Текст книги "Пятицарствие Авесты"

Автор книги: Сергей Ведерников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

сопровождавших семью из Иерусалима в Пеллу. Обмывая его раны и вновь

перевязывая их, они и привели его в сознание причинённой болью. Марк попросил

пить, Антония поднесла кубок к губам Марка, придерживая рукой его голову, а он,

почувствовав вкус уксуса, отстранился и взглянул на Петра. Тот вышел, вернувшись

вскоре с кувшином вина, которым сикарий и утолил жажду, сняв вместе с тем

несколько и боль в раненом теле. Узнав, что Михаил и Никанор в доме и что о них

позаботились, он закрыл глаза, чувствуя, как подступающая вялость и тошнота снова

туманят сознание, отдаляя от тихого плача прижавшейся к нему Антонии.

Неизвестно, сколько времени Марк находился без сознания, но, очнувшись, не

терял связь событий и из слов родных понял, что их привезли в Пеллу товарищи по

делегации, прикрываемые ими в ущелье. Проскакав некоторое время по дороге назад,

они укрылись в распадке меж гор и позднее, не обнаружив погони, осторожно

вернулись обратно. Увидев на месте боя десяток трупов и несколько умирающих и не

найдя своих товарищей, поняли, что могут не опасаться засады, и спешно направились

в Пеллу. На дороге, за рекой, они догнали сикариев; из них лишь Михаил был в

сознании, а Марк, казалось, в любой момент мог упасть на дорогу; после нескольких

попыток изменить его положение на лошади от этой затеи отказались и лишь

подстраховывали его до самого дома. Отдав сикариев заботам родных Марка,

несколько отдохнув и запасшись провизией, делегаты в тот же день отправились в путь,

не решившись задержаться дольше, как планировалось ранее.

Ранения были серьёзнее, чем мог предполагать Марк. Приходя в сознание, он

постоянно видел около себя кого– нибудь из близких – то Антонию или Елену, то

Петра или Тиграна – и знал, что за Михаилом и Никанором ухаживают так же

заботливо. Шли дни, здоровье постепенно крепло: он уже не терял сознание, около

него уже не дежурили круглые сутки родные и близкие, всё чаще навещали внуки, а

вскоре и Михаил, уже вставший с постели и достаточно окрепший. Никанор, хотя и

слабый ещё из-за серьёзного ранения, всё же был близок к выздоровлению. Они уже

знали, что Иерусалим находится в осаде, что начало боевых действий не избавило

осаждённых от внутренних раздоров, а городу грозит голод.

Прошёл еврейский праздник опресноков, окрепшие Михаил и Никанор всё чаще

заводили разговор о возвращении в Иерусалим или, в крайнем случае, в Мосаду; а

раздраженный своей беспомощностью Марк, превозмогая себя, несмотря на

головокружение и приливы слабости, начал подниматься с постели, пытаясь

физической активностью помочь выздоровлению. Раны на бедре и плече уже почти

зажили, поджила рана и на лопатке; попытка же объяснить собственную слабость

приближающейся старостью явно себя не оправдывала, поэтому можно было

подозревать, что болезнь затянулась не зря. Однажды, ударившись левым плечом, он

упал, потеряв сознание. Снова потянулись дни беспамятства и временного

10 8

просветления, снова дежурили у его постели родные, а также боевые товарищи. В

момент прояснения сознания Марк понял что только решительные меры могут вывести

его из состояния затянувшейся болезни, и в один из таких моментов он попросил

Михаила вскрыть воспалившееся место ранения. Тот, без лишних уговоров приготовив

всё, что было нужно, удобнее уложил больного, обмыл его спину крепким уксусом и

резко сделал надрез на лопатке по месту ранения. Ослабевший же Марк потерял

сознание от боли, а Михаил, со всей тщательностью осмотрев надрез и обнаружив на

кости след ранения и воспаливший ткани осколок, удалил его вместе с нагноением,

обработал рану и скрепил разрез скобками из серебряной проволоки, взятой им из

украшений Елены. Помогавшие ему Пётр и Никанор забинтовали сикария и уложили в

удобной для него позе. Состояние Марка после операции улучшилось, но

выздоровление всё же не наступало: он не терял сознания, но исхудавший и слабый,

мучимый головокружением и тошнотой, беспомощно распростёртый на своём ложе,

иногда сравнивал себя с Иовом на гноище.

С горечью проводил он окрепших Михаила и Никанора, покинувших Пеллу в

надежде пробраться в осаждённый Иерусалим, вести из которого были тревожными,

несмотря на то что осаждавшие не добились каких-либо успехов. Вместе с тем и

осаждённые не могли ими похвалиться: резкие неорганизованные вылазки защитников,

приносившие иллюзорный успех, не могли поддержать даже остаток надежды

несчастного населения города, где уже свирепствовал голод. Сведения, приходившие с

востока, также не обнадёживали: на помощь из-за Евфрата не приходилось

рассчитывать. Удручённым этими известиями, а также беспокойством о судьбе

сыновей, зятя, невестки и внуков, своей бездеятельностью и беспомощностью Марком

временами овладевала паника, переходившая в отчаяние и не способствовавшая

выздоровлению. Отъезд друзей также отрицательно повлиял на его состояние, но

вскоре, поняв происходящее, он взял себя в руки, гнал от себя тяжёлые мысли, больше

общаясь с родными, с Петром, слугами. Кроме того, он стал замечать, что с отъездом

сикариев в его доме стали появляться незнакомые люди, которые, казалось, считали

себя здесь своими. Поинтересовавшись у Антонии, в чём дело, Марк услышал, что это

христиане, покинувшие Иерусалим вместе с ними.Он, и раньше знавший о связи семьи

Елены с этой сектой, был несколько раздражён происходящим, хотя Антонию нельзя

было подозревать в подобных симпатиях: из всех богов, с какими пришлось

познакомиться в своей жизни, ей, как и Петру, были милее языческие, памятные с

детства, тем более что взгляды воспитавшей их семьи и самого Марка, отрицавшего

демиургов, были им привычны и не вызывали возражений. Из дальнейших расспросов

выяснилось, что Елена и её муж Иоанн ещё в Иерусалиме стали христианами,

вовлечённые в секту своими слугами, причастными к ней, а участие Елены в жизни

общины не ограничивалось молитвенными собраниями, но она, как могла, помогала ей

материально. Из её рассказа Марк узнал, что главную роль в общине играют

родственники Иисуса, которого все её члены называют Мессией, Спасителем или

Христом, почему его последователей и называют христианами. Марк знал про

двоюродного брата Иисуса – Иакова, приговорённого младшим Анной, казнённым

недавно зилотами, к побитию камнями, что вызвало тогда большое недовольство в

Иерусалиме; но больше никто из этого семейства ему не был известен. Выслушав

Елену, отец, не убеждая её покинуть общину, потребовал ограничить присутствие

посторонних в доме и полностью исключить их влияние на детей; и хотя ему было

неизвестно, как восприняла это требование дочь, но с тех пор чужих в доме он видел

только в её компании.

Выздоровление наступало медленно. Лето уже перевалило за свою середину, когда

Марк, всё ещё очень слабый, начал подниматься с постели, радуясь каждому

удавшемуся движению, замечая, как исчезают постепенно нездоровые пятна на теле от

10 8

длительного лежания. Теперь можно было надеяться на окончание болезни и

неокрепшими руками каждый день брать оружие, пытаясь упражняться. Из

Иерусалима приходили тяжёлые известия, а вскоре прибыл Иоанн сын Сидонянина с

поклажей и слугами с новостями из Афин.

– У тебя родился сын, Марк! – сказал он, как только они остались вдвоём.

Передав ему письмо, управляющий рассказал, как он довёз Софию с дочерью до

дома отца, как их встретил счастливый дед, донельзя обрадованный приездом дочери и

внучки, благодарный Иоанну за доставленную радость.

Марк читал письма Софии, где она писала, что у них родился сын, что он похож на

него, что она назвала его Марком, что дед обожает внучат, что у них всё хорошо, не

считая того, что она очень скучает по Марку, любит его и надеется, что он останется

жив, приедет к ней и детям, заклиная его ими и умоляя беречь себя.

Из рассказа управляющего следовало, что отец

Софии примерно одного возраста с Марком, а

Иоанн очень подружился с ним, став

практически его партнёром в торговых делах.

Выслушав всё это, сикарий спросил, что слышно

об Иерусалиме.

10 8

– Голод, Марк! Страшный голод, – рассказывал управляющий. – Люди

пытаются найти пропитание за стенами города и попадают в руки осаждающих,

пойманных пытают и каждый день сотнями распинают на крестах под стенами. Но всё

же тем, кто побогаче, удаётся вырваться из города даже семьями, и я встречал

некоторых оттуда; но их мало, я думаю.

– Да... – угрюмо отвечал собеседник. – Это конец. То же самое я видел в Гамале.

– Но там же дети, Марк! Там Мариамма с внучатами. Я пытался в Тире узнать

что-нибудь о фарисее Иаире, но никто не знает ничего существенного.

– Нам надо только надеяться, что Иаир постарается спасти дочь и внуков. О

сыновьях и Иоанне надежду надо оставить: они воины и останутся там до конца.

– Я не могу понять, Марк, зачем ты ввязался в эту войну, втянул в неё сыновей?

Ведь здесь тихо, спокойно. В Ски– фополе хотя и римляне, но дела на плантациях под

твоим контролем.

– Ну, скажем, не под моим, – усмехнулся Марк.

– Неважно, – продолжал Иоанн. – Времена погромов можно было переждать где

угодно: в Тире ли, в Дамаске ли... Работники и без твоего участия восстановили

хозяйство в Скифополе. А какой оно приносит доход! Прости меня, Марк, но ты все

эти деньги тратишь на ненужную твоей семье войну.

– Оставим этот разговор, Иоанн. То же самое мне каждый день твердит Антония.

Расскажи-ка лучше, как твои дела, какие новости за морем?

– Ну, мои дела – это твои дела. Правда, скорее, дела Антонии, но всё хорошо,

Марк. Торговля с колониями, особенно на берегах понта Евксинского, процветает. К

сожалению, несколько досаждают пираты, но мы учимся обороняться, и у тебя

прибавилось несколько судов. В последнее время хуже стали идти дела с Римом из-за

беспорядков, там происходящих, но доходят слухи, что Веспасиан уже утихомирил

столицу.

– Значит, Веспасиан в Риме? – задумчиво произнёс Марк.

– Да, армия его поддерживает, поддерживают и простолюдины: он привёз им хлеб

из Египта.

– А что противники?

– Их уже нет в живых.

Собеседник молчал, думая о том, что если положение Веспасиана прочное, то

раздор в империи закончился; а при таком положении дел, когда большая часть

римских легионов находится в Иудее и при необходимости может быть увеличена без

ущерба безопасности Рима, надеяться на серьёзную поддержку восстания парфянами

не приходиться – воевать придётся только самим.

– Ходят слухи, что Нерон жив и скрывается где-то на островах?

– На Китносе объявился какой-то самозванец. Никто, правда, из высшего сословия

не верит, что он Нерон, хотя среди простолюдья о нём много говорят: одни боятся его,

другие надеются на лучшее с его приходом к власти.

– Послушай, Иоанн! Меня беспокоит вот что... Моя дочь и кое-кто из слуг связаны

с общиной христиан, бежавшей из Иерусалима.

– Я знаю, Марк. Мне кое-что поручили передать для них.

Марк удивлённо взглянул на собеседника.

– Неужели и ты христианин? Ты, кто знает их историю?!

– Нет, конечно же... Но... Скажем так: я не против их идей.

Марк молчал: Иоанн, которого он считал почти сторонником зилотов, как

оказалось, поддерживает сектантов от иудаизма, исповедующих идеологию,

придуманную рабами.

– Ты знаешь, – продолжил управляющий, – я много думал над тем, что

происходило и сейчас происходит на этом свете. Мы много говорили с тобой о

122

справедливости, о равенстве. Но если всё это недостижимо здесь, в этой жизни, то где-

то же это должно осуществиться. И христиане знают где: для тех, кто праведен и

верует, – в царстве божьем.

– А почему ты думаешь, что это недостижимо здесь?

– Рим непобедим. Все восстания в империи подавлены. Спартак разгромлен. Даже

если бы он и победил, то и тогда ничего бы не изменилось. Раб и господин, даже если

бы поменялись местами, никуда бы не исчезли. Никому нет дела до несчастий другого,

каждый заботится только о себе, о своей выгоде, о своём благополучии.

– Ну а как же зилоты, сикарии?

– Ты лучше меня знаешь, что кананиты – это сугубо иудейское движение, и если

они добиваются равенства, справедливости и свободы, то только для своего народа,

считая его избранным Иеговой. Иудей будет господином для язычника, тогда как

христианское учение даёт надеяеду всем верующим в него. Оно говорит: «И последние

будут первыми».

– Ну а как же я, мои сыновья, зять? Ты знаешь, сколько среди зилотов сирийцев,

греков, арабов? Я атеист, мне наплевать на соображения религии, как и им. Мне, как и

им, близки идеи свободы, проповедуемые движением, поэтому мы в нём участвуем,

добиваясь их утверждения, распространения.

– Ваша война обречена, Марк, прости. Однако ты прав в одном: идеи равенства,

настоящей свободы были всегда и, очевидно, всегда будут существовать, как всегда

были и будут люди, их поддерживающие. Если бы я не знал вашу семью, зилотов, то,

несомненно, был бы христианином. Иисус сделал Моисеев закон более человечным,

приемлемым для всех, кто захочет жить по нему. Но – и это главное – если раньше

было сказано: «Люби ближнего своего и ненавидь врага твоего», то он сказал: «Любите

врагов ваших, благословляйте проклинающих вас».

– Ты огорчил меня, друг, – проговорил Марк после некоторого молчания. – Я не

думал, что влияние этой секты уже столь серьёзно.

– Общины христиан есть по всей империи. Христиан не везде любят, кое-где

преследуют, но их становится всё больше и больше. В основном это рабы и беднота, но

есть и знать.

– Как я понял, они не отрицают рабство?

– Нет. Иногда христианами бывают одновременно и господин, и раб.

– Что ты знаешь об избиении христиан Нероном шесть лет назад? Говорят, было

много жертв?

– Это было ужасно, Марк. Я ведь был в Риме в то время. Ни о чём подобном мне

не приходилось слышать ни раньше, ни позже. Не выдержав происходящего, я уехал из

Рима. Для меня всё кончилось, но того, что мне пришлось увидеть, не забыть и на

смертном ложе.

Он помолчал, словно собираясь с мыслями и сосредотачиваясь.

– Я уже говорил, что христиан не очень любят в тех городах, где есть их общины,

к ним относятся с недоверием, иногда со злобой. Так было и в Риме шесть лет назад,

когда императору Нерону пришло в голову перестроить город. В Риме вспыхнули

пожары, а в пожарах обвинили христиан. Римляне всегда требовали от правителей

хлеба и зрелищ, и вот теперь, чтобы успокоить взбудораженный демос, Нерон дал ему

невиданные зрелища.

Марк не однажды был зрителем гладиаторских боёв, не однажды видел бои

гладиаторов с дикими зверями, но о том, о чём рассказывал Иоанн, лишь только

слышал. Христиан толпами сгоняли на арену цирка, где выпускали на них голодных

зверей, травили собаками, одевали в одежду пропитанную смолой, и поджигали,

превращая их в живые факелы. Наиболее гнусно поступали с женщинами, открыто

123

насилуя, а потом умерщвляя их. По слухам, сам Нерон, одетый в звериную шкуру,

участвовал в этом.

– Зверство – одна из черт характера этого императора. Очевидно, главная.

Поэтому с тех пор христиане зашифровывают его имя числом 666, называя это число

числом зверя.

Марк кивнул в знак согласия: он знал об этом числе и о том методе, когда заменой

букв цифрами какое-то слово можно выразить математическим числом.

– Ну а что ты привёз здешней общине?

– На одном из островов меня уговорили передать им какое-то послание, что я и

должен сделать.

Марк попросил Петра позвать Елену, тотчас куда-то уведшую гостя.

После ухода Иоанна в комнату вошла Антония, которая, поговорив о хозяйственных

делах, снова завела разговор о переезде в Херсонес; хотя находившийся рядом Пётр

молчал, по его виду Марк понял, что тот был солидарен с его женой. Разговор этот

затевался ею не впервые, но после того, что стало известно о положении в Иерусалиме,

он не стал возражать столь категорично, как ранее.

Тревога, уверенно поселившаяся в доме, казалось, была незаметной, но каяедый

взрослый его обитатель носил её в своих мыслях; только иногда беззаботный детский

смех разрывал напряжённость тревожного ожидания. Марк тем временем доводил до

изнеможения своё крепнущее тело физическими упражнениями и тренировками с

оружием, прерываясь лишь изредка для хозяйственных дел и занятий с внуками,

которым уже давно были наняты учителя, обучавшие их тому, чему требовал дед, не

обращавший внимания на протесты матерей и бабушки. Больше всего его заботил

Андрей, уже хорошо обращавшийся с оружием, и ему он старался передать весь свой

опыт бойца; для этой же цели им был нанят опытный ветеран, обучавший всех детей

независимо от возраста и пола.

Иоанн всё это время жил в его доме, отдыхая или занимаясь хозяйством вместе с

Антонией и Петром. Несколько раз он посетил дом и плантации в Скифополе, где

хозяйничал Тигран и куда сожалевший о том Марк не мог показаться из-за римского

гарнизона, находившегося там, поскольку его личность была известна многим в городе.

Однажды, когда Марк мылся после утренней пробежки и лазания по окрестным

скалам, пришёл управляющий, неся в руках какие-то свитки. На вопрос

заинтересованного Марка он ответил, что это и есть то послание, какое он передал

местной христианской общине и которое ему дала прочитать Елена; Марк не обиделся

на дочь, понимая справедливость того, что первым послание доверили прочитать

человеку, его доставившему.

– Вот это написал некий Иоанн, христианин и последователь Иисуса. Прочитай,

потом поговорим.

Он повернулся и пошёл из сада, а Марк, заметив его подавленное настроение,

удивлённо посмотрел ему вслед и раскрыл рукопись.

«...Ибо время близко». Он читал свитки, написанные на греческом языке, но

впечатление было такое, словно он читает писания прошлых еврейских пророков.

«Близок великий день Господа... возопиёт тогда и самый храбрый», – сопоставлял

Марк; «Трубите трубой на Сионе... ибо наступает день Господень, ибо он близок...»

«Ещё один Апокалипсис, – думал он. – Ещё одно Откровение. Откровение Иоанна».

Окончив дневные дела, Марк расположился в саду, намереваясь отдохнуть в

наступающих сумерках, чувствуя себя вполне уверенно; хотя и не настолько хорошо,

как до болезни, однако достаточно сносно, чтобы понять, что выздоровление

наступило. Мысль о выздоровлении была неразрывно связана с мыслью о возвращении

в Иерусалим; хотя он не представлял, как вернётся туда, но это была уже

второстепенная забота, тогда как тревога о внуках и сыновьях становилась всё более

124

напряжённой. Он чувствовал эту тревогу во взглядах и словах родных и близких; она

присутствовала даже в поведении слуг, в глазах Петра, принёсшего ему вино и

усевшегося рядом. Следом за ним появился Иоанн, направлявшийся к ним. Марк,

забывший было о прочитанных утром свитках, понял, о чём будет разговор; а тот,

устроившись в их компании и налив вина, сам заговорил об этом.

– Ты знаешь, Марк, мне не дают покоя те свитки. Ты прочитал их? Что ты об этом

думаешь?

– Что тебя беспокоит конкретно? Что ты хотел услышать от меня?

– Видишь ли, много из прочитанного мне понятно; однако я мало знаком с

древними писаниями евреев, поэтому, думаю, ты лучше меня понял то, что мы

прочитали сегодня. Что это такое вообще?

Марк был знаком с писаниями пророков: Исайи, Иезе– киля, Даниила, Иоиля,

Сафония, Ездры – он мог насчитать около десятка апокалипсисов, подобных этому,

понимая, что откровение – это сугубо еврейский вид творчества их пророков,

проявлявшийся в основном во времена, тяжёлые для евреев. «Посему был великий

плач в Израиле, во всех его местах. Стонали начальники и старейшины, изнемогали

девы и юноши, и изменилась краса женская. Любой жених плакал, и сидящая в

брачном чертоге была в скорби». Это были произведения творчества, призванные

вернуть заблудших в истинную веру или же дать утешение народу обещанием грядущих

светлых времён и возмездия врагам.

Его слушали внимательно, не прерывая, а когда он умолк, Иоанн заговорил

задумчиво, словно размышляя:

– Мне многое понятно: звери, всадники, числа – хотя всё, что здесь написано, —

он положил руку на рукопись, – мрачно и темно, но вот как толковать это: «Измерь

Храм Божий... а внешний двор Храма исключи и не измеряй его»?

– По всей видимости, автор считает, что Иерусалим падёт, но он уверен, что Храм

останется целым и невредимым, – отвечал Марк.

– «И дам двум свидетелям моим, и они будут пророчествовать...» – продолжал

Иоанн.

– Тут явная связь с персидской авестийской мифологией. Там пророки Хошедар и

Хошедар-ма – предвестники царства Ормузда. Ну а в конце Откровения грёзы о

гибели Рима и империи, в которые теперь, после воцарения Веспа– сиана, трудно

поверить, и много мистики, основанной на той же персидской мифологии.

Настало время, когда Марк должен был покинуть Пеллу. Весь день он согласовывал

семейные дела с Антонией и торговые с Иоанном; личные же сборы в дорогу не

требовали много времени и не создавали особых забот; хотя дорога предстояла

опасная, это сильно его не тревожило. Готовый уже попрощаться с родными, он ждал

Тиграна, ожидаемого им из Скифополя, а когда ему сообщили, что тот прибыл вместе

со сватом Иаиром, Мариаммой и внуками, он, потрясённый известием, снова

почувствовал болезненную слабость во всём теле.

Иаир, измождённый и серый лицом, с закрытыми глазами лежал на повозке. Марк

много встречал на своём веку долго голодавших, но было видно, что сват ещё и тяжело

болен. Седая Мариамма безучастно сидела в окружении причитающих женщин.

Исхудавшие, измученные дети недоверчиво жались к стоящей перед ними на коленях

Антонии. На их лицах, мокрых от её слёз, читалась безропотная покорность

происходящему. Две постаревшие, исхудавшие служанки сидели рядом, окружённые

прислугой.

Поздоровавшись с Тиграном, Марк подошёл к Мариам– ме; посторонившиеся дочь

с невесткой пропустили его. Он легонько дотронулся до её головы, желая обратить на

себя внимание. Пустой её взгляд, медленно остановившийся на нём, вдруг оживился, с

невероятной быстротой и криком: «Андрей!» – невестка бросилась на шею Марка.

125

Оторопевший свёкор стоял неподвижно, не пытаясь сопротивляться бешеным

объятиям женщины, а дочь и вторая невестка остолбенели в изумлении. Лишь только

служанки, прибывшие с Мариаммой, мгновенно оказавшись рядом, оторвали её от

Марка и повисли на ней, пытаясь остановить истерику. Марк сделал знак дочери и

снохе, чтобы те забрали детей у поднявшейся на ноги Антонии. Женщины увели в дом

братьев-близнецов и девочку – детей Мариаммы, а Антония поспешила к снохе,

пытаясь успокоить её, и та вскоре действительно утихла. Марк лично пошёл

предупредить женщин и прислугу, чтобы не давали много еды прибывшим, зная, как

опасно переедание после долгого голода. Тигран с Петром и подошедший Иоанн

осторожно снимали с повозки Иаира, чтобы перенести его в дом.

Когда все успокоились, хозяин позвал к себе Тиграна. Тот пришёл вместе с

Иоанном, оставив Петра в доме с прислугой, занимавшейся Иаиром. Тигран рассказал,

как поздно утром в Скифополе появились служанки Иаира, одна из них несла на руках

девочку, а за ней, спотыкаясь от усталости, брели братья-близнецы, другая же вела за

собой осла, на котором едва держался Иаир, а рядом шла привязанная Мариамма.

Расспрашивая служанок, Тигран узнал, что после гибели Андрея Мариамма сошла с

ума, а Иаир умолял Александра помочь ему спасти внуков; Иоанн же, сын Петра, к

тому времени тоже был мёртв. Собрав вместе с Иаиром все деньги и ценности, какие у

них ещё оставались, Александр вывел семью Андрея за стену, чему, впрочем, никто не

препятствовал, видя перед собой младенцев, сумасшедшую женщину и умирающего

старика. Те драгоценности, что были у них, позволили им покинуть римское

окружение, а за кольцо, что когда-то выбросил Марк, а затем подобрала и сохранила

служанка, они приобрели осла. Марк давно готовил себя к тому, что случилось, считал

своих сыновей воинами и утешался тем, что смог их сделать воинами, готовыми

защищать себя, своих жён и детей или умереть, но не стать рабами; но почему же так

тяжело сдавило сердце известие о гибели Андрея и Иоанна? Было бессмысленно

спрашивать Тиграна, как они погибли, как бессмысленно спрашивать и служанок, но

что он скажет Антонии и Елене? В это время в саду появились плачущие жена с

дочерью, и Марк понял, что они уже всё знают. Он обнял их, утешая, как умел.

Антония одинаково относилась к своим детям, но мягкого характером Андрея жалела

больше, чем Александра и дочь, и Марк подумал, что только внуки помогут ей

справиться с горем. Предоставив женщин заботам подошедшей жены Александра, он

направился к дому, где на входе его ждал Пётр; по виду его Марк понял, что тот уже

всё знает, и он, ничего не сказав, только положил руку ему на плечо, входя в дом.

Иаир лежал в постели, помытый и прибранный. Одна из служанок, прибывшая с

ним, чем-то кормила его с ложки, а окончив кормление, попоила вином, чуть

приподняв ему голову, затем вышла из комнаты. Сикарий склонился над сватом,

положил руку ему на лоб – тот был горячий и мокрый от пота.

– Всё кончено, Марк, – открыл глаза Иаир. – Жизнь прошла, но теперь я умру

спокойно: мои внуки в безопасности.

Он передохнул.

– Присядь.

Вновь открыл глаза.

– Нам надо поговорить.

Марк сел. В комнату вошли Иоанн с Тиграном, приблизились к постели больного.

– Это произошло первого фаммуза, – слабым голосом продолжал Иаир. —

Римляне готовились к штурму, когда наши попытались разрушить их сооружения,

возведённые для этой цели. Атака оказалась бесполезной, нападавшие понесли

большие потери. Уже при отступлении в крепость, дротик из метательной машины

ранил Андрея. Александр с товарищами внесли его за стены, а потом доставили домой.

Мы все жили в твоём доме, в Нижнем городе. Там всегда была вода, и Александр

126

каждый день приносил немного продуктов, чтобы нам не умереть с голоду. Как потом

оказалось, у тебя были какие-то запасы, что нас и спасало.

Марк кивнул; он, помня Гамалу, укрепил стены вокруг дома и сделал подземные

ходы, сообщающиеся с ранее прорытыми. Там же, в подземелье, были запасы

продуктов, сделанные им заранее.

– В городе стали частыми случаи людоедства, – передохнув, продолжал Иаир. —

Семь дней Мариамма не отходила от постели Андрея. Когда же он умер, так и не

приходя в сознание, она сошла с ума. Мариамма металась по дому, нигде не находя

мужа, потом исчезла; лишь на третий день её нашли в городе оборванной и

полураздетой.

Больной замолчал, тяжело дыша, сикарий полотенцем промокнул пот на его лбу,

потом положил руку на плечо фарисея.

– Я не боюсь смерти, Марк, ты же знаешь.

Он снова помолчал.

– Иоанн погиб месяцем раньше при таких же обстоятельствах. Тогда атака иудеев

была успешной, им удалось поджечь сооружения римлян и стенобитные машины. Кто-

то видел, как при схватке около горевшего тарана Иоанна ударило бревном,

свалившимся с горевшего строения. Больше он уже не вставал. Но на следующий день

нам сообщили, что видели его распятым на кресте перед городской стеной. Александр

и Андрей пытались спасти его, делая вылазку за ворота города, но всё было тщетно.

Говорят, что он был жив ещё трое суток.

Пётр, вошедший ранее, сдавленно икнул, словно поперхнувшись, и вышел из

комнаты.

– То, что происходит в Иерусалиме, – это преисподняя, Марк. Ад, настоящий ад.

Фарисей закрыл глаза, утомлённый долгим рассказом, и было видно, как тяжело он

ему достался. Марк, легонько пожав больному руку, вместе с остальными вышел из

комнаты.

Отъезд пришлось отложить. Осунувшаяся и постаревшая Антония, занятая днём

домашними заботами, плакала ночами, отдаваясь своему горю. Марк, понимая, что все

его утешения только раздражают её, старался быть с нею как можно ласковее. Внуки,

дети Андрея, постепенно ожили, окружённые двоюродными братьями и сёстрами; они

уже весело резвились вместе с ними, охотно общались с дедом, пытались привлечь

внимание матери, бесцельно бродившей по дому. Марк, старавшийся не попадаться ей

на глаза, отворачивался при её приближении, чтобы не спровоцировать истерику,

случившуюся по приезде, предупредив и внука Андрея избегать встречи с ней,

поскольку он был очень похож на дядю. Бродя в одиночестве по саду, она о чём-то

говорила с собой, и однажды Марк услышал её негромкое пение.

– На ложе моём ночью искала я того, которого любит душа моя, искала его и не

нашла его. Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того,

которого любит душа моя; искала я его и не нашла его. Встретили меня стражи,

обходящие город, избили меня; изранили меня; сняли с меня покрывало стерегущие

стены. Заклинаю вас, дщери Иерусалимские: если вы встретите возлюбленного моего,

скажите, что я изнемогаю от любви! Возлюбленный мой бел и румян, лучше десяти

тысяч других: голова его – чистое золото; кудри его волнистые; глаза его – как

голуби при потоках вод, купающиеся в молоке; щёки его – цветник ароматный, гряды

благовонных растений; губы его – лилии, источают текущую мирру.

Иаиру, несмотря на усиленное лечение и заботы о нём, становилось всё хуже и

хуже. Изредка открывая глаза, он уже не узнавал ни внуков, подбегающих к его

постели, ни Марка, ни ухаживающих за ним слуг, и вскоре он умер.

Казалось, горе прочно поселилось в доме Марка: только кончились заботы с

погребением свата, как оказавшаяся без присмотра Мариамма ушла из дома и в

127

окрестностях города упала в пропасть. Многие приписывали её смерть несчастному

случаю, но Марк знавший о редких просветлениях её рассудка, был уверен в

самоубийстве снохи, причём Антония подозревала, что она была беременна.

С её похоронами совпало возвращение в Пеллу Михаила и Никанора с известием о

падении Иерусалима и о ранении Александра, которого, по их сведениям, подземными

ходами вынесли из города и отвезли на юг: то ли в Махерон, то ли в Мосаду. Это

известие только усилило горе родных Марка, а Антония уже в категорической форме

потребовала переезда семьи в Херсонес, не имея больше на– деяеды увидеть

Александра и выплакав глаза по погибшему Андрею. Возражать больше не имело

смысла, он согласился с женой, определив с ней день отъезда семьи из Пеллы и

поклявшись, что найдёт Александра и постарается живым вернуть его в семью.

Сборы были уже завершены, и на утро следующего дня намечался отъезд семьи во

главе с Иоанном в Тир, затем морем в Херсонес, когда, ближе к вечеру, Елена привела в

дом двух старцев, назвав их ближними Мессии, попросивших Михаила и Никанора

рассказать о падении храма. Необычный вид и странная загадочность старых евиони-

тов собрали вокруг них всю мужскую половину обитателей дома, знавших о

существовании христианской общины. Сам Марк с интересом рассматривал гостей:

ему не давал покоя вопрос, возникший у него при виде старцев, и он хотел задать его

им, не находя вместе с тем удобного повода из опасения показаться не к месту