамятная Ольга, пока гостям морочили головы музейными редкостями, велела вырыть во дворе волчью яму и прикрыть ее коврами. Могла она их, конечно, и просто порешить на пристани, но ей, уже вкусившей византийской тонкости, хотелось красиво поиздеваться. При этом она не забывала внимательно следить, чтобы наш ненадежный друг Писец все записывал правильно и красочно. И он, испуганный кровожадностью своей хозяйки, строчил – не успевали гусей ощипывать! Он помнил свой грех! – а ну, как Ольга узнает, что он так и не сумел, в конце концов, скрыть из ее возраста десятку?!.

Тем временем, казнь византийская продолжалась. «Довольны ли вы честью, сваты дорогие?» – ласково аукнула Ольга в яму. «Ох, хуже нам Игоревой смерти!» – честно отвечали те, кто еще мог говорить. Ольга удовлетворилась ответом и милосердно велела засыпать сватов живьем.

Ольге развлечение понравилось. Вот затейница! Было в ней много новых оттенков Чувства, которые она по-матерински прививала славянам. Послала она послов к древлянам: ну все, мужики, квиты! Шлите теперь настоящих сватов. Но только самых высших ваших начальников! Древляне насторожились было, но выпили медку и поверили. А и как тут было не поверить будущей святой? Послали сватами весь цвет древлянской знати. Хоть и славянских, но как бы князей. Истопила им Ольга баньку по-белому. Сваты не обиделись на намек, а приняли даже за честь. С тех пор на Руси попариться в гостях в бане считается уместно и шикарно!.

Вы уже догадались? Правильно! Банька загорелась от неосторожного обращения диких древлян со сложным банным оборудованием! А кто двери подпер кольями да валунами – чистыми руками и с холодной головой – про тех наш Писец дрожащий записать побоялся. Все свалили потом на святую нашу бабу Олю.

Но Бог, которому так крепко еще послужит Ольга, уже тогда любил троицу. Поэтому, пока пожарные тушили баню и прятали в карманы оплавленные древлянские побрякушки, Ольга уже диктовала нашему пернатому брату: согласна брак тчк еду свадьбу зпт а в том месте, где мужа моего старенького порешили, соберите меды и закуску – буду перед свадьбой тризну (языческие поминки) справлять, чтобы с этим делом покончить.

Обрадовались наши предки (вот наивная славянская душа!), – навезли еды и питья, суетятся, в дудки играют. Посетила Ольга могилу мужа, велела насыпать курган, – сразу и насыпали, торопливо рыли землю руками, носили в шапках и подолах. Стали есть, пить, постепенно переходя к теме свадьбы.

– Что мы все о грустном? – намекали местные, вот же мы к вам уж и вторых сватов засылали, а, кстати, где они, князья наши?

– А следом едут с командой гостей со стороны невесты и неподъемным приданым, – честно отвечала Ольга. Приданое! Это было по-нашему! Ура! закричали древляне, а некоторые, самые пьяные, даже замычали «горько!» и полезли к княгине целоваться.

– Так выпьем же за древлян – драгоценное звено в цепи российских народов! – казенно, но и с намеком, непонятным во хмелю, провозгласила Ольга. Отходя в сторонку, она улыбнулась своим отрокам: «И вы пейте!» То ли это был условный сигнал, то ли варяги спутали «пейте» и «бейте», но вырубили они всю родню жениха, всю его пьяную свадьбу.

Вернулась Ольга в Киев и, собравши войско, честно объявила древлянам войну. Так на Русь впервые вползла змея геноцида. Весь народ древлянский у кровавой Ольги виноват был в падении с коня ее старого маразматика Игоря. Целое племя славянское, с женщинами, стариками и детьми, должно было умереть по бабьей злобности. И не месть это уже была. Как споет нам дальше наш Писец, только со смертью Игоря и открылись Ольге шикарные заграничные возможности. Это просто здорово, что Игорь был таким старым, а то пришлось бы Ольге всю жизнь в тереме куковать – по заграницам не шастать. Так что, пила Ольга славянскую кровушку просто из гастрономического удовольствия.

Поход на древлян был стандартным и официальным. Впереди законный князь Святослав на смирном коне. Выехали в поле, кинул Святослав игрушечное копье в сторону древлянских позиций, поцарапал коню ухо, упало копье в ноги Савраске, ободрало копыто.

– «Детеск вельми! – объяснил Писец. – Четырех лет».

– Так от кого он у Ольги, если Игорь умер в прошлом году 79 лет, а он у тебя все еще «детеск»?

Смолчал Писец, но по глазам было видно, что знает…

Тут воевода Свенельд закричал: «Потянем, дружина! Князь уж начал!» Потянули. Но по-честному у них получалось хуже, чем по-умному. Осадили древлянскую столицу Коростень. Застряли на все лето. Тогда Ольга написала осажденным, что мне вас, братья-славяне, жалко; кушать у вас поди уж нечего. Так отворитеся-отопритеся. Бить не буду. А возьму малую дань. Не белкой, не куницей, а по три воробья да по три голубя с хаты.

– Всего и делов! – обрадовались недобитые. Переловили птицу, вынесли Ольге: вот тебе, матушка, все, что у нас осталось, бери!

Взяла Ольга птичек, привязала к их лапкам мешочки с импортным греческим огнем и отпустила несчастных пернатых по домам. Дома эти, как мы понимаем, сразу и загорелись. Люди кинулись из проклятого города. Отроки Ольгины проявили отвагу на пожаре – порубали погорельцев. На уцелевших наложила милосердная Ольга тройную дань – два раза на благоустройство города Киева, один раз – себе в карман. Так погиб город Коростень. Но потом возродился из пепла и сейчас радует гостей на середине популярного маршрута Киев-Чернобыль. Приезжайте, не пожалеете!

Историк очень хвалит Ольгу, называет ее мудрейшей из людей, «нарядницей», заботящейся о строе земском. И правда, все земли славянские Ольга объехала, там установила дань, там – оброк, там – урок что к ее следующему наезду приготовить. Ольга первой стала рассаживать по городкам не только воевод и сборщиков налогов, но и многочисленное гражданское чиновничество – тиунов (приказчиков), обслугу своих охотничьих домиков, поваров и егерей, охрану заказников, банщиков, постельничих и прочая и прочая… Так что святая наша Ольга еще и тем свята Российской Империи, что основала неистребимый корпус земских чиновников – хранителей земли русской от русского народа.

Но Ольга все же женщина была! Сначала Олег привозил юной невестке «паволоки» – тряпки заграничные, потом Игорь одевал ее от византийских портных. Не терпелось ей и самой на чудесные царские города полюбоваться, по тамошним магазинам походить, да и себя показать. В 955 году, по уверениям Писца, но в 957 по данным Историка, поехала Ольга в Константинополь. Там правили сразу два императора! Константин Багрянородный и Роман. Ольга оказалась вдруг в положении бедной родственницы. Для императорского двора было все едино: княгиня ты земли русской или скифская сыроедка.

– Нехристь поганая! – только что вслух не говорили богатые греческие провинциалки, среди которых посадили Ольгу в дальнем конце стола. Императрица, жена Романа, на нее даже не глянула, зато холостой Константин глаз положил! Особенно его привлекали рассказы о проделках Ольги с древлянами. Как раз такая хозяйка ему и нужна была. Стал Константин под Ольгу клинья подбивать – сватать через патриарха Полиевкта. Параллельно хотели Ольгу крестить. Полиевкт врал Ольге, что все византийское богатство происходит исключительно от христианского смирения и покровительства все той же Богоматери!

– А парадное платье императрицы? – наивно спрашивала Ольга. – Тоже от нее! – настаивал хитрый грек. Согласилась Ольга креститься и подала вид, что согласна замуж. Хотелось ей жениховы дары разведать. Стали ее дарить. Стал наш борзой быстро-быстро все подарки записывать. Но опись скудна оказалась: один раз сорок, да другой раз – полсорока червонцев. Затаила Ольга обиду. А мы затаили дыхание в предвкушении очередного представления: мы же знаем, что в рот нашей праматери палец не клади! И вот занавес открывается. Выходит Константин Багрянородный. Выходит Роман со своей козой. Партер забит попами, галерка – разодетыми, ненавистными греческими бабами.

– Согласна ли ты, Ольга, стать моей женой и императрицей всего мира? А для того принять православное крещение? – лживо спрашивает Константин (во-первых, не всего мира, а только четвертушки, а во-вторых, еще с Романовой женой делиться!).

– Креститься я согласна! – порывисто отвечает Ольга, о свадьбе пока умалчивает, как бы из скромности. – Прошу тебя, великий император, стать моим восприемником (крестным отцом).

– Да ради бога! – кидается Константин и с ходу принимает обряд крещения. – Теперь давай быстрей жениться! – теснит он Ольгу к алтарю.

Но, Матерь Божья! Что с невестой? Ольга стоит, зловеще улыбаясь, держит драматическую паузу, а потом дерзко бросает в зал прокурорским тоном, что облом тебе, ваше величество! По твоим же христианским законам, – параграф такой-то, пункт – сам знаешь какой, – жениться восприемник на новообращенной не может! Сам посуди – «отец» на «дочери»!

Аплодисменты! Занавес!

Оторопел Константин! Ну, баба! Было б ей не 69 лет, по счету нашего Писца (а где он, сволочь, спрятался?), так нашел бы Костя способ Олей овладеть. А так – отпустил…

Вернулась Ольга на Русь христианкой! Решила она, раз личная жизнь не удалась, так хоть получить сполна все духовные блага, которые обещало христианство. Ну, там – спасение души, царствие небесное, почетные церковные звания. Стала она сына Святослава в новую религию уговаривать. Но тому недосуг было: он успешно воевал в Болгарии, почти жил там. Тогда упорная бабка стала вдалбливать свои уроки в головы малолетних внуков, которых какие-то женщины, называвшиеся женами Святослава, без конца Ольге подбрасывали. Что из этих уроков получилось, мы потом увидим. Так или иначе, заслуги Ольги перед российской церковью оказались велики, и эта истребительница собственного народа, коварная клятвопреступница, дама, не отмеченная ни единой христианской добродетелью – ни смирением, ни человеколюбием, – удостоилась высшей церковной награды: была причислена к лику святых.

Пример первой русской святой показывает нам, как четко церковь отделяет христианскую мораль от политического результата. И вознаграждает в первую очередь за результат. Подтверждений тому – легион. Александр Невский и Владимир Красно Солнышко в том порукой.

Скончалась Ольга от старости году примерно в 970, и было ей, получается, за 80 лет.

Чего ж мы, славяне, ждали от варягов, призывая их в князья? Мы надеялись, что эти мудрые вожди надежно защитят нас от соседей, научат нас правильно хозяйствовать, разовьют у нас ремесла, науки и искусство. Насадят поголовную грамотность.

Что мы получили? Нас не защитили от войны и грабежа. Нас самих погнали убивать, прорубать дорогу на Царьград и в Прибалтику. Эти антихристовы, а потом и крестовые походы продолжались ровно 1000 лет! Нас стали травить друг другом. Гражданская война между славянскими племенами стала повседневностью. Мы привыкли и стали равнодушны к братской крови. Никаким новым технологиям нас не обучили, учились мы сами. И то, нами обычно пренебрегали в пользу бродячих итальянских, греческих, немецких и французских подмастерьев, разжалованных на родине. Нам редко-редко не мешали. И грамотность нам прививать не спешили. Брали чужих грамотных и платили им, и ставили их над нами. А учиться нам дозволяли только по их книгам: «Аз есмь червь!». Так что ничего хорошего из нашей первой попытки обустроить Россию не получилось.

Святослав

Святослав матери не слушал: в христианство не вступал. Да и дружина варяжская его бы не поняла. Так он и княжил, бросив Киев на произвол судьбы, едва печенеги раз за разом Киева не разоряли. Святослав был одержим военной службой. Слава троюродного деда Олега спать ему спокойно не давала, и он все время порывался на Царьград! Тем более, что все земли до Греции он уже завоевал.

Пошел Святослав на Константинополь проверить мамины рассказы. Император привычно испугался. Поставили греки эксперимент: а пошлем-ка мы ему денег и вещей и посмотрим, как он их примет. Послали. Не глядя на тряпки, велел Святослав все это принять и свалить на склад. Достали именное оружие. Стал Святослав каждую саблю рассматривать, каждое копье гладить.

– Дело дрянь! – поняли греки. Послали дипломатов уладить дело миром на любых условиях. Временно уладили, а сами, по обычной христианской верности договорам, собрали огромную армию и стали Святослава с его малочисленной гвардией по Болгарии гонять. Болгары тоже мстили Святославу за привычку к геноциду, впитанную с молоком матери. Они и предупредили печенегов, что Святослав возвращается в Киев с «несметными богатствами», приврали, конечно.

Святослав, забыв преданья старины глубокой, пошел вверх по Днепру через пороги! Застрял. Печенеги его окружили, осадили в ближайшем городке. Долго сидел там Святослав, всю зиму 972 года. Ели лошадиные головы – вспоминали Вещего Олега. Стыдно было Святославу у Киева помощи просить: от Руси он отрекся, предал ее. В Киеве давно правили его сыновья. Не дождавшись помощи и спасаясь от голода, вышли дружинники Святослава на последний бой. Все легли с князем и за князя. Но святыми их не называют…

При описании деяний Святослава наш Писец отличился. Впервые он дал развернутый, криминалистически четкий портрет своего подопечного. И правильно сделал! Фотоаппаратов тогда на Руси не было, живописного искусства за классовыми боями еще не постигли. Так и остались мы без портретов Рюрика, Олега, Игоря и Ольги.

– А Святослав был, – пишет наш наблюдательный друг, – среднего роста, плечистый и крепкий; нос имел плоский (ударили, наверное, где-то), глаза голубые, брови густые, усы косматые и длинные, бороду жиденькую. Волосы на голове его были выстрижены, кроме одного клока, разложенного на две стороны, якобы в знак княжеского достоинства. Шея у него была плотная, все остальные члены – стройные. Дальше Писец отмечает, что, даже на его вкус, Святослав имел мрачную и свирепую наружность, в одном ухе носил серьгу с жемчугами и карбункулом. А было Святославу в последнем бою ровно 30 лет.

Князь печенежский Куря велел сделать из черепа Святослава кубок, окованный золотом! Любил потом Куря потягивать из этого кубка византийское крепленое и рассуждать о значении пропорций черепа в княжеской судьбе, о соотношении черепов и судеб – княжеских и лошадиных…

Дети Святослава

У Святослава от разных жен осталось три сына – Ярополк, Олег и Владимир. Впервые в роду Рюрика было сразу три претендента на власть.

Сыновья эти были малолетки. Старший, Ярополк, с 11 лет правил в Киеве, пока папа воевал в Болгарии. Средний, Олег, был бабушкой пристроен княжить у незабвенных древлян. Младшего, Владимира, по подлости происхождения отослали с глаз подальше – в Новгород. Естественно, сами эти дети править не могли. Поэтому нуждались в учителях. Бабушка их, конечно, наставляла, но по месту княжения к ним еще добавили «дядек». У Ярополка дядькой был Свенельд древний старец, служивший еще Игорю и вывозивший 4-летнего Святослава на древлян. Вдобавок отец прислал Ярополку в жены красивую и грамотную пленную греческую монахиню, чтобы она его обучила всяким византийским штукам.

Итак, вроде бы все расселись по местам. Но чтобы пацаны и не подрались? Произошел случай на охоте. Свенельдов сын полез охотиться в древлянских лесах. Встретился с Олегом и его охотничьей сворой.

– Ты чей сын? – с намеком спросил Олег.

– Свенельдов, – неудачно ответил охотник. Ну, так Олег его и зарубил. Не за то, что он сын любимого народного полководца и братнего «дядьки», а как бы за то, что как ты смеешь, холоп, пугать мою дичь!

А я так думаю, что змея древлянской мести Киеву попутала, в чье сердце ей вползать. Или, наоборот, не попутала, а расчетливо внесла раскол в ряды внуков проклятой святой Ольги.

Свенельд стал из мести за сына подначивать Ярополка на захват Олегова надела: пойдем, князь, на древлян, как дед и отец твой ходили. Пошли. Разогнали древлян. У города Овруча (он и сейчас еще есть, но пока радиоактивен) на мосту через речку в рядах отступающих возникла давка. Мостик проломился, все попадали в воду, кони – сверху. Труп Олега выловили через два дня. С почестями положили на коврах перед Ярополком.

Меньшой Владимир (а было ему тогда лет 10–12) узнал у себя в Новгороде о таких семейных делах и сбежал на родину предков, в Прибалтику. Ярополк послал в Новгород своего воеводу, и князем стал единоличным над всей русской землей!

Владимир

Всем нам с детства знакома картина Васнецова «Три богатыря». С конфетных и сигаретных коробок, с календарей и прикроватных ковриков смотрят на нас три всадника. Мы выросли с ними. Они стали членами нашей большой семьи. Поэтому мы даже помним их имена. Прадедов родных не помним, а этих – пожалуйста! – Алеша Попович, Илья Муромец, Добрыня Никитич. Герои сказок и былин.

А вот и не только былин! Нас конкретно интересует правый крайний в тройке богатырского нападения – Добрыня, он наш сегодняшний герой, он историческая личность, виновник наших взлетов и падений!

Добрыня был ближним, подручным дружинником у Игоря и Святослава. Отправляясь со Святославом в очередной набег, Добрыня по блату пристроил в терем Ольги свою родную младшенькую сестренку Малушу. После очередного короткого отдыха дружины в Киеве Малуша пришла к Ольге и спросила, а можно я вас, государыня, буду мамой называть?… В конце концов, как женщина вы меня понять должны… Ольга все поняла и сослала Малушу с глаз долой в родную деревню, но Владимира, который родился у Малуши будто бы от Святослава, потом взяла ко двору. Тем временем Добрыня был весь изранен в боях и оправлен на покой в Киев. Все места были заняты, и Добрыню назначили наставником, «дядькой», к третьему, незаконному сыну Святослава. Незаконность была не в отсутствии записи о браке Святослава и Малуши, а в социальном происхождении матери: не из варягов, подлой профессии – ключница (завхоз). Итак, Добрыня, как мы разобрались, был настоящим дядькой Владимира, без кавычек. Когда лет в 6–8 Владимира назначили князем Новгородским, то поехал он туда, естественно, с Добрыней. Добрыня стал воеводой и фактическим правителем Новгорода…

После победы Ярополка, бегства за границу и трехлетней эмиграции Добрыня и Владимир с крупной бандой варяжских наемников возвратились в страну и стали посягать на монархию Ярополка. Выгнали его посадников из Новгорода. Честно объявили войну. Пошли на юг. Попутно Добрыне хотелось отомстить кой-кому за недавний инцидент…

Дело было так. Хотел Добрыня женить Владимира на Рогнеде, дочери полоцкого князя, назло Ярополку, которому Рогнеду уже обещали вдобавок к гречанке. Поехали сватать Рогнеду (вы знаете это имя – была такая модель проигрывателя грампластинок). Получили от ворот поворот: «За робичича (сына рабы) не иду! Хочу за Ярополка!». Не знала Рогнеда, кого обижала! Если б ей тогда сказали, что жених будет править в Киеве, что получит почетное звание Святого Равноапостольного князя, а в народе ласковую кличку Красно Солнышко, она бы не ломалась. А так пришлось им в Полоцке окапываться, стены дополнительными бревнами укреплять. Да разве против Добрыни устоишь?! Мы ж его знаем! Илья Муромец еще только высматривает дым на горизонте, Алеша еще грустно вспоминает о вчерашних поповских делах, а Добрыня уже меч из ножен потянул!.

Взял Добрыня Полоцк. Повязал родителей и братьев Рогнеды. Поставил их к столбам. Положили обладательницу музыкального имени прямо на пол и стал ее Володя… э… «быти с нею пред отцем и матерью», – сконфуженно начертал Писец. Простой эротикой дело не кончилось. Порубал Владимир и папу и братьев молодой жены прямо у нее на глазах. Такая вот любовь! Хоть маму Владимир пожалел. По крайней мере, никакого анекдота о теще Писцом не записано…

Осадил Владимир Ярополка в Киеве. У Владимира были варяги с Добрыней, у Ярополка одни наши славяне-ковыляне с воеводой по имени Блуд. За что можно такое имя получить? Ну, уж не за разгром шведов под Полтавой. Ничего против шведов сделать Ярополк с Блудом не смогли, а славяне и не захотели. Тут и Владимир совратил Блуда.

– Переходи ко мне, – продиктовал Писцу, – убьем моего брата будешь мне за отца, получишь от меня большую честь.

Чувствуете логику? Убьем брата – будешь за отца. То есть как бы убей сына! Блуд, конечно, согласился – святое дело! Но просто перебегать было глупо. Стал Блуд работать резидентом. Стал врать Ярополку, что киевляне тайно пересылаются с Владимиром, хотят его впустить, и надо тебе, сынок, рвать когти.

Поверил Ярополк в предательство киевлян. Как было не поверить, когда вокруг одно предательство? Когда этих славян-киевлян вот уж 50 лет предательству успешно обучают? Поверил и рванул в степь. Затворился в провинциальном городке. Выдержал голодную осаду. Тут Блуд ему нашептал идти на поклон к Владимиру, просить любую волость на любых условиях. Пошел Ярополк на княжий двор – Блуд за ним. В дверях Блуд сделал вид, что зацепился карманом за ручку, придержал телохранителей. В подъезде стояли два «отрока». Они Ярополка с двух сторон и прокололи. Куда потом делся Блуд, неизвестно. В отцы он к князю не попал – куда ж Добрыню девать?! Но имя его сохранилось в веках и делах потомков. И первым отдал дань памяти Блуду святой равноапостольный Владимир. Гречанку ученую он забрал себе. Так что, Рогнеда и без Ярополка оказалась с ней в одном комплекте…

– Никогда еще на русской земле не было такого гнусного идолослужения, – горестно вздыхает Писец наш православный. По всей земле понаставили Добрыня с Владимиром идолов (как нам это знакомо!). Тут и Перун деревянный – голова серебряна – ус золотой! Тут и Хорс-Дажбог, и Стрибог, и Симаргл и Мокош какой-то. Скверное, поганое сборище. И будто бы по жребию приводили к ним и приносили в жертву сыновей и дочерей славянских (ну княжеские-то детки жребия не тянули: бронь, отсрочка, справка о болезни).

Тут еще возникло праведное возмущение простого народа на ханжеские ограничения естественных желаний, которые непорочная вдова Ольга хотела насадить вместе с христианством: не допускать многоженства. Виновник языческого торжества – молодой наш князь, к восторгу славян, «предался необузданному женолюбию», – брызгая чернилами, скабрезно хихикал Писец.

– Кроме пяти «законных» жен было у Владимира в Вышгороде – 300… э… блудей…, – пытался на ходу придумать подходящее слово Писец.

– Наложниц! – пришел ему на помощь деликатный Историк.

– Ага, – обрадовался Писец, – значит 300 в Вышгороде, 300 в Белгороде, 200 – поменьше – в селе Берестове – село ведь; но, однако, большое и село!

Всего 800… э… подложниц получается! Двадцать сороков! – радостно подбил Писец! Велик, молод, здоров был князь Владимир! Женолюбив, аки Соломон! Мало ему было этих двадцати сороков, так он еще таскал к себе всех подряд замужних женщин и девиц на растление (видимо, благородных особ; с деревенскими дурами из Берестова какое ж растление? – они и слова такого не знают!).

Были у него и нервы в порядке: вряд ли какой современный «муж» выдержал бы круглосуточное мелькание перед глазами пяти «законных» жен. Одна только наша знакомая сиротка Рогнеда чего стоила! Надоели ей Володины танцы-шманцы с голыми наядами вокруг столба с башкой Перуна, лопнуло супружеское терпение! Появлялся он в спальне у своей первой любови редко-редко, так что стала звать она его «Красно Солнышко» (оттуда эта кличка и в народ потом перешла). И страсть как захотелось ей его зарезать во время одного из таких нечастых восходов-заходов. Нетерпение женское подвело Рогнеду! Не дала упырю отпавшему заснуть, как следует, – замахнулась на спящего ножом. Совсем она его убить хотела или только отхватить чего? Ответ на этот вопрос непразден. Убей Рогнеда великого блудодея, так, может, и некому было бы потом Русь крестить, и нам бы еще довелось с язычницами в папоротниках покувыркаться! А так – нет. Не приходится…

Проснулся аспид подколодный! Набил морду супруге верной.

– Теперь одевайся, – говорит, – сейчас я убивать тебя приду.

Побежал за понятыми. Одежду верхнюю и оружие оставил под кроватью… Рогнеда приоделась, накрасилась, подкрутилась. Успела выстроить мизансцену: вот отсюда войдет Владимир, там будут толпиться понятые, сплетники, сволочь дворовая, дружинушка хоробрая.

– А ты, Изя, – объясняет она роль сыну маленькому, Изяславу, выходи отсель. Вот, возьми батюшкин меч, и так, подбоченясь, грозно молви: «Ты что ж думаешь, ты один здеся?!». Ну, от себя можешь добавить выражения какие-нибудь детские, похуже…

Вот величие театра! Получилось! Вошел Владимир с Писцом (протокол вести), зрителей полуодетых набежало. Рогнеда грустная сидит на кровати колени сдвинуты. Сквозняк шевелит ее прекрасные скандинавские локоны. Выходит Изя весь в соплях. Волочит меч не за тот конец.

– Рубай, – плачет, – папка мамку, но помни – ты не один тут такой был!

Галерка заржала. Писец облился чернилами. Бояре из партера стали кричать князю: «Помилуй автора, государь!» Князь досадливо плюнул, велел построить в честь сына город Изяславль и поселить в нем мать его, чтобы здесь в дела религии не лезла и имя святого Блуда всуе не поминала…

Восход Красного Солнца

Историк и Писец, вослед за Церковью и князьями царями нашими, наперебой уговаривают нас, что православие нам очень нужно было. Что без него мы гибли ни за грош. Что оно нам пришлось так кстати, так вовремя, так впору! Перечисляют все исторические, экономические и политические причины его неизбежности. А когда прижмешь их к стенке простыми аргументами и фактами, то они заголосят и начнут блажить, что ты ничего не понимаешь, что это – Божий Промысел! И не Владимир с «блудями», так любой другой наш князь-батюшка святую веру на поганую Русь приволок бы и так и этак.

Ну что ж, послушаем их чуть-чуть…

«… У нас произошло то же, что и в Империи при Юлиане. Юлиан истощил все силы язычества, извлек из него все, что оно могло дать для умственной и нравственной жизни человека и тем всего резче выказалась его несостоятельность, его бедность перед христианством…».

Это пишет наш Историк, забывая, чем кончила Византия, как теперь называется Константинополь, кто служит и молится в тамошнем Софийском соборе – ныне мечети Ас Софи. Вот вам и объективная необходимость православия, и божественное провидение и заступничество Богоматери! Грустно…

И так уверены в себе учителя наши, так наседают на нас по сей день, будто нравственность народа, его культура, урожайность его полей, правила налогового грабежа, дикость гражданских войн – все это зависит и меняется от перемены божественных изображений. Будто объемный, скульптурный Перун не столь же величествен и бессилен, как и плоские обитатели икон. Будто сами священнослужители ежеминутно подают своему народу пример нестяжательства, кристальной честности, политической мудрости и принципиальности, повседневно нищенствуют вместе с самой обиженной частью паствы, горячо и самоотверженно заступаются за народ перед властями…

Конечно, с людоедством надо было кончать. Смогли бы мы это сделать под Перуном? Может быть, и смогли. Ведь терпели же еще 300 лет после крещения Руси осмотрительные варяги свою отцовскую веру. И благополучно совершенствовали свою нравственность, свою шведскую модель семьи и социализма.

Ох, сдается мне, братья-ковыляне, что будь мы покрепче душой, не поддайся исконному Шестому Чувству, не навесь себе на шею этих кровавых блудодеев, а разберись меж собой как-нибудь потихоньку, то и спокойного, верного бога мы бы сами нашли среди наших. И князь наш Кузя с соседней Неумывайской улицы, умывшись, стал бы нормальным правителем и воеводой, и земля наша прокормила бы нас безо всяких посторонних дегустаторов, и копье бы не сломалось, и меч не погнулся, и Царьграду мы так же наглядно показали бы Кузькину мать и навешали щитов. И 1000 лет всходило бы над нашей родиной, над ковылями и лесами, днепрами и волгами не кровавое Красное Солнце, а обыкновенное – золотое…

Но это лирика. А жизнь собачья шла своим чередом.

Притомился Владимир по девкам бегать. «Истощил силы языческие…»

Окружающие это заметили и стали нашептывать ему всякие научные объяснения потери интереса к играм на свежем воздухе. Они все были люди ученые, а значит, религиозные. Каждый стал Владимира в свою религию перетаскивать.

– Первым подскочил жид, – нетактично определил иудейского проповедника Историк, – он подробно расписывал достоинства своей веры, густо цитировал Ветхий Завет, указывал положительный пример: вот Хазарское-на-Дону ханство-каганство приняло иудаизм, и видите, ничего живет.

– А сами вы откуда будете? – спросил князь. Хотел еврей выразиться в том смысле, что они уже всю землю ненасильственно заселили. Но вышло у него заумно: земля наша расточена есть…

– А! Так вы свою землю проворонили и к нашей подбираетесь? Ну, так вы нам – не указ! – Выгнали еврея в шею. Поторопились грубить. Не знали еще, что новый бог у нас тоже будет еврей.

Больше всех врал и плевался греческий монах, родственник нашего Писца. Он грозил адскими муками верующим всех мастей, кроме своей. Сумел красочно нарисовать эти муки, передать в лицах всю подземную хирургию и пиротехнику. Страшно!

– С женами, – сказал он, – придется полегче: одна законная, остальные – по отпущению грехов.

«Так и лоб пробьешь, по каждой каясь…», – мрачно слушал Владимир.

Все сломала речь мусульманского товарища из среднеазиатских государств. Он расписал райский сад – нормально! – адские муки – хорошо, не холодно! И тут дал в штангу: на небе будет у тебя, государь, прекрасных дев столько же, сколько и на земле! (Ох, тяжко мне!).

– Ну, и вина пить нельзя, – продолжал мулла, – свиные отбивные нельзя (да и для печени вредны!), и сделаем мы тебе, князь, обрезание маленький чик-чирик.

Не совсем понял князь про обрезание, но испугался его больше райских излишеств. Прогнал муллу под предлогом, что дружина в лютые морозы без водки и сала Киева от немцев не отстоит.

Писец с Историком клянутся, что с этих смотрин Владимир точно решил переходить в христианство, – видно, прочитали это на его озабоченном лике. Но Владимир тянул. Писец и другие греки, которых при дворе вдруг оказалось не протолкаться, все время напоминали батюшке, что надо же, государь, креститься. Креститься было негде и не совсем понятно как. Пошли на южный берег Крыма, к ближайшему христианскому городу – греческой колонии Херсонес, которую иногда еще называли Херсон и Корсунь, прихватили по привычке побольше войска. Нечаянно возникла осада. За взаимными оскорблениями и подкопами было уже не до христианской любви. Владимиру спешить было некуда, и он приготовился скучать – морить будущих братьев православных голодом до смерти. Здесь осадную муть пробил лучик надежды приятное сердцу властителя предательство: из Корсуня через стену прилетела от некоего Анастаса стрела с бумажкой: там-то и там-то, князь, к городу подходит водопровод. Ну, ты не знаешь, что это такое, но копай! Увидишь трубу – ломай и забивай ее дохлятиной. Город сдастся!