Текст книги "Кривая Империя. Книга I. Князья и Цари"

Автор книги: Сергей Кравченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

Природа проводила великого волхва с почестями. 29 января 1102 года на три дня встала «аки пожарная заря» со всех четырех сторон, и было светло три ночи, 5 февраля случилось «знамение в луне», 7 февраля – в солнце: солнце огородилось тремя дугами, еще несколько дуг было повернуто «хребтами» к солнцу. Русские усердно молились.

Потянулось тягостное десятилетие борьбы с неугомонными половцами. Мономах неустанно отвлекал братьев от междоусобицы геройскими призывами постоять за Русь. Тем было неудобно отказываться, и они все время были заняты полезным делом. Писец так радовался, что даже увидел несколько раз во время боя, как из-за спины Мономаха играючи поражал половецкие толпы Ангел Светлый.

– Светлый, как это вино? – подливали мы Писцу белое болгарское.

– Светлее! – уверенно икал он и продолжал описывать нам свои астрономические наблюдения: в 1104 году солнце стояло в круге, посреди круга – крест! За кругом, по бокам – еще по одному солнцу, а сверху – дуга рогом на север!

– Да ты, брат, пьян был, вот у тебя и троилось! – подкалывали мы Писца.

– Да как же пьян, когда три ночи подряд 4, 5 и 6 февраля такое же знамение было в луне!

Но что-то – и не только на небесах – все же предвещало неспокойные времена. 11 февраля (опять февраль!) 1110 года встал от земли до неба огненный столп. Ударила невиданной силы молния, осветила всю землю. Дуплетом скончались обидчики Василька – Давыд (1112) и Святополк (1113). Освобождение киевского престола ознаменовалось солнечным затмением. В страхе зарыдала вся дружина, оплакивая доброго князя. Народ молчал, – тут уж Писец выдержал марку, не стал врать, – будто бы опасаясь наших с Историком упреков. Как потом выяснилось, причина честности была в другом: вороватый Святополк, узнав однажды, что соль на рынке сильно подорожала, ограбил Печерский монастырь и продал его соляные запасы – «святую» соль втридорога. Тут же этот смелый коммерческий ход попал в проповедь игумена Иоанна. Стали имя князя полоскать на всех углах. Князь рассердился, посадил попа на нары, но опять отступил под давлением Мономаха. Редакторы от церкви зорко наблюдали за Писцом, строго пресекали его красноречие по отношению к противному усопшему.

После смерти Святополка славный витязь Мономах опять завел свою волынку: не пойду в Киев, не хочу кровопролития. Пришлось нам брать дела государственные в свои руки. Народ пожег Святополковых прихвостней и пригласил Мономаха, тонко играя на его человеколюбии: «А не придешь, князь, то знай, что много зла сделается: ограбят уже не один Путятин двор или сотских и жидов, но пойдут на княгиню Святополкову, на бояр, на монастыри, и тогда ты, князь, дашь Богу ответ, если монастыри разграбят…». Всех перечисленных Мономаху было жалко, и он пришел княжить в Киеве.

Владимир Мономах

Великий князь Киевский Всеволод назвал сына Владимиром в честь своего деда – Красного Солнца. Имя предполагало, что новорожденный, когда подрастет, будет «владеть миром». Церковь при крещении дала младенцу имя Василий, что, опять же, означает «повелитель». Мать, греческая царевна, довершила картину третьим, греческим именем «Мономах» – самодержец, единовластитель. То есть, ей хотелось, чтобы Владимир владел миром в одиночку, а Василий – повелевал без всяких советчиков и подсказчиков. Мономах стал воином. Он все время находился на границе – в боях. Спал на сырой земле, совершил 83 большие путешествия, с голыми руками ходил на тура – брал быка за рога. При этом сохранял непонятную душевную мягкость по отношению к последней ерунде – российскому народу. От Владимира Мономаха мы впервые услышали наставление не как лучше ограбить племянников, не что и почем продать, а как надо беречь русских людей – нас!

«Не давайте отрокам обижать народ ни в селах, ни на поле, чтоб вас потом не кляли. Куда пойдете, где станете, накормите бедняка; больше всего чтите гостя…: гость по всем землям прославляет человека либо добрым, либо злым», – слеза умиления падала с седых ресниц Писца на седое гусиное перо…

Мономах был настоящим богатырем: диких коней в пущах вязал живыми, олень его бодал, вепрь оторвал ему перевязь с мечом, медведь кусал, волк сваливал вместе с лошадью (вот волки были!). Мономах после охоты или боя диктовал Писцу: «Не бегал я для сохранения живота своего, не щадил головы своей. Дети! Не бойтесь ни рати, ни зверя, делайте мужское дело!». Конечно, можно заподозрить Мономаха в мемуарных преувеличениях. Он и грек был наполовину, и царского рода по матери, и поэтому очень нравился грамотной церковной верхушке: в летописях Мономаха нет-нет да и называли Царем! Но Мономах ни разу не был замечен в подлости. Ни разу не нарушил крестного целования. Состояние журналистики было уже таково, что правда частенько показывалась на свет божий в трудах нашего Писца и его собратьев. А иногда подлость и не скрывали: как ее скрыть от современников, когда всем она уже известна? Тогда придворные лизоблюды начинали диктовать всякие оправдания, придумывать высшие интересы страны, так что наш Писец только покряхтывал. А о Мономахе ничего такого не записано – чист, как стеклышко!

И вот Мономах стал князем Киевским.

Начал он с финансов: собрал братьев, уговорил ограничить проценты по кредиту. «Жиды с позволения Святополка пользовались неумеренными ростами, за что и встал на них народ». Урезонив еврейскую банковскую верхушку и прекратив черносотенные погромы, Владимир установил гражданский мир. Против миротворца воевать как-то не тянуло, и Мономах правил спокойно. Были, конечно, дела семейные. Повадился Ярослав Владимирский бить жену, внучку Мономаха, пришлось идти в поход, брать в осаду и на испуг. Но все это без пролития крови, – дико по тем временам!

Повадки внучатого зятя так и подталкивали к войне – он приводил на Русь то поляков, то венгров. Приходилось садиться в седло. Но настоящей войны и большой крови не было. Ярослав погиб бесславно: его убили ночью на дороге копьем в спину бывшие союзники, поляки.

Мономах спокойно умер в Киеве в 1125 году, после 12 лет честного правления. Писец дал волю перу и чувствам: «Он просветил Русскую землю, как солнце, слава его прошла по всем странам, особенно же был он страшен поганым… Духовенство плакало по нем как по святом и добром князе;… весь народ плакал по нем, как плачут дети по отце или по матери!».

Слова вроде бы знакомые, но верится им на этот раз.

«Тяжела ты, шапка Мономаха!»

После Мономаха осталось пятеро сыновей: Мстислав, Ярополк, Вячеслав, Георгий (Юрий Долгорукий) и Андрей.

Мстислав сел в Киеве и правил шесть лет, в точности повторяя политику отца. Народ подумал, что племя Мономаха – все такое. Братья расселись по городам.

Однако по Руси у них было немало и троюродных братьев – таких же потомков Красного Солнца и Ярослава Мудрого. После смерти Мстислава начались дикие усобицы. Ольговичи, Святославичи Черниговские, сами дети Мономаха, их собственные дети – все сплелись в большой клубок смертельной борьбы за землю Русскую. Столетняя гражданская война совершенно смешала умы россиян. Братоубийство снова вошло в привычку, стало правилом игры. Целые поколения вырастали под бабушкины сказки о страшных ростовчанах, новгородцах, киевлянах и черниговцах. Волки стали исчезать из детских пугалок, Змеи Горынычи и Соловьи Разбойники вывелись вовсе. Даже половцы были не так страшны, как русские князья.

Кстати, половцы оказались не глупы. Они резко изменили тактику: перестали нападать на русские земли. Да и чего им было рисковать, когда каждый день сами русские князья нанимали их грабить и жечь соседние уделы за деньги, за контрибуции, за долю в добыче! На половцев только иногда нападали в отместку за соучастие в набегах.

Это было трудное и противное для нашего Писца время, нудный период для дотошного Историка. Волей-неволей им приходилось терпеливо описывать все эти походы своих на своих. Писец набирал в долбленую чернильницу темный настой чернильного орешка, набирал полную грудь сумрачного воздуха и, щуря близорукие глаза, писал: «… встала усобица меж Святославичей Черниговских…;… присоединили Полоцк к волостям Мономаховичей…;… началась борьба дядей с племянниками…;… изгнали из Киева Игоря Ольговича…;… Изяслав Мстиславич Мономашич княжит в Киеве…;… союз Святослава Ольговича с Юрием Владимировичем…», – и так далее, бесконечной скорописью, без надежды, без выхода, без просвета – длинный, кровавый монолог. Был бы наш Писец волен, так бросил бы это тягостное занятие, оборвал бы на полуфразе хронику убийственного ослепления «и немедленно выпил»…

Ничего в эти годы не происходило такого, что заставило бы нас проникнуться торжественным или настороженным вниманием – типа крещения Руси, взятия Царьграда, пришествия Пречистой Девы на худой конец. Мы-то с вами знаем, что это было последнее столетие перед татарским нашествием. Нам понятна бессмысленность всех княжеских усилий. Мы даже не спрашиваем, чего это народ терпел и «белых» и «красных» и «черных», чего он не резал сиятельных, чего не уходил в «зеленые» – в родные леса и ковыли? Потому что и это тоже было бы уже бессмысленно…

От дурных предзнаменований, зачастивших на Русь, пересыхало в горле, даже у коней противно дрожали колени: в 1141 году вдруг встали с земли до неба уже три огненных столпа, три солнца засверкали на их вершинах, какая-то чужая, острая дуга лунообразно сияла над этой немыслимой композицией…

Два пустяковых, но примечательных события произошли в это воистину смутное время. Пустяковыми они были по своей сути, по своей мелочности на фоне большой резни. Примечательными они стали по воле, художественному замыслу Писца и Историка. События эти – основание Москвы и поход Игоря Святославича на половцев.

Городков типа Москвы, обнесенных деревянным забором из заостренных бревен, на Руси было не сосчитать сколько сороков. А у этого поселения даже названия не было. Так о нем и не поминали отдельно от названия реки, на которой он стоял. Князь Георгий Владимирович Мономашич (Юрий Долгорукий) пригласил в 1147 году своего брата Андрея на военный совет к себе «на Москву». Поскольку посыльный наверняка сам и показывал дорогу, то в грамоте не указывалось, на каком изгибе и берегу Москва-реки находится ставка Долгорукого. Неизвестно также, сколько лет существовала крепость до 1147 года, что в ней было, кроме острога, складов и казарм. Тем не менее, Историк тщательно выделяет первое упоминание о будущей столице нашей Родины. Как же, как же! Империя пойдет отсюда, отсюда «станет быть» и «есть будет». И «есть» она будет не только в прямом смысле столичного бытия, но и в переносном смысле повседневного поедания Руси великой, несытого косяка на остальные страны света Божьего и окраин безбожных, непрестанных потуг стать Третьим Римом, столицей всемирного пролетариата.

С рождением тебя, матушка Москва! Приятного аппетита!

Второе событие по причине внутренних российских дел мы тоже чуть было не проехали. Да Историк ему почти и не уделяет внимания, здесь он четко выдерживает исторические масштабы и пропорции. Какой еще Игорь, когда тут вокруг идет дележ земель и денег! Когда с севера наседают немцы и почему-то называют нас безбожниками. Когда татарское иго на носу, а эти дураки дерутся, вместо того чтобы загодя объединяться и начинать, в конце концов, строить Империю! Так бы и канул Игорь Святославич в Лету, кабы не два обстоятельства. Первое мы уже упоминали: смертельно скучно было Писцу, зря погибал его литературный талант, отточенный сотнями томов придворной ерунды. Хотелось Писцу создать что-нибудь достойное посмертной литературной премии. Вот и взял он простенький сюжет из окружающей жизни.

Почему не написал Писец «Слова о полку Мономахове»? Или «Слова об убиении Андрея Боголюбского»? Или любого другого Слова о знатных людях и больших делах того времени. Почему остановился он на глупой, мальчишеской выходке третьестепенного князька? А потому, что и правда – это глупость была, и был это порыв души, поход не только за пленными и барахлом, не за городами братьев и дядьев, а за Славой Богатырской!

Весной 1184 года Святослав Киевский разгромил половцев, набрал пленных, военных машин (!), поймал даже одного басурманина, который стрелял «живым огнем» (небось, это был китаец, испытатель первого огнестрельного оружия на простодушных русских). Игорь из-за гололеда не смог присоединиться к триумфу. Вот и собрал он через год свое войско и кликнул «братьев» постоять за землю Русскую. Хотя стоять ни к чему было. И затмение же солнца случилось! А значит, надо было Игорю возвращаться восвояси. Но он пошел на вольный Дон, напал на половецкие становища. Что вышло из этого, мы знаем. Вышла прекрасная поэма! Если бы Писец так же одухотворенно относился и к остальным событиям, какая была бы у нас История!

Вторая половина двенадцатого века и первые два десятилетия тринадцатого прошли в непрерывной междоусобной борьбе. Желание единовластия, стремление к овладению всей землей губило страну. Имя «Мономах», которое юная греческая царевна дала своему сыну, из славной фамилии превратилось в проклятие для всей Руси. Мономашичи рвали к себе каждый лоскут земли, резали и перемалывали каждую краюшку. И перетерли бы Россию в пыль, кабы не татары…

Опускаются руки. Не на чем остановить внимание в этой, почти столетней катавасии. Но попытаемся.

Вот заметен стал непоправимый раскол Руси. Совсем погрязло в войнах и порочных связях с королевствами Восточной Европы старое Киевское княжество. Пройдет немного времени, и оно только по названию останется Русью, а на деле станет придатком Польши и Великого княжества Литовского. Центр Российской государственности переместится в привычные места: в чащобы владимиро-суздальские, в дорогое наше Подмосковье.

Юрий Долгорукий, с большим трудом овладевший Киевом, еще успел скончаться на престоле святого Владимира. 10 мая 1157 года князь крепко выпил у какого-то Петрилы, так что к вечеру полностью отрубился. Утром, вместо обычной похмельной тягости, Юрия охватило глубокое беспамятство. Пять дней медики сражались за его жизнь. Но ни рассол, ни заговоры не помогли. Князь умер без покаяния, и пришлось Писцу описывать неприятные события во время похорон 16 мая. Киевляне взбунтовались против покойного, стали жечь дворы его суздальских дружинников, перебили их по всем киевским городам и весям.

Небо еще раз попыталось запугать или усовестить россиян: в 1161 году опять было показано «знамение в луне, страшно и дивно». Луна по пути с востока до запада меняла свои обличья: сначала уменьшалась и темнела, потом стала кровавой, потом окрасилась пополам в два цвета – желтый и зеленый. На половинках ясно видны были фигурки двух воинов, которые «секушеся мечема». У одного из головы уже текла кровь, другой проливал молоко. Даже такое подробное кино не унимало наших предков. Ведь ясно же было показано, мужики, что воин на желтой половинке – это монгол, на зеленой – наш военный. Не поняли!

Теперь вражда встала не между отдельными князьями, желавшими ухватить кусок на скаку, а между Севером и Югом. Это был уже прогресс имперского строительства. Повоевали еще 11 лет, отвлекаясь только, чтобы поцеловать крест, да тут же и плюнуть в пол. Сын Долгорукого Андрей Боголюбский (столичку свою за худостью Москвы держал он в селе Боголюбове) собрал-таки в 1168 году всех северных князей и впервые в русской истории взял Киев при всеобщем героическом сопротивлении киевлян, без боярского предательства, отдававшего Киев захватчикам в прошлые разы. Что сделали «дети» с матерью городов русских? Взяли ее «на щит»: два дня грабили город и жителей, жгли церкви (вот вам и «Боголюбский»!), жен отнимали у мужей, разлучали с детьми, всех уводили в плен, разрешили половцам подбирать объедки пира победителей. Половцы подожгли Печерскую лавру. В довершение надругательства Андрей побрезговал даже садиться на киевский трон, оставил наместником сына, а тот передал «мать» какому-то мелкому князьку, родство которого объяснить – язык заплетается, а сам поехал к себе, на милый Север.

– С великою честью и славою, – записал было Писец, но потом перекрестился и исправил, – с проклятиями великими!

Гордый завоеватель и поругатель был поражен так же подло. Андрей отправил на заслуженный отдых старых отцовых бояр, а себя окружил молодыми реформаторами. Набирал их без разбору. Раздал должности родне жены. Но спрашивать с бестолковых прихлебателей стал по всей строгости. Пришлось какого-то троюродного деверя и казнить. Переполох среди новоявленных чиновников возник страшный. Каждый стал примерять себя к лобному месту: мурашки по коже! Составился интернациональный заговор: уцелевшие родичи жены Яким и Петр да поднятый из грязи почти в министры экономики азиатский бомж по кличке Анбал, да вездесущий Ефрем Моисеевич решили «промыслить об этом князе!». Заодно и оттереть от кормушки нового фаворита Прокопия. 29 июня 1174 года ночью заговорщики с 20 подручными подошли к Андреевой спальне. Но тут необъяснимый ужас напал на них у дверей. Толкаясь и падая, бежали они по закоулкам терема – в правильном направлении. Оказавшись в подполье и обнаружив, что это винный погреб, выпили по привычке за здоровье князя и теперь уж спокойно пошли наверх. «Пити – веселие Руси», гулко поучал их сквозь тьму веков святой Владимир…

Далее повторилась сцена из популярной сказки «Волк и семеро козлят». Только волков было два десятка, а козлят двое – князь и мальчик-слуга.

– Князь, это я, Прокопий… – стал стучаться в дверь спальни Яким.

– Нет, это не Прокопий, голос не его, – согласились князь и мальчик.

Тогда уж волки позорные стали ломать дверь.

Князь вскочил и потянулся за чудотворным мечом. Этот меч когда-то принадлежал святому Борису. Борису, как мы помним, он не помог, а Андрея выручал исправно. Но меча не оказалось. Анбал тут прибирал намедни и меч спрятал. Но Андрей и без меча был силен. Он сбил ударом кулака первого из ворвавшихся, а остальные в потемках прикололи упавшего копьями. В описание дальнейшего кровопролития Писец внес лирическую, нравоучительную ноту. Будто бы, пока два десятка убийц со всех сторон секли Андрея саблями и кололи копьями, он произнес им целую увещевательную речь со ссылками на Бориса и Глеба, адские муки их убийц, проклятие народное во веки веков. Аминь! Тут Андрей наконец упал. Бандиты подобрали своего и пошли по номерам как бы спать. Но Андрей поднялся и стал стонать, потом вышел во двор. Пришлось одному из убийц собирать остальных и божиться, что, истинный крест, видел князя живого! Обыскали весь терем, еле-еле нашли князя, привалившегося к столбу под крыльцом. Убили.

Убили и Прокопия. Честно поделили казну, нагрузили свои доли на коней и развезли по домам. Хотели разбегаться кто куда, да не понадобилось. Народ поднялся весь! Но не мстить и карать, а тоже пограбить маленько. Грабили все, что имело хоть какую-то ценность или полезность в хозяйстве. Из деревень в города суздальские, Владимир, Боголюбов двинулись за добычей крестьянские подводы. Тело князя валялось шесть дней в огороде…

Здесь Писец снова прибег к плагиату и в назидание потомкам скатал сцену погребения князя у евангелистов. Боголюбский у него стал как бы Христос, а какой-то Кузьма Киевлянин блестяще исполнил роль Иосифа Аримафейского. Писец художественно передал длинные уговоры Кузьмой Анбала: «Теперь ты, жид, в бархате стоишь, а пришел к нам в лохмотьях», – и так далее. Тело князя было предназначено на съедение собакам, но совестливый Анбал на «жида» не обиделся, разрешил завернуть князя в ковер и положить в церкви. Потом, когда во всех городах грабежи сошли на нет, тело отнесли во Владимир и похоронили в церкви, в каменном гробу. Все это сопровождалось почти рифмованными причитаниями и воплями. За христианской моралью было Писцу не до хэппи-энда, и о наказании убийц он умолчал. Может, и дал им бог спокойно и в достатке пожить до седин?

Память сердца понуждала россиян к братоубийству. Возня вокруг Владимирского престола переросла в многоходовую партию между Ростовом, Суздалем, Владимиром, Ярославлем, Рязанью и проч. Кровь лилась рекой. В 1203 году снова последовало небесное предупреждение: в пять часов ночи вдруг «потекло» небо, звезды стали срываться со своих мест и небо стало пустым и черным, землю и дома заметал снег…

Алеет Восток

Китайцы первыми изобрели бумагу, стали на ней писать, что попало. Среди прочего описывали и быт беспокойных монгольских племен за Великой Китайской Стеной. Эти племена занимали большие пространства, и проехать мимо них никакому путнику не удавалось. А путники охотно стремились в таинственный Китай. И за проезд приходилось им рассказывать на ночь монгольским ханам и ханшам сказки из европейской жизни. Привирали лукавые клинобородые рассказчики крепко. И решили доверчивые монголы поменять ориентацию. Чем биться лбом о Китайскую Стену, легче было двинуть к последнему морю, к соблазнительному городу Парижу. Да взять по пути город Киев, где наблюдатели отмечали большое количество церковных куполов и колоколов, по виду и звуку целиком вылитых из золота!

Весной 1224 года послал известный нам Чингисхан двух своих полководцев Джебе и Субута (Субедея) на запад. Они проскочили между Уральскими горами и Каспийским морем и навалились на половцев. Изнеженные южно-российскими делами половцы во главе со своим полурусским князем Юрием Кончаковичем выехали биться, да где там! Это было не то, что папа Кончак имел с полком Игоревым. Это было страшно, дико, мощно, организованно. Как у самих половцев во времена Изяслава Киевского.

В Киев и побежали прятаться. Отдали здесь всю скотину, верблюдов, ткани, словом, все имущество – только спасите! Озадаченные южные князья неспешно сели совещаться. Победило мнение, что надо татар перенять подальше от Киева, чтобы не разводили здесь антисанитарии. Татары прислали послов. Дескать, мы первые не начинаем. Пришли на ваших холопов и конюхов половцев. А вы в наши дела не встревайте. Князья не успокоились. Татарские послы были не по-европейски убиты. Войско вышло к Днепру. Второе татарское посольство выражало возмущение и заявляло о ненападении. Это был, конечно, блеф, но в юридическом плане русские напали на татар первыми!

Посольство было отпущено, Мстислав Удалой с 1000 человек форсировал Днепр, легко разгромил передовой отряд татар, перебил их всех, воеводу отдал на казнь половцам. Тут уж все переправились через Днепр. Царило шапкозакидательское настроение. Опять напали на передовой отряд. Опять разбили его. Семь дней гнались за татарами почти до самого Дона – до реки Калки. Опять разбили какой-то татарский отряд. Сели лагерем.

Здесь из черепа павшей лошади выползло знакомое нам русское Чувство. Оно снова смертельно ужалило князя – Мстислава Удалого Киевского. Не любил Удалой другого Мстислава – Галицкого. Жалко ему было делиться с остальными князьями славой молодецкой, досадно было пускать их на страницы какого-нибудь нового «Слова о полку…». Воистину, в Начале было Слово. У древней Руси оно было в самом конце…

Удалой тайно вооружил свои полки и сделал вылазку. У многих других оружие осталось на телегах. Утром 16 июня 1224 года началась битва. От дурного командования произошла катастрофа: ненадежные половцы, которых за малой ценностью, как обычно, выставили вперед, как всегда первыми и побежали. В ужасе потоптали они русские полки и станы. Татарам осталось только довершить дело. Случилось почти полное окружение, страшная резня. Писец наш записал, – как видно с чужих слов, – что такого поражения не бывало от начала Русской земли. Три дня ловили русских по степи, последних с Удалым Мстиславом взяли, как водится, предательством. Какой-то Плоскиня, бывший союзник, уговорил наших сдаваться.

– Ничего не будет, – уверял он. Сдались…

И правда, татары рубить князей не стали, а наоборот, «пригласили на обед»: положили князей под дощатый настил и сели сверху пировать. Пока поели, князья все умерли. Много знатных людей погибло в бегстве. Здесь пал и последний русский витязь Алеша (Александр) Попович, перенесенный потом вольным художником на 250 лет назад, в отряд Трех Богатырей. Теперь нам понятно, о чем так грустит Попович на картине Васнецова…