Текст книги "Третье поколение (сборник)"

Автор книги: Сергей Калиниченко

Соавторы: Алиса Дружинина,Михаил Корчмарев,Леонид Евдокимов,Валерий Полтавский,Александр Яковлев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Алиса Дужникова
ЛАРИСА

Сказка из цикла «Кварцевый город»

Молодой хирург Эдуард Львович шел с дежурства домой. Он увидел толпу мальчишек, а над ними трепетало что-то белое и, кажется, живое. Так и есть! Хирург вызволил из неразумных мальчишеских рук раненую чайку. Он принес птицу домой. Промыл рану и перевязал крыло. Чайка вздрагивала от боли, но терпела.

– Ну, вот и все. Умница, – сказал он и погладил птицу по голове.

Так и прижилась она у него. Бывало, ключ в дверях только поворачивается, а она уже ждет его у порога.

Он с ней разговаривал, рассказывал о делах в больнице.

– Тяжелый был аппендицит. Но я не оправдываюсь, ты не думай. Семь раз примерь – один раз отрежь. Нервы прибирать надо… Вот что…

Птица слушала, кося на него глазом. А иногда делала попытки обниматься. Он смеялся. Но скучал без нее. На работе стали шутить:

– Как здоровье твоей возлюбленной?..

– Великолепно!

– Какое ты ей имечко-то дал?

– Лариса, – гордо отвечал он.

– О! Лариса!.. – восхищались сотрудники и добавляли. – Привет Ларисе.

Однажды Эд открыл дверь и не увидел своей Ларисы. Что такое?.. Она не встречала его. Сидела на письменном столе и жадно смотрела в окно.

– Лариса, ужинать! – позвал он. Чайка не шелохнулась. Он понял: пришла пора расставаться. Весна… Эд взял ее на руки и пошел к морю. Она не делала попытки взлететь. Стоя над прибоем, он подбросил ее, проговорив: «Ну же, смелей, Лариса, живи свободно».

Она нехотя взмахнула крыльями и сделала плавный разворот. Один круг, второй… И вдруг чайка закричала. Он ни разу не слышал ее «голоса» и с удивлением внимал пронзительному, четкому воплю. Смысл его казался ясным: «Прощай! Я рада! Но мне жаль тебя, и, может быть, я еще вернусь!». С третьего крута она улетела, ему так хотелось сказать, «не оглядываясь».

Осенью приехала жена. (Она доучивалась в столице). Эд писал ей о чайке.

– Ну, где твоя возлюбленная?..

– Да вот улетела. Наверное, не хотела с тобой встречаться. Ревновала, – пошутил он. Если бы Эд знал, что произойдет потом, он бы не стал так серьезно шутить.

Он все еще иногда, открыв квартиру, по привычке кричал:

– Лариса, я пришел!..

Навстречу выходила жена, которую звали Ниной.

Вдобавок у него появилась привычка подолгу стоять возле окна и смотреть на снежинки и… бог знает, что еще он там видел. Но только однажды жена совершенно серьезно и с большим намеком сказала:

– Интересно бы увидеть эту птичку.

Как-то раз Эдуарду Львовичу не спалось. Над городом шел тайфун. Вдруг кто-то сильно постучал в окно. Эд вздрогнул. Их квартира, слава богу, помещалась на четвертом этаже. Стук повторился. Прямо в стекло, согнутым пальцем. Он вскочил в страхе, но тут же сообразил и кинулся открывать форточку. Она свалилась ему прямо в руки, замерзшая, полуживая. Он зажег свет и принес воды. Птица устало пила, а он выговаривал:

– Ага, плохо тебе. И вспомнила, что существую я. А так бы, конечно, не появилась, хоть пропадай тут от тоски.

Она слушала, кося глазом.

– Ладно, живи. Отогревайся, – проворчал он и убрал плошку.

С кровати на них неодобрительно смотрела проснувшаяся жена. Эд попытался оценить внешность своей любви объективными глазами: некрасивая, красноглазая и красноклювая птица. «Лариса» застенчиво приподняла крыло и потерлась об него носом. Эд тут же забыл объективность и, нежно пробормотав «отдыхай, завтра на работу», выключил свет.

Со следующего дня начались «чудеса в решете». Лариса и Нина явно невзлюбили друг друга. Нина ругалась и нервничала, а чайка при случае щипала ее за щиколотки. Иногда сбрасывала со стула платье и ложилась в него.

– Неряшливая, невоспитанная птица! – слезливо кричала Нина.

Эд смеялся. С его рубашками она никогда такого не проделывала. Наоборот, ей были свойственны деликатность и приличие манер. Видно, Нина сама была виновата. Если же Эд пытался обнять Нину, Лариса забиралась на письменный стол и часами, нахохлившись, глядела в окно. Что было делать. Пришлось ее выпустить. Тем более, что уже опять шла весна. Она улетела, коротко и резко крикнув «прощай!» и «не оглядываясь». Конфликт был устранен. Но семейные отношения дали трещину. И хотя Ларисы уже не было, пропасть между мужем и женой росла. И наступил конец.

– Я уеду, – сказала Нина. – На год. Буду писать. Прощай.

Теперь он опять был одинок. Однажды Эд возвращался с дежурства. Он увидел толпу мальчишек. Вдруг от нее отлепился крохотный карапуз (чей-то братик) и заковылял на дорогу. Мгновенным и широким зрением Эд «схватил» машину, ребенка и сверху падающее что-то белое и, кажется, живое. Раздался пронзительный крик, машина проехала, и в следующую секунду он понял, что ребенок жив и целехонек и ревет с испугу, отброшенный к обочине асфальта, а на дороге распласталась большая белая птица. «Лариса», – шепотом позвал он. Она была еще жива. Он принес ее домой и сделал все необходимое. И она терпела, только вздрагивала и закрывала глаза, он ухаживал за ней, как за ребенком. И она поправилась. Но только уж летать не могла. Крыло не разгибалось. И Эд не мог без боли смотреть, как она, сидя на письменном столе, тоскливо всматривалась в окно. Она перестала есть. Боясь, что птица умрет с голоду, Эд вынес ее к морю. Шла третья весна. Но было еще холодно. Он не хотел ее отпускать, но она била его крыльями и просилась с рук. Он покорился. Она пошла к воде пешком. Постояла, оглянулась…

– Вернись, Лариса, – тихо позвал он, – ты погибнешь.

Она медленно вошла в воду и поплыла. Когда расстояние от берега увеличилось до двадцати метров, чайка закричала. И теперь он понял ее крик так: «Прощай! Я люблю тебя, но не вернусь». Да, он понял ее крик так, хотя птица и не человек.

Долго ходил он к берегу каждый день, но Лариса не возвращалась. Вечерами он иногда анализировал поведение чайки. «Почему она бросилась на мальчишку? Видимо, причиной тут я», – думал он. Она летела ко мне. Все получилось нечаянно. А может быть… Кто знает, о чем думают птицы, когда совершают свои «поступки»? Он вспомнил ее последний «уход» и чувствовал себя предателем. «Впрочем, все равно она умерла бы от тоски» – вот так он мучился и сомневался. А потом пришло письмо от Нины: «Эд, прости, это было глупостью». И он ответил: «Приезжай».

На этом можно было бы поставить точку. Но у сказки таких концов не бывает.

Через два года к Эдуарду Львовичу на прием пришла молодая, симпатичная женщина. Ее мучил старый перелом руки. Эд посмотрел. Рука плохо разгибалась. Все время, пока он осматривал пациентку, его назойливо мучил вопрос: «Где я ее видел?»

– Вы раньше никогда на приеме у меня не были?

Она взглянула на него, как ему показалось, испуганно и резко ответила:

– Нет.

– Простите, – смутился Эд. – Я не могу отделаться от мысли, что Вы мне знакомы. Ваш голос и Ваши манеры…

– Вам кажется, – тихо ответила женщина и устало повела плечом. Эд смотрел, потрясенный. Он узнал этот жест. Но боялся показаться смешным и так ничего не сказал. Только когда она ушла, он, спохватившись, стал лихорадочно пересматривать карточку, и прочитал: Чайка Лариса. А отчества не было.

Александр Яковлев
ДИАЛЕКТИКА ДЛЯ ИНДИВИДУУМА

Повесть

1

Смотрю телевизор, читаю газеты – страшно переживаю. Ведь это же все обо мне! Правда, я ни разу не натыкался на свою фамилию…

Дополнение 63

В грязном нашем, заплеванном подъезде он устроился у батареи на площадке моего четвертого этажа. Сидел, откинув ноги, в отутюженном костюме, белоснежной сорочке, при галстуке, с портфелем на коленях. И без пальто, несмотря на зиму. Это меня сразу насторожило. Меня всегда настораживают неожиданные люди. А пока я подумал, для начала, что ему плохо, или же, не дай бог… А ему было хорошо. И спиртным не пахло. Ему было даже лучше нас. Лучше всех нас. Достаточно было разглядеть выражение блаженства на его физиономии.

– Ну вот и ты, – сказал он.

И посмотрел на часы. Не на циферблат, а именно на часы, как на музейный экспонат.

– Ей-богу, я уж подумал, что ты не придешь, – сказал он. – С тобой ведь всякое может случиться.

И подмигнул мне.

А я-то видел его первый раз в жизни! Правда, память у меня такая, что и запоминает, и воспроизводит все как-то по кускам. И вовсе уж не в порядке очередности. А так, как ей вздумается. Поэтому я не сразу отверг мысль о нашем знакомстве. Но нет, точно – видел я его первый раз в жизни.

И пока я так раздумывал, он снимал часы, тихо посмеиваясь.

– Тебе повезло, – приговаривал он. – Я практически ничего не использовал. Не на того напали.

Он погрозил пальцем исцарапанной синей стене подъезда.

– Так что теперь – все тебе.

Он протянул мне часы на блестящем металлическом браслете.

– Зачем? – конечно же, спросил я и даже убрал руки за спину.

– Черт его знает, – сказал он. – Считай, что подарок. А мне – опостылело.

– Но почему именно мне? – я по-прежнему ничего не понимал.

– Наверно, потому что ты всегда в такие истории вляпываешься, – объяснил он задумчиво.

– Ну, пока, – сказал он последнее.

Или я больше не мог услышать, потому что он совсем лег около батареи, вытянулся и затих.

Я сразу же испугался. Не покойника, да и был ли он покойник? Испугался я чего-то. Вот и рванул к себе в квартиру и быстро позвонил куда следует. Уж эти-то номера телефонов с детства заучил. Потом, после звонка, сел и подумал: а ведь верно он сказал, всегда я в какие-то истории вляпываюсь.

2

И меня часто упрекали, что я – как флюгер. Очень меня это задевало. А потом я понял: да все мы флюгеры, чего выпендриваться-то? Просто для всех нас дуют разные ветры.

Дополнение 7 с

Так вот, позвонил я куда следует. И те, кому следует, таскали меня с месяц примерно. Но ведь признаков насильственной смерти не было. Был труп кого-то, умершего от чего-то. И все.

Часики я тогда же обнаружил у себя в кармане старого моего тулупчика. Как они туда попали, ума не приложу, я, кажется, помнил, что не брал их, даже-руки за спину прятал. Но часики были. Так чего уж тут? И я их вскоре запрятал. И тем, кому следует, ничего про часики не сказал, решив, что во-первых, подарок, во-вторых, себе же хуже, измучают всякими вопросами.

А давешний испуг отчего-то не проходил. Так и ожидалось нечто ошарашивающее. Чуял я – в часах все дело. Хотя не исключено, что тот бедолага подъездный был психом. И больше ничего, ровным счетом.

Прежде чем запрятать часики, я к ним долго присматривался. Крутил так и этак, как младенец цацку. То есть, со стороны можно было подумать, ненормальный (это я, значит), никогда в жизни часов не видел. Видел, конечно. Да и кому было со стороны? Никому я их не показывал, и что показывать? Ну часы и часы. Может быть, и отечественного, производства. На них же не написано. Вообще не было никакой надписи. Да еще и не открывались они, как я ни мудрил. Но шли тютелька в тютельку, проверял.

Иногда мне хотелось шарахнуть их чем-нибудь тяжелым. Вызов чудился мне в них. Дескать, делайте что хотите, а я буду себе идти да идти. Но я удерживался. Так и жил себе, чувствуя, что они где-то рядом тикают. Изредка я понимал, что так вот и жизнь пройдет, пройдет и кончится. А они так и будут тикать. Наплевать, мол.

А однажды, кажется, в бессонную ночь сообразил я еще одну штуку. Вы только представьте себе: ведь они будут тикать даже тогда, когда я умру! И где-то там, где я уже умру, они будут идти, независимо от меня, но так же раздражая! Не от этого ли окачурился раньше времени тот чудак?

Я, кажется, как-то обозвал его психом? Пожалуй, погорячился чуток. Собственно, почему я решил, что он псих? Просто он тогда, еще в подъезде, заявил, помимо всего прочего:

– Обалдеть, но я совершенно ничей. Вообще. Представляешь? Даже не инопланетянин, на худой конец. Каково?

Вот чего он городил. Но городил-то как тоскливо. Как если бы признавался, что неизлечимо болен. Но когда говорят о болезни, легче поверить, чем о таком. Вот у меня, скажем, язва желудка. Вернее, мне кажется, что язва, в больницу-то я не ходил, пропадешь совсем там. Но вот у соседа – то же самое, что и у меня, в смысле ощущений, а у него диагноз – официальный. Так вот, язва. Не рак, конечно, но поздравлять не с чем, радости мало. Так иногда скрутит… Вот и не спишь ночами. Всякое в голову лезет. И про часы тоже. Время идет, а ничего ошарашивающего не происходит. Я поначалу думал, что кто-нибудь придет за ними. Ну и… в благодарность, что сохранил…

А кто его знает, между нами, инопланетянин он или нет? Это раньше было запрещено, а сейчас это дело, я слышал, вполне возможное. И ничего тут указами не докажешь. Хочешь верь, хочешь не верь… Даже кому следует, ничего не докажут. Дохлое дело, честное слово. Да и где столько денег взять – проверять всяких психов? Хотя, повторяю, это не факт, что он псих.

И вот так мы с вами можем рассуждать сколько угодно. А они (часы) будут тикать, идти, то есть. Вот ведь что возмутительно! И на кой, извиняюсь, он мне их подарил?

3

– Доведут они меня. Откажусь от звания «гражданин».

– А я заранее это сделал. Не дожидаясь, пока они меня подведут.

Дополнение 119

Где-то на третий, кажется, день после его кончины (?) меня вызвали на опознание. Поганое, знаете, это чувство, идти на опознание. Не люблю я этого… Прямо не по себе. Хотя и не приходилось ни разу. Но ведь можно представить, у каждого есть воображение, которое не очень-то щадят, вот я и представил.

Но вот что удивительно. А псих этот (или не псих, все-таки?), конечно, здорово изменился. Собственно, поэтому, наверное, меня и вызвали. Чтобы рассеять сомнения. Но изменился он не так, как трупы изменяются со временем. Хотя, повторяю, мне и не приходилось наблюдать за тем, как изменяются трупы, да и не очень-то хотелось, бог с ними совсем.

Правда, ничего, в общем-то, с души воротящего не было. Просто он очень изменился. Он постарел лет на двадцать (а сколько ему было лет?). Борода появилась окладистая, рыжая. А вот ложка в руке – алюминиевая. Да и вид вполне бодрый, если судить на взгляд через окошечко, маленькое такое, слегка запотелое, через которое мне его показывали те, кому следует. И вот этой ложкой он что-то черпал из тарелки, что стояла перед ним на столе, застланной вытертой клеенкой. И хлебал так, что сквозь окошечко было слышно. Я этого терпеть не могу, когда хлебают так, что аж слышно. В общем, лишний раз убедился, теперь уже воочию, что в опознании очень мало приятного…

– Ч-черт слепой… Это же санитар морга, – сказали мне те, кому следует, – наш человек. Не туда смотришь… Вон, правее… Он?

Я посмотрел правее. И сразу понял – да. И что он тоже изменился до неузнаваемости. Прямо как тот санитар. Но я этого дарителя часов узнал бы все равно. Одна маленькая деталька. На кисти левой руки (значит, все-таки не псих, если именно на левой, как и у нормальных людей?), там, где он носил и откуда снял часы для меня – осталась отметина. Такой небольшой вытянутый синяк – верно, неудачно, вместе с кожей, защелкнул замок браслета. Это единственная примета, что осталась от того щеголя в костюме с галстуком и белоснежной сорочке. А так очень он изменился. Только наоборот, не как санитар. Стал моложе, тоньше и яснее лицом… И на отметину он показал мне сам. Медленно так приподнял руку, оставаясь телом недвижим, указал на отметину и убрал руку на прежнее место, на холодное и жесткое место! Вот вам и опознание – масса веселья, чтоб им всем…

Но о правой руке и отметине на левой я тем, кому следует, не сказал. Тут уж соображать надо, самого упрячут, куда следует. Сказал только, что да, мол, он, хотя и здорово изменился. Почему, спросили, он? Мне так кажется, сказал я. Надо было видеть лица тех, кому следует. Сейчас такое время, что нельзя, а раньше бы точно по шее наваляли. А теперь я только под этим «кажется» и расписался.

Этой же ночью мой знакомый из морга, не санитар, а который с отметиной, явился-таки ко мне. Очень какой-то весь возбужденный. Конечно, орал: «Отдай мои часы! Я передумал! Сам поваляйся в морге! Отдай отпущенные мне часы!». Ну и все такое прочее. За горло хватал, пугал до мурашек.

Но я предвидел все это, то есть, что он будет являться ко мне во сне. И кричать, и хватать за горло… И не в нем дело, а во мне. Такой уж я впечатлительный, знаю я это. Поэтому к визиту его я отнесся спокойно, бывает, подумаешь…

Но проснулся, какой уж там сон, достал часы и стал думать. С чего бы ему меняться так, а? С чего бы это трупу (если только он дурака не валяет) молодеть? Или он, действительно, ничей – и ничто над ним не властно? А может, все-таки, инопланетянин? Или наш? Наш, который просто дошел до чего-то не по подсказке, а своими мозгами. И то, до чего он дошел своими мозгами, ему крепко не понравилось. Он тогда, значит, быстренько свихнулся и решил вдобавок помирать, надеясь, что или все для него сначала начнется, или все навсегда и сразу кончится?

Вот такая хреновина в башку лезла.

4

И когда тоска простых смертных переборет нашу тоску, мы приходим к ним на помощь. Бывает и наоборот. Но это реже.

Дополнение 34 а

А потом я уснул. И проснулся уже от звонка в квартиру. Звонила та самая девица. Забыл рассказать. Вот память. Теперь дополняю. Ну та, что приставала ко мне у подъезда с расспросами. Когда я еще только входил в подъезд, в котором на площадке четвертого этажа наткнулся на этого (даже и не знаю, как его, смотрите начало).

Так вот, когда я еще только двинулся к подъезду, ко мне с той стороны улицы, от булочной, бросилась со всех ног девица. Довольно нахальная, если позволяет себе приставать к незнакомым мужчинам. И не с какими-нибудь там пустяковыми вопросами типа «Который час?», а с подмигиваниями и с подталкиваниями в бок, с шепотком: «Да не теряйся. Бери часики-то. А уж за мной дело не станет».

А я этого, признаться, не люблю, когда так беспричинно фамильярничают. Хотя девица была ничего себе, вполне миленькая. Миленькая… Вы хоть представляете, о чем я говорю? Вчера только в морге побывал, ночью кошмары приставали, а чуть глаза продрал – все нормально. Уже готов девиц оценивать. Сволочи мы иногда, как подумаешь. А иногда подумаешь – может, так и надо? Чтобы не свихнуться? Парень тот, из подъезда, как видно, воспринимал все как есть. Не тот… Не тот, что у батареи лежал. А напротив, из тех, кому следует. Когда они прибыли после моего звонка. Так вот, один из них, по званию майор, примерно, как я прикинул… Майор, представляете? А как увидел покойника у батареи – и чуть не в обморок! Я еще тогда подумал: «Ничего себе работнички у тех, кому следует!». Нет, серьезно, я думал, у них ребята покрепче. А тот, майор, тут же в подъезде чуть не лег рядом с «инопланетянином». Видать и среди них разные попадаются. Но это так, не очень существенное дополнение. Вот вернемся-ка к утреннему звонку в дверь.

Так вот, пришла девица. Вернее, еще не пришла. Только позвонила и стоит под дверью. Хотя я еще-это-го не знал. Я встал с постели, спрятал тут же часы. На всякий случай. Мало ли. Но так запрятал, что потом сам долго не мот найти. Потому что был в рассеянности и задумчивости, потому что девица пришла.

Я увидел ее в дверной глазок. Глазок у меня не от разных лихих людей. Просто мне нравится смотреть через него. Очень забавно люди смотрятся через глазок. Особенно, если подкрасться неслышно. Правда, ко мне редко приходят., Вот почему я с большим интересом разглядывал стоящую за дверью.

Надобно сказать, что через глазок она выглядела не так уж привлекательно. Щеки на уши лезут, а нос, наоборот – на щеки. Но я ее все равно узнал. Потому что она и сейчас, глядя прямо через дверной глазок в мой глаз, подмигнула. Надо же, услышала, как я подкрадывался. И подмигнула. И скорчила рожу, ой, я просто не могу, за животик схватишься. Особенно, когда через глазок все это видишь. То есть, по одной этой роже можно для себя сделать вывод, что человек с такой рожей – человек хороший. И я сделал такой вывод. Основанный, правда, на «черезглазковом» наблюдении. Но вот впускать я ее пока поопасался.

Тут вот в чем дело. Ко мне редко приходят. А уж женщины – как автомобиль в лотерею, вот до чего редко. Так, врач, скажем, или из домоуправления, или агитировать голосовать. Но они тогда на службе, и это не считается. А так не приходят. Я, правда, и сам не знаю, в чем тут дело. Ей-богу, не знаю. Ну нет у меня с ними контакта. Да никогда и не было. Вы вот не поверите, серьезно, но в меня даже в детстве, в детском саду или в школе никто не влюблялся. Хотя уж там-то. Сами знаете, все успевают друг в друга повлюбляться. Прямо эпидемии там разгуливают, как коклюш или свинка, а врачи и учителя напрочь ничего не замечают.,

5

Ворвался, как сумасшедший.

– Деньги, деньги, деньги… Кругом!

– Ну?

– Деньги, черт побери, деньги!

– Ну и…

– Ну и… И все. А чего еще-то?

– Вот то-то, а то ты какой-то, я не знаю.

Дополнение 16

Я спрашивал у сестры (у меня есть старшая сестра, а больше никого из родных), в чем тут дело? Почему ко мне не ходят женщины? На ее женский взгляд? Она обычно отвечает: «Да ты какой-то, я не знаю…» Вот что она говорит. Уж очень я ее раздражаю своим образом жизни. Она бы на моем месте жила не так. Совсем бы не так. Я чувствую это. Хоть она и не высказывается. Даже когда я рассказал ей историю с часами. Она, знаете, что сказала? Она сказала, цитирую дословно: «Да ты какой-то, я не знаю…» Правда, на часы посмотрела, в руках повертела, о чем-то продолжительно подумала. Я предполагаю, что о том, сколько бы они стоили. Но видно было, не определила. Это ее здорово уязвило. Поэтому ничего она мне не посоветовала. Она никогда мне, в общем-то, ничего не советует. А я ведь часто к ней обращаюсь – все-таки старшая сестра. Но она не хочет мне ничего навязывать. Я вот ей однажды рассказал такой случай. Со мной такой случай был. На юге я отдыхал. И вечером на пляже, представляете, гулял не один! Не поверите – с девушкой, мы вместе отдыхали, в одной гостинице жили. Она из другого города приехала отдыхать. И я ей тогда на пляже все-все изложил, что думаю о женщинах. Много я о них думал. Наверно потому, что мало знаю. И вот когда я ей все рассказал, всякие мои там теории, она подняла камешек и бросила его в воду. Недалеко бросила, небольшая такая девушка, и сказала: «Найдешь этот камушек, сразу же поцелую. Прямо тут. Или где захочешь». А темно уже было. Да и камешков кругом – полно. Иди ищи. И я еще представил себе, как буду там барахтаться, как последний кретин, а она будет только хохотать. Да если даже и найду, она запросто скажет, что это другой камешек, ничего не докажешь, они, женщины, на такие капризы мастерицы, честное слово! Поэтому я сказал, что вода холодная, а я недавно только после простуды. Черт с ним, подумал, с поцелуем, хоть и хотелось мне, чтобы она меня поцеловала. Я бы вот поцеловал ее без всяких там камешков. Тут уж она сказала: «Ладно, давай я тебя так поцелую». То есть, выходит за так? Я сразу насторожился. Я полагал, что они (женщины) за так ничего не делают. Это я сколько угодно видел в кино – и читал про это. И я сказал ей, что у меня еще вдобавок и насморк не прошел. Приятно ли, говорю, целоваться с сопливым? Я бы, говорю, не стал бы целоваться, если бы ты сопливая была. Она тогда еще сняла туфли (я чего-то подумал, что она шарахнет меня каблуком, по башке), отбежала во тьму и там заплескала ногами в воде. А потом оттуда, из тьмы, крикнула. Знаете что? «Ты какой-то…» Без обиды крикнула, не как иногда сестра, а как бы несколько озадаченная. И уж больше мы не гуляли.

Вот об этом я рассказал сестре. У женщин, оказывается, очень много общего. Это я понял давно. А тут еще и убедился. Потому что сестра по поводу моего южного романа тоже сказала: «Да ты какой-то, я не знаю…» И ее можно понять. Я понимаю, жизнь не больно складывается. Два развода, уже алименты там… Правда, ребенок один. А то бы уж совсем. Пацан у нее, племянник мой, стало быть. Славный такой чертенок – сынок у нее. Да вот я еще, с которым ого намучаешься. Хочется ей, чтобы у меня все было хорошо, заладилось, как у людей. Младший брат, все-таки.

6

– Если бы я был твоим мужем, я давно бы им уже не был!

– Куда бы ты делся…

Дополнение 3 в

Девица, не снимая рыженькой своей шубки, промчалась мимо меня прямо в комнату. И тут же вывалила на стол пачки денег в банковской упаковке. И таких пачек я еще не видел, только в кино про мафию. И я стоял в дверях комнаты, а из одежды на мне – одни трусы. Жуткое дело! А ведь мог бы сообразить, когда смотрел в глазок на рожу, ею скорченную, и держался за животик – за голый животик-то держался, балда! Вот бы кто сейчас зашел, а? Да ведь никто не заходит.

– А можно и натурой, – с веселой готовностью оказала девица. – Только – смысл? Опыту-то ведь нет? Какой смысл без опыта?

– Нет, – подтвердил я, чувствуя, что тут врать бесполезно, да еще и строить из себя… И то сказать, откуда? Это уж потом я узнаю, что ей-то это ничего ровным счетом не стоит.

– Ну я о'кей, – сказала она. – Гони часики. Черт, затрепетал я, в трусах-то одних стою. Что деньги? Ну деньги, деньги… Да тьфу, хоть сестра и не одобрит. Не в этом дело.

И часов не жалко. Нужны они мне. Так только, из любопытства. Хотя у меня их толком никогда не было. Вот сестра одно время дарила на день рождения… Да толку. Не приживаются. Взять хоть последний подарок. Я тогда как раз решил развивать мою левую руку. Не дело это, показалось мне, что левая рука не так ловка и не так послушна. Я взял гвоздь в правую, руку, а левой стал забивать гвоздь в подоконник. Тут снизу по трубе забарабанили соседи, требуя, чтобы я прекратил, поздно уже. Я мельком глянул на часы. А зря, потому что промазал по гвоздю. И врезал по пальцам послушной правой руки. И чуть не заорал. Но не заорал – поздно уже, соседи уж совсем подумают, что я гад какой-нибудь. Но дело не в этом. А в том, что часы от моих ударов левой рукой чего-то сбились с курса, а потом и совсем встали. В часовой мастерской…

– Ты заснул, что ли? Кавалер? – сказала девица, стоя рядом со мной и дергая за нос.

При этом глядела она на меня с большим подозрением.

– Нет, не заснул, – стал я оправдываться. – Если бы заснул, упал бы, а так…

Она не дала мне договорить. Она сама заговорила, отойдя к столу, собирая пачки денег в сумочку и поглядывая на дверь.

– Если бы ты был моим мужем, ты бы уже давно им не был. И дело не в разводе. Боюсь, все кончилось бы гораздо печальнее.

Я думаю, она не совсем поняла меня. То есть, я могу представить кого-то, кто наблюдает эту историю со стороны. Он тоже мог бы воскликнуть: «Да сколько же можно терпеть этот бред?! Ты дело говори, держи по курсу, что там, с часами, чем дело кончилось! Не морочь людям голову родственниками, собаками и… Чем там еще?!».

Я возразил бы такому: «Во-первых, я, откровенно говоря, и сам не знаю, где он и куда пролегает этот основной курс. И чем там дело кончилось с часами, тоже пока не знаю. А могу и не узнать. Очень даже запросто. Я излагаю только то, что знаю в данную минуту. Больше ничего. Вы же, со своей стороны, вправе, разумеется, отойти в сторону, как эта девица, или засвистеть, или включить телевизор на полную громкость и пособачиться с супругой, если она у вас есть. Дело ваше. Я не буду на вас в претензии. Более того, уж коли речь зашла о часах, мне кажется, надо ввести такой порядок: если, скажем, байка не понравилась, то надо исполнителя, то бишь, автора (или исполнителя?) отдавать под суд. И не за денежный ущерб, а за временной.

В самом деле, деньги еще можно возместить, хоть и с большой неохотой. Но время! Кто же возместит убитое время? Да никто! Тем более, что оно – убитое.

А если вы думаете, что уж больно много тогда всяких процессов судебных начнется, поскольку под эту статью можно ого-го сколько всего подвести: не только произведения искусства, литературы, но и запросто промышленные там всякие товары, продовольственные, или, например, просто безответственные заявления и государственные поступки, из-за которых не единицы, а массы теряют черт его знает сколько времени, и т. д. – то можете быть спокойны. Ведь судебные процессы тоже требуют времени. И немалого. Так что, каждый еще раз взвесит, стоит ли затевать юридическую возню (конечно, есть уж и совсем придурки…) Тем более – поди докажи. Да если даже и докажешь. Ну и что с того? Как из него, скажем, из автора, вышибешь угробленное время? То-то. А если автор из лучших побуждении это делал?»

Вот сколько всего и вдобавок еще с три короба мог бы я возразить возмутившемуся против моих отклонений. Якобы отклонений. Но я не буду возражать. Пусть этим займутся компетентные товарищи, те, кому следует…

7

– Дайте дожить спокойно! Осталось каких-то лет семьдесят…

Дополнение 94 в

Сробел я. И уже не стал долго стоять под дверью и разглядывать посетителя в дверной глазок. Потому что это был тот самый майор из подъезда, по моим догадкам, из тех, кому следует. И я только мельком глянул в глазок – а уж у майора, смотрю, глаз дергается.

Открыл я дверь, отступил в сторону и чуть не приставил правую ладонь к виску, как в армии учили. Майор кивнул и молча проследовал в комнату. И пока я закрывал дверь, в комнате уже зазвучали голоса. Да громко так. Я – туда.

– Все! Он уже согласился! Верно? – кричала девица, бросаясь ко мне. – Правда, ты уже отдаешь мне часы?

Майор с любопытством оглядел мой наряд и уселся за стол. Выслушав тираду девицы, он тоже сказал:

– Вашими авантюрами мы еще займемся. А сейчас я был бы вам весьма признателен, если бы вы оставили нас в покое.

– Ну уж дудки! – сказала девица и решительно уселась за столом. – Плевать я хотела на ваше ведомство. Я – свободный человек. И вы это знаете!

Майор чего-то скривился.

– Знаю. К сожалению, это так. Но вот если бы вы еще умели пользоваться этой свободой, как это предполагалось…

– А вы не уполномочены вести такие разговоры, – дерзко ответила девица. – А уж коли решились, то пожалуйста… Дайте мне шанс! Вот этот шанс и дайте!

И с этим возгласом она указала на меня. Майор отмахнулся от нее.

– Да хоть на секунду замолчите.

Он повернулся ко мне.

– Как дети, ей-богу, – сказал он. – Кстати, зачем существует предупреждение: прячьте спички от детей?

– Не знаю, – сказал я. – У меня нет детей.

– Да вы сами как дите, – сказал он. – И все-таки, зачем?

Я пожал голыми плечами. Мне показалось, что он хитрит, задавая такие вопросы.

– Представьте, что у вас есть дети. Ну?

– О господи, – пробормотал я. – Ну… чтобы не баловались…

Девица захохотала.

Майор посмотрел на меня многозначительно:

– И?…

– Чего-нибудь не спалили, – выпалил я с отчаянием.

– О черт, – сказал он.

И еще чего-то сказал, не постеснялся девицы, не буду повторять за ним. А он еще сказал:

– Чтоб себя, понимаете? Чтоб себя не спалили!

– А, – сказал я.