Текст книги "Наука под гнетом российской истории"

Автор книги: Сергей Романовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

Часть III
Нежданные «особости» постсовеской науки

Глава 12
Парадоксы сегодняшнего дня

В апреле 1985 г. состоялся очередной пленум ЦК КПСС. До того все как будто шло своим чередом и ничего необычного не предвещало: дряхлые ленинцы награждали друг друга орденами, а советские люди, построив, наконец, развитой социализм, часами простаивали в очередях за продуктами и гордились своей лучшей в мире страной. Одним словом, к такой жизни привыкли, о другой и знать ничего не хотели.

И вдруг молодой (всего 54 года) Генеральный секретарь ЦК КПСС М.С. Горбачев на том же апрельском пленуме при-звал весь советский народ “нáчать перестройку” своей жизни. Что это такое? – никто толком не понимал. Как позднее выяснилось, не понимал этого и Горбачев. Но слово вылетело. Его подхватили, услужливо разнесли по всем углам и весям, и машина перестройки нехотя тронулась в путь…

Начал Горбачев с того, что лежало на поверхности – с гласности. Конечно, развязать людям языки, снять с них страх за вылетевшее ненароком слово было необходимо, без этого казалось невозможным сделать ни одного шага в сторону от проторенной генеральной линии. Но самое простое решение, как это чаще всего и бывает, оказывается далеко не самым лучшим. Гласность, как тогда думалось, – это необходимое условие открытости общества, она раскрепостит общественное сознание и сделает наиболее активную часть населения деятельными помощниками партии в ее благом начинании. Но не учел Горбачев того простого резона, что за десятилетия господства в стране примитивных истин бездарного ленинизма именно наиболее деятельная часть общества все и так прекрасно понимала, она уже давно в своем так называе-мом общественном сознании все расставила по местам, а сковывавшая ее разум броня страха уже давно была разбита.

В итоге: выпустив из клетки весьма опасную для России птичку – гласность, он уже вскоре понял, что совершил роковую для своей политики ошибку, ибо эта милая птичка ему же выклюет глаза и он потеряет все видимые ранее ориентиры. Не мог же он не знать, что гласность, являющаяся всего лишь эмбрионом подлинной свободы слова, не должна опережать вызревание других демократических институтов, а развитие только гласности неизбежно переключит стрелку перестройки с практических дел на словесную разнузданность; к тому же не улучшая повседневную жизнь людей и одновременно разрешив легальное существование оппозиции, он, сам того не желая, день ото дня множил ряды своих активных противников.

Горбачев верил сам в нерушимость социалистической системы и наивно полагал, что той же веры придерживаются и его коллеги по руководству КПСС, в частности те, кто представлял в ЦК так называемые республиканские партийные элиты. Но те уже давно ни во что такое не верили, они лишь жаждали реальной, не подконтрольной Кремлю, власти в своих вотчинах и де-лали все от них зависящее, чтобы кремлевские вожжи поослабли. Когда Горбачев понял какие дикие силы разбудил своей перестройкой, он стал всячески тормозить процесс, но тот уже “углýбился”, а, набрав достаточную инерцию, в августе 1991 го-да смел с исторической арены “руководящую и направляющую силу советского общества”, а заодно и разогнал по своим национальным квартирам это самое общество.

Россия вступила в новую фазу своей истории, ранее невиданную и непредсказуемую. Из обжитой и привычной политической казармы история России ушла в демократическую самоволку и один Бог ведает, чего она там натворит.

Вечная беда российского исторического процесса в том, что никак не удается синхронизировать политические новации и экономические свободы, да к тому же во время уравновесить эти системы необходимой мерой социальной защищенности граждан. Подобная разбалансированность неизбежно приводила не к плавному развитию, а к резкому расслоению общества и социальным взрывам. Отсюда и чисто российские парадоксы исторического процесса: либеральная русская интеллигенция конца XIX – начала XX века протрассировала путь к свободе и… рухнула в невиданное рабство; Ленин увлек Россию в утопию, залив страну кровью, и… был провозглашен одним из величайших политиков всех времен; Сталин слепо и преданно шел по указанному Лениным пути, истребив десятки миллионов советских людей, и… стал подлинным кумиром и божеством в глазах нетронутых; Хрущев все силы употребил на сокращение партийного и государственного аппарата и… тот разбух до невероятия и пожрал его; Горбачев пытался реанимировать партийный труп, влить свежую кровь в социалистическую идею и удержать на гнилых веревках разваливающуюся империю и… те рухнули, придавив заодно и Горбачева [511]  [511] См. Век XX и мир. 1990. № 4 (Заметка А.Поликовского)


[Закрыть].

В.С. Соловьев как-то заметил, что нельзя доказать неправду социализма, надо признать правду социализма и преодолеть его. Так сказать, доказать эту политическую теорему методом от противного. Не возражал против подобной постановки вопроса и Н.А. Бердяев: уж коли коммунистический вирус уг-нездился в мозгу людей, его можно только “преодолеть”, т.е. дать ему возможность истребить самого себя [512]  [512] Бердяев Н. Русская идея // Вопросы филссофии. 1990. № 2


[Закрыть]. “Правду социализма” мы как будто преодолели и до сих пор не знаем – за какую правду браться теперь.

Создается впечатление, что нынешняя Россия хочет жить с американским достатком, приучив к тому же своих граждан к японской деловитости и немецкой аккуратности, но – при всем при том – жить непременно по-русски, т.е., в частности, так, чтобы все благодарили своего “всенародно избранного” и не очень-то тешили себя иллюзиями законности, не забывали своего истинного места под лучами кремлевских звезд. Только как все это сочетать, как сделать так, чтобы и Америку догнать и Россию не потерять – никто не знает. И не узнает никогда. Прошлый опыт ничего не дает. И так мол пробовали, и эдак изловчались, а все впустую. Значит, опять погнались не за тем зайцем. Да нет же, за тем. Но надо его все же когда-нибудь изловить, зажарить, подать на стол, а уж потом, вспомнив, что мы из России, отложить в сторону столовый прибор и, взяв свою долю зайчатины в обе руки, начать рвать ее зубами. И сыты будем и «особости» наши при нас останутся.

В последние годы ввели в оборот такой логический выверт: есть страны, где точно известно, что можно, а что нельзя; есть такие, в которых можно и то, что нельзя; в России же нельзя даже то, что можно. Как это понимать? Очень просто: в России всегда доминировал не закон, а чиновник. Это он решал, что и кому можно. Люди российские только понаслышке знали о существовании неких законов, якобы определявших устройство жизни, на деле для них верховным законодателем был барин и начальник. Для простого человека государственный чиновник был реальной властной фигурой – его боялись, его презирали, на него молились.

В тоталитарном государстве иначе и быть не могло. При царе существовала монаршая чиновная вертикаль с неисчислимыми отростками во все сферы жизни; при коммунистах эта вертикаль приобрела партийный окрас, но суть не изменила, лишь еще более упрочилась. Большевики сделали чиновничество своеобразной управленческой аристократией. Попасть в эту пар-тийную ложу стало вожделенной мечтой любого клерка, он для этого был готов на все; марксистская фразеология стала для него обычным фиговым листком, коим он старался прикрыть свои властные вожделения, а так называемые простые люди наивно верили, что партийные руководители из кожи вон лезут, чтобы сделать их жизнь более светлой и радостной.

Еще в 20-х годах Ф.А. Степун поставил точный диагноз болезни, занесенной на русскую землю коммунистическим вирусом, – “из всех зол причиненных России большевизмом, самое тяжелое – растление ее нравственной субстанции, внедрение в ее поры тлетворного духа цинизма и оборотничества” [513]  [513] Степун Ф.А. Мысли о России // Новый мир. 1991. № 6. С. 215


[Закрыть]. Понятно, что если верить в реальность «коммунистического завтра», то все деяния большевиков и даже их утонченная жестокость периода взбесившегося ленинизма, есть чистое зло «во благо» (логика дьявола); но если этой веры нет, то тоже зло, обернутое в транспоранты с народолюбивой риторикой, оказывавается как бы добродетелью, но на самом деле есть обычное циничное оборотничество. А чтобы психика людей не корежилась и сознание не раздваивалось, была доведена до абсолютного совершенства идеологическая тирания и намертво спаян управленческий аппарат, ключевые звенья которого были легко заменяемы стереотипными ленинцами из секретных списков резервной партийно – хозяйственной номенклатуры.

Именно номенклатура является наиболее страшным наследием коммунизма, тем нерастворимым остатком, который в нетленности сохраняется по сию пору и передан посткоммунистической России как наследственная неизлечимая болезнь.

… Россияне уже вскоре после начала экономических реформ в 1992 г. убедились в экономическом, чиновничьем, да и в правовом беспределе. Всеобщий произвол стал куда более деспотичным, чем был ранее, ибо при коммунистах люди твердо усвоили простую истину – все решает партия: она сама издает законы и сама же контролирует «правильное» их толкование на местах. При этом демагогическая ложь о благе и лучшей жизни простых людей была для партийной элиты куда важнее карьеры любого своего чиновника. Поэтому люди имели возможность жаловаться, а чиновничество этих жалоб боялось не меньше, чем вызова «на ковер».

Когда же к власти пришло демократическое правительство, единственное, на что оно могло опираться, – это закон, да и люди теперь могли апеллировать только к тому же закону. Но в условиях полной правовой расхристанности новой власти, «за-конность» стала лишь гипотетическим маяком, светившим где-то на горизонте, а в повседневную жизнь проникли лишь “внеш-ние формы законности” (Ф.И. Тютчев), т.е. не сам закон, а разговор о нем, не права человека, а произвол чиновника.

Вновь, как всегда и было в России, всевластным хозяином жизни стал чиновник. Но ежели раньше на него все же можно было найти управу, то теперь он напрочь обнаглел от безнаказанности.

Чудес, однако, не бывает. Не может страна, веками жив-шая в бесправии и слепо подчинявшаяся лишь силе власти, в одночасье, благодаря смене только управленческих структур, стать в шеренгу государств с укоренившейся традицией законности. От деспотии власти, к коей Россия притерпелась, к тирании закона, о чем она мечтает, лежит кочковатая и извилистая тропа “внешних форм законности”. Время это надо пережить и постараться не “обесеть”, по выражению А.И. Солженицына, хотя сие крайне сложно.

Любой разворот истории, конечно, преходящ. Но история общества – это не история биосферы, для которой дление времени – всего лишь фактор ее эволюции; история страны – это жизнь людей, им безразлична направленность исторического процесса (да кто ее знает!), они равнодушны к «поступательно-му» ходу истории (еще одна вещь в себе), об очередном витке исторической спирали они судят по своей жизни и коли жизнь эта безрадостна и бесправна, то и данный исторический зигзаг оценивается адекватно. Но – не всеми и не сразу.

К любым историческим катаклизмам, даже самым жестоким, можно привыкнуть, человек сживается с ними и перестает их замечать. Он, как говорят психологи, отреагировал на них. Когда подобное отреагирование затрагивает бóльшую часть общества, система начинает функционировать в относительно устойчивом режиме, ибо заданные ею жизненные ценности становятся как бы естественными, а потому своими для подавляющего большинства населения.

Человек, вообще говоря, крайне болезненно переживает ломку привычных стереотипов, что накладываясь на непреодолимую особость русского человека – нетерпение, т.е. желание получить все враз и без особых затрат собственных усилий, очень быстро оборачивается разочарованием и ностальгией по прошлой привычной жизни.

Столь сильно затянувшаяся филиппика – не дань всеобщей политичес-кой повинности, не лепта в современную политологию (раствор этот и без нас перенасыщен), а лишь грубый слепок современной истории России. Ибо задача наша прежняя – оценить меру исторического гнета на российскую науку. Ведь коли все российское общество пребывает ныне в фазе отреагирования на рухнувшие на него перемены, то и наука, как неотъемная часть общества, также неизбежно находиться в той же фазе. Какова ее реакция на происходящее, каково отношение посткоммунистической России к научному сообществу, – вот проблемы нас занимающие. Их мы и попытаемся препарировать…

Когда коммунистический режим, закончив начатую М.С. Горбачевым перестройку, в августе 1991 года приказал долго жить, то пришедшие к власти демократы глубоко копать не стали – они лишь сменили вывески на фасадах и в одночасье номенклатурный социализм трансформировался в номенклатурную демократию. Те же деятели, которые еще вчера призывали народ «выполнять и перевыполнять», теперь стали вещать о рынке и общечеловеческих ценностях.

Наука в этом коловращении оказалась в положении странном и двусмысленном. С одной стороны, ее организационные структуры новая власть не порушила, они остались теми же, еще наработанными в годы взбесившегося ленинизма. С другой же стороны, начиная с 1992 г., когда демократическая Россия дружно заспешила в рынок, власти и вовсе от науки отвернулись, решив, что страна не в состоянии содержать на казенном коште всю армаду научных работников.

Точно рассчитав, что за десятилетия планового производства научных кадров наука оказалась избыточно засоренной бездарями и балластом, правительство сделало странный, а для науки убийственный, вывод: избавляться от балласта, приводить численность научных кадров к оптимальной величине, оно отдало на откуп научной номенклатуре, т.е. по сути наиболее агрессивной и инициативной части того же балласта. Академический монстр, скроенный по-сталински надежно еще в 1929 году и беспредельно угодопослушный, остался неприкасаемым и более то-го – теперь он должен был руководить “демократизацией” пост-коммунистической науки. Наука оказалась поэтому не просто заброшенной, она была сознательно брошена в объятия научного чиновничества. А уж как оно способно “демократизировать” науку, догадаться несложно.

Одним словом, с наукой сегодня ситуация парадоксальная: все прекрасно понимают, что без финансовой поддержки она развиваться не может, столь же всем понятно, что сейчас и в обозримом будущем у государ-ства необходимых средств не будет, и тем не менее все – от младшего научного сотрудника до президента Академии наук – исторгают стон: дай!

Ученые – народ умный, а потому за семь последних лет они привели «полную группу» резонов – почему нельзя отворачиваться от науки и бросать ее на произвол судьбы. Указывали на то, что забвение науки приведет к дебилизации общества и как следствие – к неизбежному поражению демократии; или еще более сильный аргумент: без науки у России вообще не будет цивилизованного будущего. И так далее. Как видим, доводы сколь страшные, столь и очевидные. И понимают это не только ученые. Не сомневаюсь, что столь же догадливы и те, в чьем распоряжении кошелек с деньгами. Но он – пуст. За тоталитарное прошлое России сейчас расплачиваются все – не только ученые.

Да, без науки у России нет будущего. Но если сегодня отвернуться от армии, милиции, шахтеров, транспортников, то не будет и настоящего. А всем сестрам по серьгам раздать не удастся до тех пор, пока вся страна не станет зарабатывать столько, чтобы хватило и на науку, в частности.

Русский же человек – максималист по своей природе, ему желательно подать все сразу, да чтоб собственных силенок не напрягать да инициативу – не дай Бог – не проявлять. Он, как писал В.В. Розанов, не сомневается, что “если бросить бомбу в русский климат, то, КОНЕЧНО, он станет как на южном берегу Крыма” [514]  [514] Розанов В. Избранное. Мюнхен. 1970. С. 181


[Закрыть].

Если все же быть точными, то надо заметить, что русская интеллигенция во все века корила свое государство за пренебрежительное отношение к науке. И во все века стращала, что извод науки приведет к деградации общества. Позиции сторон, одним словом, были неизменны.

“Падение наук – писал историк Н.М. Карамзин в начале XIX века – кажется мне не только возможным, но даже неминуемым, даже близким. Когда же падут они, когда их великолепное здание разрушится, благодетельные лампады угаснут – что будет?” [515]  [515] Цит. по: Эйдельман Н. Мгновенье славы настает… Л., 1989. С. 160-161


[Закрыть]. Слова прочувствованные, красивые, но смысла в них все же мало – ибо наука пасть не может, как бы государство к ней не относилось. Даже если свет ее лампады станет тусклым, но он все же останется, ибо развитие культуры не в состоянии остановить ни общественные катаклизмы, ни деспоты. Они безусловно деформируют его, могут сделать его карикатурным, но разрушить окончательно будут не в состоянии. Прав был известный русский хирург Н.И. Пирогов, когда в 1863 году писал: “В науке есть свои повороты и перевороты; в жизни – свои; иногда и те и другие сходятся; но все переходы, перевороты и катастрофы общества всегда отражаются на науке” [516]  [516] Пирогов Н.И. Избранные педагогические сочинения. М., 1953. С. 386


[Закрыть].

Безусловно отразилась на русской науке и 70-летняя большевистская тирания. Да так сильно, что от русской науки в былом ее понимании практически ничего не осталось. Уже с середины 20-х годов речь могла идти только о советской науке. Советская же наука – это гигантская система, проросшая из советского строя, преданно обслуживавшая советскую власть. Развивалась она в условиях глобального идеологического давления при безоговорочном подчинении советской власти и без автономного социального пространства [517]  [517] Мирская Е.З. Проблема справедливости в советской науке // Вестник РАН. 1993. Т. 63. № 3. С.195-202


[Закрыть].

Подобная наука подогревалась властью созданием элитных научных городов, поощрением плохо проработанных и явно страдающих гигантоманией научных проектов, всячески поощряя те начинания, которые были ориентированы на престиж и способствовали демонстрации преимуществ социалистической системы. Явное уродство подобной ситуации, что мы уже отмечали, было в том, что значительная часть «особостей» советской науки явилась продуктом сознательной деятельности самой научной элиты [518]  [518] Медведев Ж. Взлет и падение “большой” советской науки // Свободная мысль. 1993. № 5. С. 31


[Закрыть]. Она уже сроднилась с советскими властными структурами и была неотличима от них.

Поэтому когда на общем собрании Академии наук 20 марта 1990 г. ее президент Г.И. Марчук заявил, что “на данном этапе развития нашего общества наблюдается несколько пренебрежительное отношение к науке” [519]  [519] Социальный заказ советским ученым (на заседаниях в Московском государственном университете) // Вестник АН СССР. 1990. № 7. С. 65


[Закрыть], то он, вероятно плохо себе представляя социальную историю русской науки, не лукавил, ибо хорошо помнил, как «сытно» еще совсем недавно жила наука, а о том какова была ее ответная плата за подобную щедрость, предпочел умолчать.

Раз наука государственная, извольте платить! Подобная позиция, как мы убедимся, стала для научной номенклатуры традиционно удобной. Ведь советские ученые привыкли, по словам Л.А. Арцимовича, “жить на ладони государства и согревать-ся его дыханием”.

Наглядно таким образом просматривается еще один парадокс сегодняшнего дня. Суть его в следующем. Когда шла отечественная война, всем в равной мере было плохо. Оттого роптать было не только бессмысленно, но и аморально. Когда же Россия, оставив социалистический распределитель, свернула на тропу рыночных реформ, то общество мгновенно расслоилось на две группы: предпринимателей и государственных иждивенцев, живущих за счет бюджета. Впервые за всю свою историю в России стали считать деньги. Наполнять же доходную часть бюджета порушенная экономика еще не в состоянии.

Поэтому многие социальные группы населения оказались обиженными реформами – их жизнь перестала соответствовать их статусу. Когда продавец коммерческого ларька стал зарабатывать на порядок больше, чем профессор, у последнего слезы незаслуженной обиды напрочь застлали разум. Профессор уже не в состоянии был что-либо анализировать, он, как капризный ребенок, лишь требовал: дай! Хотя прекрасно понимал, что дать нечего.

“Растолковать…, что без науки сейчас и в будущем нельзя создать доходную экономику, некому: вокруг временщики, от которых эти мысли отскакивают, как от стены горох” [520]  [520] Соколов Б.С. Российская Академия наук ответственна только перед своим народом // Вестник РАН. 1994. Т. 64. № 7. С. 602


[Закрыть]. Это слова академика Б.С. Соколова, видимо, забывшего от обиды, что государственная наука, никогда прежде не влиявшая на российскую экономику, а тем более не делавшая ее доходной, не в состоянии сделать это и сегодня.

Когда становится плохо, все вдруг обращаются к “миро-вому опыту”, с охотой кивают на Запад, говорят о реальных проблемах сегодняшнего дня с общих позиций и сознательно за-крывают глаза на свои родимые «особости». Подобные же абстрактные упования не в состоянии высечь ни одной конструктивной мысли. Все в них верно и все вхолостую. Вот и президент Академии наук Ю.С. Осипов возглашает, что “без науки, культуры и образования у России нет будущего” [521]  [521] Дневник годичного Общего собрания РАН // Вестник РАН. 1994. Т. 64. № 8. С. 685


[Закрыть]. А профессор А.Ф. Зотов еще более сгущает мрак: “… стоило бы задуматься нашим властям – даже не о нашем «завтрашнем дне», а о их собственном «сегодняшнем вечере»!” [522]  [522] Наука в России: состояние, трудности, перспективы (материалы “круглого стола”) // Вопросы философии. 1994. № 10. С. 6


[Закрыть].

Все так. Правда, об этом же почти 200 лет тому назад писал Н.М. Карамзин. Обидно, видимо, признать очевидное: уже три столетия история России и история науки в России идут как бы параллельными курсами: российская экономика никогда не нуждалась в научных инновациях, а советская власть, давая ученым вполне сносное «содержание», вынуждала их работать под таким идеологическим давлением, что привольно могли себя чувствовать только анаэробные организмы. Все прочие задыхались.

Ученые сегодня обнищали все. Все в равной степени социально унижены. И тем не менее «за всю науку» страдать не надо. Ибо существует еще один парадокс сегодняшнего дня. Состоит он в том, что еще в конце перестройки, когда стала интенсивно нищать наука (1989 г.), произошла своеобразная интеллектуальная рокировка с доперестроечными временами. Если в советские годы гуманитарные науки находились под мощным идеологическим прессом, который выжимал из них любую свежую мысль, то сейчас он снят, и философия, история, филология, социология стали бурно развиваться; зато произошло крушение естественных наук (физики, химии, биологии, геологии) – они попали под пресс стихийного рынка и он выдавил из науки всех, кто не согласился получать нищенскую зарплату за сам факт присутствия на рабочем месте. Ведь этим наукам нужны средства – и немалые – на собственно исследовательский процесс. Сейчас же правительство в состоянии подкармливать только ученых, но не науку, да и то не из-за избытка гуманизма, а из-за боязни социального взрыва.

На самом деле, 27 апреля 1992 г. президент России Б.Н. Ельцин подписал Указ «О неотложных мерах по сохранению научно – технического потенциала Российской Федерации». Его итог – создание Российского фонда фундаментальных исследований. А еще через полтора года появляется новый Указ от 16 сентября 1993 г. «О мерах по материальной поддержке ученых России». (с 1 января 1994 г. учредили 5000 ежемесячных государственных научных стипендий для ”выдающихся ученых России” и 1000 стипендий для “талантливых молодых ученых”).

Все это напоминало пайки ЦеКУБУ времен гражданской войны. Конечно, это помощь. Многие ученые смогли, наконец, реализовать свои планы: стали выезжать на международные конференции, публиковать монографии, выполнять конкретные и не очень дорогостоящие прокты. Но главную задачу сохранения российской науки, т.е. стимулирование работы молодых ученых, что и означает поддержку ее потенциала, эти меры не достигли. Сейчас нарушено главное условие притока в науку творческой молодежи – мотивация научного творчества, к тому же недопустимо низко упал престиж занятий наукой. С середины 1993 года начался интенсивный отток научных кадров. Если в 1989 г. в науке трудились 2 215,6 тыс. человек, то в начале 1993 г. уже 1315 тыс. Причем доля эмигрировавших за рубеж невелика, всего 2000 человек за год [523]  [523] Лахтин Г.А., Кулагин А.С., Корепанов Е.Н. Кризис экономики, кризис науки // Вестник РАН, 1995. Т. 65. № 10. С. 867-872


[Закрыть]. Следовательно основная масса «изменивших» науке – это еще активные молодые кадры, не побоявшиеся резко развернуть свою жизнь и заняться более прибыльным, чем наука, делом.

Как относиться к процессу резкого сокращения армии научных работников? Если вспомнить, что эту армию ставила под ружье еще советская наука, развивавшаяся «по всему фронту» да еще отчетливо экстенсивным путем, то арифметически процесс идет в нужном направлении. Но дело в том, что за арифметикой прячутся люди, а они разные – и по таланту и по возрасту. Про талант говорить не будем, это материя тонкая. А что касается возраста, то вопрос предельно ясен: самыми преданными науке оказываются наиболее «возрастные» ученые, которым уже поздно проявлять какую-либо инициативу.

В этом – главная беда, ибо утрачиваются научные школы, оголяются целые научные направления, воссоздать которые и хотя бы довести до прежнего уровня – труд многих лет.

Что можно делать в ситуации неуправляемого усыхания российской науки? Альтернатив две: можно выделить ключевые (приоритетные) направления, в которых наша национальная на-ука занимает ведущие позиции в мире и основное внимание уделить им, а можно не вмешиваться в этот достаточно стихийный процесс и проявлять равную заботу о всей науке, распыляя тонким слоем скудные государственные средства по сотням академических институтов.

Эти две альтернативы оказались ключевыми в программах двух кандидатов на пост президента Академии наук, перевыборы которого состоялись в ноябре 1996 года. Первая позиция явилась стержнем программы академика Е.П. Велихова, вто-рая – академика Ю.С. Осипова. Как известно, с большим преимуществом выборы выиграл Ю.С. Осипов. Его программа “не-вмешательства” и “целостности” Академии оказалась для нашей ученой элиты более близкой.

Ю.С. Осипов остался президентом на второй срок. Впервые его избрали при организации Российской Академии наук и при нем же началось “обвальное обнищание” российской науки. Выступая 22 декабря 1992 года на общем собрании, Ю.С. Осипов жаловался на процесс катастрофического сокращения научного потенциала: мрут и бегут. Мрут старые, бегут молодые. Одним словом, куда ни кинь, всюду клин. И что же? Оказывается, несмотря на все эти страсти мы остаемся “самой большой научной силой в мире”. Более того: “за последние годы… усилилось влияние российских ученых на мировую науку” [524]  [524] Дневник Общего собрания Российской Академии наук // Вестник РАН. 1993. Т. 63. № 5. С. 396


[Закрыть]. Математик Ю.С. Осипов виртуозно доказал новую теорему: чем интенсивнее нищает наука, тем более сильной она становится. Что тут скажешь? Лучше помолчать [525]  [525] Романовский С.И. “История болезни” Российской Академии наук // Звезда. 1996. № 9. С. 192


[Закрыть].

В советские годы наука, как мы знаем, развивалась «по всему фронту». Это в наименьшей мере означает, что уделялось равное внимание всем наукам. Главное – в том, что наука у нас оказалась непременным атрибутом любого ведомства. Она стала своеобразным аргументом его «серьезных намерений», непременной деталью чиновничьего туалета, нечто вроде парадного костюма. А потому стало нормой делить науку по сортам: на академическую (якобы фундаментальную), отраслевую (якобы прикладную) и вузовскую (якобы и ту и другую). “Якобы” я написал не зря, ибо доля прикладных работ в Академии наук стала столь весомой, что ученые начали забывать о существовании еще и чистого поиска без оглядок на практическую пользу.

Таким образом, былое развитие советской науки «по всему фронту» легло в основу еще одного парадокса сегодняшнего дня, ибо, с одной стороны, ученые прекрасно понимают, что по-добное удовольствие ныне России не по карману, но, с другой стороны, выделить некие приоритетные направления – это означает все прочие вывести на задворки науки. Кто это будет решать? И кто осмелится сказать, что надо поддерживать работы в области ядерной физики в ущерб, к примеру, исследованиям по фундаментальным проблемам генетики? Думаю, никто.

Именно по этой причине ученые, ясно сознавая, что в равной мере всю науку поддержать нельзя, тем не менее не делают решительных шагов и не отсекают те направления, которые не приносят дивиденды уже сегодня.

Ранее, напомню, развитие науки «по всему фронту» было ориентировано только на оборону и международный престиж и поощрялось в СССР не из-за финансовой мощи страны, а из-за ставшего традиционным существования “первой в мире страны социализма” в условиях осажденной крепости [526]  [526] Научные кадры СССР: динамика и структура. М., 1991. 284 с.


[Закрыть]. И хотя, как точно заметил Ж.А. Медведев, “Россия сегодня не может поддерживать сложную научную инфраструктуру бывшей супердержавы” [527]  [527] Медведев Ж. Указ. соч. С. 23


[Закрыть], никто не берет на себя ответственность решить – а что все же поддерживать, чтобы сохранить свое научное лицо хотя бы в отдельных областях знания?

Происходит поэтому равномерное усыхание всех естественных и технических наук, ибо уже перейден тот критический порог финансирования, за которым наступила полная остановка исследовательского процесса: у химиков нет средств на закупку новых приборов и даже реактивов, физики также не в состоянии строить необходимые для экспериментов установки, геологи прекратили полевые экспедиционные работы.

Одно из неизбежных следствий уже описанных «особос-тей» постсоветской науки – еще один парадокс сегодняшнего дня. Суть его в том, что построение демократической России сделало ее политическую систему достаточно открытой, т.е. впервые отъезд за рубеж перестал расцениваться как предательство и не казался более делом зазорным, почти аморальным. В открытую на Запад дверь мгновенно хлынули толпы тех, кто хотел работать в условиях стабильности и материального достатка. Так Россия, строя новое общество, стала с пугающей быстротой терять самых инициативных, деятельных и образованных своих граждан. Конечно, для самой науки безразлично, кем и в какой стране сделано то или иное открытие, ибо оно в наше время быстро становится достоянием цивилизации. Но для нашей национальной науки это вопрос не второстепенный.

… Еще в 1913 году корреспондент журнала «Вестник Европы», резюмируя интервью с И.И. Мечниковым, отметил, что, “если наука, отвлеченно говоря, ничего не потеряла, а может быть и выиграла от переселения И.И. Мечникова в Париж, для России является огромным и непоправимым ущербом то обстоятельство, что лучшие научные силы страны или добровольно покидают ее, или насильственно вытесняются из ее ученых и научных учреждений, освобождая место людям, удовлетво-ряющим уже не научному цензу, а только «политическому». Благонамеренность, аккуратность и политическая услужливость – плохие суррогаты даровитости и знания” [528]  [528] Мечников И.И. Беседа с сотрудником журнала “Вестник Европы” // Академич. собр. соч. Т. 16. М., 1964. С. 437. (Комментарий публикатора).


[Закрыть].

В свое время В.К. Зворыкина, отца американского телевидения, назвали подарком России американскому континенту. Россия щедра и такие подарки делала без счета.

В последние годы отъезд ученых за рубеж стали называть «утечкой мозгов». Этому болезненному процессу посвящают международные конференции (одна из них прошла 17-18 февраля 1992 года в Москве), многочисленные статьи в научной периодике [529]  [529] См., например: Ларина В.В. Как сохранить российский интеллектуальный потенциал? // Вестник РАН. 1992. № 7. С. 117-124; Карлов Н. Об утечке мозгов из России // Свободная мысль. 1994. № 12-18. С. 32-45; Степанов В.В. Кто уезжает из России? // Вестник РАН. 1994. Т. 64. № 10. С. 867-872; Райкова Д.Д. Ученые в критической ситуации // Вестник РАН. 1995. Т. 65. № 8. С. 749-754; Симановский С.И., Стрепетова М.П. Роль международного сотрудничества в предотвращении “утеч-ки мозгов” из России // Вестник РАН. 1993. Т. 63. № 9. С. 783-789; Балацкий Е.В., Богомолов Ю.П. Как сохранить интеллектуальный потенциал России // Вестник РАН. 1993. Т. 63. № 6. С. 491-497; Найдо Ю.Г., Симановский С.И. Российская академическая наука: время трудных решений // Вестник РАН. 1993. Т. 63. № 4. С. 302-307


[Закрыть] и все с одной целью – канализировать его, сделать «утечку мозгов» не столь болезненной для России. А как? Предлагают создать “международную интеллектуальную биржу” (академик Н.Н. Моисеев), уповают на поддержку западных на-учных фондов типа «фонда Дж. Сороса», создают филиалы своих институтов за рубежом, чтобы наши ученые могли поочередно «подкармливаться» там, а затем возвращаться обратно.