Текст книги "Кривая Империя. Книга I. Князья и Цари"

Автор книги: Сергей Кравченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

ЧАСТЬ 2. Кровь (1035–1224)

Ярослав Мудрый

Наступило новое время. Время государственного строительства, чиновничества, законов. Князь Ярослав стал править в одиночку. Он избрал монархический путь развития страны. Сохранил христианство, удобное для строительства Империи, но митрополита посадил уже своего – из русских. Ярослав, в отличие от предков, умел читать и пытался распространить грамотность, естественно, только среди своих. В Новгороде была открыта школа на 300 учеников – поповских и боярских детей. Ярослав первым из князей занялся созданием государственной системы со всеми ее элементами.

Он укрепил границы: стал расселять на пустынных окраинах пленных поляков и другие, еще не крещеные, но не совсем дикие народы. Велел строить пограничные города. Принял тактику Добрыни – грабить окраины в пользу центра: чем ближе к столице, тем меньше дань; провинция – основной налогоплательщик; спасибо, Добрыня Никитич, по сей день так живем!.

При Ярославе наехало на Русь огромное количество монахов. Князь покупал у них, выписывал и заставлял переводить новые книги. Писец наш валился с ног! Под общей редакцией князя вышел первый на Руси нерелигиозный труд гражданский устав Русская Правда.

Слово «правда» сейчас несколько изменило свой первоначальный смысл. Мы воспринимаем «правду» как оценочную категорию: это – правда, а это неправда. Синонимы и антонимы к слову «правда» тоже таковы: истина, ложь… На самом деле, правда – это процесс. Такой же, как еда, борьба, вражда. На Руси словом «правда» описывали действие – «происходит правда», «князь начал правду», то есть начал править суд. Так что Русская Правда дословно расшифровывается как «принятые на Руси меры наказания» или «русский процессуальный кодекс». Это отступление я сделал для того, чтобы мы с вами не подумали сгоряча, что законы Ярослава дают мудрый и исчерпывающий ответ на вопросы «Что на Руси есть истина» или «Кому на Руси жить хорошо». Князю просто необходимо было записать какой-то порядок суда, чтобы в Новгороде не отрубили голову за то, за что в Киеве только пожурят.

За основу был взят импортный «закон талиона»: кто кому что сделал, то и себе получи. В античные анналы Писцу углубляться было недосуг, поэтому он воспользовался привычным первоисточником, с детства впечатанным в нижнюю часть спины монастырской розгой, – Ветхим заветом. Один из его авторов, Моисей, спустился с горы Синай, потея под тяжестью каменных скрижалей, только что полученных от Бога. На них были высечены 10 заповедей: не убий, не укради, потише с женой соседа и так далее. Под горой его подопечные евреи буйно выплясывали вокруг золотого тельца. Моисей испробовал на них первую заповедь: гвардия Моисея вырубила 23 тысячи шалунов. Тогда Моисей дописал к 10 заповедям еще свои законы: кому, за что и что полагается.

Таким образом, Ярослав с Писцом имели перед собой проверенный образец. Оставалось только разукрасить его введением о наших лесных предках и подробно разработать правила кровной мести. Был определен список родни врага, которую разрешалось безнаказанно убивать в отместку за убийство. Брат мстил за брата, отец за сына и наоборот; дядя – только за родного племянника. Если мстителей не было, то уж князь штрафовал преступника в свою пользу. Особенно князь усердствовал в ценах на своих придворных холопов: брал по 40, а то и по 80 гривен (например, за любимого конюха). Милые дамы, гибнущие, как правило, от грубой любви, ценились обидно дешево, вполцены по 20 гривен. Простой народ обходился местью или прощением, брать деньги с убийц считалось подло – это оставляли князьям. Была даже такая нравственная формула: «Не могу я носить своего убитого сына в кошельке!». О времена, о нравы!.

Русская Правда подробно, до мелочей описывала приемы следствия («пытки»), порядок подачи исковых заявлений, порядок исполнения наказаний.

Русская Правда вряд ли снизила преступность. Но она ввела в обиход казенные правила, ограничивающие самосуд и не дающие частной мести развернуться в гражданскую войну. Так хотелось думать. Что уж точно, – так это то, что Русская Правда еще на один оборот завернула имперскую удавку: теперь человек должен был отвечать не только за самосуд, но и за уклонение от мести, естественные человеческие чувства становились деталью государственной машины. И появилось много новых рабочих мест в судебных заведениях…

Ярослав Мудрый умер в 1054 году. Он меньше пролил народной крови, чем отец, он больше принес пользы России. Но его называли Хромым, иногда Старым, но не святым.

– И в народе его любили меньше, чем Красное Солнышко, – записал Писец, изнуренный переводами с греческого. Но Писец наш – это еще не весь народ.

Сукины дети Ярослава Мудрого

Ярослав оставил пять сыновей – Изяслава, Святослава, Всеволода, Вячеслава, Игоря, внука Ростислава от умершего старшего сына Владимира и племянника – сына Изяслава, участника сцены в спальне Рогнеды. Мудрец справедливо опасался, что дети передерутся, и пытался внушить им завет: «Вот я отхожу от этого света, дети мои! Любите друг друга, потому что вы братья родные, от одного отца и от одной матери. Если будете жить в любви между собой, то бог будет с вами. Он покорит вам всех врагов, и будете жить в мире; если же станете ненавидеть друг друга, ссориться, то и сами погибнете и погубите землю отцов и дедов своих…».

Надо сказать, что это великое и простое завещание было записано нашим Писцом, сохранено и часто цитировалось многочисленными отпрысками рода Рюрика. Они принимали его на свой счет, отделяли им себя от остального народа. Иногда завещание Ярослава останавливало братоубийство в княжеской семье. Но, в основном, к нему относились как к абстрактному призыву и рвали глотки друг другу так, что клочья разлетались по всей Руси. И не единожды погибали сами и губили нас; и раз за разом расточали земли «отцов и дедов своих», а если разобраться – отцов и дедов наших…

Не пошла русским впрок Русская правда. Не выполнили потомки наказов мудрого старика. Стали они веками лицемерно поддерживать идею о совместном правлении всей Россией, а в сердцах накапливать Шестое Чувство. Все равно, кто-то должен был сидеть на троне в Киеве, а потом в Москве, а остальные терпеливо ждать, чтобы он простудился или упал с коня, удушился нательным крестиком. Хорошо хоть медицины не было, и какой ты князь не будь, а все равно тебя – простым гриппом – и с трона долой!

От многолюдности княжеских семей возникли нудные периоды истории. Наш Писец, будь он похитрей, даже поленился бы записывать повторяющиеся события, а отдал бы своему ученику перо и приказал списать дважды или трижды от сех до сех: побил брат брата, тот нанял печенегов и выгнал брата, тот нанял поляков и выгнал брата, тот дождался весны и с варягами выгнал брата из Киева… И так далее, сколько нужно раз. Только и забот, что не забывать приписывать: «… а поляки (печенеги, варяги) поганили девиц, выжгли слободу, ограбили купцов, надругались над святынями…» и т. д., и т. п.

Дети Мудрого так и жили. Изяслав Ярославич сел в Киеве. Поделили остальные земли. Обидели племянника Ростислава Владимировича. Он побежал в Тмутаракань по примеру великого Мстислава. Выгнал оттуда двоюродного брата Глеба. Отец Глеба вооружился и выгнал Ростислава из Тмутаракани; вернул Глеба. Пошел отдыхать. Тут Ростислав снова выгнал Глеба и засел в Тмутаракани крепко. И совсем он стал напоминать Мстислава. И жутковато стало от такого соседства битым грекам в Корсуни-Херсоне-Херсонесе. Заслали они к Ростиславу своего котопана (это чин такой): или убей Ростислава, или не командовать тебе нами. Котопан оказался ловким агентом. Втерся в дружбу к Ростиславу. Погостил у него. Сделал ему много добра. Потом стал прощаться. Закатили буйный пир. Встал котопан: давай, князь, выпьем вина по-братски из одной чаши. Выпил Котопан половину братины, протянул чашу Ростиславу. Пока протягивал, окунул в вино конец пальца. Под ногтем у него был яд замедленного действия. Вернулся котопан в Корсунь, доложил: во столько-то часов, во столько-то минут, такого-то числа помрет Ростислав Владимирович, горе-то какое! Сначала заказчики не поверили в такую точность. А потом гляди-ка – и правда! Им бы радоваться, а они забили котопана-героя камнями насмерть. Историк утверждает, что корсунцы испугались мести русских. Да кто бы узнал? Испугались грешники такого начальника иметь! Это ж теперь и не заснешь спокойно. Вот тебе и Херсон! Но есть версия, что котопан был двойным агентом – сработал на Ярославичей…

Только сделали это семейное дело, как возникло новое – из Полоцка надвинулся страшный Всеслав, обделенный родственник Рогнеды, которому сговор и дележ всех этих Рюриковичей и Ярославичей был ничем не свят. В гробу он их видал. Хотел видеть…

Всеслав был рожден колдовским, искусственным способом – от волхованья. Поэтому и действовал прямо, грубо и цинично. Сначала он проверил силу своего колдовства на Новгороде. В 1063 году Волхов в течение 5 дней тек в обратную сторону, – новгородцы испугались до обморока. Чудо было приписано Всеславу, поэтому он легко взял Новгород в 1066 году, ограбил церкви, снял колокола. Ярославичи в дикие морозы выгнали народ на войну, взяли Минск, выжгли его дотла. Вырубили по завету святой Ольги всех мужчин призывного возраста. Детей и женщин раздали солдатам. Столкнулись с войском Всеслава. В страшной, кровавой мясорубке русские одолели русских (или, если угодно, – белорусов). Всеслав бежал. Ему написали «опасную грамоту»: не опасайся, приезжай на переговоры. Восставший из ада поверил, как последний дурак. Даже не посмотрел в хрустальный шар, не покатал наливное яблочко по золотому блюдечку. Поехал. Был схвачен, – но вот милосердные времена! – не зарублен, а посажен в тюрьму на вечные времена.

Мы-то с вами понимаем, что не милосердие двигало крещеными братьями: боялись серые, как бы смерть Всеслава не была столь же страшной, как и его рождение. Мало ли что могло произойти на эшафоте! Ты ему честно рубишь голову, а у него, например, из горла вылетает аспид крылатый и ну косить честной народ, не дай бог, начиная с князей! Опасно! Лучше пусть сидит.

Вздохнули свободно. А зря.

Не иначе, как Всеслав наколдовал в темнице, но взошла кровавая звезда, неизвестная киевским астрономам. И к тому же солнце стало, как Луна. Не успели испуганные князья рассмотреть затмение через копченые осколки венецианских бутылок, как прибежали визжащие от ужаса монахи и простые граждане, а следом приволокли к княжескому крыльцу рыбацкую сеть с выловленным в реке Сетомле страшным уродом, также неизвестным науке. На лице его торчали «срамные уды», пришлось его по-быстрому бросить обратно в воду, чтобы не смущать девиц. «Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца!», дергали Изяслава за штаны малолетние Рюриковичи, успевшие все-таки осмотреть членоликого «детища». Надо было готовиться к худшему.

И худшее настало в том же 1068 году. Пришли из Дикого Поля новые дикие люди – половцы. Они изгнали, рассеяли, подчинили печенегов и хазар. Стали жестко нападать на Русь. Три брата Ярославича выехали на них, подбоченясь. Не как Три Богатыря, а с приличным войском. И были биты, и побежали в Киев. Простой народ стал проситься в ополчение. Струсившие князья отнекивались, бормотали что-то о ненападении. Народ стал бунтовать на княжом дворе. Изяслав пытался нас успокаивать из окошка. Пошли разговоры, что неплохо бы князя сменить. Кто-то, небось, резонно указывал, что вообще пора гнать Рюриковичей в шею. Первыми поняли опасность дружинники-особисты: послал бы ты, князь, кого-нибудь заколоть Всеслава, а то во время бунта тюрьмы обычно разбиваются и всех зэков выпускают на волю. Но проблема состояла в том, что в камере Всеслава не было дверей. Они были то ли заложены, то ли заклепаны насмерть – еду колдуну подавали в окошко. Был вариант подманить Всеслава к кормушке чем-нибудь вкусненьким и, перекрестясь, бить его копьем, но тут уж ведьмак смотрел в оба. Убить его не удалось. Первая русская революция победила. Восставшие разграбили казну – взяли «бесчисленное множество золота и серебра»…

Здесь следует оговориться. В наших сказках, былинах и летописях слова «бесчисленное», «несметное» и т. п. означают не буквально огромные горы серебра, золота, мануфактуры, а только то, что никто из участников событий не умел сосчитать, и даже навскидку «смекнуть», сколько же награбили? Был такой случай. Захватили русские в плен «бесчисленные» толпы печенегов. Пригнали в Киев. Оказалось их всего-то двадцать сороков. О чем это говорит? Это говорит о том, что ты, брат наш Писец, по полю бранному на ретивом коне не скакивал и чумазых печенежек через седло не кидывал. А сидел себе тихо в Киеве, как бы за инвентаризацией княжих кладовых. А когда пригнали пленных, так ты тут как тут!

– Этих, значит, пять сороков – сюда, тех семь сороков – туда, барахла – «немеряно», так валите его в кладовые… Не рыться же тебе в грязных тряпках!

Итак, Всеслава «поставили на княжом дворе», и стал он править. Изяслав сбежал, – правильно! – в Польшу.

Из Чернигова вышел Святослав и с 3 000 наших разгромил 12 000 половцев. Конечно, Изяслав в Польше сразу стал храбрым. Набрал поляков, пошел сгонять волхва со стола отцова и дедова. Оказался Всеслав меж двух огней: с запада Изя и поляки, с востока Святослав и Всеволод с нашими. Пришлось ему сматываться по-своему. Коснулся он копьем золотого стола княжеского (сглазить хотел киевское богатство), обернулся серым волком и побежал к себе в Полоцкие колдовские чащи.

Честные братья стали просить Изяслава не губить Руси поляками. Большинство поляков с дороги отправили обратно, самых наглых разослали кормиться по провинции, чтобы они мучили нас, а столицу не беспокоили. На местах их стали тихо резать по обычному женскому делу, и они убрались домой. Изяслав послал сына Мстислава с дороги вперед казнить сообщников колдуна. Наловили первых попавшихся киевлян, семьдесят убили на месте, сколько-то еще, не считая, ослепили – выкололи ножами глаза. Это была такая смягченная мера наказания: а вдруг да ослепленный выживет и станет народным певцом? Такие случаи бывали, но в основном, ослепленные умирали за отсутствием медикаментов и перевязочного материала.

Народ встретил Изяслава фальшивыми овациями. Как любой нормальный руководитель, Изяслав первым делом вернул себе контроль над доходами: перевел киевский базар с Подола на гору, поближе к терему. Опять крутанули колесо: выгнали из Полоцка в финские дебри Всеслава, обернувшегося было человеком, посадили княжить там Мстислава-окулиста. Но место было проклятое, нежилое. Помер Мстислав скоропостижно. Всеслав вернулся с дикими финнами и вожанами. Напал на Новгород. Славного города нашего не осилил, был бит, вожан вырезали всех. Всеслава милосердно и суеверно отпустили «ради Христа» – нашли к кому Христа приплетать!

Всеслава любили мистически, завороженно: он напоминал нам старую Русь, страну-берендеевку. Сошлись к нему богатыри. Очистили Полоцк. Изяслав начал переговоры, но они были безрезультатны: о чем можно было договариваться с продажным Изяславом?

Братья тоже на него обозлились за геноцид и коварство. Вдруг выяснилось, что святой Антоний, основатель Киево-печерской Лавры, был другом Всеслава! То ли Всеслав не такой уж волк поганый, то ли Антоний не столь свят. Решил Изяслав посадить Антония в темную. Тот бежал волком или покровительством Богоматери в Чернигов и укрылся у Святослава, победителя половцев. По всем статьям, за исключением статей завещания Ярослава Мудрого, моральное право править Русью было у Святослава (если нам вообще признавать за кем-либо такое право, тем более за Рюриковичами). Поэтому Шестое Чувство восстало, и Святослав без боя спугнул брата из Киева. Тот успел прихватить с собой казну, пошел нанимать поляков. Те золото взяли, а Изю выкинули вон. Он стал ездить по Европе то к германскому императору Генриху IV, то к папе римскому Григорию VII. Везде давал деньги. Все деньги брали, но помощь ограничивали грозными посольствами в Киев. Святослав посмеивался. Так продолжалось, пока Святослав не умер в 1076 году, промотавши остатки золотого запаса (не зря Всеслав колдовал над золотым столом!). И потом так же продолжалось при Всеволоде. Но Изяслав пришел с поляками, Всеволод отдал Киев, сел в Чернигове. Полякам за работу достались Червенские города…

Вам не надоело? Дальше будет хуже, потому что князей расплодилось, как собак, и все хотели урвать кусок от нашей земли. К тому же у них завелась дурная привычка ходить жениться и замуж за границу. Полчища семибатюшных племянников всех мастей и оттенков, чурающихся славянского родства, ползали по нашим землям с чужими войсками. Нанимали поляков или половцев, обещая, что после «победы» тем будет отдано на разграбление или во владение то-то и то-то. С русскими нашими предками и домашним скотом.

Вы не забыли, конечно, что все это совершалось при божьем покровительстве или попустительстве. Что князья наши несытые поминутно крестились, лживо целовали крест, отстаивали всякие всенощные и заутренние, слушали литургии и чинно шествовали в крестных ходах. Молились беспрестанно, чтобы бог дал им побольше награбить, дал им русских вырезать, растерзать, утопить в крови. И бог милостиво давал. Не забывали перекреститься и помянуть Богородицу, вытирая ножи и распихивая из-под ног визжащих ослепленных. Так что православие победно шествовало по нашей стране и набирало силу. Грешны были люди, значит и нужны, очень нужны были им церкви и служители культа, отпускающие грехи. А человеку негрешному зачем каяться? Если и согрешил перед собственной совестью, так вон небо – говори напрямую.

Можно было бы и пропустить без ущерба для общей картины несколько десятилетий и поколений князей, но нет-нет да и промелькнет между их славными хождениями друг на друга интересный сюжет.

Вот у Всеволода Ярославича подрос сын Владимир Мономах, это после которого потом останется первая корона Российской Империи – «Шапка Мономаха». Он сразу полез в драку. Стал жечь окрестности Полоцка: было хорошим тоном покушаться на великого колдуна Всеслава…

А то погиб в лесах Глеб, которого Ростислав гонял из Тмутаракани. Погиб, небось, от несчастного случая на болоте. Потому что в бою князья гибли крайне редко: больше подставляли нас. Накрошат русских с той и с той стороны, а сами потом поцелуются, помирятся да поделятся и поедут накапливать свежее Чувство. А мы с черной вестью побредем, порубленные, по своим местам.

Эта книга не вмещает пересказа, какие племянники какого дядю гоняли ради захвата его волости, какой брат какого брата одолевал. Непомерен список погибших бояр да дворян. Бессчетны потери народные. Их Писец ленится и упоминать. Иногда только чиркнет вскользь: этих «перемогли» да тех «прогнали». А что за каждым пешим марш-броском мужицких полков, за каждой беглой стычкой холопов, за каждым «братским» побоищем стоят немые лики невинно убиенных светлых предков наших, что сотни тысяч и миллионы молодых ребят, не ставших нашими праотцами, положены ради кривой усмешки, ублюдочного наследства, паволок для дворцовых шлюх, это опустил грешный писатель. Неудобно омрачать радость князя. Неловко усугублять его мимолетную печаль…

Но вот в одной из битв 3 октября 1078 года случайный вражеский кавалерист прорвался к княжескому шатру и убил копьем Изяслава. «Сделался великий вопль в Киеве, так что не слышно было пения молитв». Вы верите? Верите, что киевляне, ежедневно встречавшие на Подоле телеги с изрубленными детьми, братьями и отцами своими, извопившиеся по погибшим и уходящим на верную погибель, вдруг завопили о старом разбойнике, который многократно предавал их на поругание полякам? Я не верю, потому что знаю, кто записал этот репортаж с похорон. Я вижу, как обступили моего дружка со всех сторон сынки, внуки и племяннички Изяслава и давай подталкивать.

– Пиши, что папа святого Антония не преследовал – это все покойный «ослепительный» Мстислав, пиши, что папа был добр и с братьями вражды не затевал, да помяни слезы наши горькие, смерд!

Кто помянул бы наши слезы! Нет для них места, нет емкости…

Всеволод засел в Киеве после брата, а на всю чертову дюжину племянников наплевал. Братская вражда разрослась и перешла опасный предел: стали гибнуть князья! Всеволод подстроил убийство Романа Святославича и продажу в рабство его брата Олега. Наемным убийцей был зарублен Ярополк Изяславич, не сумевший наследовать отцу.

Наконец, в 1093 году умер и Всеволод. За два года до смерти было ему двойное предзнаменование. Во время охоты на клич князя с неба вдруг свалился «превелик змий; ужасошася вси людье». Еще бы людям не «ужасошиться»! Следом за этим «земля стукну», так что слышали все. Землетрясение и вовсе было в новинку в наших краях! Как тут было Всеволоду не умереть? Опять дежурный наш Писец писал конфузливо, что этот князь был «измлада боголюбив, любил правду, был милостив к нищим, но особенно любил монахов…» Еще бы их не любить! Как заслужишь красивый некролог? Но кроме некрологов уже появились экономические комментарии, и там прямо проскочило, что боголюбивый князь обездолил сентиментальных киевлян: «земля их оскудела от рати и продаж» (налогов).

Кровные братья

Владимир Мономах, любимый в народе, уступил престол киевский двоюродному брату Святополку, у которого будто бы было больше прав. Хотя мог этого и не делать, но тогда пролилась бы русская кровь. Мономах всегда, даже с половцами, пытался начинать дело с переговоров, а заканчивать миром. Положительный его пример не действовал, и год за годом разгоралась вражда между двоюродными братьями, внуками Ярослава. Тут надо было объединяться против половцев, а они придирались друг к другу по пустякам. На этом грязно-кровавом фоне Владимир все время оставался удивительно незапятнанным. Вот что делает правильное воспитание!

Доброта всегда выходит боком: погибли родной брат и сын Владимира. Но он все равно пытался уговаривать двоюродного брата Олега: «Посмотри, брат, на отцов наших: много ли взяли с собой, кроме того, что сделали для души своей?». Владимир в своей переписке использовал высокий поэтический слог. Как это должно было воздействовать на впечатлительные умы его современников!

Силой слова и оружия Владимиру удалось в 1097 году усадить за стол переговоров Давыда Игоревича, Василька Ростиславича, Давыда и Олега Святославичей, Святополка Киевского. Князья кое-как уговорились оставить наделы, – у кого что есть и кому что завещал Всеволод, – поцеловали крест, поцеловали друг друга и до поры разъехались. Обещание не трогать племенных наделов нарушало старое правило совместного владения землей.

Мономах честно, до мелочей соблюдал все договоренности, и это было подозрительно. Стали перешептываться при дворах его братьев. Стали поминать убитых: «кровь взывает к отмщению!» и т. д. Больше всех от клеветы пострадал Василек. Он во всем бескорыстно поддерживал Мономаха, согласился на третьестепенный надел – Требовль. Естественно, все думали, что он замышляет передел: Мономаха в Киев, себе – Владимир Волынский. Больше всех клеветал один из Давыдов – Игоревич. Он подбил Святополка на преступление. Они заманили Василька в Киев ко двору. Тот был предупрежден, но понадеялся на крестное целование. Василька заковали.

Здесь разыгралось первое в истории Руси публичное судилище над врагом народа. Были созваны бояре, дворяне и даже представители трудящихся, которые стали, конечно, единогласно орать: «смерть!». Попы сгоряча кинулись было заступаться, но потом, по обыкновению, пошли помолиться. Князь киевский колебался. Тогда Давыд Игоревич стал пугать его последующими притязаниями и местью Василька и уговорил на смягченное наказание. Историк и Писец приводят дикое описание ослепления Василька: как его вывезли за город, как точили нож, как он в ужасе и крике отбивался от палачей, как закатали князя в ковер, как придавили его досками и переломали ему ребра, как мясник изрезал ему все лицо и вырезал наконец оба глаза. Повезли Василька в беспамятстве во Владимир к Давыду Игоревичу. Везли 6 дней, по дороге он совершенно пришел в себя: видно не задели никаких вен, артерий и т. п. Давыд Игоревич посадил слепого «брата» под стражу из 30 человек при двух офицерах-отроках.

Теперь надо было ждать возобновления боевых действий. Ошеломленный Мономах по-прежнему начал с приглашения на переговоры: «Приезжайте, братья, исправим зло, какое случилось теперь в Русской земле». Олег и Давыд Святославичи плакали от огорчения, собрали большое войско, пошли на Давыда Игоревича к Владимиру. Заодно нажали на Святополка: ты что натворил, зачем бросил нож между нами?! Святополк трусливо отнекивался: я не я, это все Давыд, он все мне донес на словах, и как было не поверить и не ослепить брата? Да и ослепил его не я… – и прочий нелогичный бред. Оправдания приняты не были за идиотизмом, да и хотелось повоевать. Братья стали готовить ночное форсирование Днепра, Святополк собирался бежать, а киевлян бросить. Его не отпустили, собрали крупную делегацию из священников, почетных граждан, вдовствующей великой княгини. Пошли переговоры. Принудили Святополка идти на Давыда Игоревича, раз виноват – он.

Тем временем во Владимире Давыд пригласил к себе Писца Василия, чтобы воспользоваться высоким авторитетом российского журналиста. «В одну ночь, записал Вася, – прислал за мной князь Давыд: „Иди в темницу к Васильку и пусть он пошлет своего человека и остановит наступление братьев. Я ему за это дам любой из своих городов“».

Василий провел переговоры. Несколько раз, как челнок, бегал в яму и обратно в терем. Слепой советовался с ним, каялся в намерениях воевать с поляками и половцами, в общем, доверился, как адвокату. В целом, переговоры зашли в тупик, но война не начиналась, и Давыд, будучи законченной сволочью, пошел забрать имения Василька – бесхозный Требовль. Его не остановила даже Пасха. Давыда встретил брат Василька Володарь. Сильно испугал. Давыд все опять стал валить на Святополка и выдал слепого брату.

Тут начинаются подвиги Василька. Слепой князь садится на зрячего коня и говорит ему: «Даешь, Савраска, врага нашего!». При этом формальным поводом для войны служит не месть за ослепление, а воровской захват Давыдом кое-каких земель. Василек пошел на Всеволож, осадил и взял его. Давыд успел бежать. Всеволож был сожжен, жители и военные вырублены начисто. Неповинные опять ответили жизнью за одного негодяя. Затем осадили Давыда во Владимире. Была послана делегация с требованием выдачи – не Давыда! – исполнителей приговора над Васильком. Но палачи успели разбежаться. Пришлось Давыду, спасая шкуру, ловить их по городам и весям. Поймали двоих из трех. Картинно повесили карателей – тех, кто «только исполнял приказ», затем дружно расстреливали их тела из луков. Наш Вася-Писец, возгордившись своей ролью в этом деле, позволил себе авторитетное мнение: «Не стоило Васильку мстить самому, пусть бы это сделал Бог!».

Тут осмелел Святополк, пошел добивать Давыда. Последний нанял поляков. Поляки набрали денег с двух сторон, наобещали всем помощь, и принялись не спеша пропивать авансы. Пришлось Давыду бежать из Владимира. Опять поцеловавши крест со Святополком.

Святополк разохотился и решил ограбить слепого Василька: зачем ему целый город? Он ни улиц, ни домов не видит. Но слепому терять было нечего. Он выехал на битву во главе войска и поднял крест, который целовал ему Святополк. «Ты что, отнял у меня глаза, хочешь отнять и душу?», – страшным голосом крикнул Василек. Писец сразу застрочил в походный блокнот, нельзя было упускать такой величественной картины: «Многие благочестивые люди увидели, как над головой Василька в небе засиял крест!». Стали биться, рубились страшно. Святополк, увидев, что дело нешуточное, бежал, хлеща под собой бедное животное. Братья, Василек и Володарь, не стали его преследовать: «Довольно нам своей земли!». Но скот коварный не успокоился и поехал нанимать венгров. Те пришли с двумя епископами, – тогда церковные чины возглавляли католические полки, – чтобы огнем и мечом распространять самую гуманную веру в мире. К полю битвы стали сбираться стервятники: Давыд, недовольный наделом, теперь присоединялся к ослепленному «брату». По дороге Давыд прихватил из степи половцев хана Боняка. Боняк по-своему убедился в беспроигрышности мероприятия: выехал ночью в поле и завыл по-волчьи, ему откликнулись целые стаи волков, выла вся степь. Верняк, – решил Боняк, раз волки собираются на падаль, то порубаем венгров, сто пудов! В общем, Боняк взял руководство потехой на себя. Расставил войска, окружил венгров, «сбил в мяч», погнал, перетопил в степных речках. Рубил их двое суток непрерывно, убил одного епископа и бояр без счета, чтоб неповадно было лезть в нашу языческую степь со своим католическим рылом.

Потом враждующие племянники разбежались кто куда. Осадили друг друга, бились мелкими группами. Погиб сын Святополка Мстислав. Он был осажден и хотел подглядеть за осаждающими через дырочку от сучка в деревянном забрале на бойнице. Стрела как раз в эту дырочку и попала. Око за око! – все, как завещал прапрадедушка Ярослав Мудрый…

Дальше пошла обычная суета. Путята пошел со Святошей ко Владимиру, стали рубить дружину Давыда. Давыд побежал к Боняку и осадил с ним Святошу в Луцке. Взял Луцк и Владимир. Все. Пока успокоились. Племянника Мстислава в благодарность за подмогу Давыд снарядил пиратствовать на море – «перенимать купцов». Это был 1100 год.

Возник новый виток мирной дипломатии. Собрались на съезд. Стали судить Давыда. Смысл суда был не в нравственной оценке ослепления брата, а как бы мирно выгнать Давыда из богатого Владимира. Скинулись по несколько сотен гривен, добавили несколько захолустных городков, отдали все это Давыду и спровадили его, всенародно порицая. Хотели все-таки ограбить слепого, приглашали его к себе: мы тебя, Вася, кормить будем! Но драный волк не поддался во второй раз. Тогда захотели идти его воевать. Но тут уж Мономах вмешался и устыдил всю съезжую сволочь.

Настали мирные времена! И – о, ужас! Оказалось, жив еще великий полоцкий маг и чародей Всеслав! Никому он ничего плохого по старости не делал, разве что колдовал помаленьку, губил урожай да девок портил заочно. Но князья задрожали. Стали совещаться, как да что. Но Всеслав и в этот раз увернулся серым волком – безнаказанно умер в 1101 году. Никто в это, конечно, не верил, пока семеро сыновей Всеслава не задрались за полоцкое наследство. Тогда все облегченно вздохнули.