Текст книги "Записки гробокопателя"

Автор книги: Сергей Каледин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

– Зачем шпана, – улыбнулся красавец. – Коммунисты.

– О, бляди! – воскликнул Синяк, уже влюбленный в красавца. – А чего ты им сделал?

– Смеялся.

– А-а, – протянул Синяк, хотя ничего не понял. И повторил налив. Красавец не возражал. – А слышать не мешает? – спросил Синяк.

– Лучше стало, – улыбнулся тот. – Ярче звук. – Он тонкими смуглыми пальцами шевелил на столе бумаги.

– Чего ищешь? – поинтересовался Синяк, желая пособить. – Как фамилие?

– Сурали. Бошор Сурали.

Синяк на правах хозяина полез в стол – человек все-таки на самолет спешит – и нашел бумагу.

На красивом бланке КСП писатели просили президента России предоставить выдающемуся деятелю культуры Бошору Сурали политическое убежище и гражданство России. Поэт постоянно подвергается угрозам физического уничтожения... Среди подписавшихся была и фамилия Романа.

Синяк пожалел, что, не разобравшись, стал грузить Бошора. Ему, видать, своих проблем выше крыши.

– Я, веришь, коммуняк зрить не могу, – сказал Синяк. – Своими бы руками душил...

– Зачем так строго? – улыбнулся Бошор. – Сами тихо уйдут.

– Пока идти будут, мы с тобой сдохнем, – проворчал Синяк, чокаясь с ним.

– На все воля Аллаха. Подождем.

Синяк достал "Беломор".

Закурил и поэт. И Синяк по дыму учуял: не просто курево, дурь шмалит.

– Будешь? – Бошор протянул ему благоуханный косяк. – Качество гарантирую.

– Вообще-то уже не балуюсь... – засомневался Синяк, – но давай. За компанию и жид удавился.

– Хорошая пословица, – оценил Бошор. – У нас тоже есть... Коня подковывают, ишак копыто сует.

– Еврей, в смысле? – недопонял что-то Синяк, ибо анаша была чересчур крепка. Он протянул папиросу назад Бошору. – Тебе если гражданство-то дадут, где жить будешь?

– Аллаху акбар, – снова улыбнулся Бошор, и Синяк понял, что эта тема не для трепа. И чуть не вякнул: живи у меня. Полагая, что переберется к Саше. А все виски плюс дурь. Размягчает.

– Хватит! – резко сказала Саша, входя в комнату. – Больше не могу там... Очередной скандал... Роман на Сурова бочку катит. Моча в голову ударила. Привет, Бошор. Письмо про тебя еще не отправили...

– Ничего, ничего, – замахал поэт красивыми легкими руками. – Это не срочно.

Синяк удивился: такой мужик, а чувствуется, робеет Сашки. А та чуток этим пользуется.

– Ну, твой Бадрецов!.. – она покрутила головой. – Что пьете?.. А накурили!..

Синяк открыл форточку.

– Жалко, у Жирного голос не ораторский, – сказал он. – Я ему еще в школе говорил: сделай ты себе, Жирный, голос нормальный, девки давать будут...

– Да при чем здесь голос! – Саша раздраженно вытряхнула пепельницу в корзину. – Вон у Миши Жванецкого тоже тембр высокий, а какой успех!

– Короче, мента сняли? – спросил Синяк.

– Да какое это играет значение! – Саша выключила Мадонну, раздраженно зашарила сигареты, не нашла.

Синяк достал на выбор – сигары и "Беломор". Саша закурила папиросу.

– Стучал, не стучал... А кто, интересно знать, не стучал? Вон попы и то стучали... И не покаялись. Чего все к Юрке пристали?! Не пьет, не ворует, никому не мешает...

– Я не стучал, – негромко заметил Бошор, как бы про себя.

– Ну и молодец! – Саша раздраженно затоптала вонючую папиросу в пепельницу. – Сиди, радуйся...

– Тебе межгород звонил, – вспомнил Синяк. – Писклявый такой.

– Фируз! – ахнула Саша и схватилась за телефонную трубку. Вот еще чем хороша была служба в КСП. Беспрепятственно, то есть забесплатно, можно было звонить в Кувейт и в Англию.

– Салямат, – кротко поздоровалась Саша с бывшим мужем. Спокойно, уговаривала она себя, не психовать. – Позови, пожалуйста, Фируз.

Но тот занудил. Фируз заболела. Ее нет дома. Она в Англии. Абд эль Джабар всегда врал тупо, лениво, без выдумки.

– Заболела или в Англии? – напирала Саша и, поняв, что проиграла разговор, выкрикнула, прежде чем положить трубку: – Козел! Мудила!

– Любимые слова! – мечтательно прикрыв глаза, сказал Синяк.

– Да-а, – согласился Бошор, кивая. – Жалко, что я только вполуха могу слышать такую музыку. Кому посвящены эти прелестные звуки?

– Муженек мой бывший, – проворчала Саша.

– Счастливый человек, – вздохнул Бошор. – У нас женщины так не говорят. Скажи, друг, – обратился он к Синяку, до сих пор не зная его имени, а спросить, видимо, было не принято по восточным законам нелюбопытства. – Скажи, вам тоже пришлось немного полежать в турьме?

– По глазам прочел? – обрадовался Синяк, проводя обрубком пальца по векам. – В ней, родимой... Бошор, жди малку, не уходи, я сейчас мигом Жирного высвобожу и... Предложение имею.

– Как скажешь, дорогой, – сдержанно улыбнулся Бошор.

Синяк влез в собрание уместно. Был перекур, пили кофе. Роман сидел под пальмой, низко опустив лысоватую голову. Распухший, бордовый.

– Права человека... права человека, – монотонно скрипучим голосом повторяла кому-то в углу женщина с низкой седой челкой.

– Жирный! – тихо позвал Синяк.

– При чем здесь права человека! – раздраженно пророкотал сзади дикторский голос, перекрывая все остаточные шумы. Синяку показалось, что включили радио. – Своего товарища...

– Он мне не товарищ! – крикнул из-под пальмы Роман.

Синяк обернулся к "диктору". Тот оказался видным мужиком с роскошными усами, жидкой кожей на лице, лет шестидесяти. Он сидел на диване, между его ног была зажата палка с резной звериной головой.

– Чушь все это! – не обращая внимания на реплику Романа, продолжал усатый. – Мы собрались поездку обсудить, а не спасать страждущее человечество. Давайте продолжим, хватит пить кофе. Мне вообще решительно противен общий тон Бадрецова, это его расследование...

– Как я понимаю, Роман хочет нас взять на гоп-стоп, – раздался приятный неспешный голос. – Я против такой лагерной методы...

Синяк встрепенулся, высматривая говорящего. Оказался пожилой усталый дядька с лицом активно выпивающего. Вроде бы свой: и нос перебит, и курит по-родственному, в кулак, а поди ж ты – с козлами вместе!..

– А я – за, – тихо прошелестел ветхий старик с бледной лысиной и огромным насморочным носом. – Обвинение основательное.

Сикин молча обносил присутствующих кофе. Синяка он не видел.

Дама с дивными ногами придержала Сикина за руку, когда он передавал ей чашку:

– Скажи нам, Юра! Ты работал в КГБ?

Сикин даже попятился от нелепости вопроса:

– Зачем вы так?..

– Вот она, наша черная неблагодарность! – вскричала дама. – Я предлагаю премировать Юру месячным окладом в порядке компенсации за оскорбление.

– Двумя! – ударил "диктор" палкой в пол.

– Скандал протянется минимум пять лет, – молитвенно прижав руки к груди, заявила пожилая астматическая блондинка со странно гладким лицом. – Надо думать о последствиях.

– Давайте кончать, – сказал крошка депутат. – А то превратимся в приснопамятный Союз писателей.

– Жирный! – крикнул Синяк и влез в зал полностью. – Из турбюро, – для краткости объявил он, тыкая себя в грудь. – Насчет туризма. Узнать пожелания. Кому жарко, кому холодно, кому диет, кому прохладные клизьмы...

Оскорбительного слова "клизьма" собрание не выдержало, заволновалось, но Синяк, не останавливаясь, молол дальше:

– ...В пустыне места всем хватит. Как на кладбище. Значит, по пути где шатер разобьем, где под солнышком, по ситуации. Товарищ Бадрецов, вас к телефону. Господин Сикин, продолжайте.

Синяк подошел к пальме, почти силком выволок из-под нее очумевшего Романа, одновременно отметив, что на "Сикина" собрание не среагировало.

– Шолом, господа. У вас интим, а я не претендую. Всех благ, господин Суров.

Друзья вышли в коридор. Роман был ошалелый. Таким Синяк его давно не видел.

– Говорил, не рыпайся! – шипел Синяк. – У них же остаточный бздюм играет. Очко-то не железное. Что ты до них ласкался? Сказал – и ладушки. Смотри, набух весь, набряк – лопнешь, а мне отвечать...

– Даже слушать про Ваньку не стали... – бормотал Роман.

Они вошли в кабинет Саши.

– Салом! – воскликнул Бошор.

– Живой! – заорал Роман, обнимая Бошора. – Теперь ты мой сограждан наконец?

– У-у... – уклончиво развел руками Бошор. – Не совсем.

– А что такое? – другим, брезгливым голосом спросил Роман, поворачиваясь к Саше.

– Юрий Владимирович еще не подписал, – небрежно бросила она, пририсовывая какой-то красотке в журнале "Семь дней" длинные запорожские усы.

– Почему? – напряженно поинтересовался Роман. – Критические дни? – И повернулся к Бошору. – Башка болит, спасу нет! Давление, наверное.

– Вылечим. – Бошор полез в кейс. – Сейчас чайку заварим, голова будет лучше швейцарских часов работать.

Саша, не отрываясь от рисования, включила электрочайник. Бошор насыпал из кожаной коробочки желтый грубый чай в чашку, прикрыл блюдцем.

Раздался вежливый стук, и дверь открылась. Вошел тот самый старик с бледной лысиной и унылым носом, сейчас он был в шляпе с обвисшими полями. Это он на собрании поддержал Жирного.

– Деточка, – тяжело дыша, сказал старик Саше, – я вас умственно целую. Должен вас предупредить, я не поеду в Египет. Вы кого-нибудь вместо меня...

– А что случилось, Лазарь Иудович? – встрепенулась Саша.

– Деточка... видите ли, дело в том, что я по этически-моральным соображениям не хочу никуда отправляться под руководством Юрия Владимировича, тем более тропой Моисея. Хотя, как вы знаете, мне это очень нужно для работы... Я вас целую, – повторил он и, поклонившись, удалился.

– Кто это? – спросил Бошор.

– Раритетный дед, – улыбнулся Роман. – Мой друган. У него в застой книжку из плана выкинули. Он пришел к директору. Достал пистолет. С войны привез. Не издашь, говорит, застрелю. У директора понос буквально. Книжку в план своей рукой вписал. Книга вышла. Вот такой дед. Отчество даже во время жидобоя не менял. Раз Иудович, значит, Иудович... Слушай, Бошор, – Роман с удивлением посмотрел в чашку. – Чем ты меня напоил? Башка-то прошла.

Бошор лишь усмехнулся, а Синяк смекнул: маковая соломка, не иначе, и пальцем незаметно погрозил поэту.

– В лечебных целях, – еще раз улыбнулся тот.

– Поехали с нами, – сказал ему Синяк. – Едем к Жирному. Погуляем, отдохнем...

– Посуралим, – подмигнул Бошору Роман.

– В другой раз посуралим. – Бошор, склонив голову, прижал правую руку к сердцу. – Самолет.

– Бошор, прошу как брата, – торжественно на восточный лад произнес Роман. – Поосторожнее, не валяй дурака. А то помрешь ненароком.

– Башку отрубят, кинут в вагон с углем, и будешь кататься по всему Советскому Союзу, – добавил Синяк.

Бошор взглянул на часы, болтавшиеся на его тонком смуглом запястье, и неожиданно как-то очень по-русски потянулся и зевнул.

– Когда ко мне смерть придет, меня дома не будет.

6

"Мерседес", чуть не обдирая бока, выбрался из узкого дворика КСП и покатил вверх по бульварам мимо памятника Крупской с развевающимся против ветра каменным подолом.

Саша сидела впереди, а Роман переживал неудачу с собранием сзади. Не в полный мах, как полчаса назад, но переживал.

– Не вздыхай, Жирный. – Синяк взглянул на него в зеркало заднего вида. Башка не болит, значит, порядок. А вообще, Жирный, тебе лучше всего цианистого кала в другой раз принять. Раз – и нет проблем. А желаешь, мы тебе негритяночку спроворим для утешения?

Роман не слушал.

Синяк внимательно обозрел его, обернувшись.

– Не помрешь. Глаза горят, мозги фосфоресцируют... Александра, ты не против?

Саша думала о своем. Видел ли Суров, что она поехала с ними? Выключила ли масляный радиатор? Как вести себя с Юрой теперь, после появления в ее жизни этого чокнутого бандита, который, похоже, в нее влюбился? Да и ей он почему-то нравится... Хотя у него, наверное, девок пол-Москвы. Знал бы он, что ей сороковник скоро... А впрочем, зачем ему это так уж знать... Дала ему понять у них с Юрой что-то было... Подробности Синяка не интересуют. За это он ей и понравился, что нет в нем бабского любопытства.

– А? – встрепенулась она. – Ты что-то спросил?

– Значит, не против, – уверенно подытожил Синяк, сворачивая на Тверскую.

За "Елисеевским" собралась толпа. Телеоператоры настраивали кинокамеры на окна второго этажа гостиницы "Центральная". Подъезд был оцеплен милицией, широко забран флажками. Движение в этом месте Тверской ослабело, "мерседес" еле тащился.

– Чего там? – поинтересовался Синяк у милиционера, приспустив стекло.

– Ехай, – огрызнулся тот.

Синяк остановился.

– Ты, слышь, меня в Думе ждут, – солидно заявил он, – доклад на подкомиссии комитета прав человека и помилования...

Милиционер на всякий случай помягчал:

– Террорист ребенка захватил, бомбой грозит.

– Денег дали? – с умным видом поинтересовался Синяк.

– Думают.

– К-козлы! – с удовольствием сказал Синяк и проехал медленное место.

Из Государственной Думы выходили ухоженные озабоченные мужики с понурыми физиономиями и рассаживались по черным машинам, исподволь кидая как бы незаинтересованные взгляды на девушек в коротких юбках, кучкующихся на зябком ветру у гостиницы "Москва".

Синяк снова приоткрыл окно и заорал наружу дурным голосом:

– Слышь, козлы-ы!.. Хочется, а низ-зя-я! По домам, пацаны!.. И – на ручную дрезину!.. Забесплатно! На хохряк!.. – И дополнил текст красноречивым жестом.

Саша передернула плечами.

– Закрой окно. Холодно.

За негритянкой для Романа Синяк поехал проторенным маршрутом. К паперти Музея Ленина, где их класс принимали в пионеры. Синяка тогда за хулиганство в пионеры не взяли, и он плакал.

Синяк причалил к священному месту, хряснул ручником и вылез из машины. К нему подъехал на коляске инвалид в камуфляже. На груди у него висела табличка: "Люди добрые, помогите..."

– Дай на протез, – хрипло сказал он Синяку, не разжимая рта с воткнутой сигаретой.

– Не дам, – строго сказал Синяк. – Ты цыганам отдашь, они вашу масть держат.

– Согласен, – понуро кивнул инвалид, взялся за отполированные ободья красными распухшими руками и тихо покатил прочь.

– Стой, афган! – крикнув ему вслед Синяк, догнал и сунул деньги. – Заначь поглубже.

Тут из мрака глубокого подъезда выскочила, как подпружиненная, мелкая бесполая блошка, серенькая, в брючках, задрипанная, заморенная.

– Привет, Батя! Чего-то ты нас совсем забыл.

– Вас забудешь, – Синяк грубо, как мужику, пожал ей руку. – Я с твоей барышней – лица не помню – бумажник с правами потерял. На деньги наплевать, права жалко.

– Совсем ты, Бать, на головку присел, – посочувствовала блошка. Старенький стал... Тебе кого?

– Негритянку.

– А всерьез?

Синяк заговорил подробнее.

Саша уже разобралась с масляным радиатором на работе (выключила) и теперь медленно въезжала в ситуацию... Та-ак. Это проститутки!.. Только сейчас она начала смекать, к чему идет дело, и беспокойно заерзала.

– Чего он хочет? – Саша подозрительно обернулась к Роману.

Роман молча пожал плечами. На беседы с ней после Бошора не тянуло.

– Таня! – крикнула тем временем блошка в темноту.

Таня оказалась русской красавицей, в годах, что порадовало Сашу, с косой, закрученной на затылке. Прям из ансамбля "Березка", подумал Роман. В короткой, разумеется, юбке, как положено по тутошней работе, высоких замшевых сапогах с золотыми пряжками.

Настроение у Романа приподнялось.

Синяк постучал в окно.

– Ну как, Жирный?

Роман высунул в открытое окно кулак с оттопыренным большим пальцем.

Хозяйка, учуяв спрос, затарахтела:

– Не меньше двух сотен, Бать. Тебе отдам за полторы. У нее одна коса чего стоит! Себе в ущерб работаю.

– Не торгуйся, не на базаре, – отрезал Синяк. – Музей Ленина все ж. А коса и у меня есть. Сто и – по краям!.. Танечка, поедете с нами за сотенку?

– Я за стольник поеду! – раздался простуженный хрипатый голос, и с паперти спрыгнула молоденькая бойкая проститутка, юбка нулевая, декольте спереди и сзади, задрогшая...

– Тебя не надо, ты у меня дезодор похитила.

– Вали отсюда! – Таня грубо пихнула ее обеими руками в грудь. Та оступилась, села на мокрый тротуар белыми ажурными трусами – юбка задралась.

– Я не хитила! – взвизгнула проститутка. – Ты сам мне подарил. Ты пьяный был.

– Тогда прости. – Синяк подал ей руку, помог подняться.

– Деньги в кассу... – верещала хозяйка. По ступенькам Музея Ленина чечеточной побежкой спустился вертлявый блондин в белом костюме.

– И я мог бы составить компанию...

– Ну, ты даешь, друг! – опешил Синяк. – Я с дамой. Жирный с Таней. Куда тебя, скажи на милость?

– Мало ли, – парировал, улыбаясь, блондин, – бывает, требуется. Секс инвариантен. Пардон.

Саша нервно курила, намереваясь что-то предпринять, скорее всего даже вылезти. Она приоткрыла дверь. Синяк предупредительно рыпнулся к ней.

– Уже едем.

Он захлопнул ее дверцу и открыл заднюю перед Таней, но что-то его насторожило.

– Слышь, хозяйка, а чего она у тебя молчит всю дорогу? Не больная?

– Сам ты больной. Скажи что-нибудь, Таня, – приказала блошка.

– Здравствуйте, – улыбнулась Таня, прикрыв ладонью рот. Прореха в два зуба все-таки мелькнула.

– Слышь, хозяйка, – не унимался Синяк. – А чего она у тебя без зубов? Драчливая? Излупит в одночасье...

Но Роман уже подвигался, уступая место на заднем сиденье. Синяк важно хмыкнул – видел, что Жирный завелся, и, довольный обустройством его личной жизни, солидно расплатился и залез в автомобиль.

– Ну, с Богом! Видите, Танечка, Жирный вас сразу полюбил. Да, Жирный?

Саша обернулась удостовериться, что Роман не спятил.

– Ой! – воскликнула Таня, забыв прикрыть выбитые зубы. – А я вас знаю! Мы вместе в Политехе учились, Владимирском...

– Город невест, – всунулся Синяк.

– Иваново – город невест, чучело, – поправил друга Роман, – а Владимир "Золотое кольцо", история...

– Да, да, правильно, – согласилась с Романом Таня и продолжила свое: – Вы на экономическом учились, а я на технологии... За вами еще хромой араб ухаживал... красивый очень...

– Танечка белку на лету в глаз бьет! – заорал Синяк, радостный, что есть общая тема. – Колись, Михеевна.

– Прекрати, – прошипела Саша, ненавидевшая свое отчество. – Надо же землячку нашла, и где!

– Я же говорил, Таня не местная. Я ее раньше здесь не видел, – вякнул Синяк и осекся. Выходит, он тут пасется. Думай, Ананий, когда болтаешь, а главное, базлай поменьше.

– Я раньше на другой точке стояла, – пояснила Таня. – На Пушкинской. А у Владимира Ильича недавно.

Наконец "мерседес" въехал в Басманный переулок и меж задремавших троллейбусов пробрался к подъезду шестиэтажного дома, обшарпанные колонны которого поддерживали этажерку из огромных балконов. Фары высветили медную табличку возле двери – "Издательство "Ромб".

Синяк выключил двигатель.

– Жирный здесь и живет, здесь и книжки выпускает.

– ...А дети есть у вас? – спросила Саша, вылезая из машины.

– Леночка школу кончает, – ответила Таня, – она отличница... Ей медаль...

– А муж? – допытывалась Саша.

– Сань, может, хватит? – спросил Синяк. – Чего ты устраиваешь допрос с пристрастием? Отдохнуть хотим, оттянуться... А ты грузишь.

– У меня муж... есть, – не совсем уверенно сказала Таня. – Но мы развелись. У него другая женщина, тоже с нашей фабрики. Но он меня иногда встречает на мотоцикле...

– Зубы иной раз выбивает, – не по делу влез Синяк, запирая руль на желтую клюку от угона.

Роман повертел пальцем у виска: чего несешь, от Сашки набрался? Синяк виновато пожал плечами. А Таня подкола не заметила.

– Да, – бесхитростно подтвердила она. – А как вы догадались?.. Забывает порой, что мы в разводе...

"Я пришла к тебе с приветом", – теперь уже Синяк подмигнул Роману и незаметно повертел обрубком у виска в адрес Тани.

– Угу, – кивнул Роман.

– Харч из багажника взяли, – зачастил Синяк, пытаясь замять неловкость. Кура, пицца, алкоголь. А хлеб? Жирный, хлеб имеешь? Имеет... Тогда вперед.

Дом, где Роман жил с нуля, почти весь уже продали. Роман держался из последних сил – новые владельцы дома вместо утлой его квартирёшки, доставшейся после покойной бабушки Липы, предложили великолепную квартиру в Отрадном с видом на шлюзы, где канал шагал по ступенькам. Любимое место Романа в Москве, он его и заказывал богачам. Теперь вот и отказываться неудобно, и уезжать неохота.

В маленьком коридоре на первом этаже жил когда-то Боря Гольцман. Когда все дружно вступили в половозрелый возраст и вопрос хаты стал пыром, Боря, пес паскудный, стал сдавать им в отсутствие родителей свою комнату почасово.

А сейчас в той же самой комнатенке, переделанной на евролад, находится кабинет главного редактора издательства "Ромб". Не так давно Роман принес редактору автобиографическую повесть и показал место, где описывается малый Борькин бизнес со всеми пикантными подробностями. Редактор зашелся, тут же заключил с Романом договор и, что самое невероятное, выдал аванс потертой деньгой в мутном целлофановом пакете с хлебными крошками...

...Саша разложила на блюде зелень, овощи, нарезала брынзу.

– А давайте я греческий салат сделаю, – предложила Таня. – Я на Кипре научилась...

При слове "Кипр" Саша насторожилась.

– Зачем? – задала она недоношенный вопрос.

– Меня мой друг возил... – слегка смущаясь, ответила Таня. – Его... убили уже.

Саша облегченно перевела дух и спокойно занялась разделыванием копченой курицы.

Синяк от безделья решил принять душ. Через короткое время влетел в комнату мокрый, как жаба, злой, но в трусах, слава Богу. Вполне мог бы и без.

– Жирный, гад, чего не сказал, что воды горячей нет?! Я пускаю – оттуда ледяная!..

Пока орал, досрочно согрелся финской клюквенной водкой и, успокоившись, теперь причесывался перед гардеробом, будто и впрямь помылся. Заодно демонстрируя себя с удовольствием дамам, главным образом Саше. Саша рассматривала его с нескрываемым интересом. Да-а, кажется, что тюфяк, а на самом-то деле весь из тугих сфер, не ущипнешь.

– Одеваться-то будем? – поинтересовался Роман. – Танечку бы постеснялся...

– Никогда не видала, чтобы пьяница так прекрасно выглядел, – пожала плечами Саша, выколупывая перед зеркалом линзы. – А если бы ты не пил?

– А мне трезвому девушки не нравятся. Извини. Косу из-за Жирного намочил всю...

– Алкоголь возбуждает секс, это правда, – неожиданно подтвердила Таня. Даже врачи советуют.

– Ты уверена? – фыркнула Саша, окуная линзы в специальную баночку.

– А все-таки я справный парень, – проникновенным голосом, глядя на себя в зеркало, сказал Синяк. – И девушкам еще нравлюсь – да, Таня?

– Да, – подтвердила Таня. – Такой крупный, сильный...

– Оденься, – строго сказала Саша.

Роман стоял у окна. За высоким забором фырчала труба молокомбината. Теперь она шумела не круглосуточно, как раньше, а только по четным дням. А вот диспетчеры на Казанском вокзале орали сейчас к ночи по-старому: грубо, невнятно, иногда с оттенком мата.

Синяк спустился к машине за арбузом. И сейчас собирался вскрыть ему череп.

– Представь, что это голова Сикина, – сказал Роман и, сдергивая с велотренажера чехол, предложил Тане: – А вы покатайтесь пока, чтобы не скучать.

– У Ваньки спер, – заботливо напомнил Синяк. – У бедного человека.

Таня подошла к велотренажеру, но кататься не стала – юбка коротка. Зато обнаружила за "Кеттлером" интересную картину, выполненную черным фломастером прямо на стене. По светлым грязноватым обоям на кривеньких шатких ножках целеустремленно шел по самой блядской улице Парижа Сен-Дени "беллетрист Роман Бадрецов", помеченный заботливой стрелочкой, чтобы не ошибиться. Моросил дождь, по его озабоченному лицу текли утрированные капли, но Роман сосредоточенно топал по булыжной мостовой, задрав воротник залатанной телогрейки. Из-под мышки у него торчала папка с надписью "Вшивая рота". А с обоих тротуаров из-под прозрачных глубоких зонтов тянулись к нему оголенные барышни всех мастей. Вот одна бросилась наперерез – негритянка с косичками.

– Вши-ва-я ро-та, – склонив голову, по складам прочитала Таня.

– Жирный у нас писа-атель, – протянул Синяк.

– Ой, а ваш роман у дочки в школе проходили, по литературе. А вас с натуры писали или по памяти? – спросила Таня.

Синяк чуть не захлебнулся арбузом.

– Ну, дела-а... – протянул безнадежно Роман. – Если сходство так очевидно, надо вешаться... Или гусей пасти или вином спиться...

– Вином, Жирный, не получится. Для этого мозги нужны. Танечка, это Иван нарисовал. Он в Париже не был, но знает его наизусть, промесил в полный рост по картинкам. Талант. А вот ее начальник, – Синяк указал на Сашу, – сука Сикин, Ванечку нашего в тюрьму посадил. И что характерно, живой ходит до сих пор...

– Юра – мой начальник, и обсуждать его не желаю! – перебила его Саша.

– Ой! – воскликнула Таня, уклоняясь от нехорошего продолжения, которому она не обязательно должна быть слушательницей. – Горит что-то!

Саша пошла на кухню.

– Надо Ваньку попросить пидора сегодняшнего пририсовать, – пытаясь смягчить ситуацию, добавил Синяк, тыкая пальцем в настенную живопись. – Как раз место есть.

– Ну зачем вы так? – негромко сказала Таня.

Саша принесла противень с подгоревшими бутербродами.

Роман вытащил из буфета старинное Липино блюдо. Таня стала перекладывать бутерброды.

– Эдик балетное училище кончил... А потом спину сломал...

Синяк притянул Романа за бороду и зашептал горячо:

– У нее вольты в бегах. Не ту взяли, Жирный, гадом быть. Давай съезжу, заменю, пока не задутый?

– Я тебе заменю!

Роман даже замахнулся на него, но в голове у него прокрутился вопрос: а чего он, действительно, так уж запал на эту беззубую полудурку? Ведь, похоже, и правда она малость не в себе... И понял, что его так привлекает. Нераздражающее отсутствие чувства юмора. Естественное существо. Даже чересчур.

– Танечка, а что вы на Кипре забыли? – спросил он, упустив, что про Кипр все уже вроде выяснили.

– Ну... – замялась слегка Таня, я уже говорила. Меня мой товарищ постоянный возил. Дружочек мой любимый. Очень красивый... Брюнет с голубыми глазами... У меня фотография есть. Хотите посмотреть? – Она протянула Саше снимок.

На Сашу нагло смотрел молодой Ален Делон на русский манер, стриженный бобриком, с хамоватой ухмылкой.

– Какой неприятный. – Саша вернула фотографию. Именно такие хорошенькие с наглым взором ей нравились с детства. Ни волоокий полноватый красавец араб, ни сухой прокуренный пьяница Билл, ни даже громила Синяк, ну и, конечно же, не Юра, которого и мужиком можно назвать лишь условно. Ее кадр – именно такой пацан.

– А это дочка. Леночка.

– Угу, – незаинтересованно сказала Саша, практически не глядя на протянутую фотографию. – Симпатичная девочка. А сколько ж ему лет?

– Кому? Игорьку?.. Двадцать четыре. Будет двадцать пять седьмого ноября.

– А тебе? – совсем уж по-хамски спросила Саша.

– Тридцать семь... Нет, тридцать восемь. Его прямо в лесу убили, еще живым...

– То есть? – не понял Роман.

– Его убили ножом, зарыли в землю, а он еще был жив, – прояснила Таня. Он машины чужие воровал.

– Значит, на морду брал, – насторожился Синяк. – В смысле: у своих.

– Смотри, чучело, – пробормотал Роман, повернувшись к нему. – Убьют еще живым, будешь тогда знать.

– А когда его похоронили, – продолжала Таня, – у меня такой стресс плохой начался, я даже секс потеряла...

– Вольты в бегах! – вслух повторил Роман давешнее Синяково заключение. Психиатр требуется.

– А я была, – кивнула Таня.

– Секс нашла? – поинтересовалась Саша.

– Не очень, – сказала Таня, рассматривая фотографии на стене.

На самой большой из них, цветной, рядом с парижским сюжетом резвились на свежем воздухе нудистского пляжа в Голландии бывшая жена Синяка Светка, сам Синяк и нынешний муж Светки, сорокалетний лысый студент Кристиан, приобретенный Светкой через брачную контору в Голландии. Все трое, разумеется, голые.

Как бы для уравновешивания здесь же в уголку кротко взирала на грешную жизнь Казанская Божья Матерь – картонная иконочка с ладонь, завещанная Роману неверующей, почти партийной бабушкой Липой.

Напротив окна висела карта мира, где Липа в последние сумеречные годы перед богадельней, уже пошатнувшись разумом, отмечала политические события, стабильно путая Африку с Латинской Америкой.

Синяк смешил дам. Обмотал длинной укропиной сразу три кильки и, держа их за конец травинки, спустил рыбешек в распахнутую, белоснежную даже с исподу пасть, как положено, ногами вперед.

Саша нет-нет да и поглядывала на фотографию с голой Светкой. Наконец не выдержала.

– Что за дама? – небрежно бросила она, не оборачиваясь к стене.

– Жена моя прошедшая, – не чувствуя подвоха, отозвался Синяк. – Корефанка наша с Жирным была.

– У нее фигура, как у Мадонны, – не к месту влез Роман. – Несмотря на изобилие детей.

И Саша взорвалась.

– Да у вашей Мадонны вообще никакого сложения!.. И, кроме того, сейчас у женщин рот важен, а у нее рот никуда!..

Таня вспомнила, видимо, про свои зубы, невольно дотронулась пальцем до воспаленной верхней губы. Чем привлекла внимание разоравшейся Саши, которая прищурилась, отерла пальцем уголки рта и, шумно втянув воздух, выпалила:

– А трудно, скажи мне, было на эту работу устроиться?

Таня промокнула губы салфеткой. Счастливый человек: уж Сашка из себя выходит, чтобы ее достать, а ей хоть бы хны, не реагирует.

– У нас одна девочка ездила в Москву... Потом нам в отделе посоветовала. Пока фабрика все равно не работает, мы в бессрочном отпуске... Нам зарплату уже год не выдают. Только пряжей или суровьем. Иногда носками...

– Интересно... – раздосадованно протянула Саша. – А техника безопасности?

– Так я не постоянно. Я временно, пока Леночка в институт не поступит.

– А Леночка знает? – совсем очумела Саша.

– Я прошлым летом за двумя бабушками ходила, – сказала Таня, решив, видимо, как-то оправдаться. – Одна лежачая, другая полулежачая. Платили хорошо – двести долларов и питание. Но одна бабушка такая капризная. Я все старалась с ней пораньше управиться, чтобы сварить и постирать. А она мне: "Что это вы все спешите меня уложить, Татьяна Владимировна? Я никуда не тороплюсь".

– Татьяна Владимировна, а давайте я вас в секретари возьму, – предложил Роман заплетающимся языком. – Стаж будет идти... Жить будете у меня... А хотите, и в секретари и в жены?

Саша поперхнулась дымом. Она знала, что уже два раза Роман брал себе в жены малознакомых дам в пьяном виде. По полному чину, со штампом в паспорте.

– Ты лучше закусывай, – сказала она совсем по-бабьи и тут же пожалела, уж очень это на ревность смахивает. Только еще этого не хватало – к проститутке ревновать!

А Таня сосредоточилась на предложении Романа, увела взгляд вверх, что-то прикидывая.

– Сейчас я не могу, – замедленно сказала она. – Пока Леночка не поступит...

– Как-кая ты, Таня, красивая, – не совсем то выговорил не совсем трезвый Роман, и даже слеза навернулась у него на глаз.

– Очки надень! – бросила Саша.

– На, Жирный. – Синяк протянул Роману свои очки. – Она в очках еще даже лучше.

Роман нацепил очки, придвинулся к Тане, впервые разглядел ее возраст, но не разочаровался, а наоборот, растрогался. Даже еле заметный шрамик над бровью его умилил. И крестик не раздражал.