Текст книги "Пятицарствие Авесты"

Автор книги: Сергей Ведерников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

утопающий за соломинку, не отверг его и этим приглушил боль

случившегося.

Она приходила ещё дважды, и Марк, полный сострадания,

не отказывал ей в ласке. Рабыня скрывала от Верени– ки, что

сикарий в городе, а Марк не был против этого, так как

понимал, что не может ждать да уже и не ждёт встречи с ней;

единственное, чего он хотел, – это выкупить Роксану у

царицы. Та лишь горько улыбалась в ответ на эти надежды и

была абсолютно права, так как хозяйку вряд ли интересовали

деньги, какие она могла получить за рабыню, но у неё были

свои виды на такого рода невольниц, специально

содержавшихся ею для особых случаев, ибо они были

девственницами и предлагались иногда для избранных гостей,

после чего их отдавали охранникам царицы. Роксана сказала

ему как нечто окончательное:

– Я счастлива, что отдалась тебе, любимому, потому что в

другом случае меня ждала бы худшая участь и в конце концов

то же самое – охранники царицы. Кроме того, я не хуже её,

раз нравлюсь тебе.

Обстановка в городе тем временем осложнялась

стараниями противников восстания, поддерживаемых царём

Агриппой, выславшим в столицу отряд конников из

нескольких тысяч человек. Отрад занял по своём прибытии

Верхний город при поддержке первосвященников, знатных

людей и их клиентов. Нижний же город и Храм находились в

руках зилотов и поддерживающей их части населения. Между

лагерями началась настоящая война, медлить было нельзя,

поэтому Марк отправил донесение в Мосаду о состоянии дел в

городе, где кровавые стычки продолжались ещё несколько дней

до прибытия сикариев, вошедших в город незаметно, не

привлекая внимания. Некоторая часть отряда осталась в

крепости в качестве гарнизона, удерживая её как опорный

пункт движения и как возможное убежище, на крайний случай.

Отряд же, вошедший в город, был невелик. Сикарии в качестве

фракции зилотов не ставили целью отделение от движения,

наоборот, они являлись радикальной его частью, поэтому их

состав не был значительным, а стабильным в мирное время

оставалось лишь небольшое ядро убеждённых бойцов; однако

с началом восстания была произведена вербовка сторонников,

вооружённых и обученных по мере возможности в Мосаде. С

приходом отряда нападения на Верхний город усилились, и

исход дела был решён в пользу восставших благодаря участию

в штурме решительных и мужественных сикариев: царский

отряд не выдержал натиска и отступил в один из дворцов

Верхнего города, где и заперся вместе с частью покорившихся

властям людей и знати. С взятием Верхнего города начались

пожары, в которых были сожжены несколько дворцов, дом

первосвященника Анания и здание архива с находившимися

там долговыми документами, что было в интересах городской

бедноты, закабалённой властью и состоятельными

соотечественниками, и это говорило об изменении характера

восстания: оно переходило в революцию.

Авторитет Менахема после взятия Верхнего города возрос,

и дальнейшую осаду дворцов, где находились конники

Агриппы и римские воины, возглавил практически он, что не

всех устраивало в руководстве кананитов, как не все были

довольны пожарами в Верхнем городе. Эти разногласия

особенно отчётливо проявились на собравшемся совете

зилотов, начавшемся бурно с претензий к сикариям, несмотря

на то что Верхний город штурмовал и простой народ, но не

только зилоты. Присутствовавший на собрании Элеазар сын

Анания не скрывал своего недовольства пожаром в доме отца,

обвиняя во всём сикариев; многие из руководства зилотов

были раздражены пожаром в архиве. Когда страсти немного

поутихли, заговорил Менахем о том, что война, которую они

начали, потребует таких жертв, каких никто не предполагал,

если они хотят её выиграть; а если они её не выиграют, жертвы

будут неизмеримы. Саддукеи и знать не хотят войны, говорил

он, они готовы продать свой народ Риму, потому что там

защищают их шкурные интересы в государстве; им наплевать

на свободу и веру отцов, лишь бы народ гнул на них шею, но

народ уже не хочет этого и его не остановить ничем.

Положение может поправить только военная дисциплина в

восставшем городе, но о ней ли говорить, когда нет единства

даже в совете зилотов. Если пока нельзя говорить о

единоначалии, поскольку нет царя, а Агриппа продал свой

народ, то надо всеми силами утверждать в городе власть

совета, иначе её возьмут в руки противники войны, а тогда

поражение неминуемо. Кроме того, необходимо срочно

мобилизовать сторонников восстания в провинциях, создать

настоящую армию, способную встретить врага на границе

государства, а не ждать его прихода в Иерусалим. Он говорил,

что пора отправить своих представителей в провинции, как

планировалось ранее, и прекратить склоки, ещё не имея за

собой ни побед, ни поражений.

Страсти несколько поутихли; хотя было ясно, что си– карии

остались в меньшинстве, а совет явно разделился в

представлениях о происходящем в Иерусалиме и в стране, но

представители в провинции всё же были отправлены. Марк и

двое членов совета были назначены для поездки в Галилею,

чем сикарий был доволен, поскольку это давало ему

возможность повидать жену и поправить свои и детей

материальные дела, расстроенные недавними расходами,

связанными с обороной.

Дома его ждали неприятные известия: у пленницы

поднялась температура, она была в жару, бледная, тяжело

дышавшая, с испариной на лбу, и лежала с закрытыми глазами,

открыв их, только когда сикарий прикоснулся к её виску и шее

с намерением определить степень жара. Она не отпрянула, не

отстранилась, и взгляд её уже не был отчуждённым, но даже

признательным и спокойным, на что Марк благодарно

улыбнулся, успокаивающе погладив больную по здоровому

плечу, укрытому покрывалом.

– Вам очень плохо? – спросил он с сочувствием.

Пленница утвердительно прикрыла глаза, а Марк подумал,

что мог бы и не спрашивать, так как жар довольно сильный, но

был рад установившемуся между ними контакту, хотя и

безмолвному. Подозвав слугу, он отправил его к Александру с

просьбой послать за лекарем, услугами которого пользовались

при нужде многие сикарии, а также прислать ещё одну

служанку для ухода за больной.

– Прошу вас доверять мне, – сказал он, обращаясь к

женщине. – Поверьте, я не хочу вам зла, и чем больше будете

мне доверять, тем быстрее выздоровеете.

В ответ она кивнула чуть заметно, не открывая глаз; а

мужчина смотрел на неё, красивую, бледную, с покрытым

потом лбом, и в нём поднималась жалость пополам с

нежностью, словно непрошенные гостьи; он устыдился

неожиданного чувства, что его охватило, как будто не имел на

него права и втихомолку им воспользовался. Вероятно,

почувствовав его состояние, больная открыла глаза,

внимательно посмотрела на него, что вызвало ещё большее

замешательство в душе Марка, нашедшего, надо признаться,

силы не растеряться окончательно и, улыбнувшись, выйти из

комнаты.

Вскоре прибыл лекарь. К нему Марк уже обращался

неоднократно, будучи знаком с ним достаточно давно, всецело

доверяя ему, проверенному в деле и надёжному врачу и

товарищу. Тот, осмотрев больную, приготовил какие-то

снадобья, перебинтовал рану, проинструктировав вместе с тем

Петра и служанок, ухаживающих за ней, приготовил какой-то

напиток, тотчас же предложенный им пациентке, и удалился в

сопровождении своего раба, пообещав навестить больную.

Хозяин дома, растревоженный случившимся, сказал Петру, что

эту ночь сам подежурит около больной, на что тот не выразил

ни капли удивления, а Марк, в свою очередь, был благодарен

ему за такую тактичность, понимая, что все мотивы, какими он

руководствовался в принятии этого решения, ясны Петру, как

никому другому, и основания их принятия не нужно проверять.

Ночь прошла тревожно: больная была без сознания,

бредила незнакомыми Марку образами; обрывки фраз, иногда

им воспринимаемые, ничего ему не говорили, но и знакомых

имён в этом бреду он не слышал. Утром его сменил Пётр,

приведший дежурить служанку, ранее ухаживающую за

пленницей. Третья ночь дежурства прошла, как и две

предыдущие: больная бредила, не приходя в сознание, а Марк,

уставший от недосыпания, вздремнул, облокотившись на

подлокотник сиденья, но вдруг очнулся, словно разбуженный

кем-то, как от толчка: она смотрела на него внимательно и

удивлённо.

– Господи! – выдохнул он. – Ну наконец-то!

Торопливо выйдя из комнаты и разбудив Петра, он поднял

слуг, с тем чтобы те приготовили еду больной, особо обратив

внимание на то, чтобы разогрели бульон из фазана, что варили

каждый день, пока та была без сознания. Возвращаясь обратно,

он насмешливо спросил себя: «Что же ты суетишься-то так,

милый? Смотри, как бы разочарование не было большим, чем

надежда», – и вдруг понял, что его отношение к ней вызвано

не только сочувствием. Женщина лежала в том же положении,

в каком была до ухода Марка из комнаты, и в тусклом свете

масляных ламп выглядела совершенно слабой и беспомощной.

Хозяин разжёг ещё несколько светильников и, спросив, не

хочет ли она пить, передал ей питьё, которое она и выпила

полностью; но даже эта непродолжительная процедура

вынудила её некоторое время восстанавливать дыхание.

– Извините, – сказал Марк, – я должен проверить ваше

состояние.

Протягивая руку к её виску, он с прежним удивлением

отметил трепет, охвативший его при этом, и вдруг рассердился

на себя: «Ты, старый дурак! Ведь она хотела убить тебя! На что

ты надеешься?!» Окрик подействовал на него, рука легла

спокойно на голову пациентки, температура которой на ощупь

не вызывала сомнений. «Ну и слава богу», – подумал Марк, а

на вопросительный взгляд женщины ответил:

– Я рад, что вам легче, и простите меня за эти ваши

страдания.

Женщина молчала, закрыв глаза, а в это время вошёл Пётр

с питьём, а следом служанки, неся еду, и Марку пришлось

отойти от её постели, уступив место женщинам, без надежды

на дальнейшее общение с ней.

Поев, она заснула, так сказали Марку; а тот, задержавшись

и так сверх меры, несмотря на то что использовал это время

для участия в штурме замков с укрывшимися там солдатами

Агриппы и римлянами, с рассветом отправился в Галилею,

условившись заранее с товарищами о своей работе в

Декаполисе, в его городах. К полудню следующего дня,

добравшись до Иордана, искупался в нём, а затем,

переправившись, поднялся на плоскогорье, где располагалась

Пелла. Этот город наряду со Скифополем был Марку родиной,

где жили его старые добрые друзья, его близкие и дальние

родственники, коих у него много было по всей Галилее и даже

в Тире и Сидоне. Он считал себя греком по национальности,

хотя с уверенностью не мог сказать, какой крови в нём больше

– греческой или скифской, поскольку первые предки его

поселились в Беф-Сане, то есть в Скифополе, после похода

Навохудоно– сора, уведшего иудеев в «вавилонский плен»,

когда часть участвовавших в нём скифов, искавших «землю,

где течёт молоко и мёд», остались в Беф-Сане с одним из своих

вож– дей-бояр, находившимся при смерти, потому не сумевших

продолжить поход. Несколько позднее, когда скифы покинули

Сирию после предательского убийства их вождей на пиру у

индийского царя, к поселившимся в Беф-Сане присоединилось

ещё какое-то количество семей сородичей, живших потом

вместе с остальными довольно изолированно. Ассимиляция

заявила о себе к концу походов Александра Македонского и

когда в этих местах поселились его ветераны, основавшие

город с таким же названием, какой был ранее на их родине, в

Македонии. С этих пор больше десяти поколений роднятся

скифы и греки, предки Марка, да и сам он наполовину скиф,

наполовину грек, женился на скифке, возможно правнучке тех,

кто ходил в солнечный Египет.

Редко ласковая, чаще сдержанная Антония привычно

встретила своего избегавшегося мужа, обнимавшего её,

поседевшую и пополневшую, шутливо отвечающего на её

упрёки и успокаивающе – на её расспросы о детях. Марк с

лёгкой грустью подумал, что, когда-то чувственная и

неутомимая в любовных ласках, его жена после сорока лет

вдруг стала абсолютно равнодушной к ним, словно разом отдав

свою любовь и нежность детям и внукам, не отвергая, впрочем,

притязаний мужа, но и не ревнуя того сверх меры; однако и эта

боль, вызванная переменой в их интимных отношениях, долго

переносимая им, в конце концов утихла, превратившись в

тихое сожаление об утерянной радости.

Передав коня вольноотпущеннику, они направились в дом,

как вдруг оттуда вихрем вырвался Андрей, сын Александра,

подросток, живший последнее время у бабушки. Марк вначале

даже рассердился на такое бесцеремонное нападение, но

детская непосредственность растрогала его; обнимая

повисшего на нём ребёнка, он ласково журил подросшего за

последнее время внука, лёгкая туника которого была явно мала

ему. У деда защемило сердце при внимательном взгляде на

него: это был он сам в свои детские годы, а при взгляде на

Антонию понял, что она знала это давно. Юноша был красив

той редкой красотой, когда греческая рельефность и

отточенность очертаний сглаживается мягкостью, даже

нежностью, присущей скифскому типу лица; а поскольку

Александр был женат на гречанке, Марк мог ожидать сходства,

но не такого уж разительного и неожиданного.

Антония помогла мужу помыться и отправилась готовить

ужин, Марк же устало расположился в прохладной комнате и

был почти счастлив, стараясь не думать о сика– риях, о

предателях, о римлянах, о войне и о любви. «Вот что нужно

человеку для счастливой старости, – думал он, – верная

жена, здоровые дети и внуки. Очевидно, тот идиот, кто думает,

что для этого нужно ещё что-то».

– Деда, возьми меня в Иерусалим, – с порога выпалил

торопливо вошедший внук. – Я тоже буду воевать! Возьми,

деда!

Он примостился к нему на колени, а Марк обнял его,

похлопал по плечу:

– Вот когда будешь сидеть рядом с дедом, а не у него на

коленях, тогда и будешь воевать.

Вспыхнув, тот вскочил и выбежал из комнаты, а Марк

подумал, что, пожалуй, напрасно обидел внука – теперь он

уже никогда не сядет к нему на колени. «Ну что ж, – вздохнул

он, – пришло время взрослеть, и время пришло суровое».

Антония между тем позвала ужинать, и вошедший Марк видел,

что внук крутится около бабушки, а догадываясь, о чём он

просил, с усмешкой ожидал развития событий, устраиваясь к

ужину.

– Ну, бабушка?! – канючил внук.

– Сейчас ты у меня получишь вербой, – вспылила

наконец Антония. – Вояка с грязным задом!

Насупившийся Андрей хмуро уселся рядом с дедом, тут же

сказавшим серьёзно:

– Успокойся, внук. Скоро у тебя будет столько и таких

забот, что ты им не будешь рад.

При этих словах Антония тревожно оглянулась на него, а

Андрей, заметив это, перестал хмуриться, и видно было, что

ему тоже стало не по себе.

Марк был одним из немногих оставшихся в живых

старейших зилотов Декаполиса. Несмотря на то что после

установления римского господства десять городов, населённых

большей частью сирийцами, греками и другими не евреями,

имели относительную свободу от центральных еврейских

властей, ранее установившиеся связи с соседним еврейским

населением не прерывались, вопреки некоторой

отчуждённости между ними, бывшей, впрочем, всегда; всегда

же находились люди, разные по национальности: евреи,

сирийцы, финикийцы, арабы, греки, – имевшие одинаковые

взгляды, убеждения и цели, особенно после захвата страны

Римом. Принципы Иуды Гавлонита – прозвище,

произошедшее от места Гавлан, – утверждавшие абсолютное

равенство, были выработаны задолго до него в этой местности,

пёстрой по национальному составу населения; причём и само

название провинции, родившей основателя движения зилотов,

– Галилея языческая, соответствовало этому обстоятельству.

Отец Марка привёл сына к зилотам, когда движение кананитов

было ещё молодым, но уже имело в своих истоках несколько

поколений борцов с римским господством; а расчленение

еврейского государства и назначение правителей Иудеи

означало утерю ею последних признаков независимости, что

стимулировало сопротивление, носившее формально для

Марка религиозный характер, причём ему, да и его предкам,

как и многим другим зилотам, было абсолютно наплевать на

соображения веры кого бы там ни было, но у него были свои

претензии к существующему мировому порядку.

В течение недели Марк провёл встречи с зилотами Пел– лы,

Скифополя, Гадары, Гиппоса, Гамалы и Гавлана с

обсуждением задач, ставившихся кананитам центральным

руководством и заключавшихся во всевозможной поддержке

восстания, что предполагало широкую вербовку сторонников,

всевозможную материальную помощь восставшим и

организацию сопротивления римским властям. Помня, что в

каждом конкретном случае, не имея столько влияния, сколько

его имеют люди на местах, он должен положиться на их

организаторские способности, Марк, не вмешиваясь в их дела,

пытался лишь координировать действия сторонников, что было

совершенно недостаточно для сложившийся ситуации,

требовавшей решительных, конкретных мер, направленных на

военную мобилизацию населения. Ему было ясно, что совет не

способен пока на подобные действия, поэтому он считал

необходимым довести понимание ситуации до совета в

надежде, что будет найдено действенное решение,

позволяющее создать армию, способную противостоять

римлянам не только в обороне. Определившись с этими

делами, сикарий задержался на день в Скифополе, где устроил

свои финансовые проблемы, и отправил посыльного в Тир, к

управляющему торговлей, заглянув на свои виноградники,

масличные плантации, посадки благовонных растений,

определив там состояние дел; уже возвращаясь домой, во

дворе увидел ездовую лошадь, которая – было видно —

только что с дороги. Дома спал Александр, настолько

уставший, что у него не было сил даже помыться, как

сообщила прислуга, а Марк, собравшийся было отправиться в

Пеллу, вынужден был остаться и подождать, пока проснётся

сын, не решаясь разбудить его. Часа через два он всё-таки это

сделал, приготовившись к плохим новостям, но никак не

ожидал того, что услышал.

– Беда, отец! – сказал проснувшийся и пришедший в

себя Александр. – Погибли Менахем и Авессалом. Сикарии

разгромлены.

У Марка потемнело в глазах, перехватило дыхание. Он

безвольно опустился на ковёр, прислонившись к стене.

Испуганный сын быстро принёс вино, отпив которого и

отставив кувшин, Марк сказал требовательно:

– Ну! – и прикрыл глаза.

Александр рассказал, что произошло в Иерусалиме. Осада

замка с укрывшимися там солдатами Агриппы, солдатами

римского гарнизона и некоторыми людьми знатного сословия

окончилась тем, что представители войска

Агриппы и знатных горожан стали просить о помиловании и

сдаче замка его штурмовавшим, о чём и было достигнуто

соглашение, к ужасу солдат римского гарнизона, не смевших

рассчитывать на подобную милость и потому бежавших в

другие замки Верховного города. Солдаты же Агриппы и

другие жители Иерусалима, бывшие в осаде, свободно

вышли из окружения, но после занятия штурмовавшими

освобождённого замка некоторые из особо ненавистных

осаждавшим высокопоставленных лиц были убиты, в том

числе и первосвященник Ананий вместе со своим братом, а

осада замков с укрывшимися солдатами римского гарнизона

была продолжена. Элеазар сын Анания, раздражённый

происшедшим ранее пожаром дома отца, а теперь его

гибелью и гибелью дяди да, более того, ростом авторитета

сикариев и лично Менахема, исподволь начал готовить

заговор против него, используя всех, кто был недоволен

происходящим в городе. Выбрав момент, когда Менахем был

лишь с немногими из своих бойцов, Элеазар напал на

сикариев. Поскольку нападавших было несравненно больше,

а помощь не пришла, отряд сикариев был перебит, и там же

погибли Менахем и Авессалом. Сам Александр вынужден

был бежать из города, оставив семью у Андрея.

Неподвижно сидел Марк, раздавленный горем, думая, что

каждая последующая беда для него тяжелее предыдущей, ибо

как ни плохо ему было после смерти матери, но сейчас он

был обессилен вовсе. Что-то говорил ещё Александр, но до

него уже ничего не доходило, лишь когда тот умолк, отец

сказал, не открывая глаз:

– Езжай к матери, сын, я скоро приеду.

Тот тихо вышел, оставив отца одного, а через некоторое

время послышался топот поскакавшего коня. Марк же, упав

ничком, застонал от невыносимой муки, спазмой

перехватившей дыхание и наконец прорвавшейся болью

рыданий; но слёз не было, может, поэтому было так тяжело.

Он не помнил, сколько времени прошло с отъезда сына, в

64

комнату никто не входил. Приподнявшись, взял кувшин с

вином, надолго припал к нему, пока тот не опустел, а затем

громко позвал прислугу и попросил принести самого

крепкого вина из своих запасов – он должен был остаться

наедине со своим горем. Шло время, мысли постепенно

освобождались от судороги ошеломления, пробуждая

чувства, будоража воспоминания.

Отец Марка был дружен с Иудой Гавлонитом, с которым

они часто общались в детстве, поскольку после гибели Езе-

кии, отца Иуды, дед Марка Александр помогал его семье в

трудное для них время. Их война с Римом началась за

полтора десятка лет до смерти императора Августа

восстанием в Сепфорисе, когда после смерти Ирода

Старшего начался раздрай в стране, и без того не знавшей

покоя. Отряд, который возглавил тогда Иуда, нападал на всех,

кто притеснял и обирал народ. Через десять лет после этого,

когда в Иудею был назначен первый прокуратор и она

потеряла последнюю видимость независимости, когда

проведённая перепись чётко указала евреям на их униженное

положение, Гавлонит вместе с фарисеем Садцоком снова

возглавил освободительное движение и создал партию

зилотов, открыто выступивших против зависимости от Рима,

против уплаты налогов в пользу императора. Их принципы

гласили, что свобода выше жизни и что никто не может быть

господином для другого человека. Так свела судьба с

сыновьями Гавло– нита, с движением зилотов и самого

Марка, и его сыновей. И если после такой известности как

врага Рима, после двух подавленных восстаний судьба Иуды

была благополучна, то к его сыновьям фортуна повернулась

задом, ибо семнадцать лет назад погибли Яков и Симон,

распятые римлянами, и вот сейчас – Менахем. Марк горько

усмехнулся мысли, что и тогда, и сейчас должен был

разделить участь друзей, но судьба – в милость ли, в

наказание ли – сохраняет ему жизнь; очевидно, все же в

наказание, поскольку с гибелью Менахема надежды на

65

благополучный исход войны почти не остаётся. Его судьба

схожа с судьбой Менахема, с судьбой Авессалома, но если с

Менахемом они были знакомы с детства, то с Авессаломом

подружились позднее, при прокураторе Пилате. Марк

заплакал, вспоминая это время, заплакал навзрыд, как

ребёнок, чувствуя приходящее облегчение, а отяжелевший от

вина рассудок подсовывал сентиментальные впечатления

прошлого, когда он был молод и счастлив, любил и был

любим, был энергичен, напорист и удачлив, когда у него

были настоящие друзья и старые бывалые товарищи, была

идея, за которую стоило бороться и которая стоила борьбы.

Теперь всё это в прошлом, осталась только идея, а ей он не

хочет и не захочет изменить.

Рано утром, отправив посыльного к Александру в Пеллу с

наказом ждать от него вестей, сам Марк выехал в Иерусалим,

нещадно погоняя коня, чтобы, всё же сменив его в дороге, к

вечеру быть в доме Андрея; а повидав родных и узнав все

подробности происшедшей с сикариями трагедии, в мрачном

настроении, не покидавшем его с утра, он вернулся в свой

иерусалимский дом.

Они с Петром сидели, как обычно, в вечернем саду почти

молча, понимая друг друга с полуслова, с полувзгляда,

связанные долгими годами жизни бок о бок. Хотя Пётр не

входил в партию зилотов и вообще не занимался

политическими делами, то есть тем, чем занимался Марк, он

знал о них всё и при необходимости помогал другу, как мог, а

тот был уверен в его верности и беззаветной дружбе. Пётр

видел мрачное настроение Марка, но не пытался ни

расспрашивать, ни успокаивать его, а тот и не хотел ни

расспросов, ни проявления участия к себе, зная, что товарищ

и так переживает вместе с ним его беды, его горести.

Марк ешё не был в доме и всё никак не решался спросить

о пленнице, когда она вдруг сама появилась в саду, бледная, с

рукой на перевязи, направляясь в их сторону с явным

намерением общения. Одетая просто, в лёгкую одежду

66

служанки, с небрежно собранными и заколотыми волосами

на манер гречанок, она была неизъяснимо красива, а Марк,

понимая, что эта неизъяснимость – его личное ощущение,

всё же был в некотором волнении и непонятной тревоге.

Пётр, увидев приближающуюся женщину, встал и ушёл в

дом, а она, сев на его место, спокойно смотрела на Марка

какое-то время, затем спросила, как ему показалось, с

некоторым участием:

– У вас беда?

– Как вы себя чувствуете? – прозвучало в ответ.

– Спасибо, хорошо!

– Как вас зовут? – продолжал Марк.

– София.

– Раз вы и здесь в курсе городских событий, то и обо

мне знаете всё. Кто вы?

– Я служанка царицы. Мой муж в её охране.

– Вы завербовали кого-то из моих слуг – чего мне

ожидать в следующий раз?

– Никто не знает, что я здесь. Вам нечего опасаться.

– В городе видели людей из охраны царицы. Вас ищут,

– эту новость передал Марку Андрей, предупреждая о

возможной опасности.

– Я знаю, – коротко ответила она, а затем продолжала

прежним спокойным тоном: – Вы – грек, зачем вам зилоты,

зачем сикарии? Декаполис никогда не был по-настоящему

дружен с евреями.

– Вы, очевидно, тоже гречанка. Зачем вам еврейская

царица?

– Но я на службе – это моя работа.

– Я тоже на службе, но только у своей идеи.

– Разве вы иудей? Разве вы верите в Иегову?

– Нет, мне отвратно рабство – я за всеобщее равенство.

– Но у вас есть рабы! – в голосе её прозвучало

искреннее удивление. – И как вы представляете жизнь без

рабов?

67

Слуги, что вы видите в доме, – это не мои рабы. У меня нет

рабов – есть вольноотпущенники, как видите, я могу

обходиться без рабов и обхожусь без них.

68

– Но даже чужие они всё равно рабы.

– Уйдёте вы – уйдут и они.

Пришёл Пётр, принёс чистый кубок и снова удалился; а

женщина, проводив его взглядом, обратилась к Марку,

наливавшему вино в принесённый кубок.

– Кто для вас этот белый человек?

– Это мой друг и родственник, отец моего зятя – Пётр,

скиф, как и моя жена – скифка. Он мой бывший раб, а

теперь дед моих внуков.

Она была явно удивлена и не пыталась скрыть это, однако

Марку было непонятно её удивление, поскольку в обществе,

где она вращалась, вольноотпущенники не были редкостью и

не встречаться с ними она не могла. Поэтому он спросил, что

именно её удивило.

– Я просто не ожидала этого. Образованный, тактичный,

порядочный человек... Показал мне вашу библиотеку, знает

всё, что где лежит.

– Он с детства воспитывался и учился вместе со мной.

Как видите, рабы не есть изначально подлые люди.

– Я никогда так не думала. Просто есть миропорядок...

– ...который нужно изменить.

– Неужели вы всерьёз надеетесь, что это удастся

сделать?

– Как вы думаете, у Спартака была такая надежда?

– Надежда, очевидно, была, но каков результат?

– Согласитесь, что он был готов к такому результату.

Пять поколений моей семьи живут этой целью, и разве мне

придёт в голову оставить борьбу, даже если мы потерпим

поражение?

– Вы уже его потерпели.

– Это временное поражение, оно – наука, но даже если

поражение будет окончательным, мир всё равно изменится. И

это безусловно.

6 7

– Я завидую вашей уверенности, но не судьбе.

Расскажите мне о Менахеме, о зилотах.

«Что ей Менахем, что ей зилоты? – вдруг устало

подумал Марк. – Наперсница царицы, жена римского

воина... Ей нет дела до нашей борьбы – это очевидно, как

нет дела и до тебя, поскольку о твоей судьбе она уже

упомянула».

Заметив его медлительность, София повторила

настойчиво:

– Прошу вас! – и добавила уже мягче: – Пожалуйста!

И Марк рассказал ей о своей семье, о Езекии, о Иуде

Гавлоните, о Якове и Симоне, о Менахеме. Он видел, что

рассказ произвёл на неё впечатление, и она сидела теперь

задумчиво с кубком в руках, к которому изредка прикасалась

губами, рельефными несколько больше меры, с глазами

синими, как предрассветное ясное небо, затемнёнными

длинными, густыми ресницами, невольно бросающимися в

глаза своей необычностью.

Очнувшийся Марк, заметив, что пауза затянулась, вдруг

неожиданно для себя спросил о Роксане.

– Вы любили её? – прозвучало в ответ.

Марк не знал, что ответить, ибо нелепо было бы

отрицать, что ему была приятна близость с этой девушкой, но

так же нелепо было бы думать, что он любил её в эти

мимолётные встречи, скрашенные к тому же горечью

разрыва с Вероникой.

– Нет, – ответил он. – Конечно же, нет. Это была

просто жалость и, наверное, немного месть. Но я не хочу

говорить об этом.

– Хорошо! Я расскажу вам, что произошло потом и

почему я оказалась здесь, в вашем доме.

Измученная тщетным ожиданием встречи с Марком

Вереника начала не на шутку злиться на него, а заодно и на

рабыню, словно чувствуя её причастность к своим неудачам,

6 7

поэтому однажды предложила её одному из своих гостей.

Когда же обман раскрылся, царица под пытками заставила

служанку сознаться во всём, и это признание вызвало её

безудержную ярость, перешедшую в истерику; она

расцарапала рабыне лицо, потом избивала и таскала за

волосы, а устав, отдала своим охранникам, лично наблюдая,

как её насилуют опять, опять и опять.

– На следующий день она вызвала меня к себе и

приказала убить вас. Она была в безобразном настроении,

невыспавшаяся и заплаканная, какой я видела её впервые.

Преодолев нахлынувший приступ уныния, Марк всё же

чувствовал безмерную усталость от всего, что произошло за

последние два дня, не становившуюся меньше даже от

присутствия рядом женщины, к которой определённо был

неравнодушен.

– Простите, я устал, – сказал он, вставая.

София понимающе взглянула на него, встала тоже,

поставила бокал на стол, после чего, молча войдя в дом и

распрощавшись, они разошлись по своим комнатам уже при

тусклом свете настенных светильников.

Сикарии в Мосаде встретили Марка радостно, но всё же

он чувствовал угнетённое состояние, в котором находились

воины после недавних событий в Иерусалиме, и в дружеских

разговорах пытался ободрить товарищей, напоминая о том,

что они стали сикариями лишь постольку, поскольку была

возможна только тайная война с врагами, а если они и

потерпели поражение в открытом выступлении, то потому,

что враги ещё сильнее, но это вовсе не означает, что они

будут главенствовать постоянно. Бывалым он предлагал

вспомнить прошлые неудачи, молодым и неопытным – быть

готовыми к новым испытаниям, а пока же успокоиться, ждать

и по возможности бороться.

Постоянный гарнизон сикариев в Мосаде насчитывал

больше сотни человек, однако после разгрома в Иерусалиме

6 7

его численность возросла до трёхсот воинов, командиром

среди которых был избран Элеазар сын Иаира, племянник