Текст книги "Диккенс и Теккерей"
Автор книги: Сергей Щепотьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)
Когда становится ясно, что заработанных им ранее денег недостаточно, чтобы обеспечить себе и сыну должный уровень жизни, полковник возвращается в Индию. Там он вступает в некий Бунделкундский банк и возвращается в Англию одним из членов совета его директоров. До поры он не знает, что «это было одно из многих надувательств, которые существуют за счёт простаков, гражданских и военных». В Лондоне полковник Ньюком снова живёт широко, вовлекая многих своих друзей в аферу, о которой сам понятия не имеет. Он приобретает определённую популярность, и его даже приглашают принять участие в выборах в парламент. Близкие пробуют отговорить полковника от этого предприятия. Но многие настаивают на его кандидатуре. Радикал Уоррингтон, например, считает, что полковник, хоть и не разбирается в политике, должен стать депутатом, поскольку он честный человек. И Томас Ньюком наивно верит, что этого достаточно для подобного шага...
Подумайте, как это точно подмечено! Вспомните, как много людей в начале 90-х годов минувшего века в нашей новой России шло в депутаты, чтобы в органах власти было больше честных людей! Как часто мы голосовали и продолжаем, хоть и не так уверенно, как тогда, голосовать за человека мало компетентного в политике и экономике, но честного – и против высококвалифицированного подлеца!..
Между прочим, в 1857 г. Теккерей и сам баллотировался на выборах в парламент от Оксфорда, но проиграл. Однажды он стал свидетелем схватки своих сторонников с приверженцами конкурента. Недолго думая, он бросился разнимать дерущихся: эта сцена была словно разыграна по сценарию, записанному Теккереем в 69-й главе «Ньюкомов»...
Пройти через горнило парламентской печи, сжигающей множество добрых начинаний, полковнику помешал крах Бунделкундского банка. Разорение, позор, нищета, попрёки матери его снохи – «таков итог его почти семидесятилетней свободной и блестящей жизни, доброй и честной; такова награда благородному сердцу, эпитафия доблестного воина, сражавшегося в двадцати битвах и пронесшего через всю жизнь милосердие, человека, имя которого произносили, благословляя его».
Жизнь Томаса Ньюкома заканчивается в богадельне школы Серых Монахов, где некогда он учился, – так здесь, как и в «Истории Пенденниса», называет писатель закрытую школу «Чартерхауз». Символическое возвращение героя на круги своя заставляет вспомнить слова, сказанные автором в начале книги: «Как бы много ни добился в жизни человек, как бы ни был он неудачлив, сколько бы лет он ни прожил среди недугов, тягот, славы или разочарований – рассвет жизни ярко сияет для него, ранние печали и радости остаются для него навсегда самыми дорогими». Потому жизнь в богадельне кажется этому человеку райским благоденствием. Потому на зов Всевышнего отвечает он, как отвечал на перекличке и в отрочестве, и вернувшись в стены школы жалким нахлебником.[20]20
Эти мысли, как и сцены юбилея школы Серых Монахов, были навеяны Теккерею ежегодным банкетом в «Чартерхауз», на котором он присутствовал 12 декабря 1854 г. Покидая обеденный стол, он сказал соседу: «Я всё это вставлю в свою книгу». Банкет в школе Серых Монахов описан в главе 75.
[Закрыть]
С поразительной силой достоверности передал Теккерей на примере своего героя все печальные этапы старения, старости, дряхлости человека, как и безжалостную мудрость его конца...
Полковнику Ньюкому присуща свойственная самому Теккерею естественная любовь ко всем детям. Он щедро платит добром за добро, которым одаряют люди его обожаемого сына Клайва.
История Клайва во многом автобиографична, хоть автор, опять-таки, не растворяется полностью в своём герое. Как и Теккерей, Клайв родился в Индии, а после был отправлен в Англию, где учился в школе Серых Монахов. Как и для Теккерея, для его героя «годы обучения живописи дома и за границей были лучшими во всей жизни». И так же, как у его создателя, школьные тетради Клайва испещрены карикатурами на учителей и соучеников.
Трудно согласиться с советским комментатором романа Г. Шейнманом, полагавшим, что автор исподволь даёт читателю убедиться в «незначительности, бесхарактерности, безликости» Клайва. Всё, что мы читаем о молодом герое, говорит об обратном.
А. Дружинин писал, что в Клайве «больше доброты, рыцарства», чем в героях Смоллетта, но, как и они, он смел и добр. Его друг Пенденнис сообщает читателю: «Клайв испытывал нежное восхищение перед добротой отца».
Когда Барнс позволяет себе наглые насмешки над полковником, юноша запускает кузену в голову стакан кларета, за что отец делает ему серьёзный выговор. А спустя годы, после ссоры отца с Барнсом, вызывает кичливого кузена на дуэль. И тогда полковник уже, наоборот, гордится сыном. Хотя не знает, что Клайв готов был подставить свою голову под пулю не только из желания защитить его честь, но и из-за несчастной любви...
Решив посвятить себя живописи, Клайв теряет уважение светского общества, его занятие считается недостойным джентльмена. Юноша отказывается порвать с искусством, старается освободиться от пут светских условностей. «Художник, – говорит он, – ничем не хуже адвоката, врача или даже солдата... Разве Рейнолдс не молодец? Разве не славный парень Рубенс? Ведь он был послом и кавалером ордена Бани! Так же, как Вандейк. А Тициан, Рафаэль, Веласкес! Укажите мне джентльменов лучше, чем они!»
Не только окружающие, но и отец не понимает его. Впрочем, много ли вы, читатель, знаете семейств, в которых родители поощряли бы стремление детей избрать творческую профессию? И всё же полковник Ньюком, ожидавший, что сын станет юристом, богословом или военным, не может запретить Клайву посещать студию Гэндиша и пирушки художников и даже «счастлив от мысли, что счастлив сын». Более того, Томас Ньюком говорит родне: «Он пойдёт своим собственным путём: коль скоро его призвание не бесчестно, оно достойно джентльмена. И если бы даже ему взбрело в голову пиликать на скрипке – в самом деле, на скрипке! – я не стал бы возражать».
Полковник, полагавший, что в обществе литераторов следует побольше говорить о литературе, на деле вести такой разговор не способен, тем более – с молодёжью, взгляды которой шокируют человека старых взглядов. Ещё менее он смыслит в живописи. А потому ощущает себя среди художников «как в потёмках». Новое окружение Клайва отдаляет его от отца: «он стремился присоединиться к их обществу, но компания стихала, как только он входил».
«Общество старых товарищей, – рассуждает автор, – будет весело смеяться в своём кругу, но появление одного-единственного юноши прервёт их беседу... Так и молодёжь имеет право молчать в присутствии старших».
Молоды вы, читатель, или вступили в солидный, а то и преклонный, возраст – вы, несомненно, оцените несколько печальную справедливость этих слов...
Иные литературоведы уверяют нас, будто в «Ньюкомах» нарисованы лишь представители аристократии и буржуазии. Но вот Джей Джей Ридли: он сын дворецкого и экономки, болезненный и горбатый юноша, которого в семье считают «почти идиотом». Родители отдают юношу в учение портному, а его, как и Клайва, влечёт живопись. Постоялица Ридли, бывшая гувернантка мисс Кэнн, доказывает родителям Джей Джея:
«Говорю вам, этот мальчик гений!». Джей Джей учится вместе с Клайвом в студии Гэндиша и в дальнейшем даже более прилежен, чем Клайв, его кумир. Он преуспевает в своём труде, тогда как разбогатевший на время за счёт процветания Бунделкундского банка Клайв работает всё меньше, хотя полагает, что даже славы Караваджо[21]21
Караваджо Микеланджело (1569—1609) – итальянский живописец, повлиявший на европейское искусство пристальным вниманием к натуре.
[Закрыть] ему было бы недостаточно.
Клайв в тесной дружбе с Джей Джеем: он свободно общается с интересными ему людьми из разных слоёв общества. Полковник же «говорит с сыном дворецкого, как с рядовым: добродушно, но не фамильярно». И не одобряет посещений Джей Джеем своего дома по приглашению Клайва. А Джей Джей покупает на выставке картины Клайва, чтобы поддержать друга после разорения его семьи, так же, как Пенденнис скупает кое-какие из идущих с молотка вещей полковника.
Мир искусства, влекущий Клайва и Джей Джея, доказывает Теккерей, куда ярче, глубже, насыщеннее, чем карусель аристократической и буржуазной «ярмарки тщеславия», где вращается пёстрая толпа банкиров и мотов, бретёров и сориентированных на мнение «миссис Гранди»[22]22
Некая миссис Гранди часто упоминается в одной из пьес английского драматурга Т. Мортона (1764—1838) как бдительный страж благопристойного поведения в светском обществе. Это имя стало в Англии нарицательным. А. Грибоедов трансформировал его как понятие в «княгиню Марью Алексевну».
[Закрыть] светских сплетниц, где царят лицемерие, зависть, корыстолюбие, где происходит циничное торжище невест.
Племянница полковника Этель – умная и гордая аристократка, стремящаяся блистать на всяческих приёмах и курортах и в то же время презирающая светское общество. Этель объясняет Клайву, что позволяет «устраивать» свою судьбу бабушке из уважения к ней и своим родителям. Но Пенденнис, «наблюдая за ней, как за красивой пантерой в зоологическом саду», позволяет себе усомниться в том, что ей самой не приятно красоваться на балах, привлекая мужчин и возмущая соперниц. Впрочем, и сама она раздражается на себя за желание перещеголять пустых светских львиц, то и дело заявляет, что не хочет быть товаром на рынке невест.
Этель защищает своего дядю Томаса от пересудов света, в том числе – и от злословия своего чванливого брата Барнса. Но с литератором Пенденнисом говорит сверху вниз и старается убедить полковника, что, если для Джей Джея карьера художника – это путь наверх, то для Клайва – наоборот.
Клайв влюблён в кузину: «так же, как он преклонялся перед шедеврами живописи, он восхищался красотой Этель», но «в большой свет он мог бы попасть лишь на кончике её шлейфа», считает Пенденнис.
Попытка его отца просватать племянницу за Клайва терпит неудачу. Майор Пенденнис говорит племяннику, что полковник с таким же успехом мог бы сватать принцессу крови: семейство готовит её брак со знатным кузеном лордом Кью. Клайв, прямодушный, как и его отец, называет своего соперника лучшим из людей.
Светские интриганки расстраивают брак Этель с лордом Кью. Скромная невеста в отместку отказавшемуся от неё жениху и злопыхателям становится ярчайшей фигурой высшего общества. Но скандал вокруг бракоразводного процесса Барнса становится причиной её разрыва с лордом Фаринтошем.
Теккерей считал Этель и Бекки Шарп двумя сторонами одной медали. Между тем, существует возможность в самом романе «Ньюкомы» проследить логику судьбы умной и яркой женщины, вращающейся в среде великосветских обывателей. Бабушка Этель, старая леди Кью, хорошо знающая цену мишурному блеску титулов и постов, не желает, тем не менее, позволить внучке выйти за пределы своего круга, как он ни порочен. Леди Кью, убеждённая в необходимости всецело принадлежать к хороводу одержимых жаждой сословных привилегий ничтожеств, вовлекает Этель в бесконечный и безрадостный праздник охоты за богатым и титулованным женихом. Судьба бабушки – «прожить восемьдесят лет, выплясывая среди праздных девиц, провести так почти столетие отведённого тебе срока, чтобы Господь под головокружительные звуки скрипки призвал тебя к себе» – вероятно, ждёт и внучку. В точности те же «восемьдесят лет одинокого тщеславия, где не было любви, после девичества без доброго родительского воспитания, после брака без страсти, после материнства без его драгоценных печалей и радостей»...
Тем не менее, полковник в восторге от Этель: «в дыму, распространявшемся от его сигары, он видел чудесный замок, в котором хозяином был Клайв, а хозяйкой – Этель.» Надо думать, Томас Ньюком разглядел в девушке прекрасные душевные качества и понимал, что с годами они потеснят её сословную спесь. Что ж, он был прав. Ведь и Лора Пенденнис, хоть и не сразу, проникается симпатией к Этель. Лору подкупает забота удалившейся от света девушки о детях её брата Барнса, ей непоказная благотворительность. «Её милосердие возрастало ежедневно по мере стремления узнать жизнь окружающих людей... Она была поражена зрелищем нищеты, повсеместно нас окружающей и принуждающей наши собственные эгоистические горести смолкнуть, обращая наши думы к благотворительности, смирению и набожности... Смерть, не знающая устали, вопиющий голод, дети, ежедневно рождающиеся для этих страданий, – наша юная леди, бежавшая от роскоши и безумств, среди которых протекала её жизнь, столкнулась со всем этим». А позже мы узнаём, что «заботы и думы укротили её гордыню, и она научилась смотреть на общество более снисходительно». Этель напоминает полковнику его первую любовь – Леонору из древнего аристократического рода де Блуа, в замужестве мадам де Флорак. Волею отца Леоноры брак её с Томасом Ньюкомом не состоялся, но эта женщина писала полковнику тёплые дружеские письма, с материнской нежностью относилась к его сыну, а в конце концов оказалась у его смертного одра. «Лучше нищета, Этель, – говорит Леонора, – лучше келья в монастыре, чем союз без любви». И в последних строках романа Теккерей намекает на то, что надежды полковника на брак сына и племянницы сбылись, хоть и поздно.
Художник сэр Эдуард Бёрн-Джонс (1833—1898) писал: «Эта книга, кажется, родилась на свет, чтобы вскрыть распространённую болезнь нашего общества – несчастливые браки, которые заключены отнюдь не на небесах».
Наиболее яркое подтверждение его слов – миссис и мистер Барнс Ньюком.
Барнс женится на «скомпрометированной» девушке Кларе Пуллейн. Он груб с женой, равнодушен к детям. В то же время в его прошлом тоже существует неприглядная история: соблазнив фабричную девушку, он бросил её с малыми детьми, Жертва вместе с обездоленными малютками является на бракосочетание Барнса, сделав его женитьбу ещё более непристойной. В довершение скандала «совратитель» Клары похищает страдалицу из дома супруга, и жена требует развода. Следует судебный процесс, на котором «свидетелей допрашивали учёные пэры, чьим долгом – да нет, скорее, удовольствием – было вникать в такого рода вопросы».
«Дурной, эгоистичный муж женился на женщине ради её титула; слабая, беззаботная девушка была продана мужчине ради денег, – резюмирует рассказчик, – и этот союз, который мог бы окончиться комфортабельным равнодушием, обернулся несчастьем и разрешился страданием, жестокостью, обоюдными неистовыми обвинениями, горькими слезами жены, уединившейся от проклятий и брани мужа, откровенными сценами гнева и насилия на глазах у прислуги, ставшими предметом насмешек света».
Исполнено иронии описание столовой Барнса Ньюкома, которую автор сравнивает с банкетным залом Георга Четвёртого: там, среди призрачных старых парадных портретов, и люди кажутся безжизненными тенями...
Уоррингтон называет Барнса «отвратительнейшим из подлецов, каких только носит земля. Добро, кажется, ему совершенно чуждо и недоступно... Этот человек питает естественную потребность творить злые, тёмные дела – так же, как клоп ползёт, кусает и воняет... Пока его не раздавит чей-нибудь каблук, Бог весть, как высоко может заползти этот честолюбивый червь. Я предвижу, что сэр Барнс Ньюком будет все более процветать. Не сомневаюсь, что он умрёт солидным капиталистом и знатным пэром нашего королевства. И над его могилой воздвигнут мраморный монумент, и прочитают патетическую проповедь».
Но и Клайв несчастен в своём браке с Рози Маккензи, заключённом после размолвки с Этель. Женившись на племяннице сослуживца полковника, Бинни, Клайв уступил воле отца, оскорблённого несогласием Барнса на брак сестры с Клайвом. «Мне кажется, роль заботливого и галантного мужчины в этом браке взял на себя полковник Ньюком», – говорит Лора. Недалёкая, всегда безвкусно разряженная Рози тоже пошла на это замужество, подчиняясь матери. Миссис Маккензи, которую Клайв, Пенденнис и Уоррингтон зовут между собой Солдафоном, груба и с прислугой, и с дочерью, высокомерна с друзьями Клайва, нечиста на руку и возмущена тем, что полковник, разорившись, расплатился с долгами. Её общество – «обанкротившиеся капитаны, их дамы, жёны беглых брокеров, и тёмные личности – завсегдатаи бильярдных, и те, кто каким-то образом избежал скамьи подсудимых».
С годами Клайв почти совсем забросил живопись и, опять-таки, уступая желанию полковника, становится «одним из самых бездарных директоров» Бунделкундского банка. «Между двумя предметами любви Клайва так или иначе вставал его отец, исполненный горьких и даже гневных протестов. Вместо искусства полковник предложил ему гроссбух, а вместо первой любви – Рози». И всё же после краха банка Клайв начинает все сначала, возвращается к своей заброшенной стезе и зарабатывает своим ремеслом, своим искусством.
Его несчастливый брак заканчивается трагически. Рози рождает мёртвого ребёнка и на другой день умирает сама.
Собственное семейное положение и отношения с семейством Брукфилдов навеяло Теккерею мысль рассказать впоследствии о дальнейшей судьбе Джей Джея: «Я собирался показать Джей Джея женатым, изобразить те тяготы, которыми обременяет нас супружество. Потом он должен был влюбиться в жену друга и превозмочь свою любовь привязанностью к собственным малюткам».
Оставаясь на протяжении длинного повествования «верным, злым, художественным, но не любезным», как полагал гениальный Л. Толстой, или, как скромно позволили бы мы себе уточнить сегодня, максимально достоверным художником, Теккерей в финале романа снимает маску Артура Пенденниса и рассуждает о возможных развязках различных его сюжетных линий, предлагая весьма узнаваемые по произведениям Диккенса варианты: «Всё, что вам угодно, возможно в мире сказок. Люди порочные умирают там вовремя, а те, что вызывают наше раздражение, уходят прочь с дороги. Бедняки вознаграждаются, а выскочки отправляются на своё достойное место... Поэт в этой сказочной стране награждает и наказывает самовластно, рассыпая из кошельков соверены, на которые ничего не купишь, сыплет на спины нечестивцев ужасные удары, от которых не больно, наделяет героинь сверхъестественной красотой и создаёт героев, пусть и непригожих, но обладающих тысячей прекрасных качеств. Обычно все они становятся в конце богатыми и счастливыми на долгие годы. Ах, счастливая, невинная сказочная страна, где такое возможно!»
Между тем, иные строки «Ньюкомов» заставляют читателя вспомнить манеру автора «Пиквикского клуба».
Достойна пера Диккенса карикатурность образа мачехи Томаса Ньюкома: «О знаменитой Софии Алетее Хобсон, позже Ньюком, можно было бы сказать то, что Фридрих Великий сказал о своей сестре: по полу – женщина, по уму – мужчина... У неё был очень глубокий и грубый голос, и в преклонном возрасте она обзавелась бородой, которой позавидовали бы многие молодые люди... Говорят, ей не хватало только трубки, чтобы напоминать покойного фельдмаршала принца Блюхера. Её похороны стали самым впечатляющим зрелищем в жизни Клэпхема. Такую толпу можно было вообразить только в день состязаний дерби». И в то же время именно воля этой комической старухи спасает Клайва от нищеты. Этель выплачивает ему сумму, указанную в случайно найденной записке Софии Алетеи, не успевшей составить завещание по всей форме.
Даже в изображении любимых им персонажей, не исключая полковника Ньюкома (в письмах Теккерей называл его пустомелей и радовался, что на время отослал его обратно в Индию), ощущается двойственное отношение к ним писателя, иронический подтекст.
Тётка Клайва, мисс Ханимен, говорят, имеет значительное сходство с тёткой Теккерея, у которой он жил мальчиком по возвращении из Индии. В её доме Клайва «баловали, ласкали, холили и нежили, как маленького герцога. Да он и был таковым для мисс Ханимен: ведь он был сыном полковника Ньюкома, кавалера ордена Бани, который слал ей шали, шахматы из слоновой кости, шкатулки из благовонного сандалового дерева и шарфы... Того самого полковника, который прислал ей чек на сто фунтов, когда, после всех своих несчастий, она решила купить дом в Брайтоне, а брату её, м-ру Ханимену, в пору его невзгод подарил гораздо большую сумму. Что вызывало в мисс Марте Ханимен столь сильную любовь к племяннику: благодарность за прошлые благодеяния? Или надежда на новые? Или родственное тщеславие? А может, любовь к покойной сестре и нежная привязанность к её отпрыску?.. Тётушка Ханимен была добрая душа. И таково было великолепие отца Клайва, его даров, его великодушия, воинских заслуг и ордена Бани, что юноша действительно казался ей маленьким герцогом». После катастрофы эта женщина приглашает полковника жить у себя, но не упускает случая упрекнуть родственника в утрате вложенных ею в Бунделкундский банк денег.
Автор предвидит нарекания в циничности: «Вы с презрением перевернёте страницу и скажете: „Неправда, человеческая натура не так плоха, как полагает этот циник“ Мол, вы-то не делаете разницы между богатым и бедным. Пускай. Вы не делаете. Но признайте, что для вашего ближайшего соседа эта разница существует. Да и не вам, дражайшая мадам, это адресовано! Нет-нет, мы не так грубы, чтобы судить вас прямо в лицо. Однако что станет с обществом, если из светской беседы исключить пересуды о только что покинувшей комнату леди?»
Как всегда, говоря о людских пороках, Теккерей не делает исключения и для себя: «Как много раз я гордился каким-нибудь своим поступком, полагая, то причиной его было нечто великое, вроде великодушия! Как тут из глубины моей души нахально вырывался насмешливый бдительный страж и дёргал меня за павлиний хвост абсурдного тщеславия: „Прочь хвастовство! Я причина твоей добродетели, приятель! Ты доволен, что вчера за обедом был сдержан в потреблении шампанского? Это я заставил тебя сдерживаться, и меня зовут Светское Благоразумие, а вовсе не Самоотречение. Доволен, что дал попрошайке гинею? Не Великодушие тебя подвигло на этот поступок, а Разгильдяйство. Устоял перед новым искушением, с чем себя и поздравляешь? Трус! Ведь ты просто не посмел рискнуть! Так что сбрось-ка свой павлиний хвост. Ходи в перьях, которыми тебя наделила природа. И благодари Небо, что не все они сплошь черны“»...
Те обвинения в бессердечии и цинизме, которые он предъявлял в своих лекциях Свифту, не раз предъявляла английская критика (как, впрочем, и Лев Толстой) его «Ньюкомам».
А. Дружинин, однако, отмечал: «Это книга, исполненная теплоты и мудрости; это широкий шаг от отрицания к созиданию».
Действительно, в романе, показывающем чуть ли не всеобщую испорченность, звучит мотив терпимости, и это дало повод видным советским критикам ставить в укор писателю отсутствие в книге «наступательного духа и беспощадной сатиры» (В. Ивашёва), «обличительного пафоса» (Н. Михальская).
Понятно, что нашему литературоведению ничего не оставалось, как следовать негативной оценке «Ньюкомов», данной Н. Чернышевским: ведь последнего высоко ценил В. Ленин! Хотя, если вчитаться в канонизированную статью саратовского эстета, мы найдём в ней лишь один тезис о «мелкотемье» этого романа Теккерея – тезис, вокруг которого наворочано несколько страниц пустейшей болтовни, парадоксально обвиняющей автора «Ньюкомов» именно в многословии.
Лишь в 1990 г. Е. Гениева попыталась объяснить позицию ратоборца утопического социализма тем, что тот, «поклонник „Ярмарки тщеславия“, вновь ожидал встречи с сатириком и был разочарован, если не раздосадован, когда столкнулся с психологическим романом». И осмелилась задаться вопросом: «Неужели он прав?»
Разумеется, нет, ответили бы мы, будь этот вопрос задан нам. Ибо и в «Ярмарке» Теккерей, прежде всего, – реалист, как и во всех остальных своих романах, в отличие от ранних произведений, подписанных именами Желтоплюша и Титмарша, или «Книги снобов». Кроме того, мелких тем не существует: существуют лишь мелкие писатели. Или авторы, которым недоступны вершины психологического романа. Такие-то литераторы непременно норовят доказать, что недостижимое для них – неинтересно и мелко.
Нам же, признаться, ближе точка зрения Дружинина, в своей статье о «Ньюкомах» восклицавшего: «Будем ли мы упрекать Теккерея в том, что мизантропическое настроение его таланта во многом изменилось в последние годы? <...> Разве честный боец перестаёт быть честным бойцом, слагая своё оружие и протягивая руку воину, с которым сейчас бился?»
Впрочем, и с ним мы не можем согласиться до конца: Теккерей никогда и не был мизантропом, а всего лишь объективен, повторяем, слишком объективен для своего времени, и только. И время доказало, что человеческие недостатки, как и отношения людей, неизменны, что писатель был прав в своих оценках, какими бы парадоксальными они ни казались:
«Злословие вполне допускается обществом. Оговори меня, а я оговорю тебя. Но будем друзьями при встрече».
«Наши друзья и враги наши рисуют нас по-разному, и я часто думаю, что оба портрета верны».
«Из того, что человек беден, вовсе не следует, что он честен. А знавал я кое-кого, кто был благороден и доброжелателен, несмотря на богатство».
«Что касается нравственности, то я пишу о тщете успеха, как и всего в жизни, кроме любви и добродетели, не таково ли и учение Господа нашего?» – писал автор о «Ньюкомах» другу. Надо, однако, признать, что и иную добродетель, как и любовь, он ставил в этом романе под сомнение: «Нечестивцы, без сомненья, нечестивы, и они идут своим неправедным путем, и падают, и воздаётся им за грехи их. Но кто сочтёт зло, совершаемое самыми добродетельными?»
Нельзя всё-таки забывать и того, что, пожалуй, за исключением «Ярмарки тщеславия», повествование в его романах ведётся от имени кого-нибудь из персонажей. Так, рассказчик в «Ньюкомах» – популярный, хоть и не очень богатый, писатель Артур Пенденнис, таким образом, в романе происходит некое развитие этого образа из более раннего произведения. Хотя... очень многое в нём, действительно, совпадает с его создателем. Да и оценки их творчества обществом схожи. Мы, например, узнаём, что и умная аристократка леди Кью, и ограниченная вдова простого офицера Маккензи полагают книгу Пенденниса чтением, непригодным для юных девиц. «В ней много горьких истин, но она мизантропична», – считает миссис Маккензи...
Ещё в 1856 г. Э. Бёрн-Джонс так высказался о «Ньюкомах» в «Оксфорд энд Кембридж Мэгэзин»: «Замечательно достоверная картина великосветского общества, каким оно предстаёт перед нами ежедневно, многосторонняя, крайне сложная – таков этот шедевр романа как жанра, в котором, хоть и не впервые, но в недостижимом дотоле объёме осуществлено то, что всегда рассматривалось как цель литературы». А Эдуард Фицджералд вскоре после смерти Теккерея писал: «Я перечитываю ночами „Ньюкомов“ и слышу, как много он в них сказал. И мне кажется, будто он поднимается ко мне по лестнице и вот-вот войдёт, напевая, как, бывало, входил в мою комнату на Чарлотт-стрит тридцать лет назад».
Но и спустя полтора века этот роман Теккерея заставляет читателя задуматься над жизнью, и вечными качествами человека, его чувствами, и проблемами людских взаимоотношений, и общественного устройства...
В 1855 г. «Блэквуд Мэгэзин» поместил ряд статей о Диккенсе, Теккерее и Булвер-Литтоне, после чего провёл нечто вроде опроса читательского мнения, чтобы вручить одному из них пальму первенства. В определённый момент перевес был на стороне Теккерея, но потом чаша весов склонилась в сторону Булвер-Литтона. Сам Теккерей считал, что наиболее талантлив из них Диккенс, но тому повредила слава, и критики решили не идти на поводу у массового читателя.
И всё же в 50-е годы слава самого Теккерея огромна. Влиятельный критик Мэтью Арнолд называет его «ведущей силой страны».
Интересно наблюдение В. Ивашёвой: «Если Диккенса <...> читали широчайшие круги английского общества (практически это означало различные круги „среднего класса“), то Теккерей постепенно становился ведущей литературной силой в представлении многих писателей, критиков, учёных, иными словами – в представлении интеллигенции».
«Восхитительно! – писал поэт А. Теннисон о „Пенденнисе“, „Ньюкомах“ и „Эсмонде“. – Они так зрелы! Но наши дни так полны фальшивой сентиментальности, что, как говорил Теккерей, невозможно обрисовать человека таким, каким он должен был бы быть».
Последнее законченное крупное произведение Теккерея – роман «Виргинцы» (1859) – своеобразное связующее звено между романами о современности и «Эсмондом», события которого отдалены от новой книги почти на полвека.
Роман вырос из датированного 1778 г. предисловия к «Эсмонду», написанного в 1852 г. от лица дочери полковника Эсмонда, Рэйчел, родившейся в Америке.
«Интересно, – писал Теккерей в 1853 г., – получится ли когда-нибудь из этого предисловия повесть?»
К написанию «Виргинцев» он приступил четыре года спустя. Это был нелёгкий труд. В это время писателя одолевала болезнь почек, и он часто работал в постели. Тем не менее, «Виргинцы», пожалуй, наиболее увлекательный из его романов. Здесь естественно сочетаются черты семейной хроники и авантюрный сюжет, подлинный, но не тяжеловесный, историзм и, конечно, авторские отступления о неизменности человеческой психологии и людских отношений, точные и изящные, без тени навязчивого морализаторства. Г. Шейнману «кажется, что автор и не озабочен тем, чтобы как-то привлечь и увлечь читателя. О чём бы он ни писал, он создавал прежде всего картины нравов, вновь и вновь размышляя над жизнью, над общественным бытом, над привычными чувствами людей, над властью среды и обстоятельств». Непонятно, почему Шейнман полагает, будто эти размышления не привлекательны для читателя. Эти-то строки не только обеспечивают хронологическую связь этой «Виргинцев» с «Пенденнисом» и «Ньюкомами», но создают органический сплав истории и современности – не только дня поколения Теккерея, но и для нынешнего читателя.
«Отступления, которых в „Виргинцах“ необыкновенно. много, – считала В. Ивашёва, – утомляют повторением мыслей, многократно встречавшихся в предыдущих книгах писателя».
Утомившие Ивашёву повторяющиеся размышления мудрого аналитика бытия свидетельствуют о том, что до конца своих дней этот глубокий мыслитель мучительно искал ответов на волновавшие его вопросы земного существования. Он не нашёл этих ответов. Ибо – как совершенно ясно сейчас, спустя полтора века – вопросы, над которыми Теккерей задумывался, неразрешимы. Но величайшая заслуга этого человека в том, что он своими раздумьями доказал непреходящую необходимость задаваться ими.
Как и «Эсмонд», «Виргинцы», прежде всего, семейная хроника. Герои романа Джордж и Генри – потомки Генри Эсмонда и одновременно предки Уоррингтона из «Пенденниса» и «Ньюкомов». Этот род ведёт начало от сына английского баронета, за которого вышла замуж Рэйчел.
Повествование разветвляется на две во многом самостоятельные истории. Два брата-близнеца на собственном опыте постигают законы и нравственные основы жизни.
Как и Диккенс, Теккерей не верил в смысл бурных социальных катаклизмов. «Я не вижу конца рассуждениям о собственности и труде, – писал он матери. – Я не верю ни в коммунизм, ни в социализм, ни в Луи Блана». И в другом письме к ней же: «Наши современные литераторы заняты, как бы повинуясь внутреннему импульсу, развинчиванием гаек, скрепляющих ветхое здание нашего общества, готовя его к Большому Расколу (for the Smash). Я получаю удовольствие, выполняя свою скромную роль в том же деле и произнося разрушительные истины весело и добродушно». (В. Ивашёва пыталась противопоставить эти высказывания друг другу, тогда как, на наш взгляд, они только дополняют друг друга.)
