Текст книги "Пятицарствие Авесты"

Автор книги: Сергей Ведерников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

ещё была во мраке, а на востоке, за Асфальтовым озером,

полыхала кровавая заря.

Когда он вернулся в помещение, где они ночевали,

Авессалома на месте уже не было, а Александр по-прежнему

спал, не слыша, как подошёл отец; сикарий потрепал его по

тёмным волосам, тот испуганно вскочил было, но, сказав:

– А, это ты, отец! – снова лёг, натянув на голову

покрывало.

– Вставай, соня!

Отец потревожил его снова, но тот только дрыгнул ногой

под покрывалом, а сикарий подумал, что, несмотря на то что у

обоих сыновей и дочери уже есть свои дети, они для него всё

так же дети, которых будет жалеть и о которых будет

беспокоиться.

Между тем вернулся Авессалом, сообщивший, что Ме-

нахем собирает совет, и Александр поднялся, отправился за

завтраком.

– Дай-ка я поздравлю тебя, Марк, с взятием крепости! —

сказал Авессалом.

– И я тебя! – отвечал Марк.

Они крепко обнялись.

– Началось наконец-то!

– Да, и пока неплохо, – согласился Марк.– Теперь

Иерусалим...

– Видимо, об этом пойдёт разговор на совете, – говорил

товарищ. – И мне кажется, что тебе придётся туда ехать.

– Что ж ехать, так ехать, – кивнул Марк.

Позавтракав, Авессалом с Марком отправились на совет.

Сикарии, как крайне активная фракция зилотов, имели свой

совет для руководства движением, члены которого частично

входили в совет зилотов, поскольку зилоты, кана– ниты или

ревнители, несмотря на общую направленность своей борьбы

против римлян, по мнению сикариев, вели борьбу

недостаточно решительно, уделяя много внимания

религиозной стороне дела. И вот, когда издевательства Флора,

прокуратора Иудеи, над её населением привели к его

возмущению, сикарии взяли крепость Мосаду.

Совет собирался во дворце, у входа в крепость.

– Ты что-то рано встал? – спрашивал по дороге

Авессалом.

– Ты тоже вставал, мне кажется.

– Ну, мои дела – служебные.

Он проверял стражу.

– Знаешь, – задумчиво отвечал Марк, – я в детстве

болел какой-то странной болезнью, когда кажется, что всё, что

с тобой происходит, это не сон. Мучительное, тяжёлое

ощущение, кроме чего, впрочем, больше ничего нет. Тогда

меня лечили ессеи, давали какие-то настои трав, делали

наговоры. Потом этого долго не было, до той казни, —

помнишь? – когда распяли Якова и Симона.

– Да, конечно, – мрачно отвечал спутник.

Больше они не проронили ни слова до самого дворца.

Совет был в сборе, когда они пришли. Поднялся Менахем:

– Итак, все собрались. Позвольте поздравить всех с

взятием крепости и с началом войны с Римом! То, чего мы

ждали и чего добивались, началось. Взятие Мосады – первое

враждебное действие по отношению к Риму. Для нас же

крепость – это опорный пункт, арсенал, убежище, наконец, на

крайний случай. Будем считать, что Ионатан Маккавей строил

Мосаду для нас, несмотря на то что она побывала в лапах

Ирода. Но если Ионатан строил крепость для иудеев, то Ирод

– для защиты от них, ибо он имел все основания не доверять

народу, власть над которым получил за предательства и

угождения любому римлянину, будь то Антоний или Август.

Теперь к делу. Уже выяснилось, что продовольствия здесь

хватит на долгое время, кроме того, можно возделывать овощи.

С водой дело тоже обстоит неплохо. Так что гарнизон, который

мы здесь оставим, не будет иметь нужды ни в чём. Притом

запасы, я думаю, мы будем пополнять. Самое важное, для чего

в основном мы брали крепость, – оружие. Арсеналы полны

им, самым разным, более чем для десяти тысяч воинов.

Причём есть материал для его изготовления. Поэтому начиная

с сегодняшнего дня необходимо вооружать наш основной

состав и резерв наших сторонников, с тем чтобы быть

готовыми выступить в Иерусалим. Я думаю, этим займутся

Авессалом с Элеазаром и те, кто из совета изъявит желание.

– Но Иерусалим надо ещё расшевелить, – вставил кто– то

из присутствующих.

– Об этом я и хотел посоветоваться с вами. Во-первых,

сообщение о взятии крепости вызовет в совете зилотов

большую решимость к действиям, во-вторых, вместе с советом

надо выработать программу действий. И чем конкретнее она

будет – тем лучше для дела. Какие есть предложения?

– Я думаю, надо послать Марка с Александром, – встал

Авессалом.

– Может быть, лучше послать иудея? – послышалось

возражение.

– Ну, знаете! – возмутился Элеазар Бен Иаир. – Марк —

зилот в четвёртом поколении, и он не меньший враг Рима, чем

мы с вами.

– Марк – член совета зилотов, – продолжал Авессалом.

– При всём том у него есть возможности воздействовать на

умеренных в Иерусалиме.

Марк понимал, что здесь подразумевалось его родство с

фарисеем Иаиром, тестем Андрея.

– По-моему, Авессалом прав, – сказал Менахем. – Есть

ещё возражения? – спросил он и после паузы обратился к

Марку. – Я думаю, тебе понятна твоя задача, Марк? Поэтому

отправляйся немедленно. Если мы опоздаем поднять

Иерусалим, Флор или, ещё хуже, Цестий, потопят его в крови.

Удачи тебе!

Марк вышел, отыскал сына и вместе с ним спустился к

подножию утёса, на котором расположилась крепость. Они

пешком прошли в Энгедди, городок на берегу Асфальтового

озера, где оставили своих лошадей перед захватом Мосады,

оседлали их и тут же отправились в Иерусалим, куда и

прибыли к вечеру. Марк в те времена, когда бывал в

Иерусалиме, иногда жил в домах сыновей или дочери, хотя у

него был свой дом в Нижнем городе, недалеко от Силоамского

источника, но сейчас он приехал именно к Андрею, потому

что, во-первых, хотел его видеть, хотел видеть внуков и вообще

хотел отдохнуть душой, а во-вторых, ему нужны были новости

о положении дел в Иерусалиме, о том, что происходило в его

отсутствие, ему нужна была информация.

Лишь только они вошли в дом, поднялась суматоха,

забегала прислуга, вышел навстречу Андрей. Обняв сына,

Марк тут же уступил его Александру; а потом, глядя на них, не

переставал удивляться, как похожи были друг на друга его

сыновья: рослые, красивые, с тёмными волосами, голубыми

глазами – выделялся и каждый сам по себе, но обоих вместе

зилоты шутливо называли Гог и Магог. Он направился в дом с

нетерпением увидеть внуков, сыновья же шли следом, делясь

новостями. Марк ждал этого, усаживаясь, неторопливо

выжидая момент. И вот он настал: вихрем вбежали внуки,

взобрались на колени, мигом обслюнявили лицо и взлохматили

седые волосы, наперебой задавая вопросы, – а он,

взволнованный детской непосредственностью, что-то пытался

отвечать им. Чуть позже сыновья забрали внуков у деда и

передали вошедшей невестке, которой Марк трепетно

поднялся навстречу. Красавица Мариамма, дочь фарисея Иаира

из рода Сад– дока, была снова беременна, Марк, знавший это,

легонько обнял и поцеловал её в лоб. Она увела за руки

сопротивлявшихся детей. Марк вспомнил, сколько

недоразумений, сколько препятствий пришлось преодолеть,

чтобы поженить Андрея и Мариамму, несмотря на дружеское

расположение Иаира к семье Марка, на старые связи между

ними, на сильную любовь молодых; и если бы не достаточно

солидное положение семьи язычника да согласие Андрея,

данное скрепя сердце, принять иудейскую веру, брак вряд ли

бы состоялся, хотя, как выяснилось, худа без добра не бывает.

Положение Андрея в городе стало заметно благодаря

уважаемому тестю и состоятельному отцу, также укрепилось

положение самого Марка, и не только в партии зилотов.

После ухода невестки с внуками он поручил Андрею

оповестить через посыльных членов совета о необходимости

собрания, предлагая провести его на следующий день,

поскольку сегодня проводить заседание было уже поздно и

практически невозможно было его организовать, а Александр,

оказавшись свободным, заторопился домой, да и Марк тоже

решил переночевать в своём доме.

Было уже достаточно поздно, когда он пришёл домой и

устало расположился в вечернем затемнённом соседними

строениями саду, лишь верхушки деревьев которого золотило

низкое солнце, а глядя на встречавшего его Петра, с

запоздалым удивлением заметил, как тот постарел за

последнее время. Ему стало грустно из-за своей прошедшей

молодости, такой неспокойной и уже далёкой, как показала

сегодняшняя верховая езда. Пётр принёс всё необходимое для

купания, Марк же, раздевшись, прыгнул в бассейн, устроенный

тут же, под тенью пальм, смывая с себя пот и дорожную пыль,

а искупавшись, сидел, наслаждаясь вечерней прохладой, поев

кое-что из принесённого Петром да попивая вино в компании

друга, лишь изредка переговариваясь с ним. После смерти

Марии тот почти равнодушно относился к происходящему

вокруг, даже собственный сын и внуки не стоили ему особых

забот, лишь Марк да Антония, с которыми он вырос,

оставались ещё нужными ему. Все трое – Пётр, Мария и

Антония – были скифами, вывезенными маленькими детьми с

сарматских берегов понта Евксинского для Филиппа

Сидонянина, вольноотпущенника и управляющего отца Марка,

Иоанна, его торговцем, купившим их в греческой колонии.

Иоанн дал им новые имена, а дети скоро забыли свои прежние,

как забыли или почти забыли свой родной язык, научившись

греческому и тому, на котором говорила Галилея: смеси

сирийского с еврейским. Когда они повзрослели, Марк

женился на Антонии, а Пётр с Марией навсегда остались

вместе, породнившись позднее с Марком и Антонией через

своих выросших детей: Иоанн, сын Петра и Марии, женился

на дочери Марка Елене.

Утром пришёл Андрей и сообщил, что всё сделано, как

просил отец, и рассказал, что в последние дни зилоты

пользуются всё большей поддержкой, во всяком случае, очень

сильно растёт число сторонников восстания, особенно среди

молодёжи, где удалось наладить контакт с начальником

храмовой стражи Элеазаром, сыном Анании. При упоминании

Элеазара, отец коего был первосвященником в настоящее

время, Марк насторожился, вопросительно взглянув на

Андрея, заметившего его взгляд и пожавшего плечами, а затем

ответившего, что контакт налаживался хотя и с его участием,

но не по его инициативе, поскольку он давно знает Элеазара и

считает, что хотя тот искренний противник римского

господства, но слишком амбициозен, поэтому попытается

заполучить всю возможную и невозможную власть. К тому же

он так же дерзок и мстителен, как и его отец, хотя в данной

ситуации Андрей не отвергал бы возможности привлечения его

к восстанию, поскольку польза будет очевидная уже только

потому, что внесёт раскол в партию противников отпадения.

Марк молчал, думая о том, что Анны, Воэтусы, Канте– ры,

Камифы – эти несколько семейств, пользовавшиеся

привилегиями при назначении первосвященников, всегда были

самыми преданными слугами любого правителя, будь то Ирод

или римский прокуратор; все они принадлежали к той

властной верхушке государства, которая грабила народ самым

безжалостным образом. Члены всех первосвящен– нических

семей, родственники и приближённые царей и правителей,

начиная с Ирода Старшего, составляли партию саддукеев,

которым революция была не нужна; больше того, они боялись

её, ибо в случае её победы они могли потерять всё, так как

могли потерять власть, а римским господством власть им была

обеспечена, даже большая, чем во времена независимости;

кроме того, проникновение в их жизнь римской роскоши и

разнузданности нравов было делом неотвратимым. Давно уже

по Иерусалиму распевали песенки, проклинавшие

притеснителей:

Чума на дом Воэта!

Чума на них за их палки!

Чума на дом Анны! Чума на них за их заговоры!

Чума на дом Кантеры! Чума на них за их каламы!

Чума на семью Измаила, сына Фабии! Чума на них за

их кулаки!

Они первосвященники, сыновья их казнохранители,

Их зятья пристава, а их холопы бьют нас палками.

Марк понимал также, что члены другой партии, партии

фарисеев, более многочисленной и более патриотичной, в

большинстве своём всё же будут придерживаться взглядов

умереннее, чем зилоты, по тем же причинам. За время своего

господства Рим – эта новоявленная «блудница» – развратил

своих подданных, бывших ревностных поборников Яхве, и

только зилоты были до конца последовательны в своей борьбе

против империи, заявив однажды, что «никто на Земле не

имеет права считать себя господином для другого человека!»

Так формулировал для себя основной принцип движения

Марк, хотя в официальной формуле он звучал несколько иначе:

«Никто не смеет признавать над собой господина, кроме Бога!»

Для верующего иудея был приемлем только этот лозунг, но

Марк не принял иудейскую веру, несмотря на не раз

предъявляемые ему требования сделать это; строго говоря, он

вообще не верил ни в какого бога, то есть, как говорили греки,

был атеистом, и примкнул к движению зилотов, поскольку их

цели, не касавшиеся религии, были ему близки да его предки

традиционно вели борьбу с империей, пройдя весь путь

становления этого принципа до того времени, когда Иуда

Гавлонит внёс его в политическую жизнь иудеев, и ещё

позднее. Они участвовали в создании движения зилотов, и он,

Марк, с сыновьями будет продолжать их дело, а партия

противников революции сильна и своими приверженцами, и

властью, которую они имеют; между тем народ не организован

и тёмен, к тому же традиционно привык повиноваться

саддукеям и почитать фарисеев. Необходимо привлечь бедноту

на свою сторону, что не просто сделать, когда отсутствует

признанный вождь нации. Матгафии Асмонаю было проще

начать войну против Антиоха Епифана, потому что его

поддерживали все слои населения, тогда как римляне

оказались более понятливыми: не притесняя и даже поощряя

чем-либо национальную правящую верхушку, прилагали

поэтому минимум усилий, чтобы удержать иудеев в

повиновении. Вождём мог бы стать Менахем, сын Гавлонита,

но он не столь известен в народе, как его братья Яков и Симон,

казнённые прокуратором Александром.

Марк сидел, закрыв глаза, погружённый в свои

нерадостные мысли, когда прикосновение сына вернуло его к

действительности.

– Отец! – сказал он, решив, что тот заснул. – Пора идти

на совет.

– Да, да, конечно! – ответил Марк, вставая.

Совет собрался почти в полном составе. Среди его членов

были даже фарисеи, что никогда не разглашалось, как и то, что

совет существует, а также – кто его члены. «Что ж тут такого?

– сам себе говорил Марк. – Ведь одним из основателей

движения был и фарисей Садцок». Сообщение его о взятии

Мосады внезапным нападением вызвало одобрительную

реакцию собрания, и он передал опасения Менахема по поводу

возможных карательных мер прокуратора Флора или

наместника Сирии – Цестия, а также пожелание о скорейшей

мобилизации сторонников кананитов. Совет согласился с

опасениями Менахема, признав, что многое для активизации

восстания уже делается, хотя заметно оживились и его

противники. Когда было заявлено, что состоялась вербовка

начальника храмовой стражи, тут же прозвучало предложение

об отмене принятия жертв от не иудеев, с чем Марк

категорически не согласился, считая, что эта акция не принесёт

ничего хорошего, а наоборот, возбудит недовольство по

отношению к иудеям людей других национальностей. Протест

Марка был отклонён, но из– за опасения осложнения

обстановки в городе, от сикариев потребовали, чтобы они на

время прекратили свои акции, на что Марк ответил, что не

уполномочен решать такие вопросы, обещав сообщить это

требование совету сикариев. Было решено подготовить к

отправке в провинцию своих представителей для организации

сопротивления и вооруженных отрядов, создание которых в

городе и их вооружение возложили на несколько человек,

среди коих были Элеазар сын Симона, племянник Марка, и

Андрей; Марк же должен держать связь между Мосадой и

советом. Решив с Александром порученное ему дело, сикарий

намеревался спокойно ждать развития событий.

Возвращаясь домой, Марк отчётливо осознавал, что и

вчера, и сегодня ждал её прихода, а что она должна была

прийти, он не сомневался, да и Пётр говорил ему, что она

приходила в его отсутствие, спрашивала где он и когда

вернётся, на что тот, естественно, не мог ответить ничего

вразумительного. И хотя она приходила, скорее всего, не по

своей воле, Марк не сомневался, что воля её не была против

воли её пославшей. Занятый этими мыслями, он не сразу

обратил внимание, как юноша с покрытой, несмотря на

жаркую погоду головой, уже давно шедший следом за ним,

догнал его и, поравнявшись, вдруг сделал рукой резкое

движение, словно намереваясь ударить, но он, повернувшись

боком к удару, тут же схватил того за руку, держащую кинжал,

и, чуть вывернув её, толкнул в сторону нападавшего. Тот

вскрикнул и медленно опустился на колени, а затем и вовсе

упал на бок, раненный в плечо собственным оружием, к

которому Марк даже не прикоснулся. Сикарий повернул

беднягу, потерявшего сознание, на спину, вынул из раны

кинжал, разорвал довольно просторную тунику по отверстию

раны и отшатнулся: грудь нападавшего была перетянута

куском материи, перед ним была женщина. Он находился уже

рядом с домом, переулок был пустынный, и это оказалось

кстати для него, несшего на руках неизвестно какого человека

в окровавленной одежде. Внеся пострадавшую в жилище, он

уложил её на постель, с помощью Петра обмыл рану, наложил

повязку, остановив кровотечение, а когда она пришла в себя,

растерянная и бледная от потери крови, потребовал ответа:

кому была нужна его смерть?

Женщина молчала, закрыв глаза и откинувшись на

изголовье, и Марк замолчал тоже, сбитый с толку странной

ситуацией, в какой оказался, но ещё больше поражённый

необычной, удивительной её красотой, встречающейся – он

думал – не так часто. Пётр принёс воды и вина, она выпила

его, разбавленного, довольно много, а Марку ничего не

оставалось, как послать слугу, державшегося им при себе,

просить сына прислать рабыню для ухода за пострадавшей; и

они пришли вскоре вместе с Александром, обеспокоенным

случившимся. Рассказав о происшедшем, Марк ждал, что

скажет по этому поводу сын, но тот был растерян и обеспокоен

не меньше отца, заявив, что будь на месте нападавшей

мужчина, всё, наверное, было бы проще объяснить, поскольку

любой сикарий мог ждать в отношении себя таких же

действий, какие он проявлял к своим врагам. Сикарий

согласился с сыном, и в его сердце закралась тревога вместе с

догадкой, неприятно подействовавшей на него; но, понимая,

что сугубо личное восприятие случившегося, а тем более

догадки о причинах, его вызвавших, меньше всего адекватны

истине, он не спешил делать выводы, решив, что время в итоге

лучший свидетель происходящего.

На следующий день стало известно, что начальник

храмовой стражи, Элеазар сын Анании, запретил принимать

дары и жертвы от не иудеев; это был вызов римлянам, так как

означало прекращение принесения жертв за римлян и

императора. Первосвященники и городская знать

отреагировали моментально, созвав народ на собрание, с тем

чтобы отговорить решительно настроенных от подталкивания к

войне. Ни уговоры, ни ссылки на древние обычаи, ни даже

пространная речь царя Агрип– пы, прибывшего на собрание со

своей сестрой Вереникой и убеждавшего не начинать войну с

империей, не дали никакого результата; а царя закидали

камнями, поэтому тот вынужден был убраться в своё царство

вместе с сестрой.

Бывший свидетелем собрания и отъезда царя и Вере– ники

Марк решил проверить свою догадку о происшедшем на него

нападении с помощью Петра, которого он, проинструктировав,

попросил войти в комнату нападавшей на Марка, когда тот

будет там, словно бы беспокоясь о её здоровье, и сообщить о

бегстве Агриппы и Вереники из города. Ведя себя

доброжелательно, что не стоило больших усилий, принимая во

внимание то впечатление, которое произвела на него пленница,

Марк поинтересовался её самочувствием, но не удостоился

ответа ни на этот, ни на последующие вопросы. Она лежала

так же, откинувшись на изголовье, закрыв глаза и не говоря ни

слова, причём была бледна, но совершенно спокойна, что

особенно поразило сикария, потому что благополучный выход

из той ситуации, в какой находилась пленница, мог казаться ей

проблематичным, но, очевидно, эта проблематичность не

сильно беспокоила женщину. Когда вошёл Пётр и тревожным

тоном сообщил новость о бегстве царя и Вереники, Марк,

наблюдавший за ней, заметил, как дрогнули закрытые веки, как

напряглось всё её тело, и понял, что догадка была правильной

и что Вереника всё узнала и решила отомстить таким образом.

– Итак, она вас бросила, – произнёс он с некоторой

долей насмешки, смотря в лицо лежащей на постели,

дрогнувшее на этот раз более откровенно.

– За что она решила меня убить? – спросил он вновь.

– Вы сами знаете – за что, – прозвучали наконец-то

первые слова незнакомки, произнесенные с невыразимо

прекрасным тембром, заставившим ёкнуть сердце Марка.

– Что с Роксаной? – спросил он, уже понимая, что ей

известно всё или по крайней мере многое.

– Она поплатилась за своё предательство и вашу измену,

– ответила пленница и впервые открыла глаза при Марке.

«Боже, как она прекрасна!» – подумал тот, окончательно

сражённый её красотой.

– Почему вы осуждаете меня, ведь вы ничего не знаете. А

может быть, всё-таки знаете, что Вереника сожительствует со

своим братом Агриппой? – спросил Марк. – Знаете или нет?

– Она – царица, – отвечала пленница.

– Для меня она – человек, и я полюбил её как женщину, а

не как царицу, и разлюбил так же.

– И всё же она – царица.

– Так что же с Роксаной?

– О ней можно забыть.

– Как я понимаю, вы – близкий человек царице. Сколько

лет вы с ней?

– Со второго её замужества.

– Вы, очевидно, новичок в делах такого рода, как

убийство человека? – спросил Марк, уверенный в

утвердительном ответе.

Она улыбнулась насмешливо:

– Думайте, как вам будет угодно.

– И что же теперь вы намерены делать?

– Я пока не знаю, что вы намерены делать со мной.

– Резонно, – отвечал он, обескураженный, и добавил: —

Я подумаю о вашей судьбе, а пока – выздоравливайте. В этом

доме вы можете требовать всё, кроме свободы. Пока...

Думая о том, в какой ситуации оказался, Марк понимал, что

отпускать пленницу на свободу сейчас было бы опасно для

Роксаны, если она ещё жива, и для него, поскольку Ве– реника,

узнав результат первого покушения, скорее всего предпримет

новое, более серьёзное; да, признаться, он не хотел так быстро

расстаться с женщиной, которая ему очень понравилась.

Непонятным было для него, как могла Вереника узнать о его

связи с Роксаной, так как в течение двух месяцев с тех пор, как

сикарий встретился с царицей, не произошло – это можно

было утверждать уверенно – ничего такого, что бы вызвало

подозрение женщины, которую он любил до последнего

времени, пока не стало известно о её связи со своим

собственным братом. Ему нужно было вспомнить всё с самого

начала их знакомства, происшедшего совершенно случайно, по

крайней мере для Марка. Тогда он находился по каким-то

делам в Верхнем городе, где его и увидела Вереника,

прогуливавшаяся в одежде простой горожанки в

сопровождении жены одного из начальников охраны и своей

подруги, а также рабыни Роксаны. Царица была в разводе со

своим вторым мужем, киликийским царём, и, понуждаемая то

ли обретённой свободой, то ли развращённостью своей

натуры, устремилась навстречу приключениям, жертвой чего

оказался Марк. Видный, красивый, хотя уже и не молодой грек

понравился чувственной женщине, приказавшей своей рабыне

проследить за мужчиной до самого дома, а через пару дней

Вереника вместе с ней была у его ворот под предлогом

деловых отношений, от коих хозяин дома не мог отказаться. Он

провёл их в дом в расчёте на переговоры, касающиеся его

торговых дел, которые не мог игнорировать, несмотря на то

что этим занимались его люди с предоставленной им всей

свободой действий, чем они и пользовались охотно, не давая

оснований сомневаться в своей порядочности. Войдя в дом,

гостья удобно расположилась, скинув лёгкую накидку с

головы, и Марк обомлел: перед ним сидела прекраснейшая из

женщин, что он когда-либо видел, но необычайная красота её

была дополнена достоинством, даже высокоме– риєм, чего,

правда, хозяин не заметил в её разговоре по отношению к себе.

Пётр принёс вино и фрукты, а гостья сделала знак рабыне, и та

тотчас же ушла из комнаты вместе с Петром. Она назвалась

Саломией, её интересовали благовония, к чему Марк имел

непосредственное отношение, поскольку в Скифополе и в

Пелле у него было несколько участков земли, где

выращивалось сырьё для их изготовления, в основном мирры и

розового масла; и в этом, было видно, она хорошо разбиралась,

ведя разговор уверенно, непринуждённо и даже весело. Хозяин

дома, очарованный её красотой и обаянием, был в восхищении

от собеседницы, когда, несколько разгорячённый выпитым

вином, он вдруг увидел, как та разделась и начала танцевать

тот откровенный танец, что танцуют женщины знатного

общества Сирии и подобный которому видел не однажды,

находясь по торговым делам в Тире, на пирах у местных

сановников. Её роскошное, ухоженное тело благоухало теми

же запахами, о которых они с ней говорили, когда Марк с

помутившимся рассудком взял её, приблизившуюся к нему, на

руки и унёс в соседнюю комнату.

Несколько дней подряд она приходила вместе с рабыней, а

вечером, почти в сумерках, уходила обратно, провожаемая

двумя вооружёнными рабами, выпрошенными Марком у

Александра, купленными им у своего надёжного товарища.

Рабов она отсылала в Верхнем городе, неподалёку от замка

Агриппы. Марк уже был полон подозрениями, когда однажды,

устав от любви, они лежали, тихо ласкаясь и так же тихо

переговариваясь, переплетаясь ногами и руками, и она вложила

раздвинутые пальцы своей руки между пальцами руки Марка и

вдруг, вздрогнув, замерла, разглядывая перстень на его руке.

– Что такое?! – недоумённо спросил Марк.

– Откуда у тебя этот перстень?! – взволнованно

прозвучало в ответ.

– Мне подарил его в день свадьбы мой дед. А что?

– Твой дед?! – она была словно в раздумье. – Этот

перстень принадлежал моей прабабке.

Марк понял, что его подозрения не были напрасны.

– Царица?! – произнёс он полувопросительно или словно

обращаясь к ней.

– Кто – царица? Какая царица? – притворилась она

непонимающей.

– Я подозревал, что ты Вереника, не надо отпираться. А

кольцо точно подарила моему деду твоя прабабка, Мари– амма.

– Но как это могло быть: твой дед и моя прабабка?! Какие

причины, что могло свести их вместе?

– Как ты узнала, что этот перстень – Мариаммы?

– Вот видишь этот вензель?

Марк давно знал эту гравировку на перстне, принимая её за

часть общего оформления.

– Это её личный знак, и на некоторых моих украшениях

он тоже есть, но я хочу знать, как попал перстень к твоему

деду, – в её голосе прозвучали повелительные нотки, и она

даже несколько отстранилась от него.

– Милая моя, я – не твой поданный, а уж с женщиной,

которую люблю, я не намерен говорить в таком тоне.

– Я знаю, что ты – зилот, что ты – сикарий; всё это я

выяснила уже давно, поэтому мне интересно, кем был твой дед

и что его связывало с моей прабабкой. Ты ведь знаешь, что

прадед казнил её по подозрению в измене?

– Так же, как твоего деда, его брата и их сводного брата

Антипатра, на что даже Август сказал: «Лучше быть свиньёй

Ирода, чем его сыном».

– Милый, прошу не забывать, что я всё-таки царица.

– Если бы я знал это изначально, как ты думаешь, были

бы мы вместе?

– Ну хорошо, хорошо! Расскажи же мне всё-таки, что ты

знаешь?

Марк молчал, раздумывая, а думать было о чём. Она всё

знала о нём – это ясно, – учитывая интерес к нему и её

возможности, но не проявила враждебных к нему действий —

исходя из каких соображений? Страсть – это понятно, но до

каких пределов? Когда ей всё это надоест, она просто выбросит

его из своей жизни в угоду политическим ли, меркантильным

ли интересам; он уже сейчас понимал всё это, подготовленный

бессонными ночами раздумий, подозрений и сомнений. Ему

просто не оставалось ничего другого, как положиться на волю

случая, в надежде на то, что её возможности ограниченны, а её

интерес к зилотам ограничен интересом к нему, да и история

его семьи вряд ли послужит основанием для преследования его

и его детей, а также друзей. Марк укорял себя в таких мыслях,

искренне уверенный в своих и её чувствах, а уверенность была

полная; он знал, он чувствовал, что она любила его, любила...

Он знал.

– После того как твой прадед Ирод Первый, идумея– нин

по происхождению, а не твой прапрапрадед Гиркан или брат

твоей прабабки, Аристовул, законные наследники престола,

последние из Маккавеев, стараниями Антония и Августа был

назначен царём Иудеи, прапрабабка твоя Александра,

вынужденная, скрепя сердце, выдать за него замуж Мариамму,

всё-таки не теряла надежды когда-нибудь возвести на престол

своего сына Аристовула. Поэтому ещё при его жизни имела

связи с патриотами, воевавшими ранее в войсках её дяди и

свёкра, Аристовула, и в войсках её мужа, Александра, твоего

прапрадеда.

– Но как же это было возможно при подозрительности

Ирода?

– Всё же это было. Однажды на такой встрече

присутствовала Мариамма, и там же был мой дед Александр.

Как уж там всё произошло и сколько продолжалась их связь —

я не знаю, но только однажды, как рассказывал мне отец, он

случайно оказался свидетелем их встречи и невольно слышал

сцену неистовой ревности Мариаммы, плач и жалобы на свою

судьбу, проклятия в адрес мужа, неимоверную нежность и

безудержные ласки возлюбленных. Вот тогда она и подарила

деду этот перстень со словами: «Положи меня, как печать на

сердце твоё, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как

смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность!»

– Так, может статься, мы с тобой родственники?

– Вряд ли, поскольку, как я думаю, они встречались уже

после смерти Аристовула, брата Мариаммы, которого...

– ... которого прадед утопил в пруду.

– Безусловно, я не знаю, все ли дети Мариаммы тогда уже

родились.

– Как всё повторяется, – задумчиво проговорила она. —

Твой дед и моя прабабка, а вот теперь – мы с тобой.

Они встречались почти два месяца, но уже не так часто,

поскольку Марк не мог игнорировать дела движения, всё более

связанные с восстанием, а в такие дни Вереника присылала

рабыню Роксану условиться о встрече. И вот, однажды,

незадолго до штурма Мосады, Роксана пришла днём,

посланная Вереникой. Марк ждал её прихода, но не ожидал

того, что произошло: она, обычно сдержанная и конкретная в

разговоре, вдруг упала перед ним на колени, обняв его ноги, и

прерывистым голосом объяснилась ему в своей любви, словно

в истерике, растрепав свои волосы, вся в слезах; но когда

оторопевший Марк уже был готов остановить её объяснения,

то вдруг услышал, что Вереника сожительствует со своим

братом Агриппой, и был подавлен и разбит. Роксана, поняв его

состояние, быстро взяла себя в руки, вниманием и ласковым

обращение помогла ему справиться с этим известием, которое

он воспринял потом как неизбежность, поскольку знал, что эта

связь не может быть продолжительной, но, растерянный, не

сразу пришёл в себя, а ухватившись за признание Роксаны, как