Текст книги "Мечтатель (СИ)"

Автор книги: Сергей Аверин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Большая часть радиации осела, придавилась туманом, скопившемся в верхних слоях стратосферы, начала впитываться в землю. Когда силовыми куполами затянули всю поверхность, оказалось, что жить можно только там, где повыше, и где еще нет тумана. Тогда и построили белые башни. Сооружения, вырастающие прямо из глубинных слоев магмы. Их шпили устремляются далеко в небесные просторы, они обеспечивают людей всем необходимым.

Для их постройки, даже при нашем уровне техники, понадобилось два года. Как тогда жилось, лучше не спрашивать. Вот уж воистину, времена отчаяния! Но, надо отдать им должное – инженерные проекты и научные разработки выплескивались одна за другой. За каких-то двадцать лет непрерывного стресса люди узнали о природе больше, чем за совокупность прожитых тысячелетий, вместе взятых.

Когда шпили башен устремились в небеса, и энергетический купол стал поддерживаться исключительно их силами, когда в фундаменте башен легли все оставшиеся запасы воды, для непрерывного получения необходимой энергии, кислорода и всего остального, можно было заняться проблемами менее насущными. Жильем, например.

После катастрофы оказалась уничтожена почти вся биосфера, от лесов остались жаркие головешки, животные выжили только те, что были у кого-то на руках. Некоторые парки и заповедники тоже умудрились сохранить питомцев, но они находились в экстремальных условиях, впрочем, как и вся планета.

Прочность белых башен была огромной. Находились они достаточно близко друг другу. Тогда и началась эра глобального строительства. Воздвигали загоны и лесопарковые зоны, куда садили растения, чьи генотипы сохранились или были восстановлены. Туда заселяли животных, чтобы они чувствовали себя как дома.

Параллельно, связывая башню с башней сеткой опорных балок, создавая своеобразную паутину, строили фундамент будущей жизни. На этом фундаменте постепенно возвели стройные здания, веревки монорельсов, обширные площади. Люди выходили из убежищ, подчистую выносили все из своих старых квартир и переселялись в новые, которые, надо сказать, всем раздавали совершенно бесплатно, исходя из заслуг человека по восстановлению мира после катастрофы.

Тогда же была произведена разлиновка планеты на сектора. Сектор – это условная территория, которую способна обслужить одна башня. Когда энергетическая защита сменилась на аннигиляционную, то сектора вовсе стали явными.

А пока заселялись квартиры, строились новые помещения.

Четыре смежных сектора отвели под парковую зону. Ее взяли из центра Сибири, района, максимально удаленного от океанов. Там сохранился исконный земной лес, который аккуратно вырезали вместе с основанием, на котором он стоял, и подняли вверх. Постепенно в лес загнали животных, создали парочку зон с другим климатом, в общем, жизнь шла.

Через три сотни лет город был окончательно застроен и заселен. Связь с нижними уровнями, которые все время углублялись, постепенно терялась. Там осталась техника да спецмашины, понемногу и безболезненно опускающие здания ниже и ниже. Благодаря этому город может расти вверх, радиация спокойно оседает, а вынутые вещества идут на нужды города.

Помню, какое впечатление на меня впервые произвел наш «парк». Мы вместе с классом приехали туда на экскурсию. Еще издалека, сквозь прозрачно-матовый купол (да, рассказывать бы ученым двадцатого века, что процессом аннигиляции можно управлять и даже можно сделать так, чтобы лишняя энергия полностью потреблялась белыми башнями, а не разбазаривалась в форме света и тепла, так они бы ни за что не поверили!) мы увидели сплошной зеленый массив.

Сначала был восторг. Мы шли выше четырех низких, прижатых к земле защитных куполов леса. Я прижался к окну и с наслаждением смотрел, как носятся там, внизу, животные. А когда мы спустились, вышли, и началась своеобразная экскурсия, восторгу не было предела. Деревья, трава, земля, чистый, настоящий кислород пьянили.

Какое-то время я часто после школы наведывался в парк и гулял по тенистым тропинкам, среди высоченных сосен и кедров. Но потом как-то мне сказали, что настоящие животные очень трудно приспосабливались к изменившимся условиям, им пришлось подправить гены, кое-что изменить, улучшить… Я почувствовал предательство.

Там, под четырьмя низкими куполами не настоящая природа. Она искусственная. Она создана вручную, по образу и подобию прежней, настоящей, но она не такая, как та. Она иная.

Меня предали.

Я больше не появлялся в заповеднике, а если приходилось проезжать мимо, то старался не смотреть в ту сторону, где некогда высился последний остров уцелевшей жизни, а потом он был приручен, акклиматизирован, изменен.

«Пожалуй, пора». – Решил я, поднялся и поплелся на крышу.

«Будь любезен, Карлан, посмотри!» – Игнесса возникла ниоткуда, накладывая свое изображение на то, что я видел. Теперь рядом со мной стояла величественная эльфийская королева, доступная лишь моему взору. Правда, для меня она будет и плоть иметь. Если я к ней прикоснусь, мои пальцы не пронзят ее, как ушедших в прошлое за несостоятельностью голографические картинки. Нет. Они ощутят тепло живого тела. Эффект полного погружения, доступный лишь хронистам.

– Оно, да? – я не выдержал, сорвался на голос. Когда в мозгу просто возникают чужие мысли, отвечать тоже можно мысленно. Но когда ты видишь собеседницу, когда слышишь, как она говорит, то просто думать становится сложно.

– Оно.

Поселок. Маленькие, похожие на кирпичные здания семнадцатого века, строения, размещенные внутри громадного помещения, ютящегося на крышах нескольких небоскребов. И там люди. Настоящие, живые люди.

– Как туда пройти, Игнесса?

– Тут лифт. И он работает.

Я пошел вслед за девушкой, встал на площадку, нажал на указанную кнопку. Мы поехали к невозможному. Вдруг лифт замер. Постоял. Поехал вверх.

– Игнесса, – спросил шепотом, – это возможно? Что происходит?

– Тебя нашли. В костюме маяк. Я не думала, что это произойдет так рано. Прости.

– Ничего. – Я вступил на крышу, встретившись взглядом с генералом, за которым располагался скромный отряд из десяти человек.

«Игнесса, их доспехи могут показать им людей?» – Чтобы не выглядеть вконец сумасшедшим, я не произнес фразу вслух. Игнесса ответила также, молча:

«Нет».

Я сжал губы в тонкую полоску. Значит, не судьба. Второй раз не получилось.

– Что, хронист, будешь сопротивляться?

– Да, буду. Как мне помниться, мы все равно стоим, и я имею право гулять, где захочется.

– Имеешь. Не спорю. Но запрещаю. – Генерал махнул рукой, и с трех винтовок сорвались тонкие лучи.

«Парализаторы,» – успела утешить меня Игнесса.

А я знал, что они делают с нервной системой. Меня должны будут мучить настоящие кошмары, которые будут являться сплавом всего, накопившегося во временной памяти и последних слоев памяти постоянной.

«Замечательное зрелище!» – успел подумать я, прежде, чем отключился.

Я стоял там, куда так и не смог прорваться. Я стоял посреди поселения за прочной бетонной стеной, анклава, неизвестно сколько столетий просуществовавшего в изоляции от города. Умом я понимал, что такого просто не может быть, что это сон, что это не реальность, но не мог проснуться. Я стоял и смотрел, как ко мне жиденьким потоком стекаются люди. Сгорбленные, несчастные, полуслепые. Они шли ко мне, будто зная, кто я и зачем я.

А мне оставалось только их ждать. Можно было действовать, не часто выпадает шанс понимать, что спишь, и управлять собой во сне! Но я лучше подожду.

Толпа дошла. Она окружила меня плотным кольцом, так, что вокруг меня оказалась пустующая площадь в два десятка метров, а дальше, сколько хватало глаз, тянулось живое море. Из него вышел хромающий старик и остановился около меня. Я всматривался в него, силясь понять, кого он мне напоминает, но так и не смог догадаться.

– Вы… – хотел начать я, но меня тут же прервали.

– Мразь! – кинул он мне в лицо обвинение, не дав продолжить мысль. – Ты думаешь, это легко – платить за воздух? За каждый сделанный тобой вдох? За ничтожную пищу, которую вы считаете отбросами? Ну, красавчик, чего ты на меня уставился? На! Любуйся, твои мониторы тебе такого не покажут! Вот она, жизнь, которую ты снимаешь! Видишь, а? На, на! Бери в полном объеме! Пожалуйста! Здесь нет камер, здесь все надо смотреть собственными глазками, которые у многих из нас не видят! Знаешь ли, профессиональное заболевание! Чтоб вы, там, наверху, могли жить! О нас никто не знает, нас никто не помнит, но мы существуем! Мы пашем на ваше благо, а вы одариваете нас сумрачным светом, от которого постепенно накрывается сетчатка, отбросами своих технологий и прочим, что вы считаете достойным для нас! Ну же, хронист, не отворачивайся, смотри на меня, урода, смотри и понимай, чего достигла Земная цивилизация! Она достойна лишь смерти, она не стоит ничего, кроме смерти!

И мы умираем. Мы становимся бойцами в битве с подземным злом, детищем ваших технологий. Мы отправляем своих детей в подземную мясорубку, зная, что они вернуться другими. Если вообще вернуться. Ты думаешь, это просто, отправлять на смерть? Тебе не понять! Ты зажрался, хронист, ты думаешь только о себе!

Оглянись! Вот он, настоящий мир, а не то великолепие у неба! Почему не пишешь? Почему ты мнешь свой обруч в руках? Давай, ты, о котором ходят легенды, действуй! Надевай его и пиши, пиши, пиши… Пока не лопнет голова, пока ты не поймешь, что смерть, она рядом. Что она всегда стоит за твоим левым плечом, поджидая момент. А тебе остается только мечтать, прося ее прийти раньше! – Старик выплюнул последнее слово, развернулся и ушел. А вместе с ним ушла вся толпа калек, которая до этого буквально наводнила площадь. Я остался один.

А потом все начало привычно мутиться, расплываться…

– Что с ним?! – донесся до меня голос полный отчаяния. Он пробивался слабо и еле слышно, словно через вату, забитую в уши.

– Решил прогуляться по радиации. Док, оставляю на вашу совесть. И еще, промойте ему мозги, чтобы больше не устраивал «экскурсий»! – последнее было сказано генералом с таким явным презрением и ненавистью, что меня пробила дрожь.

– Обязательно, – различил я ответ доктора и снова начал погружаться в сон.

Теперь место было более узнаваемым. Я очнулся (если это понятие применимо ко сну) в том лагере, к которому пытался пробиться утром.

Чистый, порядочный городок. И опять, толпа, окружившая меня плотным кольцом. И опять старец, явно китаец по происхождению, с узкими внимательными глазами и седыми волосами.

– А веришь ли ты в Бога, хронист? Ответь мне? Ты в него веришь? – он смотрит изучающее, внимательно, заглядывая вглубь сердца. Сказать ему то, что когда-то сказал доктору? Нет, не получиться. Тогда была реальность, я имел полное право соврать. Сейчас, и тем более ему, врать было нельзя.

– Нет. Я сам создаю свою веру, ибо я верю в то, что создаю.

– Напыщенный бред и высокомерие рожденного на вершине. «Я верю в то, что я создаю!» А что ты создаешь, а? Историю?

Историю не дано создавать человеку. Ты можешь ее писать, ты можешь притормозить ход времени, но ты не сможешь остановить его бег! История делает сама себя. Покажи мне ту сущность, которая может ее изменить, и я склонюсь перед тобой на колени. Перед тобой, а не перед ней. Потому что найти бога значит стать богом.

– Ты завираешься, старик. Я не высокомерен и я не брежу. История зависит от меня. Я создаю ее, вырывая из вечности события. Любой желающий сможет зайти в них и стать очевидцем великого.

– Ты веришь в то, что создаешь. Ты веришь в мечту, в глупую, никому не нужную мечту! Вашего института не существует, мира вашего не существует! Есть только мечта, мечта каждого из вас об этом мире и эта мечта творит ваш мир, не смотря на то, что он остается далекой и не сбыточной мечтой. Ваш мир – иллюзия. Живущие наверху видят его и думают, что он единственный мир, который есть. Живущие внизу, не видят его, но каждый день, каждую минуту о нем мечтают.

Мир – мечта! Вы все грезите, мы все грезим, не зная главного.

– И что это, твое главное?

– Ты не понял меня, да? Ты, толстый сытый, довольный жизнью, ты? Нашей жизни нет, ею распределились очень давно, так давно, что с той поры не осталось и легенд.

Я тяжело вздохнул и направился к машине. Я знал, что эта дорога бесполезна, но находиться больше здесь я не мог. Толпа на моем пути расступалась, как отрицательно заряженные металлические опилки, к которым поднесли северный полюс магнита.

Брошенные слова глубоко запали в душу. Я брел по древнему городу, по его мертвым улицам, по неживым кварталам, сознавая, что все они были правы. И те, которых я встречал раньше, и те, которых видел сейчас.

Два района, два отдельных оазиса в мертвых подземельях далекого двести второго сектора. И что самое страшное, они не знают, что живут под каким-то там сектором, они на самом деле не знают, что где-то далеко-далеко есть хорошая жизнь. Они, как слепые троглодиты, бьются в своих коморках со своими врагами, машинами, заводами ничего не зная и не понимая.

Пожалуй, я на самом деле зажрался. Я перестал понимать не только то, что не понимал раньше, но и то, что ранее знал. Мир перевернулся, перевернув заодно и меня. Теперь разбирать предстояло не только в своих снах, но и в своей душе.

– Что они с ним сделали, доктор?

– Мелочи. Залп из парализаторов. Если бы на нем не было костюма, подобная энергия его просто бы убила. Но, видимо, костюм на нем все же был. А взять он его мог только у тебя, Изалинда. Сколько там в энергоэлементе?

– Полная! – прошептала девушка. Кажется, она пребывала в шоке. – Но после прогулки она была почти на нуле!

– Это его и спасло. Костюм перевел избыток энергии в свои аккумуляторы, а остальное рассеял. Если бы не севшие батарейки, он бы мог не выжить.

Фигня, док! Я живучий, как собака. Я бессмертен! Когда-нибудь я найду настоящего бога и докажу вам это!

– Сейчас я введу ему успокаивающее. Нагрузка с нервной системы снимется, он уснет настоящим, несущим выздоровление сном. С ним все будет хорошо.

Сознание, почти пробудившееся, начало опять мутиться.

– Изалинда, зови всех своих. Сейчас начнем погружаться. Тоннель закончен.

Последнее, что я ощутил, была обида. Без меня! А потом наступила чернота.

Верховный улыбался. Сколько труда стоило ему найти дорогу в этот мир! Сколько энергии он сжег, чтобы пробиться через барьер!

Но все позади. Сейчас он устранит последнюю угрозу в лице этих молокососов, мальчишек, найденных на Гарадом, а потом убьет всех, кто может мыслить. Или нет. Он просто убьет всех.

– Уведи его! – один из двоих махнул рукой, а затем встал так, чтобы смотреть прямо в глаза Верховному. Глаз не было видно, лицо скрывало серая дымка, около головы переливался черный нимб, но он смотрел. И верховный вдруг понял, что этот взгляд ничего хорошего ему не предвещает. И в каком-то уголке сознания ему даже стало страшно.

Второй, одетый точь-в-точь так, как наряжаются члены Совета перед ответственной речью, явно хотел что-то сказать, но просто схватил тощего аборигена за руку и потащил в направлении города.

– Поговорим, верховный. – Адепт откинул за плечо край желтого плаща. Он провел на третей планеты группы миров Харат неисчислимое количество лет, но все еще придерживался классической формы Братства. Достойно, достойно… Но не более.

– Нам не о чем говорить. – Верховный в театральном жесте щелкнул пальцами и выбросил в адепта поток энергии.

И тут он воистину почувствовал ужас. Планета была пуста. Она на самом деле не имела никакой связи с Апейроном, но она жила. И она, эта планета, отдав последнее и выполнив волю владыки, теперь его же и изгоняла.

Верховного рвало на части. Оторвав клок от собственной жизни, лишив себя десятка лет, он сумел вырваться. Но в ближайшие тысячелетие-другое, пока он не поймет, по каким правилам здесь ведется игра, лучше сюда не соваться.

Он ушел. А у планеты остался только один хранитель.

Сновидения были бредовые. Я понимал, что на самом деле такого быть не могло, что все они – не более чем отпечаток моего сознания и прошлые воспоминания, но они на самом деле перекроили душу. И старики, которых не могло быть, и разговоры, которые они разговаривали… Ну, откуда, скажите, житель подземелий, ни разу не видевший солнца, может знать о том, что существует институт истории?

А ведь я тоже ни разу не видел солнца…

Я поднялся с кресла и окинул взглядом мониторы.

Шахты. Мы в шахтах крайнего уровня. Сетке совершенно не пронумерованных и непонятно как идущих тоннелей. Двигаемся наугад, стараясь придерживаться направления, полученного при глубинном сканировании.

И, кажется, мы скоро дойдем. Скоро конец. Очень скоро наступит конец. Я понимаю это открывшимся внутренним зрением. Может быть, меня глючит после инъекций дока и замечательного залпа солдат, но я знаю. Скоро.

– Как ты, Карлан?

– Здравствуй, док! – я сжимаю ему плечо, немым жестом благодаря его за все, что он для меня сделал. Он меня понимает. – Мне же не промывали мозги?

– Нет. Хронисты – слишком дорогие игрушки, чтобы ставить на вас эксперименты.

– Спасибо.

– Что ты там нашел, в своих катакомбах? Куда ты второй раз так резво рванул?

– Сейчас уже бесполезно объяснять. Но когда-нибудь я вам объясню. Обязательно объясню…

Я замолк. Мысли кружились, как лошади на цирковой арене, повторяя то, к чему надо стремиться.

Это неизбежно, Карлан. С того самого момента, когда явь и сон совпали, тебя вели по узенькой и единственной дороге твоей мечты. И ты послушно шел, ибо не видел другого, да тебе и не надо другого. Зачем отвергать легкий путь к своей цели, если тебе его предлагают? Зачем идти против течения, когда твоя явная дорога по нему? Зачем?

И все это значит только одно. Мне нужно туда. Мне нужно понять, чем закончилось дело. Мне нужно узнать, как связан храм, который пока не может видеть даже Игнесса, и моя собственная жизнь.

А для этого я должен найти способ поймать хранителей с добрыми светящимися глазами.

– Доктор, вы можете дать мне снотворное?

– Ты же только что проснулся!

– А это однозначно значит, – я поморщился, чувствуя тавтологию. А… – что сейчас мне не уснуть. Снотворное! – потребовал я.

– Держи, – док порылся в небольшой сумке, выудил оттуда скромный аппаратик, нажал пару клавиш. Из аппаратика выехал круглый диск. Я его взял и кинул в рот. На языке таблетка моментально вступила в реакцию, и исчезла. А я рухнул в сиденье с закрытыми глазами, хотя этого уже и не чувствовал.

Он был один. Впервые за многие годы он остался один. Он просто стоял на том самом месте, где верховный учитель призвал всю имеющуюся у него силу и выплеснул на его брата.

Последние соки планеты, те крохи, которыми еще можно было пользоваться, ушли в никуда. Точнее, они дезинтегрировали того единственного, с кем он мог поговорить и кому мог доверять.

Его больше нет. Его недавний собеседник, с которым они вели спор о судьбах вселенной, ушел в город, к своей пастве. Эгран не стал говорить, что ждет его в будущем, если он не прекратит свои уроки. Это его судьба. Он видит ее не хуже его самого. И если у него хватит смелости, то он действительно добьется того, что люди станут чище и добрее.

А он… Он будет ждать учителя. Когда-нибудь он оклемается от того удара, что нанесли ему здесь, в богом забытом мире, нанесли искусством, которое шлифовалось миллионы лет, абсолютной магией, не требующей много энергии, но по действию превосходящее все мантры Братства вместе взятые.

Учитель вернется. Не скоро. Может, через тысячу, может, через две тысячи лет. Он понял, что в мире, где действуют свои внутренние законы, нельзя играть против правил. И он научиться играть так, как надо. Он найдет доступ к запасам энергии, которыми питается мир. Нет, конечно же, он не сможет взять все сразу! Ему придется совмещать свои желания с действительной реальностью. В отличие от Эграна, ему потребуется связывать свое колдовство с реальными всплесками энергии, происходящими здесь и сейчас.

Но пока его нет. Его не будет еще очень и очень долго.

А ему, последнему хранителю мира, придется идти к людям. Надеть их одежды, зажить их жизнью. Представить, что он обычный смертный и жить, как все. Другого пути нет.

Сны, сны… Вы несетесь яркой каруселью, я сам вызываю вас… Я смотрю на события истории, которые созидала борьба великих, я смотрю на пылающие костры аутодафе, которых тоже не должно было быть, я смотрю на войны, предательства и интриги, не являющиеся закономерностью. Правда, все правда.

Док, ты, не видящий сны и не знающий причину, как мог ты чистым логическим путем дойти до того, чего я при таком объеме подсказок, понял только сейчас?

Сны несутся. Все ужасы и кошмары лежат на двух руках, омытых кровью. Второй, которого зовут Эгран, хранитель, сопротивляется. Но его борьба – это не явное противодействие. Он не может убить вечного. Он защищает людей, но не принимает никаких однозначных решений. Почему?

Почему?

Верховный злобно усмехнулся и не удержался, щелкнул пальцами в любимом театральном жесте.

Реакторы взорвались. Он видел столбы дыма, взметнувшиеся в небеса, он видел, как прогибается защитный силовой купол электростанций, не пуская жар и огонь наружу. Красивое зрелище, нечего сказать. А энергия, энергия… Она льется рекой. Сейчас можно сотворить все, что угодно. Чума? Нет, чума была. Война? Глупо. Катаклизм? Пожалуй. Но только такой, с которым нельзя бороться. Перед ликом которого надо сложить лапки и готовиться к смерти. Такой, чтобы он надвигался медленно, дал осязать присутствие смерти.

Да, так и сделаем. Причем, наладим-ка прямую связь с резервуарами на Гарада! Тогда волшебство воистину станет необратимо.

И – понеслось! Защита станций лопнула, вода взметнулась облаками пара, рабочие умерли мгновенно, подарив Верховному еще пару капель силы. А пар лениво клубился, поднимаясь в стратосферу и выстраивая соединение, существовать которое просто не может.

Абсолютный растворитель. Удержать его нельзя. Он сделает то, что должно было случиться две с половиной тысячи лет назад по реальному времени, или же сколько-то там миллионов по местному.

Давай, туман, давай!

Пробуждение было жутким. Я очнулся, когда лейтенант с силой рванул на себя дверь и во всю мощь глотки заорал:

– МЕБОСы! На ручное и обратно! Надо отступить для перегруппировки!

Дверь захлопнулась, а я уставился на Изалинду.

– Там нет тумана?

– Мы прошли его зону около суток назад.

– У дока хорошие таблетки! – заценил я их действие и уселся за пульт управления.

Машина дернулась и начала разворачиваться. На боковых экранах я увидел, как в панике разбегаются рядовые. Генерал стоит на коленях, пасть открыта, по подбородку текут слюни, а трясущаяся рука указывает туда, где…

Рассмотреть я не успел. Машина повернулась, взревели двигатели, как всегда, по началу плохо заглушаемые фильтрами, и метры расстояния легли под гусеницы.

– Почему солдаты не предпринимают никаких действий? – задала вопрос молоденькая археологичка, так и не узнал, как ее зовут.

Изалинда скривилась, словно знала, почему, но поведать нам не спешила.

Я резко остановился, развернул машину на месте. Мы всегда были замыкающими, на обратном марше оказались «впереди планеты всей». Сейчас должны подъехать еще… Тут пещера удобная, если поставить баррикаду…

Землеройка тронулась, потыкалась туда-сюда, и уперлась мордой в скалу. Я нагнулся над Изалиндой, сидящей рядом, дотянулся до пульта бурения и направил лазеры в сторону возможного нападения.

Включил радио, нащупал четыре машины, передал свое размещение. Вскоре они начали появляться и занимать оборонную позицию.

– Изалинда, остаетесь за главную, – бросил я через плечо, и пошел искать генералов.

Холодно, сумрачно…

Я поежился, огляделся. Большая пещера, стены из гранита, выход перекрывают две землеройки, остальные выстроились ромбиком чуть дальше.

Да, своеобразно! Замковая стена и треугольный донжон.

Я двинулся к донжону. Около него стояли трясущиеся вояки, которых лейтенант пытался привести в чувство.

– Что с ними?

– Не знаю, – злобно кинул лейтенант, тряся майора. Майорская голова периодически билась о броню землеройки, а сам он идиотски хихикал. Когда «Стена» дала первый залп, хихиканье переросло в настоящий смех.

– Кажется, он сошел с ума, – сделал я вывод.

– Он ладно! – Лейтенант бросил тело у гусениц. – Но остальные!

– Остальные?

– Второй майор хуже этого. Он без сознания, видимо, электронные мозги сгорели от перегрузки.

– Идем к генералу? Где он?

– Там, в машине. И он, представь себе, обмочился!

Не знаю, когда мы вдруг стали так по-братски беседовать с военными, но иного выхода не было. Трезвомыслящие таяли на глазах. Чем выше чин, тем страшнее реакция на нападение.

Насколько знал я, с нашей экспедицией отправились лучшие боевые командиры. Пехота, правда, была сразу после учебки, настоящих солдат сдергивать не стали, но и они много стоили.

А что мы видим? Те, кому положено командовать, сходит с ума, солдаты сбились в кучку, ощетинились стволами и трясутся, изредка высовываясь из-за гусеницы, и паля куда попало.

Лейтенант распахнул дверь. Я вошел внутрь полупустой машины и с силой врезал генералу кулаком.

Впервые жизни кого-то бил. Костяшка заныла, я встряхнул кулаком, посмотрел на дикие глаза генерала и врезал ему еще раз. Взгляд стал чуть разумнее.

– Генерал, на нас напали? Что делать? – завопил лейтенант.

– Тихо! – урезонил я его. – Если и мы начнем паниковать, то нас возьмут голыми руками!

– Генерал! Вы можете говорить?

– Я-аааа… – простонал генерал и отключился. Настала очередь лейтенанта принимать репрессивные меры. Он бил честно, не по лицу, а в солнечное сплетение. Но у него был экзоскелет.

Генерала согнуло в кресле, глаза выкатились, воздух улетучился из легких. Он немного похватал ртом живительного газа и уставился на нас, начав уже знакомо похихикивать.

И вдруг меня осенило.

– Генерал, – буквально заорал я ему в ухо. – Вы когда-нибудь воевали?

– Я-аа? Хи-хи-хи-хи! Никогда! Я из… хи-хийии Штаба не выходил… Хи. Хи.

Мы с лейтенантом переглянулись. Я кивнул. Он ударил.

– Генерал?

– Бесполезно. Что ты хочешь от него добиться? – начал беситься лейтенант.

– Терпи. Я, кажется, понял.

– Генерал, МЕБОСы в подземельях существуют?

– МЕБОСы? Они все на свалке! Хи-хи-хи! Их нет сотни лет. Сказка! Хи.

– Пойдем отсюда.

Да, положение не из приятных. Нас атакуют несуществующие войска, с которыми якобы идет война пара столетий, но на самом деле ее нет!

– Лейтенант, организуй сопротивление. Как руководитель экспедиции назначаю тебя главным. Иди туда и попытайся отбросить врага. Если получится, начнем двигаться дальше. Не получиться – разворачиваемся и наверх. Наши жизни дороже.

– Понял.

Лейтенант козырнул и трусцой побежал к баррикадам. А у меня предстоял серьезный разговор с Изалиндой.

– Александр! – А вот и она сама! Вышла из машины. Командование кому-то другому передала.

– Объясняйте. – Просто сказал я. Ничего другого не требовалось. Все было вполне очевидно.

– Понимаете…

– Войны никогда не было, да? Это шутки правительства? Чтобы оно могло держать не только небольшой полк милиции, но и регулярную армию для своей собственной безопасности?

– Иначе мог наступить хаос! – начала оправдываться девушка. – Анархия может привести…

– К черту вашу анархию! – потихоньку закипал я. – Вы понимаете, что нас атакуют те, кого не существует!

– Да.

– Изалинда! – я устало опустился на каменный пол. – Зачем делать ложные сведения тайными? О войнах Бездны знают только те, у кого есть пятнадцатый уровень и выше! Ну, и вы, конечно. Почему?

– Карлан, – Изалинда опустилась рядом. Только сейчас я заметил, что она заметно дрожит.

«Страшно все-таки!» – чуть ли не со злорадством подумал я.

– Карлан, сколько людей имеет девятнадцатый уровень?

– Три сотни. – Это я знал точно. Почти все с девятнадцатым – хронисты.

– Восемнадцатый? – А это крупные чиновники. Их уже значительно больше.

– Три-четыре миллиона.

– Семнадцатый? – Я начал понимать, куда она клонит.

– Около ста миллионов. Вы хотите сказать, что угрозой войны парализовали мыслящую верхушку? Огромную толпу лишили руководства. Население земли – миллиарды. Пусть оно остается в неведении. Ему ума не хватит революцию поднять. А те, кому хватит, парализованы страхом. Так?

– Именно.

– Зараза! Нас пичкали ложью всю жизнь! – я вскочил, пробежался туда-сюда. – И что вы еще можете мне сообщить?

– Пока ничего.

– Прекрасно. – Я махнул рукой. – А плевать на вас на всех.

Плюнул под ноги и пошел за обручем.

А мимо меня протаскивали первого убитого рядового. Экзоскелет разворочен, лицо бледное, ноги безвольно болтаются, оставляя две неглубокие дорожки в пыли…

Апатия. Пожалуй, только так можно было назвать мое состояние. Полная апатия. Когда надо заставлять себя двигаться и думать. Знакомо?

Плевать, на все плевать. На жизнь – плевать, на смерть – плевать, на мечту – плевать. Туда. За красивой смертью.

Я подхватил винтовку, которая все равно уже не понадобиться рядовому, и направился к баррикадам. Подошел, посмотрел, как солдаты обращаются с оружием, направил ствол на механически блеснувший в луче прожектора предмет и нажал на спуск…

Наверное, это называется диалогом. Я и он. Он и я. Белые, полупрозрачные одежды, развивающиеся на несуществующем ветру, замершее время, последователи, упрямо ползущие на баррикады.

– Здравствуй, хронист.

– И ты будь здоров, хранитель.

– Ты знаешь, зачем здесь оказался?

– Нет.

– Когда дойдешь, то узнаешь.

– А ты не можешь мне сказать?

– Тогда у тебя не будет выбора. Я даю выбор всем, кто достоин.

– Что мне нужно сделать?

– Ты сам поймешь. Могу лишь посоветовать: не сходи с начатой дороги. Она опасна и неизвестно чем кончиться, но она твоя.

– Спасибо, хранитель. Ничего не добавишь? А то мне жутко интересно, кто я.

– Нет.

– Тогда прощай.

– Не прощай. До встречи.

Я очнулся в холодном поту. День боя, ночь мучений. Ровно сутки мы сражаемся с теми, кого нет, хотя они очень даже реальны, и под их ракетами люди умирают вполне по настоящему.

Может, Изалинда с генералом были и не правы. Может, роботы на самом деле существуют, просто о ни никто не знал. Может, на самом деле часть из них уцелела и сбежала в подземелья.

Будем исходить из этой теории. Хотя и я знаю, кто мог сотворить их из ничего.

Я потянулся, подхватил винтовку и надел обруч. Воевать с помощью Игнессы оказалось очень удобно. Солдатик кивнул, когда я придержал ему дверь в машину, и направился к баррикадам.

Опять бой. Если мы не выдержим еще день, я честно дам приказ отходить. Я предам себя за людей. Нет такой мечты, которая стоит человеческой жизни.

Баррикада. Бой плавно выходит за ее пределы, мы, за то время, пока я спал, сумели уложить такую гору последователей, что она образовала еще одну защитную стену. Лейтенат стоял на ее верхушке, прикрываемый небольшим отрядом. Пушки землероек молчали. У нас и так во время первого нападения уничтожили машину, следующие надо экономить, иначе мы окажемся замурованные в подземелья навсегда.