Текст книги ""Чатос" идут в атаку"

Автор книги: Сергей Шингарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

– Еда летчику необходима как воздух, – объяснил майору заметивший его внимание Илья.

– Да кушайте на здоровье, камарада, – ответил Альфонсо, которому кроме отменного аппетита Финна очень нравилось еще одно его качество: Илья быстро запоминал испанские слова и целые фразы…

Каждого нового человека с далекой Родины в эскадрилье встречали с радостью, жадно выспрашивали новости. Можно представить, как был взволнован Евгений Степанов, когда он встретил на испанской земле дорогого человека – комиссара Федора Усатого…

Евгений со своим звеном возвращался из разведывательного полета над Средиземным морем. Еще сверху он заметил на аэродроме у самолетной стоянки «испано-сюизу», которую обступили летчики.

Зарулив истребитель, Евгений поспешил с докладом к Серову и вдруг услышал голос, который мог бы узнать среди тысяч других. Он обернулся: облокотившись о крыло машины, одетый в серый костюм и черный берет, стоял в окружении пилотов и механиков комиссар Федор Усатый. По внимательным лицам своих товарищей Евгений догадался, что комиссар рассказывает что-то интересное.

– Эх, опоздал ты, – шепнул Кустов. Евгений осторожно протиснулся поближе к машине.

– В марте девятнадцатого года, когда стало известно, что в Венгрии победила пролетарская революция и провозглашена советская республика, – говорил Усатый, – Владимир Ильич Ленин немедленно распорядился установить с Будапештом прямую воздушную связь.

Усатый обвел взглядом летчиков. Его глаза встретились с глазами Евгения. Комиссар, будто они расстались только вчера, дружески кивнул Степанову и продолжал:

– Это было не так-то просто. Во-первых, мы не имели самолетов, обладавших достаточной дальностью действия. Во-вторых, путь в Венгрию пролегал над территорией, занятой белогвардейскими армиями, и над враждебной нам тогда боярской Румынией. Несмотря на это, для выполнения специального задания Ленина срочно были созданы две авиационные группы, по три самолета в каждой. Местами их базирования стали Проскуровский и Винницкий аэродромы. Проскуровская авиагруппа имела самолеты «эльфауге», на них были установлены дополнительные бензобаки. А вот пулеметы пришлось снять, потому что наши самолеты должны были пролетатьнад территорией иностранного государства. На крылья и борта машин были нанесены опознавательные знаки – красные звезды.

В ту весеннюю пору на Украине неожиданно забушевали снежные метели, потом пошли проливные дожди. Погодные условия не позволили быстро осуществить воздушную связь с советской Венгрией. Все же двенадцатого апреля из Винницы на Будапешт стартовал самолет, пилотируемый красвоенлетом Виктором Ходоровичем. На борту машины находился пассажир – один и венгерских товарищей, принимавших участие в работе первого конгресса Коммунистического Интернационала, который проходил перед тем в Москве. В Будапешт они прилетели только пятнадцатого апреля.

– Долго летели, – вырвалось у кого-то. Усатый кивнул головой:

– Долго. Дело в том, что на самолете Ходоровича но успели установить дополнительный бак. Летчику пришлось совершить несколько посадок для дозаправки горючим и устранения неисправностей в моторе. Летел он на очень изношенном самолете: других машин тогда у нас не было.

В Ленинградском коммунистическом университете со мной училось несколько венгерских товарищей – участников встречи Ходоровича в Будапеште. Они рассказали, как, сбросив над городом листовки с приветствием венгерским трудящимся от рабочих Советской России, Ходорович посадил свой сильно поврежденный самолет на аэродром в предместье Будапешта. Оказалось, что машина несколько раз подвергалась атакам белогвардейских и румынских истребителей. Только смелость и мастерство советского летчика позволили благополучно запершить перелет. Ходорович доставил в Будапешт шифр для радиосвязи с Москвой. Задание Владимира Ильича Ленина было выполнено.

Летчики переглянулись.

– Вернулся он обратно?

– Вернулся, – кивнул Усатый. – Вскоре начали летать в Венгрию и летчики Проскуровской авиагруппы. А Виктор Ходорович еще несколько раз побывал в Будапеште. Между прочим, в нашей печати сообщалось о его замечательном выступлении на заседании будапештского Совета рабочих и солдатских депутатов. По этой же трассе к нам стали летать и венгерские авиаторы. С одним из рейсов в Советскую Россию прилетел один из руководителей советской Венгрии, Тибор Самуэли, который был принят Владимиром Ильичем в Москве. Конечно, не все полеты кончались благополучно. Бывало, что гибли наши и венгерские товарищи. Но трасса интернациональной солидарности, трасса свободы, проложенная по указанию Ленина, соединила народы России и Венгрии в один из ответственнейших периодов их истории, – закончил комиссар.

На стоянке оглушительно заревел мотор истребителя. Все, как по команде, повернулись и замахали руками на механика:

– Да выключи, нашел время…

– Зачем же? – возразил Усатый. – Человек делом занимается, готовит машину к вылету.

– Как положение на севере? – задал Серов волновавший всех вопрос.

– Очень тяжелое. Бои идут на подступах к Хи-хону. В руках республиканских войск остался единственный аэродром – Карреньо. А самолетов на нем единицы…

Как ни странно, но встреча с комиссаром на испанском аэродроме Сабадель вблизи Барселоны не очень удивила Евгения Степанова. Усатый тоже не был поражен, увидев Евгения. Видимо, они оба считали, что настоящему коммунисту и солдату место здесь, где развернулась первая битва с фашизмом, где тысячи волонтеров свободы стали грудью на пути фашистских орд.

Улыбнувшись, комиссар спросил, как спрашивал всегда при их встречах:

– Ну как дела, истребитель?

Серов, положив руку на плечо Евгения, ответил за него:

– Воюет как надо!

– Рад слышать. Вчера был на Альканьисе. Пришла из боя эскадрилья Гусева. Смотрю, выскакивает из И-16 маленький такой шарик. Вы думаете кто? Виктор Годунов. Лучшим курсантом у нас в Ленинградской военно-теоретической школе летчиков был. Приезжаю к вам, а навстречу спешит Илья Финн – в этой же школе у меня учился. Вот и тебя, Женя, встретил.

– Вы давно здесь, товарищ комиссар?

– Третью неделю. Должность у меня, правда, неавиационная[29]29
  Ф. И. Усатый находился в Испании на должности главного политического советника республиканской армии.


[Закрыть], так что не часто будем видеться. Впрочем, кто знает, – улыбнулся Усатый. Над взлетной полосой взмыли ракеты.

– По самолетам!

– До свидания, товарищ комиссар!

Короткая встреча, даже поговорить толком не успели. Но весь день Степанова не покидало радостное чувство близости Родины…

Солнце медленно садилось за отроги Каталонских гор, когда с Сабаделя взлетели Серов, Кустов и Финн. «Чатос» легли на курс к Сагунто – аэродрому вблизи Валенсии. Тем временем Степанов, Антонов и Горохов заканчивали подготовку к ночному патрулированию над Барселоной.

Быстро темнело, в небе проглянули первые звезды. К Евгению подошел Вальтер Короуз. Молчаливый австриец часто провожал своих более опытных товарищей в ночные полеты, втайне лелея надежду со временем и самому войти в состав ночного патруля.

– Знаешь, Эухенио, – сказал Вальтер, – слушал я сегодня комиссара и вспомнил свою родину.

– Скучаешь?

– Скучаю. Помнишь, мы как-то летали в разведку к Уэске? Так вот, когда прошли над городом, мне вдруг мой родной Линц увиделся. Тоже очень красивый. И стоит он в горах, чем-то похожих на испанские. А ведь Гитлер и Муссолини на Австрию, как и на Испанию, давно зарятся.

– Знаю. Только Муссолини хотел бы отхватить кусочек с прилегающими к Италии провинциями, а Гитлер намеревается заграбастать Австрию всю.

– Да, это так. Недавно попалась нам с Добиашем к руки австрийская газета. Ни слова о том, что грозит Австрии, но о войне в Испании такую чушь городят – читать стыдно. Такую же грязь лили на восставших австрийских рабочих буржуазные газеты в тридцать четвертом году. Только печать Советского Союза правдиво освещала нашу борьбу…

…Впервые Вальтер Короуз увидел фашистов в октябре тридцать второго года. С отцом-железнодорожникомон приехал в Вену. На вокзальной площади под гром барабанов и рев фанфар маршировали коллонны дико орущих молодчиков. Это местные фашисты встречали приехавших из Германии сподвижников Гитлера – Германа Геринга и Эрнста Рема.

«Смотри, сынок, и запоминай, – сказал ему тогда отец. – Придет время, и те, кто сейчас шагает под знаменами со свастикой, предадут Австрию».

Старый железнодорожник не ошибся. Через полгода реакционное правительство Дольфуса издало чрезвычайный декрет: Коммунистическая партия Австрии объявлялась вне закона. Начались массовые аресты коммунистов.

12 февраля 1934 года в Вене и в Линце, где жили Короуз и его друг Том Добиаш, вспыхнуло вооруженное восстание. Трое суток рабочие двух крупнейших городов Австрии сражались с полками правительственных войск. Восставшие дрались отчаянно, но силы были неравны: у правительства были танки, авиация и артиллерия.

Тому Добиашу и Вальтеру Короузу, до последней минуты находившимся на баррикадах, как и другим участникам восстания, нельзя было оставаться на родине. Они ушли в Чехословакию, но после перехода границы были заключены в концентрационный лагерь вблизи Братиславы.

Премьер Дольфус упорно добивался у чехословацкого правительства выдачи участников восстания, которых на родине ожидал военно-полевой суд. В это время Советский Союз протянул австрийским рабочим братскую руку помощи, предоставив участникам восстания политическое убежище.

Москва встретила их как героев. В день международной солидарности трудящихся 1 Мая 1934 года они открыли демонстрацию тружеников советской столицы. Под бурные аплодисменты москвичей австрийцы, одетые в черные брюки, синие рубашки и береты, торжественным маршем прошли по Красной площади.

Еще во время февральских боев в Линце, когда правительственная авиация безнаказанно расстреливала и бомбила восставших, Вальтер Короуз и Том Добиаш мечтали, если останутся в живых, научиться летать и отомстить фашистам за кровь своих товарищей. Теперь это желание смогло осуществиться. Комсомольскаяорганизация завода «Каучук», где работали оба австрийца, направила их на учебу в Центральный аэроклуб. Учиться было трудно: они не знали русского языка, занимались без отрыва от производства. Тем не менее через год Том и Вальтер получили дипломы пилотов.

В ноябре 1936 года, когда легионы Франко стояли у стен Мадрида, Добиаш и Короуз, проделав тяжелый путь почти через всю Скандинавию, Бельгию, Францию, перешли испанскую границу и приехали в Альбасете. Их спросили:

– Каким оружием владеете?

– Мы летчики.

– Но у республиканцев сейчас нет самолетов. Вам придется ждать, пока они появятся.

– Зачем ждать? Мы оба умеем стрелять из пулемета, – ответили они.

Их зачислили в батальон, который носил имя Василия Чапаева. В составе 13-й интернациональной бригады в декабре 1936 года «чапаевцы» атаковали Теруэль, превращенный мятежниками в крепость. Стояли сильные морозы, склоны окружавших Теруэль гор были покрыты глубоким снегом. Перед новым, 1937 годом республиканские части ворвались на северную окраину Теруэля, но дальше продвинуться не смогли. Анархистское командование, осуществлявшее руководство на этом участке фронта, провалило операцию.

Австрийцев вызвали в штаб авиации:

– Есть несколько старых, изношенных «ньюпоров». Это самолеты конца двадцатых годов. Из четырех машин мы попробуем собрать две. Согласны вы летать на них?

– На чем угодно полетим, лишь бы там пулеметы были!

– К сожалению, на «ньюпоре» всего один пулемет, да и он не всегда надежно работает.

– Заработает, заставим.

Так Короуз и Добиаш попали в отряд, патрулировавший Средиземноморское побережье Испании. Через несколько месяцев они пересели на «чатос».

Всю ночь не переставая лил дождь. А на рассвете завеса тумана закрыла аэродром Сагунто, на котором/ заканчивал дежурство ночной патруль во главе с АнатолиемСеровым. Туман был настолько плотен, что в нескольких шагах уже ничего не было видно.

К истребителю Серова, вынырнув из молочной белизны, подошли Виктор Кустов и Илья Финн.

– Проклятая погода! – пробурчал комэск. К 10 октября эскадрилье предстояло вновь перелететь на Бахаралос, и непредвиденная задержка на Сагунто беспокоила Серова.

– Как погода на Сабаделе? – поинтересовался Кустов.

Серов неопределенно махнул рукой:

– Такая же. Правда, туман пореже.

Нет для летчиков ничего привычнее и вместе с тем тягостнее, чем ожидание погоды… Сначала все трое молчали, потом начали вспоминать разные случаи полетов в тумане и облаках.

– Помнишь, Анатолий, как мы с Чкаловым в такой же туман специально летали? – спросил вдруг Финн.

– Зачем это? – заинтересовался Кустов. – Расскажи.

– Да что тут рассказывать? Летали, чтобы другие знали, как это делать. По приборам выходили к верхней кромке тумана, а там чистое небо. Потом брали курс к другому аэродрому, где условия посадки были лучше. Кажется, семь полетов тогда сделали, Илья?

– Си, ми хефе! – кивнул Финн.

– А если б сейчас пришлось, взлетел бы? – спросил комэска Кустов.

– Появится противник – буду взлетать, – твердо ответил Серов. Помолчали.

– Вернусь из Испании – опять на испытательную работу пойду, – раздался голос Финна.

– А у меня другой прицел, – откликнулся Кустов. – Буду проситься на учебу в академию. Но кабину истребителя никогда не оставлю.

– Я за Виктора, – решительно сказал Серов. – Ох как нам надо учиться, ребята!

– У каждого своя мечта, – проговорил Финн. – Когда я строгальщиком в Москве работал, засела мне в голову мысль научиться летать. Но дорога в небо для меня оказалась ухабистой.

– Что же тебе мешало?

Первая попытка Ильи Финна поступить в аэроклубокончилась полным конфузом. «Ростом ты мал, паренек: до педалей управления не дотянешься. Подрасти немного», – посоветовали ему на приемной комиссии. На следующий год он вновь не прошел – комиссия была неумолима…

На заводе, где работал Илья, ему дали направление в Ленинградскую военно-теоретическую школу летчиков имени Ленинского комсомола. Здоровьем Ильи медики остались довольны, а с ростом помог случай. Сестру, измерявшую рост будущих курсантов, вызвали к телефону. Финну терять было ничего, и он передвинул планку вверх на несколько сантиметров. Сестра не заметила подвоха и записала в карточку лишние, так нужные Илье сантиметры.

Окончивших военно-теоретическую школу направляли в летные и технические учебные заведения. Свою мечту непременно стать летчиком Илья доверил бывшему в ту пору комиссаром школы Федору Усатому, поведав ему свои злоключения на медкомиссии. Когда пришло время решать, кому быть летчиком, а кому техником, Усатый, внимательно следивший за успехами в учебе «малыша», так прозвали курсанты Финна, добился направления Ильи в одну из приволжских военных школ нилотов, написав в аттестации, что его целесообразно использовать в истребительной авиации.

Прошло два года. Однажды в том военном округе, где служил Финн, проводились крупные авиационные учения. Группа истребителей, в составе которой находился Илья, провела показательный воздушный бой, за которым наблюдал народный комиссар обороны Климент Ефремович Ворошилов. Когда Финна вместе с другими летчиками представили маршалу, тот неожиданно спросил молодого пилота; «Какие у вас планы на будущее?»

– Мечтаю стать испытателем самолетов, – не задумываясь, ответил Илья.

Через неделю Финн был вызван на один из подмосковных аэродромов, где он встретился с Валерием Павловичем Чкаловым. Эта встреча решила его судьбу…

Разговор прервал послышавшийся со стороны моря нарастающий гул моторов.

– «Савойи» к Валенсии идут! Кустов и Финн выжидающе смотрели на комэска. Серов понимал, что не имеет права взлетать с аэродрома, окутанного непроницаемым туманом. Молчал стоявший на крыле командирского истребителя телефон: команды на вылет им не давали.

В районе Валенсии глухо забили зенитные орудия.

От сознания того, что ни они, ни находящаяся на аэродроме Лирия эскадрилья капитана Чиндосвиндо не смогут помешать фашистам сбросить бомбы на Валенсию, Анатолию Серову стало не по себе. В душе командира эскадрильи шла борьба. Он хорошо знал тех, кто стоял рядом с ним на узком, закрытом туманом аэродроме Сагунто. Не беда, что Финн недавно в Испании, – летать он умеет, да еще как. Виктор Кустов – третий месяц бессменный ведомый Серова; в него Анатолий верил, как в себя. И он подал команду:

– По самолетам!

Круто задрав вверх носы своих «курносых», летчики, не отрываясь от приборов, вели их сквозь туманную мглу навстречу противнику.

Томительно тянулось время. На высоте шестьсот метров истребитель Анатолия Серова вырвался к чистому небу. В глаза ударили ослепительные лучи солнца. На мгновение летчик зажмурился. Когда он открыл глаза, то увидел линию горизонта и слева спокойное синее море. А впереди, прижимаясь к верхней кромке тумана, шла девятка трехмоторных машин.

Бомбардировщики летели без прикрытия. Но Серов хорошо понимал, как мало значит его крошка-истребитель против защищенных со всех сторон пулеметными постами «савой». Тем не менее он, не размышляя, бросился наперерез противнику. Вот уже в прицел вписалась крайняя машина. Что за наваждение? На руле поворота бомбардировщика виднелся трехцветный республиканский знак – красно-желто-фиолетовая полоса. Свои? Но это же «савойи»!

Из тумана выскочил И-15 Кустова и открыл огонь по замыкающему бомбовозу. И тут же от флагманской машины отделилась серия бомб. «Вот подлецы!» Серов с яростью обрушился на фашистского флагмана. Вслед за ним противника атаковал Илья Финн.

Беспорядочно бросая бомбы и отстреливаясь, фашисты потянулись к острову Ивиса.

О том, чтобы совершить посадку на Сагунто, не могло быть и речи. Серов решил продолжать патрульный полет. Когда же горючего в баках истребителей останетсяна полчаса, взять курс к Эбро и попытаться сесть в Альканьисе или Каспе. Во всяком случае, они должны пробыть в небе над Валенсией как можно дольше. Серов был уверен, что фашисты попытаются повторить налет. Кивнув своим ведомым, комэск повел их на высоту.

Ровно через тридцать минут со стороны Мальорки и Ивиса появились еще две группы «Савойя-Маркети-81». «Чатос» опять ринулись в атаку. Часть бомб «савойям» все-таки удалось сбросить, но массированного налета республиканские истребители не допустили. А это было главное…

Серову и его ведомым не хотелось покидать небо, но небольшой остаток горючего в баках заставил их задуматься о возвращении на один из своих аэродромов. Скрепя сердце Серов развернулся на северо-восток.

Внизу лежал непроницаемый туман. Ровно гудели моторы. Но летчики понимали, что их успокаивающий гул скоро сменится гнетущей тишиной: стрелки бортовых часов неумолимо отсчитывали время. Несмотря на весь трагизм положения, Серов не жалел, что поднял в воздух с Сагунто своих подчиненных. Если даже они разобьют эти бесценные для республики истребители и сами погибнут, никто их не осудит.

Какой короткой показалась ему в эти минуты прожития жизнь! Что в ней было? Надеждинский металлургический завод, где он работал подручным сталевара… Польская военно-теоретическая авиационная школа, Оренбургская летная школа… Потом прославленная в боях гражданской войны 1-я Отдельная Краснознаменная эскадрилья имени Владимира Ильича Ленина… Дальше – служба на дальневосточных рубежах Родины… Работа в институте, где был собран цвет советской авиации… Все-таки ему есть что вспомнить. Он честно выполнял свой долг.

Вот-вот должен кончиться бензин. Неужели придется прыгать? Нет, надо спасти машины во что бы то ни стало. Его острое зрение уловило несколько разрывов и гуманной пелене. Анатолий всмотрелся. Мелькнули знакомые складки рельефа, изгиб реки. Альканьис! Туман расступился, и летчики увидели прижатый к речному берегу аэродром.

– Откуда вы в такую рань? – здороваясь с Серовым и его ведомыми, спросил встретивший их Александр Гусев.

Анатолий устало ответил:

– Кажется, с того света, Саша.

На следующий день из сообщения агентства «Эспанья» стало известно, что на центр Валенсии фашистам сбросить бомбы не удалось: им помешали республиканские истребители. Но все же пострадали порт и пригород Дель-Грао. Бомбы огромной разрушительной силы разнесли на куски кинотеатр и упали на базарную площадь. К счастью, в этот ранний час людей там не оказалось…

Прерванный разговор

«Чатос» подходили к Бахаралосу. В баках плескались последние литры горючего, пулеметные ленты были пусты. Оканчивался восьмой за этот день боевой вылет.

Едва показался аэродром, как двигатель истребителя Степанова стал давать перебои: кончался бензин, С трудом зарулив на стоянку, Евгений, не выходя из кабины, наблюдал за приземлением товарищей.

«Устали ребята, – думал Евгений, – нелегко им пришлось над Уэской».

Уэска, Уэска… Крошечные домики, амфитеатром взбегающие по зеленому склону горы. Собор, вонзившийся шпилем в небо. Красивый город…

Сегодня, 12 октября, в конце дня они потеряли над Уэской Мишу Котыхова.

Днем Михаил сбил на подходе к Сарагосе Ю-52. Трехмоторная фашистская машина под прикрытием истребителей пыталась на небольшой высоте проскользнуть к своему аэродрому Гарапинильос. В пылу боя никто не заметил крадущийся бомбардировщик, но Михаил бросился к крестастой громаде и тремя очередями зажег ее…

Евгений Степанов был крепко привязан к молодому пилоту. На Родине Михаил летал в его звене. И в Испании он по старой привычке звал Евгения командиром и по-прежнему делился с ним всеми своими заботами и новостями.

Евгений хорошо помнил, как провожал Котыхова в первый ночной полет. Это было в январе тридцать седьмого года под Ленинградом. Они прогуливались по расчищенной от снега дорожке в ожидании очереди лететь.

Поскрипывал под меховыми унтами снег. Вспыхивал и гас голубоватый луч посадочного прожектора. Тихо, будто прислушиваясь к гулу моторов, стоял темный еловый лес. Евгений чувствовал волнение Михаила. Понимая состояние молодого пилота, он старался отвлечь его разговором. О многом переговорили они в ту морозную ночь…

Отец Михаила Котыхова погиб в гражданскую войну, с сестрой Тоней жил мальчик у своего деда – кузнеца Акима в селе Приречье. С малых лет Михаилу были привычны яркий огонь горна, звон железа, золотистыe брызги металла, запах окалины.

– Присматривайся, внучек, – говорил старый кузнец. – Уйду на покой – заменишь меня.

Ни внук больше смотрел в небо. Там с восхода солнца и до вечерней зари кружили самолеты: рядом находилась Борисоглебская военная школа пилотов.

Зимними вечерами дед любил рассказывать внукам о войне с турками, участником которой он был. Михаил слушал старого солдата и отчетливо представлял затерянный в Балканских горах перевал, русских гренадер и болгарских ополченцев, атакующих Шипку…

Ежегодно в день взятия Шипки дед с утра отправлялся в стоявшую у ручья жарко истопленную баньку. Долго и шумно парился. Придя из бани, вытаскивал из сундука пропахшее нафталином свое гренадерское обмундирование, начищал мелом до блеска бляху ремня, пуговицы, кресты и медали и перед зеркалом облачался в форму.

Вздыхая, подолгу рассматривал литографию с картины Верещагина «На Шипке все спокойно».

– Всю правду нарисовал Василий Васильевич. Всю правду, – неизменно говорил дед. – Какой художник был? Из одного котелка с солдатом ел, а сам ведь из помещиков происходил. В атаки с нашим братом ходил. Не обошла и его вражья пуля – ранили его турки. Погиб он уже к японскую войну при Порт-Артуре. Утонул вместе с адмиралом Макаровым на броненосце «Петропавловск».

Усаживаясь после бани за стол, старый кузнец выпивал стопку и, подняв указательный палец, говорил жене своей Степаниде Васильевне:

– Не перечь. Я клятву дал: пока живой – поминать дружков своих, оставшихся навечно у Шипки.

Выпив, дед начинал петь лихие гренадерские песни. Сгепанида Васильевна, привыкшая к «вывертам» мужа, только головой качала. Потом отправляла ребят подальше от дома: зачем, мол, им слушать, что пели солдаты в старину…

Дед поднимался с табурета и, печатая шаг, отправлялся на противоположный край села. Там жили родные его однополчан, погибших на перевале.

Возвращался домой Аким к вечеру. Молча брал потертую трехрядку. Примостившись на лавочке под старой грушей, наигрывал, отбивая такт ногой, походные марши своей солдатской молодости. Перед сном кузнец с сожалением снимал форму и аккуратно складывал ее в сундук.

Случалось, что в такие дни в Приречье наезжал участковый милиционер.

– Не положено, Аким Алексеевич, подобную форму носить и к тому же кресты… Порядок нарушаете, – говорил он с начальственными нотками в голосе.

– А ты мне не указ. Тебя на свете еще не было, когда я теми крестами был за храбрость награжден.

– Да ведь я, Аким Алексеевич, для вашей же пользы, – оправдывался участковый.

– Для какой это пользы? – наступал кузнец. – Если хочешь знать, я и Советскою властью отмечен. – Дед вытаскивал из кармана часы и щелкал крышкой. – Смотри! «От Реввоенсовета 1-й Конной армии Акиму Котыхову за храбрость», – торжественно читал дед. – От самого Буденного!

Разговор обычно заканчивался тем, что участковый заходил в дом и садился к накрытому столу.

– За сливовый самогон не заарестуешь? – хитро прищурившись, спрашивал кузнец. – В Болгарии научился делать. Зовется он сливовицей, надо сказать, довольно неплохая вещь.

Аким разливал в стаканы пахучую янтарную жидкость. Высоко поднимая граненый стакан, провозглашал:

– За русское наше оружие! За тех, кто с Шипки не вернулся! За братьев болгар!..

– Значит, мы с твоим дедом одной профессии? – глядя на снижающийся в луче прожектора истребитель, спросил Михаила в тот вечер Евгений.

– Я и не знал, что вы кузнец, – удивился Миша. – Дед мой считает эту профессию наравне с солдатской – самой древней и почетной…

Раскаленный диск солнца уже зацепился за вершины Иберийских гор, когда эскадрилья возвратилась из боя пил Сарагосой.

Подложив под голову куртку, Степанов отдыхал под и рылом самолета. Покачивая головой, Энрике заклеивал серыми кусочками перкаля пулевые пробоины. Мотористы и оружейники снаряжали самолет бензином, маслом и боеприпасами. Запах эмалита привычно щекотал ноздри.

Под крыло заглянул Котыхов: их истребители стояли рядом.

– Можно?

– Заходи, – улыбнулся Евгений. Хлопнув рукой по карману, Михаил сказал:

– Тереза вместе с сидром письмо мне прямо к самолету принесла. От сестры…

– Как дома?

– Пишет, приезжай скорее. Урожай в этом году небывалый. Спрашивает, долго ли будет моя командировки длиться…

– А старый гренадер как – все работает?

– В сторожах теперь. Зрение подводить стало. Не то до сих пор стучал бы в кузне, у него силища огромная.

– Хотел все спросить тебя: как дед отнесся к тому, что ты стал летчиком?

– Гордился. Вернемся – поедем к нам отдыхать. Места у нас раздольные, в лугах заблудиться можно. Осенью свадьбы играют, веселье…

Застегивая на ходу шлем, к стоянке быстро шел Серов.

– Над Уэской крупный воздушный бой. Там дерутся эскадрильи Девотченко и Плещенко. Нас предупредили – быть готовыми к вылету. Ты, Степанов, пойдешь у меня справа. Все равно твои ведомые лететь не могут. – Он указал на стоянки, где механики хлопотали у изрешеченных самолетов Добиаша и Короуза.

– По самолетам!

Будто подхваченный внезапно налетевшим вихрем, рванулся на взлет «чато» Серова. Рядом с ним пошли Степанов и Финн.

Над Уэской кипел воздушный бой. Используя свое численное превосходство, фашистские истребители располагались несколькими ярусами – от трех тысяч до пятисот метров.

Серов рукой показал Евгению и Илье на большую группу истребителей противника, – не ввязываясь в бой, они виражили на самом верхнем ярусе. Видно, кого-то ждут.

Подойдя к изгибу железной дороги, «чатос» развернулись к Уэске. И почти одновременно с ними появилась группа Ю-86. Серебристый клин бомбовозов четко вырисовывался в закатном небе. Степанов ждал сигнала ведущего. Серов качнул крыльями истребителя: «Иду в атаку». Томительные секунды сближения… «Юнкерсы» ощетинились свинцом пулеметов. Сверху на республиканские истребители бросились «фиаты». Эскадрилья, сближаясь с «юнкерсами», шла сквозь косой дождь фашистских пулеметов.

В прицеле истребителя Степанова появился флагман противника. Еще немного… Но тут же, почти вертикально став на крыло, «юнкерс» рванулся в сторону. «Ого… там, видно, бывалый волк сидит». Серов, Степанов и Финн одновременно огнем пулеметов полоснули бомбовоз. «Юнкерс» завалился на бок и штопором пошел к земле. В воздухе забелели парашюты.

Боевой разворот. Звено устремилось к следующей машине. Евгений любил такие атаки, когда чувствуешь дыхание товарища, словно связанного с тобой невидимой прочной нитью.

В воздухе все перемешалось.

Атакованные республиканскими истребителями бомбардировщики развернулись и стали уходить на свою территорию. И тут Степанов увидел горящий «чато». Увидел и Серов. Он подал сигнал Евгению, и оба истребителя в отвесном пике понеслись вниз.

Горел самолет Котыхова. Пытаясь скольжением сбить пламя, охватившее обшивку верхнего крыла и фюзеляж, Михаил остреливался от окруживших его фашистов. Едва не столкнувшись с одним из «фиатов», летчик вогнал в него очередь всех четырех бортовых пулеметов. «Фиат» стал падать. Серов, Степанов и присоединившийся к ним Григорий Попов с трудом сдерживали атаки фашистов, но силы были неравны. После того как Котыхов сбил «фиата», фашисты совсем остервенели. Не жалея боеприпасов, рвались они к едва державшемуся в воздухе «чато».

Бой оттянулся на республиканскую территорию. Котыхов не спешил покидать горящий самолет. Он шел к Сариньене, видимо надеясь посадить там свою машину. Ободренный поддержкой друзей, Михаил боролся с огнеми фашистами. Но вдруг ярко-оранжевое пламя охватило весь истребитель, от центроплана до хвостового оперения. На высоте около двух километров Михаил покинул самолет. В затяжном прыжке он падал к подернутой белесой дымкой земле. Потом над летчиком взметнулся белый купол.

«Фиаты», обладавшие на пике большой скоростью, чуть раньше успели с повисшему на стропах парашюта летчику. Степанов видел, как Михаил, вытянув руку с зажатым в ней пистолетом, стрелял в фашистов.

Положив свои истребители в глубокий вираж, Серов, Степанов и Попов образовали круг, в центре которого снижался Котыхов. Прикрывая попавшего в беду товарища, лишенные возможности маневрировать, «курносые» шли вниз, подставляя себя под удары истребителей противника. Но вот пятнистый «фиат» с переворота устремился к Котыхову. Медлить нельзя. Евгений толкнул ручку управления от себя и оказался в хвосте у фашиста. Нажал гашетки – пулеметы молчали…

От «фиата» к куполу парашюта Михаила протянулись яркие пунктирные дорожки. Евгений дернул рукоятку перезаряжения пулеметов. Вновь нажал гашетку. Пулеметы молчали. Времени размышлять не было. Дав полный газ мотору, Евгений бросил истребитель на хвостовое оперение «фиата». Казалось, столкновение неизбежно, но и последний момент фашист кинулся вниз. Евгений пронесся рядом с Михаилом. Купол парашюта во многих местах был пробит пулями. Голова летчика безжизненно склонилась на грудь.