Текст книги "Золотые эполеты, пули из свинца"

Автор книги: Сергей Зверев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

11

К намеченному Голицыным месту переправы через Стырь его отряд выдвинулся в три часа пополуночи, поручик специально подгадал к этому времени, которое у караульных русской армии называлось часом «между волком и собакой». Человеческую физиологию трудно обмануть! Давно известно, что именно в это время перед рассветом спать хочется сильнее всего, внимание рассеивается, движения замедляются… Самые трудные вахты и караульные смены приходятся на это время! На сонных осенних мух становятся похожи в этот час вахтенные и часовые, особенно если они из «молодых» и к службе непривычных.

Что верно для русских, то верно и для австрийцев, то есть выбор времени, по мысли Голицына, станет дополнительным фактором, обеспечивающим скрытность. Ведь лучше всего было бы пройти передовые заставы противника тихо, без боя, ужом проскользнуть.

Стырь – река неширокая, ловкий человек камнем перекинет. И неглубокая: там, где поручик намеревался ее форсировать, не больше двух сажен. Дно плотное, песчаное. Как раз то, что необходимо.

– Как переправляться будем? – спросил у Сергея Щербинин, которому о придуманной, точнее, подсмотренной у древних скифов хитрости никто еще не сказал. – Вплавь? На плотах?

Голицын отрицательно покачал головой:

– Пешим ходом перейдем.

У Щербинина даже глаза округлились от изумления:

– Вброд? Но здесь слишком глубоко! А для хождения по водам нам, боюсь, святости недостанет.

– Зачем же по водам? – рассмеялся Сергей. – По дну.

И он рассказал Щербинину о своей выдумке.

– Масса преимуществ: бесшумно, скрытно, нет необходимости раздеваться и снимать сапоги, можно не опасаться утопить что-то из оружия и снаряжения. Словом, тридцать три богатыря, а я вроде дядьки Черномора, – закончил Сергей.

Богатырей, правда, было тридцать, включая Голицына, Гумилева и Щербинина.

– А винтовки? Боеприпасы, опять же, намочим и, если с ходу в бой… – Щербинин не договорил, все и так понятно.

– Я это учел, – успокоил его Голицын.

Действительно, учел. На последнем привале каждому пластуну были розданы провощенные очесы-пакли: ими следовало плотно заткнуть дула трехлинеек и армейских наганов. Для патронов предназначались особые непромокаемые подсумки из того же провощенного брезента, в них же следовало упрятать спички и курево. Аппарат беспроволочного телеграфа с двумя сухими батареями тоже надежно упаковали в водонепроницаемый чехол. А гранаты-лимонки – что с запалом, что без него – воды не боятся.

Что до обмундирования – так высохнет, а из сапог воду вылить можно.

Тростниковые трубки длиной по два аршина тоже были срезаны, хорошенько прочищены и готовы к действию.

Было тихо, лишь слабо журчала у берега вода. Комары звенели в неподвижно-теплом воздухе. Стремительные черные тени бесшумно пересекали столбы лунного света: летучие мыши охотились на комаров и ночных бабочек. От реки веяло сыростью, запахом подгнивших водорослей. Изредка слышался звук, точно по воде сильно ударили веслом: то била крупная рыба.

– Немного подождем, – сказал Голицын, обращаясь к Гумилеву и Щербинину. – Сейчас наши должны начать небольшой концертик справа по берегу.

И точно: верстах в двух по течению реки с русской стороны ударила батарея полевых трехдюймовых гаубиц, затрещал пулемет, в воздух поднялись шипящие, как рассерженные гадюки, осветительные ракеты. Нет, русские части не собирались после артподготовки форсировать Стырь, это была демонстрация, отвлекающий маневр. С австрийского берега ответили огнем.

– Пора! С Богом! Вперед! – скомандовал Голицын и первый шагнул в речную воду.

Шли тремя группами по десять человек, две другие возглавляли Гумилев и Щербинин. Холодная речная вода сомкнулась над головами храбрецов, теперь лишь тростниковые трубки на вершок-полтора выступали над поверхностью. Ориентироваться под водой не составляло труда: нужно просто было идти поперек течения – и мимо берега не пройдешь. Движения под водой замедляются, так что на преодоление нескольких десятков саженей по дну реки у пластунов ушло около четверти часа. Но вот дно стало сначала плавно, а затем уступом подниматься, над водой возникли мокрые головы. Тихо, стараясь не издавать плеска, пластуны стали выходить на прибрежную отмель.

Пока переправа проходила успешно, но поручик Голицын знал: самый опасный момент – это выбраться на неприятельский берег. Если бы еще не луна, которая светила, как на грех, во всю ивановскую!

«Проскочить ужом» все же не удалось. Десятка Голицына напоролась на секрет – у кого-то из австрийцев оказались зоркие глаза, и службу он нес, как полагается, бдительно. Пулеметное гнездо на гребне берегового обрывчика было замаскировано настолько грамотно, что при первичной рекогносцировке, выбирая место предстоящей ночной переправы, Голицын с Гумилевым его не заметили.

По счастью, первые очереди австрийцев прошли мимо, пули вспороли воздух над головами пластунов, посыпались градом в воду, вздымая фонтанчики. Опытные солдаты вжались в землю, слились с ней. Стрекот австрийского «MG-100» был не слишком громким и терялся в грохоте перестрелки, что разгорелась в двух верстах ниже по течению, в этом замысел предусмотрительного Голицына удачно оправдался.

Пока хаотичный неприцельный огонь не приносил ущерба, но все же пулемет следовало возможно скорее подавить. Он не давал толком голову от земли поднять, сковывал бросок пластунов, лишал их мобильности. А весь смысл плана Голицына состоял в быстром, как прокол, проникновении за спины передовой линии противника. Там, даже в ближнем оперативном тылу, поймать летучий отряд станет неизмеримо сложнее. К тому же пулеметные очереди непременно привлекут внимание соседних застав и секретов, к пулеметчикам подоспеет подмога. Тогда придется ввязываться в затяжной бой, что Сергея совершенно не устраивало.

Поручик Голицын решил действовать сам: проползти вдоль берега, незаметно вскарабкаться на невысокий береговой обрывчик и швырнуть в пулеметную ячейку гранату. Это было рискованно: заметь его пулеметный расчет в полосе лунного света, и первая же очередь с такого близкого расстояния пополам поручика перережет. Но, в конце концов, вся операция была сплошным риском.

Голицын вставил в лимонку запал и быстро пополз вперед, не обращая внимания на свистевшие над головой пули, стараясь держаться подальше от уреза воды, прижимаясь к подножию обрыва. Поручику повезло: сверху его не заметили.

«Проворонили, раззявы!» – подумал Голицын, выдергивая кольцо лимонки.

В отнорке пулеметного гнезда отрывисто грохнул взрыв, путь был свободен!

Сергей вскочил на ноги, и тут же из темноты на Голицына буквально вывалился австриец, тоже поручик, с перекошенным лицом, белеющим в лунном свете. В руке австрийский офицер сжимал «парабеллум». Выхватить свой «наган», в котором, кстати, еще не было упакованных в непромокаемый подсумок патронов, Голицын не успел.

Быстрота реакции – одно из главных его достоинств – не раз выручала поручика, но сейчас…

Вот это и называется – в упор посмотреть в глаза костлявой! Австриец вскинул руку с пистолетом…

Но вместо того, чтобы выстрелить, вдруг схватился обеими руками за горло и захрипел. За мгновение до этого в воздухе что-то тускло блеснуло, и теперь под кадыком австрийца торчала рукоять кинжала.

Кто-то снизу успел точно бросить оружие и тем самым спас Голицына от неминуемой гибели.

Не «кто-то», а фельдфебель Ибрагим Юсташев; в призрачном свете луны Сергей разглядел внизу, на берегу, черную бородищу горца, его яростно оскаленный рот и руку, которая словно бы еще продолжала снайперский бросок.

Австрийский офицер между тем мягко, как тряпичная кукла, согнулся пополам и рухнул с обрывчика в воду. Течение быстро отнесло труп на стрежень реки, в темноту.

– Спасибо, джигит! – Голицын крепко сжал руку Ибрагима Юсташева, когда тот вместе с остальными пластунами поднялся на обрывчик. – Я твой должник.

Фельдфебель только пожал широкими плечами и буркнул:

– Жалко!

– Австрияка, что ли? – спросил порядком изумленный Сергей. Мягкосердечие как-то не числилось среди характерных черт уроженцев Северного Кавказа.

– Кынжал жалко. Генерал Каледин подарил. За храбрость.

Голицын рассмеялся:

– Если живы останемся, тебе генерал Брусилов два таких подарит. И «маузер» именной.

– Зачем «маузер»? Кынжал надо. Кынжал не подведет. Не промокнет.

…Всего через полчаса после начала переправы через Стырь маленький диверсионный отряд Голицына, не потеряв ни одного человека, оказался уже за спинами передовой линии австрийцев. Поручик не дал своим людям ни минуты передышки: он сразу же форсированным маршем повел пластунов в глубь позиций противника.

Поручик прекрасно представлял, куда вести пластунов: отряд был оснащен подробнейшими картами, которые Голицын и Гумилев хорошенько изучили перед началом своего дерзкого рейда.

А еще – и этому поручик Голицын придавал первостепенное значение – у них был портативный аппарат беспроволочного телеграфа с источниками питания. Используя возможности этого аппарата, штаб Юго-Западного фронта собирался информировать Голицына о местонахождении и продвижении бронепоезда.

12

Желтый солнечный диск катился по безоблачному синему небосводу. Теплый ветерок оглаживал кроны могучих вязов и каштанов, в густой листве весело пересвистывались птицы.

Города, как и люди, имеют свое выражение лица. У Лемберга оно было добрым и задумчивым. Лемберг – нарядный город, даже сегодня, после полуторагодовалого военного лихолетья, он все же выглядел празднично и весело.

Правда, не всюду. Лагерь военнопленных, который – не соврал хозяин кавярни! – располагался за городским железнодорожным вокзалом, выглядел достаточно угрюмо и уныло.

Нет, ничего инфернального, наводящего на мысль о мучениях, в этой плотно утрамбованной квадратной площадке со сторонами по полверсты не было. Просто очень уж неприглядно смотрелись по сравнению с зелеными улицами города мрачные серые бараки, что вытянулись в цепочку по центру площадки, огороженной колючей проволокой. Да еще четыре караульные вышки по углам… И пахло здесь не кофе, не цветами поздней весны, а хлоркой и кислой капустой. Собственно, чего еще ожидать? Тут все же не горный санаторий для чахоточных.

Красивую молодую женщину в жемчужно-сером платье на территорию лагеря для русских военнопленных провел начальник галицийского куста лагерей подполковник Фридрих Венцлов. Это был довольно молодой для такой должности и звания австриец, высокий, худощавый и весь как бы выгоревший, выцветший на солнце. Белесые редковатые волосы под форменной фуражкой, белесые усики перышками, белесые брови и даже глаза какие-то белесые. Среди офицеров лембергского гарнизона Венцлов был известен под кличкой Бледный Фриц. Его недолюбливали и не слишком охотно приглашали в офицерское собрание, считая тыловой крысой. И потом: по-настоящему благородный человек не станет возглавлять такую службу.

За австрийцем и Магдой фон Дроттнингхольм топал по пыльному аппельплацу лагеря денщик Венцлова. Он чуть не пополам сгибался под тяжестью двух здоровенных баулов, в них лежали подарки и «наборы помощи» для пленных, привезенные Магдой.

Фридрих Венцлов посматривал на свою спутницу со сложным чувством: ему одновременно хотелось произвести впечатление на такую красивую молодую женщину и как можно скорее сплавить ее с подведомственной ему территории. Нет, это, конечно же, не инспекция, никакими полномочиями контролера Магда фон Дроттнингхольм не обладает, и все же…

– Фрейлейн, вы можете сами убедиться, что пленные русские офицеры чувствуют себя здесь неплохо. Мы же, австрийцы, цивилизованная нация… Какой странный у вас выговор, никогда раньше не слышал такого акцента. Может, лучше будет перейти на французский?

– Как вам будет угодно. Но мой родной язык – немецкий, – ответила женщина с едва заметной ноткой раздражения.

В бараке, куда Магда вошла в сопровождении Бледного Фрица с денщиком, ее уже ждали пленные русские офицеры. Объемистые баулы были распакованы, женщина, под присмотром австрийца, начала раздавать пленным их содержимое. Тут были пачки папирос и сигарет, плитки шоколада, галеты. Люди, готовившие подарки и «наборы помощи», позаботились и о пище духовной: Магда доставала из своего багажа книги на русском, французском и немецком языках. По большей части это было Священное Писание и другая религиозная литература, хоть попадались и вполне светские издания. Особый интерес у обитателей барака вызвали номера довольно свежих газет: французских «Нувель обсерватер» и «Монитер юниверсаль», английской «Дейли ньюс» и русской «Биржевки».

– Не знаю, должен ли я позволять вам раздачу пленным газет тех стран, с которыми мы находимся в состоянии войны, – неуверенно промямлил Венцлов, не делая, впрочем, никаких попыток помешать Магде.

– Австрийские и германские газеты они могут прочитать и без нашей помощи, – резонно возразила женщина, пожав плечами.

– Но… В этих номерах есть карикатуры на самого кайзера Вильгельма и нашего любимого императора Франца Иосифа, – по-прежнему неуверенно продолжил Бледный Фриц. – Впрочем… Я полагаю, что венценосные особы это переживут.

– Вот и я такого мнения, – иронично улыбнулась фон Дроттнингхольм.

Внимательный наблюдатель непременно заметил бы, что Магда тяготится опекой Фридриха Венцлова, что она предпочла бы поговорить с пленными с глазу на глаз.

И все-таки, как бы сам собой, разговор возник. Велся он на немецком языке, Венцлов сразу оговорил это условие, но довольно многие русские офицеры знали этот язык вполне прилично, так что проблем с общением не возникало.

Женщина расспрашивала пленных о быте, о питании, медицинском обеспечении, о режиме содержания. Те охотно отвечали. Завязалась довольно оживленная беседа, даже угрюмый Венцлов, не особо довольный происходящим, изредка вставлял реплику-другую. Он, в частности, подтвердил, что военнопленных иногда отпускают в Лемберг без всякого конвоя, под честное слово офицера.

– Ясное дело, – усмехнулся, обращаясь к Магде, один из пленных с погонами артиллерийского капитана. – Они же знают: слово русского офицера твердо. Да и как можно подвести своих товарищей по несчастью? Если бы не надежда на такие вот увольнения, фрейлейн, то тут можно запросто умом тронуться. От скуки и безделья. Врать не стану: кормят вполне прилично, обращение вежливое, но заняться здесь решительно нечем. Впору строевые смотры на аппельплаце проводить.

– Так и проводите на доброе здоровье, кто бы вам мешал? – живо откликнулся Бледный Фриц. – Мы, австрийская администрация, фрейлейн, не вмешиваемся во внутренние дела лагеря, русским пленным предоставлено самоуправление.

– Господа офицеры, – обратилась к пленным Магда в самом конце своего визита, перед тем как попрощаться, – у меня к вам личная просьба. Точнее, не совсем личная…

Она немного смутилась, щеки женщины тронул легкий румянец.

– Одна моя подруга, она из России… Мы познакомились с ней еще до войны, в Базеле, затем вместе отдыхали на Женевском озере… Так вот, она просила меня в письме при случае узнать… Словом, не встречался ли кому-нибудь из вас на фронте или… э-э… уже здесь такой поручик Щербинин? Это ее родственник, кузен. Она давно не имеет от него никаких известий.

Обитатели барака оживились, заговорили друг с другом по-русски. Всем хотелось помочь симпатичной молодой женщине, которая так по-доброму отнеслась к ним.

– Это какой Щербинин? – послышался вопрос. – Их вроде бы двое было. Ну да, конечно, Владимир и Анатолий.

– Ага, точно! – раздалось поблизости. – По-моему, они сводные братья. Нет, милая фрейлейн, лично мне с ними встречаться не приходилось, но что-то я такое про братьев слышал. Не совсем м-м… благоприятное.

– Я тоже, – подключился к разговору светловолосый уланский ротмистр. – Они оба из конных егерей. Помнится, ходили слухи, что обоим не повезло. Кажется, Владимир пропал без вести, Анатолий же угодил в плен. Или наоборот? Нет, точно сказать не могу, прошу прощения, фрейлейн!

– Но здесь, в этом лагере, никого из братьев не было? – взволнованно спросила Магда фон Дроттнингхольм.

Нет, похоже, что не было. И в списках, которые затребовал из канцелярии Фридрих Венцлов, фамилии «Щербинин» не обнаружилось. Магда огорченно вздохнула, видимо, ей очень хотелось оказать любезность своей русской подруге…

– Не расстраивайтесь, фрейлейн Магда, – сказал ей Бледный Фриц, когда они уже покинули лагерь и сели в «Опель Кадет» Венцлова. – Этот лагерь не единственный, под моим началом еще несколько таких. Я буду счастлив сопроводить вас и туда. Возможно, вы сможете помочь своей русской подруге.

Магда фон Дроттнингхольм посмотрела на Венцлова довольно прохладно:

– Я тронута, но не стоит так беспокоиться, это только одна из просьб ко мне, таких десятки…

Автомобиль Венцлова затормозил у крыльца гостиницы, в которой остановилась Магда. Бледный Фриц помог женщине выйти из «Опеля», почтительным жестом склонился к ее руке, обозначил поцелуй:

– Очаровательная фрейлейн Магда, в Лемберг приехала Венская опера, сегодня вечером дают «Волшебную флейту» Моцарта. Ожидается аншлаг! Вы любите Моцарта?

Женщина утвердительно кивнула.

– Тогда я имею честь пригласить вас на этот спектакль!

После некоторого раздумья Магда фон Дроттнингхольм кивнула вновь. Еще бы! «Волшебная флейта», да в исполнении прославленной труппы Венской оперы… О таких спектаклях их зрители рассказывают своим детям, а порой и внукам.

13

Отряд шел быстро, пластуны были народом тренированным. Двигались строго на запад, пока совсем не рассвело, и успели за четыре часа углубиться во вражеский тыл почти на двадцать пять верст. Без единого привала, зато и без единого же выстрела. Голицын держался в центральной группе. Двоих пластунов и Гумилева поручик выслал вперед в качестве головного дозора, еще по паре – на фланги, и еще двое со Щербининым были назначены в тыловой дозор. Такой походный порядок обеспечивал основной группе надежное прикрытие.

Но вот солнце поднялось над горизонтом градусов на пять, разогнав последние остатки утренних сумерек, и поручик Голицын, заметив вовремя подвернувшийся лесок, приказал укрыться в нем, замаскироваться и отдыхать.

Передвигаться днем было небезопасно: линяя фронта оставалась еще совсем недалеко, здесь располагались самые ближние оперативные тылы австрийцев. Поэтому нарваться на солдат и офицеров противника можно было запросто, а Голицын хотел этого по возможности избегать. Даже если на их пути попадется небольшой отряд, с которым пластуны легко справятся, нашинковав австрийцев в капусту, те могут успеть поднять тревогу. Тогда – прощай скрытность, а она, как считал поручик, оставалась главным их козырем в предстоящей непростой игре. Скрытность и внезапность – основы диверсионной тактики: не ввязывайся в бой, возникай из ниоткуда, наноси стремительный удар и вновь уходи в никуда.

Лесок был не особенно густым, типично галицийским, широколиственным: подрост дубняка, буки, вязы, довольно густой подлесок из бересклета и лещины. Настоящие мощные чащи начинаются западнее, в отрогах Карпат, в Буковине и Полесье, но и здесь можно было отсидеться, укрываясь от глаз врага. Шесть человек под командой Щербинина пошли в боевое охранение, остальные блаженно вытянулись на шелковистой траве в тени древесных крон. Пришла пора перевести дух, отдохнуть. Форма и сапоги после четырехчасового форсированного марша просохли, теперь необходимо заняться чисткой и смазкой оружия. Но сперва, само собой, перекурить.

Над небольшой полянкой, на которой расположился отряд Голицына, повис махорочный дым. А вот с едой опытные пластуны решили подождать: когда вскоре может возникнуть необходимость активных боевых действий, лучше, чтобы желудок оставался пустым.

Сергей Голицын и Николай Гумилев уселись на поваленный ствол большого бука, достали трехверстку, точно определились с местонахождением отряда и принялись обсуждать сложившуюся ситуацию и возможные дальнейшие действия. Оба прекрасно знали: в таком вот летучем диверсионном рейде точно спланировать и предугадать развитие событий невозможно, реальность быстро внесет коррективы. Но ближайшие задачи нужно было определить.

Существовала еще одна причина, по которой поручик Голицын решил выждать по крайней мере до полудня. Связь по аппарату беспроволочного телеграфа была односторонней, аппарат работал лишь на прием. Изначально было оговорено, что с русской стороны, с той линии фронта, в определенные часы пойдет передача. Главное, что интересовало Голицына и Гумилева: текущие координаты бронепоезда и направление его движения, которые получала воздушная разведка Юго-Западного фронта.

Теперь командир отряда и его заместитель ждали первого сеанса связи. От той информации, которую они получат, будет зависеть очень многое.

С аппаратом в отряде умели обращаться только два человека: сам Сергей Голицын и Николай Гумилев. Но Гумилев плохо считывал морзянку, в его африканских экспедициях аппарат позволял держать голосовую связь, как телефон. Голицын же премудрость точек и тире азбуки Морзе освоил вполне прилично еще на турецком фронте, у Юденича. Зато Гумилев лучше разбирался в самой «железке», в техническом устройстве аппарата.

Так что роли связистов командир отряда и его заместитель распределили так: Гумилев раскидывал антенну, запитывал аппарат и производил настройку на нужный диапазон. А Голицын принимал саму радиограмму.

…Первый сеанс связи ничего не дал, да Голицын и не слишком рассчитывал на первый сеанс: какое может быть наблюдение и разведка с аэропланов ночью? Кто может знать, куда укатил вражеский бронепоезд под покровом темноты? Теперь, когда рассвело, его нужно еще найти, а на это требуется время. Так что придется подождать следующего сеанса, штабные связисты сообщили, что он состоится через три часа.

– Эх! Хуже нет, как ждать да догонять, – с усмешкой сказал Гумилев. – А мы сейчас именно этим занимаемся. М-да, жаль, что связь односторонняя. Хорошо бы посоветоваться со штабными аналитиками, а заодно узнать, насколько мы наследили при переправе и нет ли за нами погони. Но не спросишь! Ладно, сами станем думать. Как используем три часа до сеанса?

– Судя по карте, лесной массивчик, на восточном краю которого мы расположились, тянется на семь верст в западном направлении. – Голицын провел по трехверстке карандашом. – Стоит пройти его насквозь. Тогда, выйдя на западный краешек, мы окажемся совсем рядом с железнодорожным полотном. Вышлем вперед авангардную разведгруппу, человек пять. Чтобы не напороться случайно на австрийцев, хоть вроде бы нечего им делать в лесу.

– Это точно, – рассмеялся Гумилев, – для грибов еще рановато. С авангардом пойду я?

– Да. Я должен находиться в основной группе, а поручику Щербинину нужно отдохнуть после боевого охранения. К тому же у вас опыт разведки больше, вы – гусар, а Щербинин все же из конно-егерского, у них своя специфика.

Гумилев кивнул, он понял Голицына с полуслова. Оба считали, что тяжелая кавалерия, к которой принадлежали конные егеря, отжила свой век: сейчас не Средневековье, совсем другая война пошла. Драгуны и конные егеря – это, по сути, пехота, посаженная на лошадей. И драться они могут сколько-нибудь прилично только в спешенном строю. Неоткуда взяться у поручика Щербинина навыкам боевых действий в стремительных разведывательно-диверсионных рейдах.

– Вот, кстати, как он вам, Николай Степанович? По первому впечатлению?

Гумилев поднял глаза, встретился с Голицыным взглядом:

– Трудно сказать. Очень замкнут, вы не находите? Я бы даже сказал, зажат. Держится с достоинством, во время переправы грамотно командовал своей группой. Но… Вот кажется мне, что у Щербинина в глубине души пробуют коготки некие кошки. Впрочем, посмотрим его в деле, оно всех по местам расставит.

– Зажат? Замкнут? Да, я с вами согласен, это заметно. И, пожалуй, вполне понятно, – задумчиво откликнулся Сергей. – Будешь тут замкнут и со скребущими кошками на душе, когда такие шрамы. Они, конечно, гм-гм… украшают мужчину и воина, но… Не в таком количестве.

«И не такого жуткого качества, – мысленно договорил Гумилев. – Очень может быть, что именно из-за своей кошмарной внешности Щербинин тяжело переживает, но, как благородный человек, как офицер и дворянин, показать этого не хочет. Отсюда и замкнутость, и некоторое высокомерие. Вот только все же очень странно, что Анатолий меня не признал. Я, конечно, с лордом Байроном себя не равняю, на это ума хватает. Однако среди посетителей «Бродячей собаки» я пользовался довольно громкой известностью… Ну не может Щербинин меня не помнить! Или не хочет вспоминать?»

– Хотел бы я расспросить графа, при каких печальных обстоятельствах он получил такие ужасные ожоги. Но, полагаю, с этим стоит повременить, – сказал Голицын. – Вот когда и если, даст Господь, живы останемся и задачу свою выполним…

«Правильно полагаете. Я тоже со своими расспросами и напоминаниями подожду. А то, глядишь, с нашей задачей расспрашивать станет некого. И некому», – подумал Гумилев.

По достаточно густому лесу отряд Голицына двигался, конечно, не так быстро, как по пойменным луговинам от берега реки, но ко времени, назначенному штабными связистами, поручик со своими людьми вышли на намеченный рубеж. Теперь между пластунами и железнодорожной насыпью осталось не более версты.

– Раскидывайте антенну! – приказал Голицын.

Выслушав писк морзянки, поручик расстелил прямо на траве карту, жестом подозвал поближе Гумилева и Щербинина. Господа офицеры склонились над трехверсткой.

– Авиаторы обнаружили бронепоезд? – нетерпеливо спросил Щербинин.

– Обнаружили. – Голицын тронул угол одного из квадратов карты кончиком карандаша. – Вот здесь он был полчаса назад. Збараж – маленький городишко. Что исключительно важно: по данным штаба, постоянного гарнизона там нет.

– Так мы совсем рядом! – довольно сказал Гумилев, в свою очередь указывая на западную оконечность леса. – Здесь. Ай да интуиция у вас, господин поручик! Шли, куда Господь направил, разве что на запад, а пришли точнехонько к нашей… гм-гм… будущей добыче. Ну-ка, прикинем… Три четверти часа быстрым пешим ходом, полчаса – бегом. Чего дожидаться? Командуйте, князь, и с Богом – вперед! Пока бронированная дура куда-нибудь не укатила, лови ее потом.

– Э-э, не все сразу, – охладил Голицын пыл своего заместителя. – А если уже укатила? Только зря демаскируем себя. Нет, выдвигаемся к станции прямо сейчас, но не церемониальным маршем, а втихаря. Вперед пошлем дозор, а сами – в полуверсте сзади.

– Разумно, – поддержал его Щербинин. – Кто из нас пойдет с дозором?

– Из нас – никто. Вы оба мне нужны в основной группе, тем более что вам, господин поручик Щербинин, рисковать сейчас нельзя. Сами же говорили, что только вы сможете опознать ту большую сволочь, за которой мы охотимся. И не возражайте, это приказ! Пойдут два человека, а старшим…

Голицын быстрым взглядом окинул крохотную полянку, на которой расположились пластуны.

– Фельдфебель Юсташев!

– Я! – козырнул подскочивший Ибрагим.

– Подбери себе надежного человека. Карту читать умеешь? Очень хорошо, тогда смотри: пойдете впереди нас, вот сюда, к станции, видишь?

– Так точно, командыр!

– Ввязываться в стычки категорически запрещаю, – завершил Голицын короткий инструктаж. – Главное – скрытность. Никакой стрельбы и поножовщины. Если заметишь что-то опасное или просто необычное – мухой назад и докладываешь мне. Все понял?

– Так точно, командыр!

– Тогда вперед!

…Не прошло и четверти часа, как фельдфебель, словно из-под земли, вынырнул перед поручиком. Юсташев заметил впереди, на самом выходе из леска, нечто не то чтобы опасное и по военному времени никак не необычное, но неожиданное.

– Кровь. Совсем близко. Совсем свежая, – коротко доложил Ибрагим. – Ранили кого-то. Сильно ранили. Сильно кровь текла. Надо посмотреть?

Последнюю коротенькую фразу Юсташев произнес с вопросительной интонацией.

Да, на траве виднелся свежий кровавый след, череда вытянутых капель вела к густым кустам бересклета и акации. Капель было много, местами они сливались в единую полосу. Да-а, раненому не позавидуешь, с таким кровотечением ему далеко не уйти. Странным было то, что кровь еще не успела свернуться. Значит, ранение кто-то получил буквально несколько минут назад. Тогда почему Юсташев с напарником не слышали выстрела? Кто мог ранить? Чем? Кого?

Голицын решил прояснить эти вопросы. Двигаться дальше, оставляя в тылу маленького отряда непонятно кого с неизвестными намерениями, было бы опрометчиво.

В кустах, куда вел след, Сергей сразу же обнаружил еще теплую тушу небольшой косули, с торчащей из-под лопатки стрелой. Косули нередко встречаются в лесах Галиции, они – желанный охотничий трофей, но стрела?.. Двадцатый век все-таки!

– Что еще за Шервудский лес? – озадаченно пробормотал Голицын. – Местные Робин Гуды шалят?

– Ничего удивительного, – сказал подошедший Гумилев. – Крестьяне тут живут бедновато, на грани голода. Картина ясная: какой-то местный браконьер решил в прямом смысле втихаря, беззвучно поохотиться в помещичьем лесу. К тому же ружья у него наверняка просто нет: оно немалых денег стоит. И порох дорогой, вот он в Вильгельмы Телли и подался, бедолага. Ухлопал козочку, а тут мы. Он увидел людей с оружием, испугался, бросил добычу и спрятался. Или совсем удрал. Хорошая косуля, молоденькая! Жаль, времени нет, а то можно было бы отличным жареным мясцом полакомиться.

Нет, не удрал! Жалко, видимо, стало бросать удачно подстреленную дикую козочку, решил переждать. Ибрагим Юсташев своими зоркими глазами заметил легкое шевеление верхушек лещины саженях в ста. Не дожидаясь приказа, фельдфебель бросился к кустам.

Еще через две минуты Юсташев подтащил к Голицыну слабо трепыхающегося мужичонку самого замурзанного вида. На горе-охотнике была надета грязная свитка, рваные холщовые порты и просящие каши чеботы, на голове мужичка была напялена бесформенная шапчонка, похожая на воронье гнездо. Лицо «пленного», заросшее густой пегой бородой, выглядело донельзя испуганным, но в правой руке браконьер крепко держал свое оружие – дрянненький лук из ветки лесного орешника. Худ мужичок был настолько, что хоть устройство скелета на нем изучай.

– Ты из этого барахла косулю подстрелил? – с изумлением спросил Сергей, покрутив в руках смертоубойную снасть. – С ума сойти, как исхитриться надо, Робин Гуд от зависти удавится!

– Жрать захочешь – еще не так исхитришься, – философски заметил Гумилев. – Не дрожи, мужичок, мы не австрияки. Мы русские, не обидим.

Заслышав русскую речь, мужичонка немедленно бухнулся на колени, точно ему ноги подрубили. На лице его расцвела улыбка неподдельной радости и облегчения.