Текст книги "Золотые эполеты, пули из свинца"

Автор книги: Сергей Зверев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

9

Утром следующего дня, посоветовавшись с генералом Калединым, Брусилов принял решение поддержать инициативу поручика Голицына и дать «добро» на акцию по захвату вражеского бронепоезда. В результате Сергей Голицын получил под начало роту пластунов. Должность была, вообще говоря, штабс-капитанская, но Брусилов, когда этого требовали интересы дела, не обращал особого внимания на звания. Николай Гумилев также поступал под командование Голицына, Сергей назначил его своим заместителем.

«Пластуны» – название неофициальное. Так в русской армии называли пехотинцев, которые занимались разведкой за линией фронта, захватом «языков», сбором топографической информации, подрывом мостов и железнодорожных стрелок. Они отличались необычайной дерзостью. Обычным для них делом было ночное пересечение нейтральной полосы ползком, по-пластунски, – отсюда и название, – незаметное проникновение в первые траншеи с последующим вырезанием всех, кто там находится. Лучшими пластунами считались уроженцы Северного Кавказа: чеченцы, ингуши, лезгины, аварцы, осетины.

Рота, полученная Сергеем Голицыным, сплошь состояла как раз из таких солдат. Поручик Голицын высоко оценивал боевые качества и неустрашимость горцев. Правда, их мрачное мужество основывалось на чуждом Сергею фатализме: дескать, выживем, значит, так угодно высшим силам, а убьют – тоже слава Аллаху, тут же окажемся в раю среди прекрасных гурий. Но пластунами и разведчиками уроженцы Северного Кавказа были отличными, смелыми и дерзкими. У них было немало недостатков: резкие до грубости, вспыльчивые, порой непредсказуемые. Но хитрости, своекорыстия в них не было, за это в русской армии им многое прощали.

А в вероисповедных вопросах поручик Голицын был очень терпим, как и большинство русских офицеров. Если ты честно служишь России, можешь верить во что угодно.

– М-да, звероватого вида народец, – тихо сказал Гумилев Сергею после того, как они обошли повзводно всю роту. До сего дня с кавказцами Николаю Степановичу на фронте встречаться не доводилось. – Чем-то они мне абиссинцев напоминают. Даже внешне: сухие, горбоносые.

– Звероватого? Ха-ха-ха… – так же тихо рассмеялся Голицын. – Ну, не без того, это вы точно заметили. Ничего, мы с вами, надеюсь, покажем себя хорошими укротителями. А если серьезно, то доверие этих людей нам еще предстоит заслужить. Но сейчас на это нет времени! Поэтому я собираюсь поступить так: во-первых, кликнуть охотников. Добровольцев.

– Разумно, – согласился Гумилев. – Целая рота для захвата бронепоезда просто не нужна. А вот мобильная группа крепких и отчаянных молодцов… Но мы же не видели их в деле! Как станем выбирать?

– А здесь следует «во-вторых». – Поручика обрадовало то, что Гумилев сразу согласился с ним по первому пункту. – Из тех, кто вызовется, я присмотрю какого-нибудь немолодого и опытного унтера, лучше бы всего – фельдфебеля. Фельдфебель близок к солдатам, он с ними одну кашу ест. Такой знает, кто чего стоит. Вот он и поможет нам с окончательным выбором.

– Отличная мысль, – вновь согласился Николай Степанович. – Тем более что кавказцы с большим уважением относятся к старшим по возрасту. А как унтера выбирать станем?

– Просто, – улыбнулся Сергей. – По боевому опыту. По наградам. Вон, посмотрите, какие у некоторых на груди иконостасы…

– У многих. Что ж, снова согласен. Похоже, Сергей Михайлович, вы нравитесь мне как начальник. Славно повоюем…

Выстроив всю роту в одну шеренгу, поручик Голицын обратился к своим солдатам, унтерам и младшим взводным офицерам с короткой, энергичной речью.

– Так что, молодцы, по данным аэропланной разведки, неподалеку, верстах в пятидесяти отсюда, находится вражеский бронепоезд. Его следует захватить и на нем же прорваться назад, к своим. Главное – не упустить одного матерого супостата, который там, в бронированной дуре, может находиться. Скрывать не стану: задача сложная, дело опасное. Знайте: на этом пути нельзя будет остановиться, повернуть назад. Мы пойдем до конца! Поэтому вызываю я только охотников, кто костлявой старухи с косой не боится, кому или грудь в крестах, или голова в кустах! Эй, взводные! Если кто из ваших орлов по-русски плохо понимает, так поясните, что я сейчас сказал. Даю минуту на размышление, – закончил Голицын.

Он достал из кармана кителя позолоченную луковицу «Мозера», щелкнул крышкой. Эти швейцарские часы подарил Сергею год тому назад командующий Юго-Западным фронтом генерал Николай Николаевич Юденич, как знак своего одобрения и благодарности за уникальную по степени риска операцию, которую Голицын провел в турецком тылу.

Солнечный лучик отразился от блестящего выпуклого бока хронометра, веселым зайчиком запрыгал по плацу. Прошла минута.

– Охотники, шаг вперед! – громко скомандовал поручик.

Вперед дружно шагнула вся шеренга…

– А вы чего хотели, князь? – усмехнулся стоящий рядом с поручиком Николай Гумилев. – Я же говорю: здорово на абиссинцев смахивают. Чтобы кто вперед не шагнул? Да это же стыд, такого за труса держать станут, что для них страшнее смерти. Вон, кстати, и фельдфебель, точно по заказу, видите? Георгий IV степени, медаль «За храбрость», да еще и крест ордена Святой Анны III степени… А уж выглядит-то как! Этакая диковатая суровость во взоре…

– Да, хорош, – согласился Голицын. – Хоть картину с него пиши. Лишь бы по-русски прилично говорил.

Удача улыбнулась Голицыну: приглянувшийся им с Гумилевым фельдфебель превосходно понимал русский язык и вполне прилично, хоть с характерным клекочущим акцентом, говорил на нем.

Ибрагиму Юсташеву в этом году исполнилось сорок лет. Для горца это возраст зрелого расцвета, лучшие годы мужчины, когда сил еще немерено и уже приобретен драгоценный опыт.

Юсташев был высокого роста, очень плотного телосложения. Его густые черные волосы с легкой проседью чуть курчавились, нос с характерной горбинкой хищно выдавался вперед, напоминая клюв ястреба. Крепкие, точно литые скулы довершали лепку его запоминающегося лица. Темно-карие, чуть навыкате глаза поблескивали из-под сросшихся на переносице густых бровей. Правую щеку Ибрагима пересекал бугристый шрам, придавая его лицу свирепое выражение. Конец шрама терялся в густой черной бороде.

Бороды в русской армии нижним чинам и унтерам не полагались, но для уроженцев Кавказа делалось исключение: национальная традиция, что за черкес без бороды?

Завершающим штрихом внешнего облика Ибрагима Юсташева служил длинный кинжал, висевший на его ремне в кожаных ножнах. Кинжал оказался непростым, чем фельдфебель не преминул похвастаться перед поручиком: это было наградное оружие от генерала Каледина, на рукоятке которого сверкала бронзовая пластинка с гравировкой золотом: «Фельдфебелю Ибрагиму Юсташеву от генерала Каледина. За примерную доблесть и неустрашимость». Кинжал Юсташев получил за подрыв австрийского склада боеприпасов. Он и еще двое горцев вырезали полтора месяца назад охрану склада – не меньше взвода! – и устроили знатный фейерверк.

Общее впечатление от внешнего вида Юсташева было, конечно, таким: «Не дай бог встретиться в лесу ночью!»

При всем том Юсташев оказался толковым и понятливым воякой; замысел, который изложил ему Сергей Голицын, очень фельдфебелю понравился.

Как же собирался поручик с небольшим диверсионным отрядом пробраться за линию фронта, через глубоко эшелонированные оборонительные порядки противника?

План Голицына, который Сергей предварительно обсудил со своим заместителем Гумилевым, отличался простотой и дерзостью. Сравнительно неподалеку русские и австро-венгерские позиции на не слишком протяженном участке фронта разделяла галицийская речка Стырь. Стырь текла на север, так что на правом, пологом, берегу располагались русские, а на левом, обрывистом, – австрийцы. Сергей собирался воспользоваться способом, описанным еще византийскими историками в повествовании о древних славянах: его диверсанты должны были незаметно проплыть под водой, удерживая во рту полый камышовый стебель, чтобы через него дышать. Сделать это следовало, естественно, ночью. Кстати говоря, на той стороне реки охрана была слабее, чем на сухопутных участках передовой, что вполне понятно: противник надеялся на водный рубеж. К тому же на соседнем участке фронта русские смогут сымитировать ночную атаку, для отвлечения внимания неприятеля.

Лишь бы оказаться в австрийском оперативном тылу, на неприятельской территории, а там дело легче пойдет.

– Словом, орел, – обратился Голицын к звероватому фельдфебелю, – подбери мне отборных молодцов! Знаю, что все отличные солдаты, бывалые вояки с немалым боевым опытом. Знаю, что они наверняка не раз участвовали в горячих делах. Но мне нужны лучшие из лучших. И чтобы плавать каждый умел.

– Сдэлаю, ваше благородие! – козырнул тот. – Джигитов падбэру!

– А ты, Ибрагим, обращайся ко мне проще, – улыбнулся Сергей. – Мы не на смотр собираемся, нам вместе жизнью рисковать. Можешь «господин поручик», а еще лучше – «командир». Коротко и ясно. И подбери таких, чтоб по-русски хоть мало-мальски понимали и объясниться могли. Там ведь у нас каждая секунда на счету будет, каждое слово – на вес золота. Чтоб приказал я или прапорщик Гумилев – и без промедления все исполнялось. Понял?

– Так точно, камандыр!

– Вот так-то лучше. Приступай, Ибрагим-оглы.

Своих земляков и соратников по пластунской роте Ибрагим Юсташев знал превосходно, поручик Голицын не ошибся с выбором помощника. Но представления о боевой ценности людей у горца были своеобразные. Юсташев пружинисто шагал вдоль шеренги, изредка роняя одну-две коротких фразы:

– Ты нэ пойдешь, в ауле три жены и дэвять детэй. А у тэбя мать одна. А ты по-русски нэ понимаешь. Э, нэт! Ты храбрец, но соображаешь туго. Тупо сковано – нэ наточишь! А вот ты молодой, надо опыт, надо мужчиной становиться. Ты, кроме барашка, кого-нибудь рэзал?

– Я всэх рэзать могу! Клянусь мечетью! – обидчиво вскинулся молодой аварец. – На ком показать?

– Вах! Горячий какой! На враге покажешь! Тэперь ты. Храбрец, да? Умный – хитрый, как лиса, да? А плаваешь, как топор. Нэт, и нэ проси. Нэ пойдешь: зачем камандиру утопленник?

– Ну, подберет он нам отборных головорезов! – незаметно, чтобы не обидеть Юсташева, посмеиваясь, шепнул Гумилев Сергею.

– Вот и славно! – кивнул Голицын. – Нам башибузуки и потребны в таком лихом деле.

В этот момент к Голицыну и Гумилеву подошел высокий стройный мужчина в новой форме поручика конно-егерского полка. Сейчас Щербинин выглядел не в пример лучше, чем сутки тому назад, когда двое молодых казачьих хорунжих доставили его в штаб Юго-Западного фронта, огородное пугало он уже не напоминал. И все же от его лица, обезображенного грубыми ожоговыми шрамами, тянуло отвести взгляд.

Он коротко козырнул:

– Господин поручик Голицын? Позвольте представиться: поручик Анатолий Щербинин. Командирован генералом Брусиловым в ваш отряд, поступаю под ваше начало.

Голицын и Гумилев переглянулись: о таком своем решении Алексей Алексеевич ничего им не говорил.

– Что ж, превосходно, – сказал Сергей. – Ведь вы сможете опознать этого подлеца Хейзингера, не так ли?

– Именно для этого генерал и направил меня сюда, – с достоинством отозвался Щербинин.

– Я рад, – улыбнулся Голицын. – Повоюем вместе. Но, господин поручик, моим заместителем по-прежнему остается прапорщик Николай Гумилев, хоть он и младше вас по званию. Чтобы без обиды, договорились? Кстати, вы ведь до войны были знакомы с Николаем Степановичем?

– О каких обидах может идти речь? – чуть высокомерно произнес Анатолий. – Я, господа, не страдаю излишним честолюбием, для меня дело прежде всего. Что до знакомства… Нет, не припомню. Не имел чести.

Сергей Голицын и Николай Гумилев вновь переглянулись. И у того, и у другого возникло несколько вопросов к Щербинину, но пока что оба они, не сговариваясь, решили с этими вопросами повременить.

10

Яркое полуденное солнце раскалило броневые листы обшивки штабного вагона, пулеметные казематы и орудийные башни так, что не дотронешься – руку обжечь можно. Уже вторую неделю на небе не появлялось ни облачка. Конец весны в центральной Галиции – время жаркое, и только свежий ветерок, дующий с отрогов Восточных Карпат, немного смягчал знойную духоту. Однако дышать все равно было трудно: в воздухе витал одуряющий запах креозота, пропитки для шпал, который мешался с дымом сгоревшего каменного угля и густым ароматом разогретого машинного масла.

Бронепоезд, за которым собирался охотиться поручик Голицын со своими головорезами, стоял на разъезде между местечками Збаражем и Гримайлово. Разъезд был пустынным и захламленным. Солнечные лучи освещали унылые бетонные плиты оград и заборов, некоторые из которых были увиты поверху ржавой колючей проволокой, не то еще недостроенные, не то уже разрушающиеся будки неизвестного назначения, глухие стены складов и ангаров, ветвящуюся паутину рельс, стрелки, семафоры, заброшенные вагоны инвалидного вида на заросших травой дальних путях… Все это выглядело невзрачно и неприглядно.

Словом, никак не скажешь, что на захолустном разъезде кипела жизнь.

Людей совсем не видать. Так, изредка промелькнет угрюмый путевой обходчик с молотком на длинной ручке или вислоусый галичанин, железнодорожный рабочий в промасленной насквозь черной тужурке. И снова вокруг все тихо, пусто и безлюдно. Даже тощие галицийские дворняги куда-то попрятались от жары, даже нахальные воробьи не чирикали.

Полковник медицинской службы рейхсвера Рудольф Хейзингер медленно прохаживался вдоль бронированной стенки командно-штабного вагона. Он испытывал законное удовлетворение: место выбрано отлично, именно такой захолустный, заброшенный и безлюдный разъезд необходим для его целей. Скрытность и осторожность исключительно важны, не в Лемберге же или в Станиславе цеплять к бронепоезду «дополнительную единицу подвижного состава», некую особую цистерну. Там слишком много любопытных глаз.

«Хотя, – усмехнулся про себя Хейзингер, – в данном случае важнее не глаза, а носы! Внешне, на первый взгляд, ведь цистерна ничем от обычных не отличается… Кстати, пора бы цистерне уже прибыть. Нет, недаром я недолюбливаю австрийцев: не хватает им истинно германской точности, пунктуальности и обязательности. Хромает дисциплина! Уже на десять минут опаздывают ко времени рандеву, что за легкомыслие!»

Но тут со стороны дальних подъездных путей послышался тонкий, несерьезный какой-то свист, и Хейзингер увидел небольшой маневровый паровозик, который, попыхивая трубой, тащил за собой одну-единственную пульмановскую цистерну грязно-бурого цвета. На фоне громадных паровозов бронепоезда маневровый паровозик смотрелся, как барашек рядом со слонами. Он еще раз свистнул и остановился, пустив из-под колес две струйки перегретого пара.

Цистерна, вопреки мнению полковника Хейзингера, все же выглядела не совсем обычно: к ее торцу крепилось странного вида приспособление, напоминавшее то ли пожарную помпу-переросток, то ли здоровенный ассенизационный насос.

Последнее уподобление возникало отнюдь не случайно: от цистерны несло такой густой вонью, что невольно приходили в голову мысли о золотарях, канализационных стоках, скотомогильниках и армейских нужниках на полтысячи солдат. Какой там креозот с угольным дымом, их запах по сравнению с тошнотворным зловонием, исходящим от бурой цистерны, сошел бы за аромат роз или лучших парижских духов!

Но вот ведь что интересно: Рудольф Хейзингер словно бы не чувствовал гнусного смрада, он смотрел на цистерну с нежностью во взоре, точно пылкий юноша на потерянную и вновь счастливо обретенную возлюбленную. Полковник даже погладил вонючую цистерну по цилиндрическому стальному боку, точно приласкал ее.

Через четверть часа Хейзингер уже сидел за столом в своем отсеке штабного вагона. Перед полковником стоял комендант бронепоезда, майор Войтех Ванчура, чех по национальности. Теперь, после недвусмысленного приказа Конрада фон Гетцендорфа, Ванчура поступал в подчинение Рудольфа Хейзингера.

Майору железнодорожных войск австрийской армии Войтеху Ванчуре недавно исполнилось пятьдесят лет. Рядом с полковником Хейзингером комендант смотрелся весьма невзрачно. Это был низенький пухловатый толстяк с обширной лысиной и печальными глазами, который заслуженно считался лучшим на русском фронте специалистом по обслуживанию и проводке бронепоездов. Комендант страдал от жары. На его раскрасневшемся лице обильно выступили капли пота. А тут еще вонь от проклятой цистерны, которая ощущалась даже здесь, внутри штабного вагона. И так дышать нечем… Ванчура даже не пытался скрыть своего дурного настроения.

По натуре комендант был законченным мизантропом, из всего рода человеческого он тепло относился только к своей дочке Младе.

Немцев и австрийцев Ванчура не любил. Особенно ему не нравился этот конкретный германец, перед которым он сейчас был вынужден стоять чуть ли не навытяжку. В детали зловещего замысла Хейзингера комендант посвящен не был, но несколько намеков, оброненных фон Гетцендорфом как бы вскользь, о многом сказали опытному и сообразительному чеху.

Хейзингер поднял на коменданта холодный взгляд своих колючих глаз:

– Майор, как долго еще будут возиться ваши люди? Когда цистерна будет, наконец, прицеплена?

– Не такие уж они мои, герр полковник, – с независимым видом откликнулся Ванчура. – У меня была отличная команда, но почему-то моих людей заменили босняками. Да, по личному распоряжению господина барона фон Гетцендорфа. За диких босняков я не ответчик.

– Отличная команда… – с явственной ноткой иронии повторил Хейзингер. – Так я вам и поверил! Небось вся ваша команда была из чехов. Те же братья-славяне, что и босняки.

Ванчура даже засопел от возмущения, на полных щеках коменданта выступили красные пятна. Он с неимоверным трудом удержался от грубого ответа. Да, среди его людей, которых фон Гетцендорф неведомо зачем приказал заменить на босняков, было много уроженцев Чехии. Но это нужно быть тупой прусской образиной, чтобы сравнивать их с босняками!

Босняков комендант бронепоезда, как и подавляющее большинство чехов, терпеть не мог, считая их разбойничьим сбродом. Самый вид босняков, не говоря уж об их языке, вызывал в нем отвращение. Хороши братья-славяне, нечего сказать! Какие ж, к дьяволу, славяне, ежели они магометанской веры?! И рожи у них совершенно бандитские…

– Где-то через полчаса закончат, – буркнул комендант. – Работа нелегкая, герр полковник. Один запашок чего стоит, ведь с ног валит! Хотел бы я знать, что там, в вашей любезной цистерне. Похоже, канализационные стоки…

Войтех Ванчура мог позволить себе слегка по-фрондировать, вести себя по отношению к Хейзингеру довольно дерзко: в конце-то концов, комендант бронепоезда не состоял в прямом субординационном подчинении немцу. Они служили хоть в союзнических, но разных армиях и присягу приносили разным императорам. Ванчура – Францу Иосифу, а Хейзингер – кайзеру Вильгельму II. Военный человек прекрасно поймет этот нюанс.

Понимал его и Рудольф Хейзингер. Слова Ванчуры весьма разозлили полковника, но вида он не подал, лишь нижняя губа немца презрительно оттопырилась.

– Это, милейший, совершенно не ваше дело, – резко ответил он. – А любопытство, знаете ли, кошку сгубило.

Не объяснять же этому толстому дураку, что в цистерне – действительно фекальные воды, но не простые канализационные стоки, а с добавкой заботливо выращенной культуры тифозного микроба! Теперь его концентрация – титр, как говорят микробиологи, – в десятки, а то и в сотни тысяч раз выше, чем бывает в обычных природных условиях. Что же поделаешь, если питательной средой для микроба брюшного тифа являются именно фекалии?

С минуту оба молчали. Затем полковник счел выдержанную паузу достаточной. Он поднял на коменданта бронепоезда свой ледяной взгляд, изобразил улыбку.

– Вот, кстати, от Конрада фон Гетцендорфа никаких новостей? – вроде бы нейтральным тоном поинтересовался Хейзингер. Его вопрос содержал совершенно очевидный подтекст: мол, вспомни, чешская свинья, что приказывал тебе фон Гетцендорф, и осознай, кто тут главный.

Войтех Ванчура прекрасно этот подтекст уловил:

– Он проводил Его Высочество эрцгерцога в Вену и пожелал вам успехов.

– Успехи будут. Еще какие! – уверенно сказал Хейзингер. – Но в том только случае, если вы станете помогать, а не мешать мне. Это, кстати, ваш прямой долг. Вы поняли меня, не так ли?

– Так точно! – мрачно откликнулся Ванчура. Возразить было нечего. Этот раунд остался за Хейзингером.

На столе перед полковником лежала топографическая карта восточной Галиции, причем на обычную трехверстку были нанесены гидрографические данные: значки водоразделов, углы падения водоносных горизонтов. На нижнем срезе карты виднелась полоска цветной шкалы относительных высот.

– Посмотрите, майор, – Хейзингер указал кончиком карандаша точку на карте. – Наш бронепоезд сейчас находится вот здесь. А вот, поблизости от разъезда, два речки: Горынь и Серет. Бог мой, что за варварские названия, не выговоришь! Речки текут с запада на восток. Чуть дальше, примерно в пяти-шести часах полного хода, имеется железнодорожный мост через Серет. Ваша задача: немедленно и возможно скорее добраться до этого моста и опорожнить цистерну прямо в воду. Для этого цистерна имеет специальное приспособление – насос.

«И тогда не пройдет и суток, как зараженные фекальные воды окажутся на русской стороне», – подумал про себя Рудольф Хейзингер.

– Что касается немедленно, то ничего не выйдет, – развел руками Ванчура, почувствовав при этом злобноватое удовлетворение. – В котлах мало воды, да и запас угля нужно пополнить.

– Как мало?! – удивился полковник. – Вы же заправлялись в Лемберге!

– А вы по своей карте посмотрите, где Лемберг, а где мы, – откликнулся комендант. – Сто двадцать верст! Паровоз потому и называется паровозом, герр полковник, что выпускает пар, расходуя при этом воду. Тем более что наши паровозы тащат не обычный состав, а тяжеленную бронированную махину. Нет, воды осталось в обрез, да и угля в тендерах – кот наплакал. До вашего моста мы, конечно, доберемся, но вот потом… Придется солдатскими котелками воду из Серета носить, иначе встанем. Да все едино встанем, чем загружать паровозные топки?

Нет, перспектива встать, да еще сразу после совершения «акции», Хейзингеру совершенно не улыбалась. В паровозах полковник разбирался примерно так же, как Войтех Ванчура в микробиологии, так что ему ничего не оставалось, кроме как поверить коменданту бронепоезда на слово.

– Где, в таком случае, ближайшая водонапорная башня и угольный склад? – недовольно спросил он.

– В Збараже. Это пятнадцать верст. Но в противоположную от моста через Серет сторону.

– Так не тяните время, черт бы вас побрал! Отправляйтесь в этот Зб… Збр… Великие небеса, нормальному человеку такое нипочем не выговорить! Шевелитесь и заставьте пошевеливаться вашу вшивую команду, содержимое цистерны может испортиться!

«Куда ж ему больше-то портиться, этакому гнилью?» – подумал Ванчура, но промолчал.

…Полковник Рудольф Хейзингер в нетерпении прохаживался по грязному, заплеванному шелухой подсолнечных семечек перрончику станции Збараж, дожидаясь, пока бронепоезд будет заправлен. Задержка раздражала его необычайно, но ничего нельзя было поделать. Да еще обслуга бронепоезда двигалась, точно сонные осенние мухи!

И здесь воздух был пропитан густыми запахами креозота и каменноугольной смолы, к которым теперь добавлялась идущая от прицепленной к бронепоезду цистерны гнилостная вонь. Но полковник давно притерпелся к этому запаху, не замечал его.

Сверху вдруг послышался странный рокочущий звук. Хейзингер запрокинул голову, посмотрел в зенит. Прямо над станцией, снижаясь по широкой спирали, летел аэроплан с изображением двуглавых орлов на нижних плоскостях.

Русский аэроплан.