Текст книги "Диккенс и Теккерей"
Автор книги: Сергей Щепотьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)
Для писателя частная жизнь важнее, чем все внешние по отношению к ней события, в которые человек бывает втянут обстоятельствами. Он уверен, что «бывают такие столкновения, которых не признаёт сердце», что герои «не поссорятся, несмотря на все эти смуты».
Потому братья и после войны остаются друзьями, и висящие крест-накрест шпаги на стене их дома символизируют неразделимую связь Джорджа, воевавшего на стороне британской короны, и Гарри, сражавшегося за независимость США. Более того, разбросав родных братьев Уоррингтон по разным лагерям, Теккерей подчеркнул братоубийственную природу войны. Близнецы, с их общеизвестной естественной взаимной любовью и привязанностью, символизируют нерасторжимое единство кровных связей, приоритет семейных уз над внешними событиями и политическими взглядами, вне зависимости от общественного мнения об одном или другом члене семьи.
Теккерей, как нам кажется, намеренно отодвигает войны в Европе и Америке на второй, третий план, подчёркивая, что они интересуют его лишь постольку, поскольку влияют на судьбы отдельных людей. «Я человек мирный и мало знаком с деталями военной практики, а потому думаю не столько о вступивших в бой отрядах, сколько об отдельных людях, из которых они состояли. Гвардеец Джек и пехотинец Ла-Тюлип встретились лицом к лицу и стараются размозжить друг другу головы. Отлично! Их заставляет так поступать если не Небо, то, во всяком случае, какая-то другая посторонняя сила. Но какое дело до этого девушке с Тауэр-Хилл, бросившейся на шею Джеку перед его отъездом, или девушке из Кемпе, подарившей французскому пехотинцу глиняную трубочку и табакерку перед тем, как он отправился в роковой поход? За какие грехи должны страдать бедные нежные сердечки? Я описываю не армию, а оставшихся на родине близких ей людей».
Друзья-канадцы пишут Гарри Уоррингтону, что франко-английская война не сможет помещать их дружбе. На этой войне Джорджа Уоррингтона спасает от занесшего над ним нож индейца-союзника француз де Флорак, с которым он в Квебеке дрался на дуэли.
Переводчик и комментатор «Виргинцев» Ст. Вольский сетовал на то, что в романе не переданы неповторимость исторического момента и своеобразие изображаемых им людей той эпохи. Но Теккерея не занимает особенность того или иного поворота истории. Он толкует о явлениях, казалось бы, заурядных, но из этих незначительных событий, повседневных радостей, печалей, треволнений объективно складывается человеческая жизнь. И для писателя, похоже, на этой будничности зиждились вопросы вечные, всечеловеческие: добра и зла, любви и ненависти, мировоззрения и морали.
«Америка взбунтовалась и победила метрополию». Весьма характерно, что эта фраза значительно предваряет рассказ о Войне за независимость. Она относится к разрешению вопроса семейной иерархии между вульгарной и наглой юной американкой – леди Лидией Каслвуд и авторитетной тётушкой её мужа – старой баронессой Бернштейн. Так зовут в «Виргинцах» Беатрис из «Эсмонда». Здесь это образ не менее живой: умная, язвительная, циничная и сентиментальная старуха, в которой мы узнаём прежнюю, молодую Беатрис. Угасая, восьмидесятилетняя баронесса в предсмертном бреду видит Генри Эсмонда и говорит с ним. Теккерей блестяще передаёт в её чувствах, поведении, речи диковинное, казалось бы, неумолимое воздействие времени, которое, однако, не в силах лишить нас нашей изначальной натуры.
Кто-то из текстологов подсчитал, что события, происходящие в Америке, занимают всего одну пятую часть романа. Мы довольно долго следим за пребыванием младшего из близнецов, Гарри, в Англии, куда его посылает мать после известия (как позже выясняется, ложного) о гибели Джорджа в битве с французами. Гарри знакомится с кузенами, живущими в родовом гнезде Эсмондов. У молодого человека открытая привлекательная внешность. Он ведёт себя непринуждённо. «Книги он читал кое-как, да и по поводу тех простых произведений, которые прочитал, не мог сделать ценных замечаний. Зато в отношении лошадей, собак и обыкновенных житейских дел он проявлял гораздо более тонкие критические способности и свободно беседовал о них с любым человеком».
Гарри, «рассудительный, верный друзьям, обладавший острой восприимчивостью, благородством и неустрашимым мужеством», вовлекается в водоворот жизни праздной столичной знати. Он играет в карты, заключает пари, выигрывает и бросает деньги на ветер: угощает собутыльников, дарит дорогие безделушки дамам, покупает себе шпаги и ленты.
«Я не склонен строго относиться к поведению и праздности Гарри, – пишет Теккерей. – Благословенная праздность!.. Нет в мире сотоварища лучше тебя!» (Как не вспомнить, что в Веймаре юный сноб Теккерей приобрёл шпагу Шиллера и блистал с ней на людях!..)
И всё-таки среди кутил встречаются полковник Вулф[23]23
Вулф Джеймс (1727—1759) – выдающийся английский военачальник.
[Закрыть] и капеллан Эсмондов в Каслвуде Семпсон, которые внушают Гарри необходимость заниматься делом.
Благородная семья Ламбертов тоже печётся о том, чтобы наставить молодого повесу на путь истинный. Гарри отмахивается от всех этих наставлений. Но вот, выплатив долг Семпсона, он проигрывает кузену крупную сумму и сам оказывается в долговой тюрьме. Многочисленные приятели отказываются протянуть ему руку помощи. Все – кроме Ламберта и Вулфа. Однако их опережает появившийся, как «deus ex machine»[24]24
«Бог из машины» – развязка вследствие неожиданного обстоятельства. В античной трагедии – финальное вмешательство в действие одного из богов, появлявшегося на сцене при помощи механического приспособления.
[Закрыть], Джордж Уоррингтон.
Запутавшийся в отношениях со стареющей кузиной Марией и младшей дочерью Ламбертов, Хетти, Гарри отбывает с генералом Вулфом в Канаду. Впоследствии он становится одним из главных соратников Джорджа Вашингтона в Войне за независимость. К концу книги Гарри предстаёт благополучным американским помещиком, достаточно ограниченным, самодовольным и грубоватым, каким был всю жизнь. Его жена – дочь приживалки Рэйчел Эсмонд-Уоррингтон, Фанни. В прошлом тихая добрая девочка, миссис Гарри Уоррингтон – хитрая, грубая и деспотичная особа, с удовольствием противопоставляющая себя традициям и устоям взрастившей её семьи. Джордж и его жена Тео Ламберт с грустью отмечают, что супруга вполне устраивает Гарри. Впрочем, с не меньшей печалью несколько раз упоминает Джордж и о том, что его сын Майлз далёк от того, каким отец представлял себе своего отпрыска выросшим.
Джордж напоминает и Эсмонда, и Пенденниса, и Клайва – и, соответственно, самого автора. Джордж – интеллектуал, потому с юных лет склонен к сомнениям в разного рода постулатах, тем более – если они исходят от лиц с низким уровнем интеллекта. Эта склонность, как и литературный труд, и общение с деятелями театра, завоёвывают ему у светских обывателей репутацию человека опасных взглядов. Рассказ о первых шагах Джорджа на литературном поприще, о его сотрудничестве с театром – собственные жизненные впечатления писателя и его личное отношение к искусству. Здесь и дружное неодобрение «легкомысленного» рода занятий и неподобающей компании молодого литератора роднёй, и унижения его перед толстосумами издателями, которые зачастую столь далеки от искусства, что не в состоянии даже оценить по достоинству его сочинений. И нужда, порицаемая родственниками, с готовностью отдающими ежедневно деньги на благотворительность, но ничем не помогающими Джорджу и его семье, более того, отказывающими бедствующим Уоррингтонам от дома. В отношениях Джорджа с матерью нашли отражение осложнившиеся отношения Теккерея с миссис Кармайкл-Смит, пытавшейся навязывать сорокалетнему сыну свои взгляды.
Капеллан Семпсон и пивовар Фокер, гувернёром сына которого становится Джордж, помогают ему преодолевать жизненные невзгоды. Да ещё маленький кузен Майлз, трогательно принёсший младенцу-племяннику свою золотую монетку, а вскоре трагически погибший от случайного выстрела на охоте.
Через своих героев-близнецов Теккерей показывает два взгляда на Войну за независимость. Обе позиции мотивированы достаточно серьёзно, и потому способны «обидеть обе стороны», как говорит в романе об историческом труде Джорджа его тёзка Вашингтон.
Война представляется автору цепью эпизодов, в которых немаловажную роль играет случай. (И, если обратиться хотя бы к воспоминаниям ветеранов – наших современников, это в значительной степени – правда.)
Теккерей много работал над изучением истории Америки и её настоящего и добился, по свидетельству самих американцев, подлинной достоверности созданной им картины. Ст. Вольский, правда, считал, что «писатель был сознательно глух к тем стонам и воплям истязуемых негров, которые услышала Бичер-Стоу... Он, в сущности, согласен с мадам Эсмонд, утверждающей, что для лошадей и для негров необходимо одно и то же: хороший хлыст и мешок кукурузы». Однако Теккерей справедливо указывает на то, что, если бы миссис Уоррингтон сказали, будто сечь рабов нельзя, она бы просто не поняла этого: таков был обычай того времени. Из текста романа следует, что Рэйчел Эсмонд-Уоррингтон наказывает рабов, но лечит их. И в то же время, любя сыновей, сечёт их, как рабов. Такие нравы сохранялись и в более поздний период истории США, описанный в книге Маргарет Митчелл, знавшей ситуацию досконально. А уж если говорить о Бичер-Стоу, то она ведь своим знаменитым романом всего лишь без особого блеска выполняла, выражаясь современным языком, «социальный заказ» журнала аболиционистов...
Нарекания же американцев – современников Теккерея – вызывал только образ Джорджа Вашингтона, показанный в начальных главах при будничных обстоятельствах: многие его соотечественники считали недопустимым «низводить этот возвышенный характер до уровня бытовых сцен и низменных страстей». В этом нет ничего удивительного: хрестоматийным для американского читателя стал романтический образ Вашингтона, созданный лет за сорок до того Ф. Купером. Только в год окончания Теккереем «Виргинцев» умер другой великий романтик, Вашингтон Ирвинг. Американцы, воспитанные на идеальных, справедливых и чистых, как мечта, героях романтической литературы, вероятно, просто не могли тогда адекватно воспринимать ироничности заокеанского реалиста, не видевшего идеала среди себе подобных.
Как и в «Истории Генри Эсмонда», в «Виргинцах» действуют многие реальные исторические лица: писатели Ричардсон, Уолпол, Голдсмит и др.
Упоминается в романе и некий «молодой Грэбстрит, который корреспондирует в три копеечные газеты и описывает внешность и разговор джентльменов, с которыми он встречается в своих клубах», и, конечно, является едким и, в сущности, не слишком уместным выпадом против злополучного Э. Йэйтса...
«Виргинцы», по сути, подвели черту под творчеством Теккерея. Ни «Ловел-вдовец» – переделка его собственной пьесы «Волки и ягнёнок», ни «Приключения Филиппа», где ещё раз возникает образ состарившегося Джей Джея Ридли, ни несущий черты его неувядающего таланта, но неоконченный роман «Дени Дюваль» – ни одно из написанных в последние четыре года жизни произведений не возвысились до вершин его главных романов – этого мудрого и печального Экклезиаста нового времени...
Во время пребывания в Италии, где отчасти писались «Ньюкомы», Теккерей к Новому году написал для детей знакомой графини сказку «Кольцо и Роза», проиллюстрировав её самостоятельно, как и большинство своих произведений. Его иллюстрации вызывали восхищение, хотя сам Теккерей относился к ним как к дилетантским наброскам, ради отдыха от изнурительного писательского труда.
Отдыхал он, однако, не менее бурно, чем работал. Страстно любя дочерей, писатель уделял им много времени, однако вечерами частенько оставлял их у своей матери, в 1860 г. приехавшей из Парижа, а сам пускался в кутежи в разных артистических погребках, где предавался чревоугодию.
Трудно сказать, что больше подорвало силы Теккерея: работа в журналах, лекции, написание романов или количество выпитого и съеденного им за сравнительно недолгую жизнь. Надо полагать, всё понемножку. И ещё – печальная принадлежность к снобам, которую он сам не отрицал.
Его хватило на благородный и красивый поступок: после длившейся несколько лет ссоры с Диккенсом из-за Йэйтса Теккерей за неделю до своей смерти, поговорив с дочерью Диккенса, при встрече с ним протянул ему руку и сказал, что оба они наделали достаточно глупостей и пора положить конец вражде. Но, имея огромное количество поклонников, он всю жизнь не мог внутренне запретить себе наивного желания превзойти собрата по перу, которого сам так высоко ценил. Поистине суета сует. Что ж, ничто человеческое не было ему чуждо. И в то же время, когда с ним говорили о посмертной славе, этот мудрый человек смеялся и уверял, что не может взять в толк, зачем нужна слава, если ты сам уже мёртв...
Он умер накануне Рождества 1863 г. Узнав о кончине Теккерея, его сотрудники по журналу «Punch» почтили память писателя застольной песней, принадлежавшей перу этого великого эпикурейца.
На похоронах была двухтысячная толпа, так что даже близкие не могли свободно подойти к могиле. Диккенс смотрел на уже опущенный в могилу гроб через плечо какого-то мальчика и вспомнил, как любил Теккерей мальчишек, как удивлялся, что у Диккенса, как у него самого, не возникает тоже желания сделать что-нибудь хорошее для каждого попавшегося на глаза сорванца. Бог не дал ему сына. Две дочери обожали его, были верными помощницами в работе[25]25
По свидетельству автора, «История Генри Эсмонда» и «История Пенденниса» были полностью продиктованы им дочерям.
[Закрыть], и старшая Энн, в замужестве леди Ритчи (1837—1919), в дальнейшем пошла по стопам отца, став автором его биографии и нескольких романов, а Минни вышла замуж за видного историка литературы и философа Лесли Стивена[26]26
Минни – Хэрриет Мэриэнн – умерла в 1875 г. в возрасте 35 лет, а сэр Лесли Стивен (1832—1904) во втором браке стал отцом будущей писательницы Вирджинии Вулф.
[Закрыть].
В могилу третьей, умершей малюткой, и сошёл прах их великого отца.
Практически каждый из его романов считался хотя бы кем-то из критиков лучшим его произведением. Кто-то из них однажды верно заметил, что книги Теккерея можно с интересом читать, открыв их на любой странице. Объяснением этого феномена могут служить слова Честертона: «Теккерей – романист воспоминаний, не только своих, но и наших. Он – прошлое каждого из нас, молодость каждого из нас...»
Нужны ли равные?
Если бы вашего покорного слугу в молодые годы спросили, кому из двух великих писателей он отдаёт предпочтение, он без колебаний ответил бы: «Диккенсу». Если бы этот вопрос задали ему теперь, он столь же убеждённо ответил бы: «Теккерею». Не только потому, что великий эпикуреец и сноб ему ближе по натуре. Хотя и это – причина веская. Автор сих строк с младых ногтей не терпел эксцентричности в поведении и манере одеваться, нуждался не в массовом признании, а в понимании со стороны тех, кого сам способен уважать, предпочитал женское общество мужскому, а разговоры об искусстве – сплетням, и мало смыслил в делах. Так что лишь крепкое рукопожатие и стремление Диккенса к покою и уединению для работы ему импонирует больше, нежели вялая рука Теккерея и способность сочинять в общественных местах. Если же говорить об отличительных свойствах творчества каждого из тех, кому посвящена настоящая работа, то в юности её автора подкупали искромётный и доходчивый юмор Боза, он разделял и любовь своего кумира к великому датскому сказочнику (которую, впрочем, разделяет и теперь), и бесконечную веру мечтательного реалиста в победу добра над злом. На склоне лет стал понятнее скепсис Пена, его чувство неумолимого бега времени, которое беспощадно к нашим привязанностям, планам, надеждам... Да и юмор – куда более изысканный и изящный, чем у его великого собрата по перу.
Однако стоит ли говорить о соперничестве двух столпов английского реализма? И Диккенс и Теккерей неподражаемы в своей индивидуальности. Оба гениальны в своём понимании человеческих характеров, хотя по-разному относились к человеку. Диккенс более поэтичен и добр, но категоричен. Теккерей – рассудочен, язвителен, но более снисходителен к человеческим слабостям и не отрицает их у самого себя. Диккенс стремителен, склонен к гротеску, он увлекает нас в головокружительный вихрь романтических приключений и тайн. Теккерей нетороплив, прозаичен и мудр.
Е. Гениева верно характеризует разницу в манере Диккенса и Теккерея; «Каждый из писателей утверждал Правду – но свою. Диккенс создавал гротески добра (Пиквик) и зла (Уриа Хипп), его безудержное воображение вызвало к жизни дивные романтические сказки и монументальные социальные полотна. И из-под пера Теккерея выходили монументальные полотна, и его сатирический бич обличал несправедливость, его, как и Диккенса, влекло изображение добродетели, но... „Я могу изображать правду такой, какой я её вижу, и описывать лишь то, что наблюдаю“... А в психологизме позднего Диккенса ощутимы уроки Теккерея».
Как, должно быть, понятно из нашего анализа его произведений, Диккенс, и на наш взгляд, в последних своих книгах заметно приблизился к психологической глубине, характерной для его гениального «соперника». Эти-то романы мы и считаем лучшими в его наследии, наиболее глубокими, тонкими.
Явное различие индивидуальностей исключает соперничество. Два великих англичанина великолепно дополняют друг друга, их творчество стало почвой, на которой выросли многие поколения реалистов. Но главное – то, что и собственные их произведения поныне злободневны и на родине писателей, и для нас. Читая их, мы смеёмся, и плачем, и задумываемся об окружающей жизни, о людских взаимоотношениях и о себе самих. И понимаем, что нет им равных сегодня. Впрочем, нужны ли равные, если есть неподражаемые Диккенс и Теккерей?
2003-2005,
Санкт-Петербург, Павловск.
