Текст книги "Третье поколение (сборник)"

Автор книги: Сергей Калиниченко

Соавторы: Алиса Дружинина,Михаил Корчмарев,Леонид Евдокимов,Валерий Полтавский,Александр Яковлев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Несколько дней Фауст метался в лихорадке. Его то сжигал изнутри огонь, и тогда казалось, что его облили напалмом, и тело растворяется, растекается огненным месивом, то сковывал холод, и он осознавал себя кусочком стекла и боялся пошевелиться и вздохнуть поглубже, чтобы не рассыпаться на осколки. Бывало черно и страшно, бывало светло и радостно. Случалось, склонялись над ним лица Профессора, Маргариты, Гермины, Ивонны. Но они были расплывчаты. До его сознания доходил голос и обрывки разговоров, то о банде Юнца, то о правительстве, то вдруг грохотал Ивонна голосом Профессора: «Избави бог от надежды нас…» Потом он во сне вспомнил мать. Она бегала за ним по какому-то огромному, но пустому дому, и звала его, и плакала, а он прятался от нее и смеялся. Он сознавал эту женщину матерью, но сколько ни пытался, не мог увидеть ее лица. И тогда понимал: все это понарошку, все – игра. И слезы ее – тоже. Тем более, что эта женщина, возможно, я не была мамой: ведь у нее нет лица. И вдруг он увидел ее всю, и сердце его захлестнула теплая волна. Он напрягся, и сон кончился.

Фауст лежал с закрытыми глазами и старался не упустить видение, тающее вдали, как дым костра, уходящий в черное небо. Но образ уже исчез, истаял, осталась темная пустота. Он заплакал.

– Господи, – зашептал совсем рядом Профессор, – погляди, Маргарита – он плачет. Видишь – это слезы. Я думал, мы совсем разучились плакать.

– Живой, – отозвалась девушка, а на руку Фауста упала тяжелая теплая капля.

– Вы плачете… – снова зашептал Профессор. – Плачьте, прошу вас, плачьте. Такое дано только людям – плакать и смеяться. Плакать и смеяться – как это достойно людей! Теперь я знаю: вам нужно читать стихи. Я буду читать их вам каждый день. Многие я забыл, но вспомню… Поэзия очистит ваши души. И боязно даже представить, когда-нибудь всю землю заселят здоровые и красивые, как вы, люди, а не такие выродки, как я, – и Профессор растопырил шестипалую ладонь.

– Ну зачем так? – всхлипывая, произнесла Маргарита. – Вы не выродок. Вы лучше всех нас. Вы… я не знаю, кто вы…

– Довольно, довольно. Неси бульон, покормим его и – на площадь. Лучше не опаздывать.

– Что там, на площади? – еле слышно спросил Фауст.

– Правительство приезжает. Говорят, сам Глава будет выступать, а после будто бы станут одежду и продукты раздавать…

– Разве уже Новый год?

– Нет-нет, в честь приезда правительства. Ты лежи, набирайся сил.

Маргарита и Профессор ушли. Фауст полежал еще некоторое время, прислушиваясь к себе. Потом поднялся. Хватаясь руками за стены, преодолевая слабость, головокружение, двинулся к выходу. Выбравшись наружу, захлебнулся чистым воздухом и светом. Было настолько тепло, что от предметов вокруг поднималось марево. Небо истекало на землю голубизной и светом; оно было почти таким же голубым, как в день, когда он увидел впервые облако. А где-то еще выше чувствовалось солнце, огромное, горячее, словно живое. Из расселины в камне выглянуло несколько травинок, в робкой зелени которых прятался крохотный сиреневый цветок. Фаусту захотелось потрогать его, только прикоснуться, но он не посмел, страшась невольно разрушить ростки, лишь повел ладонью вокруг, ощущая или воображая ток жизни в растении. Потом поднялся, побрел к площади.

Огромная воронка в центре площади была окружена машинами, транспортерами, танками. Возле них сновали и суетились люди в форме войск охраны внутреннего порядка. Часть из них растаскивали кабели от передвижной атомной силовой установки к усилителям и громкоговорителям, установленным в разных местах, другая проверяла систему ограждения, представляющую собой цепь столбиков с разрядниками на вершинах. На крыше бронированного прицепа полукружием располагались кресла для членов правительства, а перед ними, похожие на засохшие цветы, покачивались микрофоны. Возле них суетился разбитной человечек, выкрикивая: «Раз… раз… раз… Левый сектор, вторая группа – не слышно. Раз… раз…»

Из конца в конец площадь была забита народом, который с любопытством взирал на приготовления. Хотя в центре было сравнительно свободно, в одном или двух местах образовались стихийно водовороты, задние надавили на передних, и те, втиснутые в пространство между разрядниками, попадали. Солдаты войск охраны быстро растащили баграми тела, посбрасывали их в воронку, не удосуживаясь проверить, есть ли среди них живые. По ближним к трибуне рядам ходили с бумажками в руках. Один из них оказался рядом с Фаустом и сунул ему листок.

– Что это? – поинтересовался Фауст.

– Вопросы. Когда Глава Правительства спросит, есть ли у народа вопросы, ты бросишь бумажку вон в тот ящик. Понял? А потом Глава Правительства ответит на него.

«Сколько Вам, дорогой и любимый нами Отец наш, лет?» – значилось на листке.

– Можно, я брошу? – попросила Фауста стоявшая рядом женщина. – Прошу вас. Очень.

Он равнодушно отдал ей бумажку. Удивился, с какой благодарностью она взглянула на него. «Надо Профессора с Марго найти, они должны быть где-то неподалеку», – подумал Фауст, но в этот момент на крыше прицепа появился человек в дорогом костюме, шагнувший прямиком к микрофонам.

– Прошу тишины и внимания! – сказал оратор, и голос его, расслоившись, повторил слова со всех сторон. – Незабываемый день! Великий день, который навечно отпечатается в наших сердцах! Сегодня с вами, достопочтенные жители нашего города, будет разговаривать великий Отец, наш Глава Правительства и Государства. Сегодня вы сможете воочию лицезреть членов нашего кабинета и Мать Правительства. Сегодня вы сможете засвидетельствовать им свою любовь. Трудно говорить в такой день, трудно передать словами преданность, наполнявшую наши сердца, трепет, который объемлет наши души, объединяет их в одно целое – душу Города. Послушные дети, мы сегодня станем внимать их речам, каждое слово врезая в память сердца. Мы встречаемся с теми, кто долгие годы ведет мудрую внешнюю и внутреннюю политику, кто ежечасно заботится о нашем благополучии. Неоценим их вклад в дело демократизации и совершенствования нашего общества, мудростью проникнуты разработанные Правительством долгосрочные программы внешне и внутриполитического курса государства. Поприветствуем их!

Оратор стал щелкать ладонью по ладони, поднося их возможно ближе к микрофонам, а усилители разнесли хлопки по площади. Солдаты войск охраны тоже стали хлопать. Женщина, выпросившая у Фауста листок с вопросом, завизжала, забилась в конвульсиях и упала. Шум нарастал: одни аплодировали, другие выкрикивали здравицы в адрес Главы. Как-то исподволь в сумятицу звуков вплелся единый ритм. Повернув голову, Фауст нашел причину, его породившую: раздвигая толпу, к трибуне продвигался строем отряд Юнца. Построенные по росту бойцы отряда, в одинаковых хламидах, все с черными повязками на глазах, внушали уважение своей монолитной сплоченностью. Шагали в ногу, плечом к плечу, по трое в ряд, точно не замечая стоящих на их пути людей. Сам Юнец шел впереди, командуя: «Раз… раз… раз-два-три… Стой. Налево. Вольно!». В тот же момент на крышу прицепа стали выходить члены правительственного кабинета – пять стариков в вычурных одеждах, позвякивая медалями, значками, орденами. За ними появилась женщина, Мать Правительства – догадался Фауст и наконец сам Глава, в мундире, застегнутом наглухо, штанах с лампасами шириной в ладонь, грузный, одутловатый, насупленный. Глава мешковато придвинулся к микрофонам, прокашлялся в них, хмыкнул пару раз, сказал: «Нда…» Затем он надел очки, взял в руки пачку бумаги, брезгливо морщась, полистал.

– Братья и сестры! – начал он, усиленно двигая челюстями, точно разжевывая сухожилие. – Товарищи мои! Сегодня от имени и по поручению правительства нашей державы я обращаюсь к вам, главной движущей силе общества, чтобы в очередной раз подчеркнуть, как далеко мы продвинулись вперед в деле созидания государства равных возможностей. Ощутимого прогресса добились мы во всех областях деятельности: политике, экономике, культуре. Новые горизонты знаний распахнула нам наука. Космические аппараты, ракеты стали повседневной реальностью, о чем столетиями мечтали лучшие умы человечества. Но позвольте по порядку.

В области политики мы добились разительных результатов на пути совершенствования инфраструктуры нашего общества, в деле демократизации всех жизненно важных процессов выдвинутый лозунг «Все для человека, все для блага человека» получил новое звучание, наполнился новым, более отвечающим духу времени содержанием. Ныне мы вправе сформулировать его иначе: «В обществе равных социальных возможностей, торжества демократии все равны и незаменимых нет!». Утверждать это нам позволяет глубокое понимание тех исторических процессов, которые являются движителями любого человеческого содружества… Однако не следует думать, будто на этом пути снесены все преграды. Встречаются еще в нашей, в целом здоровой среде, отдельные личности, именующие себя интеллигентами или гуманистами, которые надеются подорвать устои общества. Их одолевают упаднические настроения, они часто смотрят на запад, в сторону заката, демагогически утверждая, мол оттуда придет спасение. Скажем же твердое «нет» носителям этой чуждой нашему светлому обществу идеологии. Но просто сказать мало, надо твердо и последовательно очищать наши ряды от такого рода личностей.

Глава Правительства прокашлялся, перелистнул несколько страниц.

– Знаменательных успехов мы добились за отчетный период в экономической сфере. Основным показателем здесь следует считать уничтожение нами такого социального зла, как безработица. Испокон веку безработица была бичом любой экономической формации, а уровень ее – показателем неблагополучия существующего государственного устройства. Мы с этим покончили: обеспечена стопроцентная занятость всего трудоспособного населения. Гармонично и планово развиваются все области нашей экономики. Стали и чугуна выплавляется на пятнадцать процентов больше, чем в тот же период года, предшествовавшего отчетному. Правда, мы свернули жилищное строительство, но только потому, что по оценкам наших экспертов общий жилой фонд города и страны, включая незадействованные пока площади, пригодные для жилья, значительно превышает подушную потребность населения и на целый порядок превышает нормы, существовавшие в довоенный период. Далеко вперед шагнуло наше здравоохранение. Уровень заболеваемости среди населения с коэффициентом Берка и Линдера практически равняется нулю, при том что количество людей, имеющих медицинское образование, в пересчете на душу населения неуклонно растет. Но все ли сделано нами в этом направлении? Скажем принципиально к откровенно – не совсем. В отдельных местах, на отдельных участках вяло, неэффективно, зачастую формально велась борьба с такими пороками, как табакокурение, алкоголизм, наркомания, проституция. Усилиями всего народа эта борьба обретает силу, размах. Мы близки к тому, чтобы навсегда покончить с этими пороками, разъедавшими человечество в течение многих веков.

Благодаря мудрому внутреннему курсу нашего правительства коренные изменения произошли в области культуры, которая, и мы вправе с гордостью констатировать это, стала подлинно народной. Было время, художники, писатели, поэты творили в одиночку, закрываясь в четырех стенах от сограждан. Ясно, что это было проявлением крайнего индивидуализма, чуждого нашему сознанию. Будь у меня время, я бы рассказывал вам обо всех этих Роденах, Ван Гогах, Шагалах, Сидурах, Пастернаках, всю жизнь добивавшихся признания и славы, ушедших из жизни такими же нагими, какими они в нее вошли. Оторвавшись от своего народа, поставив себя вне его, они получили то, что искали – забвение. Мы ясно сказали подобного рода творцам, в кавычках, конечно – нам с ними не по пути. Сказали открыто, определенно, прямо в глаза. И что же? Одного глотка вольного воздуха, ворвавшегося в их затхлое жилье, оказалось довольно, чтобы они расстались с жизнью или замолчали вовсе, понимая, что не пробиться индивидуалистам там, где имеет место культурное движение масс. Теперь наши трудящиеся, имеющие достаточно времени для творческой активности, способны в полной мере проявить себя, в деле творчества перед ними открылась захватывающая дух перспектива. Только теперь эти процессы в области духовной культуры стали подлинно народными: они происходят внутри народа, для народа, руками народа. Ныне каждый может стать кем захочет и будет с благодарностью принят обществом. Каждый может реализовать себя в любой области. Торжество демократических революционных преобразований в наши дни достигло своего апогея. Мы с вами – свидетели и участники, созидатели и реформаторы новой эпохи, эпохи абсолютного равенства… Пусть пока мы не способны удовлетворить все потребности, но мы добились главного – завоевали и отстояли политические, экономические и социальные свободы!..

Глаза Правительства замолчал, придвинул к себе стакан с водой, начал пить маленькими глотками, не прекращая жевательных движений.

– О чем он говорил? – спросил Фауста его сосед слева.

– До конца не понял, – ответил Фауст, – но кажется о том, как нам хорошо живется.

– Да, несладко ему приходится: попробуй придумать столько слов, а потом все проговорить… Я так, бывает, целый день молчу, – присовокупил сосед.

Глава Правительства поставил стакан, поднял правую руку вверх, вперед ладонью, стал ею помахивать. Члены Правительства, солдаты войск охраны и кое-кто из толпы на площади, до того аплодировавшие сдержанно, принялись хлопать усерднее.

– Что он сейчас-то делает? – опять обратился к Фаусту его сосед.

– Черт его разберет… Может, к молчанию призывает?

– Дак молчат же все…

– Отстань, не знаю…

– Прошу вас, сограждане, задавайте вопросы, – проговорил Глава с видом облегчения, избавляясь от пачки бумаг с речью, – не стесняйтесь…

– Жратву когда начнут давать? И одежду? Ведь обещали! – прозвучал в наступившей тишине голос, который без сомнения принадлежал Герму.

Фауст физически ощутил, как напряглись вокруг него люди.

– Вопросы, пожалуйста, на листочках, – выскочил вперед оратор, открывавший митинг, – распорядитель. – Записывайте на листочки и опускайте в ящики. Только в письменном виде. На реплики с места отвечать не положено…

– Жратву когда будете давать? И одежду? – снова закричал Герм. – Туча идет, холодно стало.

– Вот тут поступил вопрос, – заговорил Глава, разворачивая поданную распорядителем бумажку – «Наш горячо любимый и всеми уважаемый Глава Правительства, огромное вам спасибо за искреннюю заботу о нас!». Вот такая записка. Но это не вопрос. Это надо понимать как пожелание всему правительству мне лично работать еще лучше на благо своего народа. Спасибо и вам, неведомый товарищ, за правильную оценку…

Договорить он не успел: ему в висок ударил обломок железобетона. Едва Глава Правительства сделал шаг назад, как в лоб ему врезался другой камень. Фаусту не приходилось гадать, чьей рукой пущены снаряды. А над площадью повисла тишина, в которой отчетливо было слышно звяканье орденов, медалей, подвесок и значков на груди Главы, бьющегося в судорогах за пуленепробиваемым ограждением на площадке Члены правительства посползали с кресел и тоже стали невидимы. Солдаты охраны растерянно обводили толпу взглядами, держа автоматы наготове. Площадь безмолвствовала.

– Теперь ничего не дадут точно, – разочарованно произнес кто-то, повернулся уходить, но тотчас получил в спину две пули.

– А-а-а, – прорезал тишину растерянности и оцепенения визг какой-то женщины, впереди Фауста произошло движение, и на свободное пространство около столбиков разрядников вывалился Герм.

Лицо его было залито кровью, он еле держался на ногах, слабо пытаясь уклониться от ударов женщины, вооруженной железным прутом.

– Он – убийца, – выдохнула соседка Фауста, просившая у него листок с вопросом Главе, как сомнабула двинулась вперед, прыгнула на мальчишку и впилась зубами ему в горло.

Коротко треснули автоматные очереди, но буквально за мгновение до этого Фауст успел удержать Гермину, рвущуюся к брату, повиснув на ее плечах всей тяжестью тела. Женщины упали на тело растерзанного ими, но в последний миг бывшая соседка Фауста подняла голову, обвела взглядом людей. В нем не было ненависти, в нем светились торжество и благодарность.

Снова стало тихо. Невыключенные микрофоны разносили над площадью голоса членов правительства, прячущихся за барьером.

– Неконтролируемая ситуация…

– Везде одно и то же… Интересно, кто следующий?

– Всем сразу выходить не следует, вот что я скажу.

– Так ему и надо, старому перхуну.

– Должен кто-то выступить от членов Правительства. Не можем же мы здесь лежать вечно.

– Вы – распорядитель, вы и выступайте.

– Позвольте, вы – Мать Правительства, да и жена покойного.

– Вы не хуже моего знаете, что мы спим с ним в разных машинах. Последние двенадцать лет. Отодвиньте лучше его от меня: дурно пахнет…

– Пусть выступит глава войск охраны внутреннего порядка.

– Нет-нет. Что я им скажу?

– Скажете, что это несчастный случай, что незаменимых нет. Требуется, мол, сейчас провести демократические выборы, и на траур жмите, на траур… Да выключите кто-нибудь микрофоны, вас женщина просит.

– Как же я буду говорить, если микрофоны выключат?

Толпа на площади безмолвствовала. Оцепенение прошло, но солдаты войск охраны направляли оружие в сторону малейшего движения, и уйти возможным не представлялось.

– Вставайте же, старый дурак, и говорите-говорите-говорите. Я вам приказываю. Молчание страшно.

Из-за барьера на крыше прицепа появилась голова старика со съехавшим набок париком. Потом он показался, весь, успокаивающе помахивая руками, начал говорить дрожащим голосом.

– Братья и сестры мои! Товарищи! Не надо бросать камни! Давно умный человек сказал: не убий! Как он был прав! Я вас призываю к тому же, а мы в свою очередь готовы рассматривать произошедшее на наших глазах… как несчастный случай. И теперь мы скорбим, скорбим всем сердцем по ушедшему безвременно государственному деятелю. Крепом и трауром обошьют знамена, приспустят флаги, и мы простимся с ним, горячо любимым. Но горечь утраты не затмит нам глаза: нам нужен новый Глава Правительства. Пусть наши внешние и внутренние враги не радуются, не празднуют: в демократическом государстве, ведомом твердой рукой правительства, нет незаменимых. Мы не дадим им ни минуты передышки… не дозволим воспользоваться моментом нашей безграничной скорби. В этом деле, конечно, нужен трезвый, взвешенный подход, но нельзя и тянуть время. Оперативности требует от нас текущий момент: завтра может быть поздно. Поэтому я предлагаю провести демократические выборы прямо сейчас, и не вижу лучшей кандидатуры на пост главы, чем… чем…

Старик поправил парик, почувствовав себя непринужденней, наклонился к лежащим за барьером и спросил громким шепотом: «Кого предлагаю-то?» И усилители разнесли над головой людей:

– Кого предлагаю-то?

– Кого угодно, только быстрее, – ответил звонко голос Матери Правительства. – Вот этого давай, ему все одно скоро помирать.

– Из толпы надо бы кого, обмолодить кровь, так сказать.

– Болван! Из быдла?!

– Себя предлагаю, – снова зашептал Глава войск охраны, выпрямился гордо. – Я предлагаю избрать Главой Правительства…

– Ивонну! Ивонну! Он мудрый! Знает! Ивонну! – раздалось сразу в нескольких местах. – Ивонну!

Четверо мужчин подняли на плечи проповедника, понесли его к машинам, Фауст почувствовал, как быстрее забилось его сердце при виде седой патлатой головы, четкого профиля лица. Этот человек в рубище, и сейчас не выпускавший из рук посох, открыл ему нечто в нем самом. Возвышаясь над толпой, он внимательно осматривает лица людей, словно ищет кого. Но вот нашел: глаза проповедника наткнулись на горящий взгляд Фауста. И вновь успокаивающий взмах ресницами, точно благословение, и – мука знания своей судьбы в заостренных чертах.

– Ивонну! Ивонну! – поддержали первых еще несколько голосов.

– Он рукой крест делает… Он тридцать лет в пустыне просидел… Он говорит громко, дух захватывает…

– Братья и сестры мои! – скривился старичок на трибуне. – Подумайте хорошенько: того ли вы предлагаете? Что за человек? Не было ли в его прошлом темных пятен? Может, раньше он заблуждался и ошибался, и вы выберете недостойного?! Нельзя же так-го! Трезвый, взвешенный подход – главное. Есть другие, скажу откровенно, более достойные кандидаты. Есть! Всю жизнь в трудах и заботах об отечестве, всю жизнь на должностях, на виду. А вы – какого-то Ивана! Ну как он мог в пустыне сидеть, если там жарко так, что не присядешь! Лжец он. Я предлагаю…

Его слова утонули в выкриках толпы. Сквозь нарастающий шум понемногу пробился звук ритмических притоптываний и прихлопываний двух или трех десятков ног. Вначале едва различимый, он понемногу нарастал, вовлекая прочие звуки, вовнутрь себя.

– Авва, Авва, Авва, – скандировали бойцы отряда Юнца, все это время стоявшие строем. – Авва, Авва…

С удивлением Фауст заметил, как многие из окружавших его людей тоже начали прихлопывать, и губы их, точно помимо воли, выталкивали: «Авва, Авва…» На свободное пространство перед разрядниками вышел Юнец, величественным жестом простер руки перед собой. Потом он повернулся к передвижной атомной энергетической установке, указал на ограждение. Взвыла сирена, и Юнец беспрепятственно пошел вовнутрь охраняемой электрическим полем зоны. Он подошел к капитану охраны и что-то шепнул ему, прежде отвесив изысканный поклон Матери Правительства, по чьему жесту ограждение было снято. Тотчас несколько солдат бросились в толпу, извлекли из нее Ивонну, увели его вовнутрь фургона. Смолкла сирена, по шарам-разрядникам пробежала голубая искра. А Юнец-Авва уже был на вершине прицепа, встал к микрофонам, гордо выпрямившись.

– Вы сделали правильный выбор, братья и сестры, мои бывшие враги, мои будущие друзья! Я знаю путь, который приведет нас к светлому будущему, ознаменующему новую эру в жизни общества. Этот путь – дисциплина. Она – залог успешного государственного строительства. Она позволит нам покончить с темным наследием прошлого: алкоголизмом, табакокурением, наркоманией и проституцией. Дисциплина, и только она, откроет нам дорогу ко всеобщей свободе. Свобода и равенство – вот о чем издавна мечтали люди земли. Но нельзя забывать, что идет война. Там, на полях сражений, гибнут за нашу демократию лучшие сыны родины. А значит, и мы должны приложить все усилия, чтобы они могли умереть спокойно… Но перед нами множество проблем, которые еще предстоит разрешить. Одна из них – наличие среди нас интеллигентов-гуманистов, вынашивающих злобные планы реставрации прежнего режима. Я вам покажу одного из них…

Юнец, до того ежесекундно сверявший направление речи с выражением лица Матери Правительства, переломился над барьером, указывая пальцем на человека внизу. Тотчас от того отхлынули стоящие рядом, и Фауст увидел на свободном пятачке Профессора, беспомощно озирающегося вокруг. «Нет! Не сметь!» – хотел крикнуть Фауст, но горло его сдавил спазм, а толпа уже сомкнулась. А в рупорах бился гневный голос Юнца-Аввы, но слова не достигали сознания Фауста, лопались мыльными шарами над головами обезумевших людей.

– Этот человек долго маскировался… Он вел пропаганду… чуждая нашему здоровому обществу идеология… Мы понесли утрату в лице прежнего Главы… Мы сохраним память об этом достойном человеке, как велит долг… Ему будут оказаны все почести, этого требует от нас сложный исторический момент… Немного времени, и вы будете поголовно счастливы… Мы пересмотрим законодательные акты…

Фауст с трудом держался на ногах. Перед глазами плыл белесый туман, пронизаемый радужными струями в такт толчкам сердца. Он успевал думать сразу о тысяче вещей, и это было мучительно. Вспомнился вечер, когда снаружи бушевала метель, раз за разом откидывавшая в сторону полог и выстужавшая жилье, а он сидел у костра и ждал Профессора. Потом тот появился, клонясь от тяжести тела человека, замерзавшего в сугробе. Это был долговязый белобрысый малый, с едва пробивающимся над верхней губой пушком, одним словом – Юнец. Едва отогревшись и съев третью часть приготовленного Фаустом на двоих, он высокомерно уставился на Фауста и спросил у Профессора: «Кто это?», так, словно не он, а Фауст – тогда, впрочем, носивший другое имя, – был пришлым здесь. А Профессор ответил спокойно, как на само собой разумеющееся: «Друг. Брат твой. Человек». А потом Юнец, обращаясь к огню, бормотал слова клятвы спасать и уберегать от смерти всех детей, и научить их быть силой, настоящими воинами… Всплыло в памяти лицо Соседки, заискивающе предлагавшей ему студень из конских копыт и голяшек, только бы он не ходил к индуске. А вот и индуска, Цапа, Маргарита, смеясь шлепает его снизу по ладони, на которой – алюминиевая бляшка с номером – права гражданства, гарантированные государством…

– Долой культуру! – вещал Юнец, яростно жестикулируя, – Довольно! Мы наконец должны осознать себя совершенно свободными, избегать любого влияния. Поэтому никто больше не имеет права писать на стенах воззвания, лозунги, призывы, объявления. Митинги, демонстрации и уличные шествия разрешается проводить только с моего личного разрешения, выраженного соответствующим документом по установленной форме. Антинародной, антигосударственной, антидемократической с сего момента признается любая критика в адрес правительства. За дискредитацию государственных органов и нарушение вышеизложенных указов лица, повинные в этом, подлежат уничтожению…

– Где Ивонна? – крикнул кто-то из заметно поредевшей толпы.

Юнец ухмыльнулся, кивнул капитану войск охраны, и тот принес что-то, завернутое в тряпку, с поклоном подал новому Главе правительства.

– Вот он! – возвестил Юнец-Авва, вздымая за волосы голову проповедника, показывая ее во все стороны. – Он нарушил указ о дискредитации правительства. Его пример, думаю, вразумит всех ретивых… Этот жестокий акт был продиктован необходимостью, высшими соображениями госбезопасности. Он явился инициатором свершившегося на наших с вами глазах преступления – убийства Главы Правительства, о чьей безвременной кончине мы скорбим ныне, кому намерены воздать по смерти почести, соответствующие его делам и начинаниям…

На душе Фауста было пусто и тревожно: вот не стало еще одного знающего выход. Небо, принявшее обычный иссеро-желтый оттенок, прижалось к земле, как липнет к прохожим похотливая девка, пропахшая потом многих мужчин. Где-то в недрах этой тверди копилась злобой туча, прячущая солнце от людей. Площадь бетонная, серая, раздвинулась в границах, опустела и, окруженная завалами домов, обесцвеченных кислотой, уподобилась огромной воронке, медленно всасывающей людей – два-три десятка стариков и больных, готовых претерпеть что угодно, только бы получить обещанные дары, и других – в прорезиненных плащах, сматывающих кабель и собирающих на прицепы громкоговорители, и сами машины, и танки, и бронетранспортеры, ощетинившиеся пулеметами… В эту пропасть, не имеющую дна, скатывалось само время. Только воспитанники Юнца-Аввы стояли недвижно тремя стройными шеренгами, безучастные к окружающему, все с черными повязками на глазах. Гермина, склоненная над Гермом, покачивает его голову на коленях, баюкает напевно, как уснувшее дитя.

– А я его побила сегодня утром, за то, что он не хотел идти на площадь, – сказала она, глядя сквозь Фауста. – Знаешь, он ведь был совершенно ребенок. Считал, что дети родятся от того только, что двое спят рядом. Он всегда приходил с охоты, ложился со мной и лежал тихо-тихо… Он не умел спать по ночам и просто лежал. Думал, будто так родятся дети. Вначале часто спрашивал меня, не чувствую ли я чего такого…

Фауст старался не смотреть на Гермину: боялся встретиться с ней глазами. Он глядел на двух женщин, лежащих рядом, одна так и сохранила улыбку. Ему пришло в голову, что улыбка – это не всегда радость. Улыбаться, верно, умеют и злость, и ненависть, и страх… Смерть тоже умеет улыбаться. Фауст подошел к Маргарите, застывшей у тела Профессора, присел с ней рядом.

Площадь совсем обезлюдела, даже солдаты охраны, ощутив страх перед этой серой немой пустотой, поспешили попрятаться в металлических чревах транспортеров. В машинах правительственного кортежа срочным порядком задраивали окна и люки. Мрачная кавалькада тронулась, выхлестывая в воздух сизые клубы дыма, лязгая и грохоча. Когда последнее бронированное чудовище катилось мимо Фауста и Маргариты, задние дверцы его приоткрылись, и на бетон вывалилось что-то, завернутое в белую простыню.

– Подарки для жителей города, – прокомментировал Фауст. – Дождались, значит. Пойду посмотрю…

Это был подарок правительства городу особенного рода – бренные останки бывшего Главы. Подняв голову, Фауст обнаружил, что тела Герма, Профессора и Главы образуют равносторонний треугольник. Ему стало неприятно от осознания взаимосвязи этих троих совершенно разных людей, и он оттащил тело Главы и сбросил его в яму. Возвратясь к Маргарите, он понял еще одну причину раздражения: в выражении лица у всех было что-то сходное.

– Мы ведь не оставим его здесь? – спросила Маргарита.

– Его надо похоронить по-людски.

Они подняли Профессора и понесли к руинам. Одно место показалось Фаусту удобным. Затем они вернулись к Гермине и помогли ей перенести туда же Герма. В воздухе уже закружили первые снежинки, и они торопливо закидали яму камнями, обломками кирпича и бетона.

– Крысы растащат, – равнодушно произнесла Гермина.

– Не растащат. Помогите, – Фауст выворотил несколько глыб из-под стоящей рядом стены и обрушил ее на захоронение.

Через плечо он бросил взгляд на площадь. Двадцать с лишним человек из отряда Аввы-Юнца по-прежнему стояли тремя стройными шеренгами. Недвижные. Застывшие. Слепые. Они так и будут стоять, – понял он, – подчиняясь какому-то более властному закону, чем закон сохранения жизни.

– А они как же? – произнес вполголоса, скорее для себя, нежели для девушек, но те поняли и бросились за ним.

– Вы почему здесь стоите? – кричал Фауст на ходу. – Сейчас будут снег, газ, кислота… Бежать надо. Прятаться…

– Авва приказал ждать его. Авва все знает, – монотонно ответил ему старший отряда, в котором он без труда узнал посланца с колбасой.

– Кроха, – выскочило в памяти имя бойца, – Кроха, я приказываю тебе спасать отряд. Юнец, то есть Авва, давал клятву беречь детей…

– Авва приказал ждать его, Авва знает…

– Нет больше Аввы, есть Глава Правительства. Аввы нет! Ушел, уехал, растворился… Время дорого, но давай как мужчина с мужчиной…

– Это не мужчина, – тихо сказала Маргарита, – это – девушка.